Артналет на предмостные укрепления красных оказался довольно мощным. Однако никакого перевеса для власовцев он не создал, тем более что с того берега Одера красноармейцы тут же получили подкрепление и в живой силе, и в огневой, в основном минометной, поддержке.

Чтобы как-то уменьшить потери, Буняченко расчленил свой первый натиск на атакующие волны: вначале послал редкой цепью два взвода, чтобы уцелевшие смогли залечь неподалеку от укреплений, и, ведя огонь, прикрывали следующие волны атакующих, а также отвлекали на себя огонь предмостного форта. После этого поднял в атаку еще два взвода, накапливая силы для решающего броска, перед которым вновь приказал пушкарям создать артиллерийскую завесу. Вот только выковырять красных из окопов и щелей, из мощных дотов и хорошо оборудованных огневых гнезд оказалось непросто.

И даже когда воздух взвились две красные ракеты, подающие сигнал «в атаку», сводный штурмовой отряд из двух батальонов ворваться в окопы так и не смог. После получасового лежания под мощным трехсторонним огнем штурмовая группа вынуждена была уползать, оставляя после себя убитых товарищей и кровавые следы ранений.

Бойцы, в том числе и «каминцы», вели себя в бою неплохо, никаких претензий к ним у комдива не было, но к следующей атаке он готовился с еще большим убеждением в том, что успеха ему не видать. И пока сводный отряд из остатков двух батальонов, усиленный ротой третьего, готовился к новой «многоволновой» атаке, полки уже получили секретный, о котором ни немецкие офицеры-кураторы, ни представители штаба Буссе извещены не были, приказ: готовиться к маршу на юг, общим направлением на Дрезден.

Дивизия снялась так неожиданно, что, пока немцы разобрались, что происходит, она уже была километрах в десяти от отведенных ей позиций. Буняченко тут же засыпали депешами. Немецкий командарм пригрозил атаковать колонну танками; генерал Буссе клятвенно пообещал лично расстрелять и его, и Власова. Но комдив упорно отвечал, что ему следует прибыть в указанную главнокомандующим войсками КОНРа местность, и поскольку приказы немецких генералов противоречат приказам Власова, он выполнять их не намерен. При этом он прекрасно понимал, что немцы не могут снимать с фронта части, чтобы встревать с ним в разборку, потому что этим немедленно воспользовались бы красные. Тем не менее на любом привале Буняченко приказывал своим частям занимать круговую оборону и быть готовыми к отражению любой атаки.

Неподалеку от местечка Клеттвиц штабную колонну дивизии настигла группа офицеров из соединения Буссе. Эти гонцы пытались убедить Буняченко, что ему не следует ожидать каких-либо приказов Власова, так как в Карлсбаде он устроил себе свадьбу с вдовой Биленберг, после чего готовится принять немецкое гражданство и вообще отойти от освободительного движения, к идее которого окончательно остыл. Но именно то, что немцы ссылались на свадьбу Власова, как раз и вызвало у комдива, который во время общения с немцами постоянно оставался в окружении сорвиголов из своего «горного легиона», большое подозрение.

— Да неужели ж он, боевой генерал, настолько одурел, чтобы посреди войны жениться?! — искренне не поверил Хитрый махновец этому поразительному известию и, отправив их под конвоем своих легионеров за пределы расположения дивизии, вновь приказал идти запланированным маршрутом.

Еще больше уверенности ему придало присоединение к дивизии у городка Зенфтенберг испытанного в боях и пополнившегося перебежчиками почти тысячного отряда полковника Сахарова. Теперь под его командованием пребывало около двадцати тысяч людей, большинству из которых терять уже нечего, поэтому Буняченко хотел видеть того немецкого генерала, который решился бы остановить его силой своих полков.

