43
Март 1945 года. Германия. Замок Викинбург, ставка «фюрера подводных лодок» гросс-адмирала Карл Деница
К тому времени, когда слово взял Консул, бригаденфюрер Ропп и обергруппенфюрер Мюллер уже покинули замок. Ропп — потому, что ему разрешили быть свободным, а Мюллер отпросился у Гиммлера, заявив, что ему нужно быть в Берлине и готовиться к докладу фюреру.
— К докладу фюреру. Конечно же, к докладу фюреру… — безынтонационно как-то повторил Гиммлер, выслушав его объяснение, и непонятно было: поверил он обер-гестаповцу рейха или, как всегда, когда речь заходила о Мюллере, подверг сомнению.
Что касается Скорцени, то он не сомневался, что это бегство из замка заговорщиков, выражаясь словами Шелленберга, — очередная «пакостная хитрость Мюллера», и в то же время не понимал, как можно отказываться от возможности пообщаться с человеком из иной цивилизации, по существу из иного мира.
— Вы уж тут без меня посовещайтесь, друзья мои, — молвил шеф гестапо Кальтенбруннеру, прощаясь. Гестаповский Мюллер давно завоевал себе право обращаться к своим начальникам с той же бесцеремонностью, как и к подчиненным. — А старина Мюллер выполнит тот приказ, который получит. Хотя, как я понимаю, в антарктической Рейх-Атлантиде воссоздание гестапо как такового не предусматривается.
— Что станет величайшим благом для нее, — заметил гросс-адмирал Дениц.
— Грустно шутите, Дениц? Вам бы только задеть старика Мюллера за живое.
Прежде чем дать согласие на уход обер-гестаповца, Кальтенбруннер взглянул на Гиммлера, и лишь когда тот согласно кивнул, сказал:
— О задачах гестапо в осуществлении операции «База-211» вас, господин Мюллер, уведомят. — И тотчас же, вслед за Гиммлером, демонстративно уставился на Консула. Остальные последовали его примеру.
Консул поднялся, подошел к столу с противоположной от Гиммлера стороны и остановился там — рослый, по-эллински красивый, уверенный в себе.
— Я хочу знать, господин Гиммлер, находятся ли в этом зале люди, которые действительно готовы взять на себя ответственность за судьбу рейха, за исход его последних дней здесь, в Германии?
— Здесь находятся именно такие люди.
— Эти люди, — обращался он в рейхсфюреру так, словно никого из тех людей, о которых шла речь, в зале не было, — действительно осознают, к какой стадии разрушения и уничтожения пришли их страна и их народ?
— Да, они осознают.
Они осознают, что все то, что они сейчас услышат, как и те решения, которые здесь будут приняты, подлежат обету вечного молчания? — уточнил Консул.
— Полагаю, что осознают.
Консул Внутреннего Мира выдержал паузу, при которой так и не встретился взглядом ни с одним из участников совещания, ибо взгляд его был обращен куда-то вдаль, в никуда, и продолжал: — Все ли из присутствующих здесь готовы пожертвовать собой во имя сотворения Четвертого рейха как естественного наследника вашего Третьего рейха? Предупреждаю: это вопрос принципиальный.
Гиммлер и Борман переглянулись и вместе перевели взгляд на гросс-адмирала.
— Я всегда считал, что флот служит не Гитлеру, а Германии, — пожал плечами Дениц. — Гитлер — всего лишь олицетворение власти гибнущего рейха.
— И потом, что еще можно закладывать на руинах Третьего рейха, — поддержал его Кальтенбруннер, — как не фундамент рейха Четвертого?
— …Дьявол меня расстреляй! — завершил его мысль Скорцени.
— Продолжайте, господин Консул, — молвил Гиммлер, — Мы — именно те люди, на которых вы можете положиться. — В таком случае дальнейшие наши действия должны быть такими. Если фюрер решит, что долг обязывает его до конца, до последней возможности, до последнего защитника рейхсканцелярии оставаться в своем бункере, то у него будет только один достойный выход — уйти из жизни, приняв капсулу с ядом или выстрелив себе в висок. Как вы думаете, господин Борман: готов ли фюрер принять решение до конца оставаться на своем посту, а затем уйти из жизни, как подобает истинному фюреру? Борман почему-то поднялся, но затем, осознав, что перед ним не фюрер и даже не Гиммлер, вновь сел; нервно как-то облокотился на стол и так же нервно убрал оттуда локоть, чтобы столь-же безуспешно попытаться по-наполеоновски скрестить руки на груди. Но при всех этих жестах и движениях выражение лица у него оставалось по-идиотски наивным.
— Уверен, что он примет именно такое решение, — наконец произнес руководитель канцелярии фюрера, болезненно ощущая на себе гипнотизирующий взгляд Посланника Шамбалы.
