В течение всего последующего дня никаких известий от Власова не поступало, но комдива это уже не тревожило. Его полки неспешно готовились к маршу, а сам Буняченко радовался, что еще пару дней выторговал для спокойной мирной жизни, поскольку кредо у него теперь было: «Что ни день, то ближе к миру!» Когда же комдив наконец появился, в папке у него тоже был приказ о выступлении дивизии на фронт, но теперь уже командование радо было видеть ее в районе Котбуса, что юго-восточнее Берлина. Причем до Нюрнберга, а это более двухсот километров, дивизии нужно было добираться маршем, и только там ей обещали предоставить эшелоны.

Проследив этот путь по карте, Буняченко хитро ухмыльнулся.

— Рассчитываешь, что пока твое воинство дойдет до фронта, немцы капитулируют? — попытался уловить ход его мысли Власов.

— В любом случае волынить буду до последней возможности, — упрямо заявил комдив. — Чтобы таких парней, и в последние дни войны в землю уложить! Одно только огорчает: до Швейцарии оттуда далековато будет. Плакала моя швейцарская авантюра — вот что покоя не дает.

— Зато ближе к Чехии и Словакии, а там и до России рукой подать. Хотя понимаю: солдаты устали от войны.

— От войны солдаты уставать не должны, они должны жить войной. Весь вопрос в том, где и за что воевать.

Власов чувствовал, что Буняченко не прав, да к тому же неискренен, однако возражать не стал. В течение еще нескольких минут они изучали маршрут следования дивизии, а затем Буняченко неожиданно спросил:

— Это правда, что белоэмигрант этот наш КОНРовский, Жеребков, переговоры ведет со швейцарцами, чтобы те предоставили вам политическое убежище?

— Не только мне, но и всему руководству Комитета освобождения.

— Вот это правильная мысль. Но только гляжу, что пока что ничего у жеребца этого белогвардейского не получается.

— Кому мы теперь, к черту, нужны, кроме СМЕРШа? — швырнул свой карандаш на стол командарм. — Теперь они будут шарахаться от нас, как от прокаженных.

Марш дивизии от Мюнзингена до Нюрнберга превратился в некое «шествие триумфаторов». Благодаря тому, что Хитрый махновец выслал впереди колонны целый отряд квартирьеров, да к тому же прикрылся авангардом и боковым охранением, словно уже шел по занятой врагом территории, местные обитатели на удивление быстро узнавали о появлении дивизии русских добровольцев. Стоит ли удивляться, что со всех сторон к ней стекались остарбайтеры, сбежавшие из лагерей пленные, и даже добровольцы, которые служили в частях вермахта.

Большинству из этих людей и в голову не приходило, что, на какой-то месяц-другой связывая свою судьбу с власовцами, они обрекают себя на клеймо предателей, перечеркивают всю свою жизнь, ставят под удар родственников. Сама весть: «Идут русские!» звучала для этих людей, как призыв к бунту, к побегу, к спасению; представала последним шансом хоть каким-то образом избавиться от ненавистного рабства. И комдиву Буняченко не оставалось ничего иного, как создать из этих беглых пятитысячный резервный отряд, за бойцов которого он теперь тоже нес ответственность, и с которыми приходилось делиться питанием, одеждой, медикаментами.

Сопровождавшего дивизию майора вермахта Швеннингера это приводило в ярость. После появления в дивизии каждой новой группы перебежчиков он возмущался, пытался убеждать комдива, что всякий русский, который без разрешения командования или властей оставил свою воинскую часть, а также завод или крестьянское поместье, на котором его обязали работать, является преступником. Поэтому, дескать, генерал не имеет права зачислять его в свою часть. Но Буняченко не был бы «хитрым махновцем», если бы воспринимал все его угрозы всерьез. Переходя на свой украинский, комдив всякий раз говорил майору: «Да ты посмотри, какие парни к нам пришли, Швингер! — настоящую фамилию майора он то ли так и не сумел запомнить, то ли принципиально не хотел этого делать. — Как же таких не взять?! Да через несколько дней, из никудышных остарбайтеров, я превращу их в настоящих русских солдат!»

И только один раз комдив не сдержался, вспылил, а затем, оставшись с майором наедине, вежливо так пообещал: «Еще раз сунешься отчитывать меня за перебежчиков — пристрелю. Всю дивизию выстрою, выпью с тобой на прощанье чарку, как со старым другом, в лоб предсмертно поцелую — и пристрелю!» Больше поучать его Швеннингер не решался, а когда и пытался командовать, Буняченко внимательно так смотрел на него, сокрушенно качал головой и, разводя руками, как человек, которому не хотелось принимать такое решение, но он вынужден это делать, говорил: «Ну вот, люблю я тебя, Швингер, как родственника дальнего, — люблю! А все равно чувствую, что придется пить с тобой прощальную чарку!»

Только 6 апреля, уже в составе соединения войск генерала Буссе, дивизия Буняченко оказалась у линии фронта в районе станции Либерозы. Комдив опять заартачился, заявляя, что не вступит в бой, не получив приказа главкома войск КОНРа генерала Власова. Однако немцы эту уловку уже предвидели, и на следующий день Власов, в сопровождении штабистов Буссе и двух офицеров СД, уже находился в штабе Хитрого махновца. Вместе с Буняченко он осмотрел в бинокли предмостные укрепления красных. Собственно, в свое время эти укрепления создавали еще немцы, однако красным удалось взять их штурмом, а все попытки вернуть их себе ни к чему не приводили. Наоборот, красные постепенно расширили плацдарм, пополнили гарнизон укрепрайона людьми и вооружением.

— Немцы трижды пытались взять эти чертовы укрепления, но так и не смогли, — мрачно сказал Буняченко.