Впрочем, такой нашелся — им был командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Шернер. Через несколько дней, 22 апреля, Шернер в последний раз окажется на приеме у фюрера, он последним в истории рейха (5 апреля 1945 года) получил чин фельдмаршала, а в своем завещании Гитлер назовет его в качестве главнокомандующего всеми сухопутными силами рейха при новом, уже послевоенном правительстве. Но все это будет потом, а пока что Шернер, вошедший в историю Второй мировой как один из самых жестоких борцов за дисциплину в армии Третьего рейха, а следовательно, привыкший к тому, что все его приказы в армии выполняют точно и беспрекословно, столкнулся с непонятным ему упрямством. На предъявленное майором связи Швеннигером требование Шернера явиться в дрезденскую Ставку группы армий «Центр» Буняченко со свойственной ему меланхоличностью заявил:

— Да о чем мне с ним говорить, с этим вашим Шернером?! У меня свой командующий есть — генерал Власов. Поэтому пусть ваш Шернер обращается к нашему Власову, а я на все это посмотрю со стороны и крепко подумаю. А чтобы не очень травмировать своего командующего, можешь, майор, сообщить ему, что по дороге у меня машина на бок завалилась, и теперь весь я — потерпевший в аварии.

— Вы что, отказываетесь явиться в штаб самого Шернера? I — изумился офицер. — Но такого я себе даже представить не могу. Генерал Буссе всего лишь угрожал расстрелять вас вместе с Власовым. А что касается Шернера, то этот угрожать не станет, а просто возьмет и расстреляет.

— Да мы такие ребята, что порой и сами пострелять любим, — уклончиво ответил Буняченко. — Причем таких здесь у меня, считай, двадцать тысяч.

И вместе с майором послал в штаб Шернера своего начальника штаба полковника Николаева. С которым сам Шернер, ясное дело, вести переговоры отказался, им занимался кто-то из штабистов группы войск, который решил говорить с Буняченко от имени Шернера языком ультиматумов.

Однако Хитрому махновцу выслушивать ультиматумы было некогда. Мост, по которому ему нужно было провести свое воинство на левый берег Эльбы, оказался заминированным и под надежной охраной, так что прорваться по нему было невозможно. Обращаться к командованию с требованием разминировать мост и пропустить его дивизию, которую в немецких штабах уже называли «русской дезертир-дивизией», тоже бессмысленно.

И тогда Буняченко пошел на хитрость. Он приказал подогнать к мосту несколько санитарных машин и через начальника своей медчасти провел переговоры с начальником охраны. Он просил пропустить только санитарные машины, в кузовах которых якобы находится и несколько офицеров, нуждающихся в срочной госпитализации.

Доводить этих офицеров до гибели лейтенант, командовавший охраной моста, не рискнул, а посему приказал саперам разминировать одну часть моста, чтобы по ней могли проехать санитарные машины. Но вслед за последней «санитаркой» на мост зашли русские танки с бойцами разведроты на броне, которые десантировались на том берегу и не оставляли без присмотра немецкую охрану до тех пор, пока в аллюрном порядке по мосту не переправился весь состав дивизии.

После этого Шернер, уже успевший доложить в штаб Верховного командования о самоуправстве власовцев, вновь потребовал, чтобы Буняченко явился к нему, в штаб группы войск. Однако тому уже было не до Шернера, он стремился как можно скорее достичь пределов Чехии, где мог рассчитывать на поддержку Власова, Ашенбреннера, а также других частей РОА. Тем не менее немецкое командование нашло способ усмирить «взбесившуюся дивизию»: оно попросту сняло русских с довольствия. Лишь когда все запасы продуктов были исчерпаны, Буняченко дал согласие вновь отправиться на фронт, чтобы сражаться против красноармейцев в Южной Моравии, в районе Брно, то есть уже в Чехии, а значит, под командованием Власова.

То ли немцы искренне «купились» на это обещание, то ли рассудили, что проще накормить его воинство, чем получить у себя в ближнем тылу двадцатитысячную группировку русских войск, доведенных голодом до крайнего отчаяния, — сказать трудно. Фактом остается лишь то, что, получив продовольствие, Буняченко отказался вести свое войско по чешским Судетам в направлении Брно, а вместо этого уже 27 апреля повел его в сторону… Праги!

Через майора Швеннигера комдива предупредили, что если он не остановит движение своей «взбесившейся» дивизии, то Шернер прикажет заутюжить ее танками. Сам новоиспеченный фельдмаршал попытался воздействовать на Буняченко через генерала Ашенбреннера, который, в свою очередь, пробовал образумить генерала с помощью грозного письма. Вот только все эти угрозы никакого впечатления уже не производили.