— И не смогут, потому что… немцы. Но завтра на них пойдут твои солдаты, русские.

— Они тоже не смогут.

— Чтобы убедить в этом немцев, нужно провести хотя бы две атаки.

— Пожертвовав как минимум тремя сотнями людей.

— Не людей, а солдат, генерал Буняченко, солдат. Которые для того и существуют, чтобы ими жертвовать во имя победы; в этом весь смысл войны, когда и где бы она ни велась.

— Так, может, ограничимся одной атакой? Ведь как только мои бойцы окажутся в тридцати метрах от моста, они тут же попадут не только под фронтальный, но и под сильный фланговый пулеметный огонь.

— Попадут, естественно, — признал его правоту командарм, не отрываясь от бинокля. — Однако без второй, а может быть, и третьей атаки не обойтись. Немцы все еще пребывают под впечатлением от прекрасных действий отряда полковника Сахарова в районе города Шведта, от напористости и храбрости его солдат.

— Да уж, он, дурак, постарался… — процедил Буняченко.

— Почему «дурак»? Он действовал, как подобает русскому офицеру, который сражается за свободу России. Если бы отряд Сахарова не продемонстрировал такое мужество и не вызвал такую реакцию немецкого командования, нам вряд ли разрешили бы создавать нашу РОА.

Генералы еще раз прошлись окулярами биноклей по позициям красноармейцев, помолчали, покурили…

— Так все же, какими силами вы намерены штурмовать эти укрепления, господин комдив? — до жесткости официально обратился к Буняченко командарм.

— Значит, считаете, что на сей раз без атак не обойтись? — все еще на что-то рассчитывал Хитрый махновец.

— Мы это уже выяснили, Сергей Кузьмич, — оглянулся Власов на присутствовавших при этом разговоре немцев. — Поэтому хватит прений. Доложите, как намерены формировать штурмовой отряд.

— Предполагаю составить его из двух батальонов, по одному из второго и третьего пехотных полков. А действовать они будут при поддержке артиллерийского полка и противотанкового дивизиона, значительная часть которого состоит из фаустпатронников.

— Вот это уже разговор, — кивнул командарм.

— А разве остальные силы дивизии задействовать в этих штурмах вы не собираетесь? — насторожился полковник, прибывший сюда из штаба генерала Буссе.

— Мы возьмем предмостное укрепление этими силами, — заверил его Буняченко. — Другие не понадобятся. Первая атака — завтра на рассвете, после основательного артналета.

— Значит, штурмуете силами двух батальонов? — тут же вмешался в их разговор командарм, чтобы оградить Буняченко от нападок. — Одобряю, одобряю.

— Как вы понимаете, — притишил голос комдив, — основу этих батальонов составляют люди из бывшей «бригады Каминского».

— Именно это я и предположил, — согласно кивнул Власов. — Предвижу, что шансов на успех у вас, генерал, нет, но атаковать надо: таков приказ.

Власов помнил, с каким нежеланием и даже отвращением Буняченко подчинился распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера относительно того, чтобы передать в его формирующуюся дивизию остатки этой бригады, бойцы которой в августе сорок четвертого кроваво отличились во время подавления Варшавского восстания. Их зверству поражались не только поляки, но и немцы. Комбрига Каминского эсэсовцы расстреляли, часть его бригады отправили в лагеря, но при этом они помнили, что именно каминцы взяли на себя самую грязную работу по подавлению польского восстания в одном из варшавских районов.

Вот почему, как только встал вопрос о судьбе остальной части бригады, которая все еще оставалась вооруженной и представляла опасность для всех — и для армии, и для гражданского населения, Гиммлера вдруг осенило. Зачем зря губить это человеческий материал, если можно передать его РОА? Пусть там русские сами разбираются с этими оголтелыми убийцами, все еще расквартированными в Польше. Это исходя из его директивы «каминцев» погрузили в вагоны и отправили в Мюнзинген.

Когда эта масса вооруженного люда высыпала на перрон, вместе с награбленным барахлом и пьяными женщинами, комдив умиленно ухмыльнулся. Он помнил, что в РОА его прозвали «Хитрым махновцем», так вот, с этой ордой он, армейский генерал, и в самом деле почувствует себя «батьком Махно».

— Что, — ехидно поинтересовался он у подполковника и двух капитанов СС, сопровождавших эту ораву, — решили сплавить Буняченку все то дерьмо, с которым сами справиться уже не в силах?!

— С куда большим удовольствием подал бы этот эшелон прямо к крематорию, — процедил оберштурмбаннфюрер СС. — Просто не мог нарушить приказ рейхсфюрера.

И первое, что сделал Буняченко, это приказал своим бойцам, окружившим эшелон, удалить из полувоенизированной банды женщин, изъять все спиртное и поснимать лишние часы — некоторые офицеры носили на руках по пять-шесть штук, — как очевидные последствия грабежа. Теперь ему представилась возможность испытать это воинство «на вшивость», а заодно избавиться от какого-то количества дивизионных разгильдяев.

Уже прощаясь с Буняченко перед отъездом в Чехию, командарм сумел отвести его в сторону и сказал:

— Действовать, конечно, следует по ситуации, генерал. Но, если это будет возможным, после второго натиска постарайтесь увести дивизию из линии фронта в сторону Дрездена, а оттуда следуйте в район Карлсбада.

— Но в таком случае мне придется ссылаться на ваш приказ.

— Наоборот, на отсутствие моего приказа относительно дальнейшего пребывания дивизии на этом участке фронта, — уточнил Власов. — Притом, что остается в силе ранее изданный приказ Президиума КОНРа о сосредоточении всех частей и отдельных подразделений Комитета Освобождения в Чехии. Где именно будет располагаться моя Ставка, вам сообщат по радиосвязи.