— Почему вы так решили? — опередил Консула рейхсфюрер СС.
— Я уже неоднократно пытался выяснить его намерения, называя сроки и пути возможного ухода из Берлина. При этом я предлагал ему различные виды транспорта: от самолета до субмарины. Он сомневается, да, не скрою, сомневается… Но, скорее всего, чувство долга заставит его и впредь лично руководить обороной Берлина…
— Однако фюрер уже давно не руководит обороной Берлина, — возразил Гиммлер, не дождавшись ни окончания монолога Бормана, ни реакции Консула. — Он уже давно никем и ничем не руководит.
— Сам фюрер так не считает, — резко парировал Борман, но не потому, что пытался защитить Гитлера.
Скорцени хорошо было известно, что партайгеноссе Борман вообще не воспринимал такой формы принятия решений, как обсуждение, и терпеть не мог, когда ему кто-либо возражал, даже если возражающим оказывался обожаемый им Адольф Гитлер.
— В любом случае фюреру нужно помочь в принятии нужного вам решения, — спокойно, но как-то слишком уж твердо и навязчиво прозвучал голос Посланника Шамбалы. — Он действительно будет оттягивать свой отъезд из Берлина, но не потому, что руководствуется чувством долга, а потому, что больше смерти боится… потерять власть. Сила власти прежде всего заключается во власти силы. А фюрер успел познать обе эти власти. Он давно стал пленником власти и молит Господа, чтобы Тот позволил ему уйти в мир иной только вместе со своей властью. Так позволим же ему то, что не способен позволить даже Господь: пусть уходит! Ибо так нужно во имя спасения рейха.
Его слова были выслушаны как смертный приговор, вынесенный их соратнику: угрюмым молчанием, в котором сконцентрировалось все, что угодно, — от ужаса до молчаливого отступничества; от сострадания до откровенного предательства.
— Вы, господин Борман, — продолжал тем временем Консул, — до конца должны оставаться в бункере вместе с фюрером. Именно вы должны будете помочь господину Шикльгруберу свести счеты с жизнью, когда станет ясно, что из пленника власти он может превратиться в пленника коммунистов, а значит, в пленника собственного позора. Вы ведь не желаете, чтобы кремлевские коммунисты возили его по городам России в железной клетке как варвара, разрушившего и загнавшего в могилу половину Европы.
— В любом случае я намерен оставаться с ним до последней возможности, — взволнованно объяснил Борман.
«Странно, что Консул не опасается за свою жизнь и даже мысли не допускает, что его попытаются арестовать прямо здесь, как арестовали бы или же прямо здесь, на месте, пристрелили любого, кто осмелился бы столь безжалостно распоряжаться судьбой фюрера, — подумалось Скорцени. — Не иначе как гарантом его безопасности выступает сам Гиммлер. Да и Борман не спешит хвататься за пистолет. Не говоря уже о Денице. Впрочем, — возразил он себе, — Консул и сам способен постоять за себя, и ты был свидетелем этого».
— Когда во дворе рейхсканцелярии ваши враги найдут облитый бензином и сожженный труп фюрера, они засомневаются в том, что покончил жизнь самоубийством именно фюрер, а не один из его двойников. — Консул прошелся по залу, на несколько мгновений остановился у окна, за которым редкие капли весеннего дождя благословляюще окропляли первую листву старинного дуба, и вновь вернулся к огромному овальному столу. Все присутствующие напряженно следили за каждым его шагом, каждым движением. Скорцени почти физически ощущал, какая мощная и властная энергетика исходит от этого могучего человека. Она совершенно не была похожа на ту струю истеричной нервозности, которую постоянно порождало присутствие фюрера. Обер-диверсант редко предавался психоанализу и с недоверием относился к оккультным изысканиям «аненэрбистов»,
однако в эти минуты он явственно чувствовал, как от Посланника Шамбалы исходит некая соборная благодать.
— Русские будут прекрасно осведомлены, — продолжал тем временем этот невесть откуда явившийся мессия рейха, — что у фюрера было достаточно времени, чтобы благополучно покинуть и бункер, и Берлин, и Германию, и даже пределы Европы. Кроме того, они не смогут поверить в то, что вы, его соратники по нацизму, не позаботились о спасении своего фюрера.
— Они в такое не поверят, — не удержался Скорцени. Хотел добавить еще что-то, однако, встретившись с гипнотизирующим взглядом Посланника Шамбалы, вновь умолк.
— И лишь немногие из них, — продолжил свой монолог глашатай Шамбалы, — будут понимать, что с некоторых пор создатель учения нацизма Адольф Гитлер стал самой большой помехой для развития рейха и для всемирного распространения идей национал-социализма. Решив, что погиб двойник фюрера, спецслужбы и журналисты стран-победителей ринутся на поиски настоящего фюрера. И настоящий фюрер действительно время от времени будет возникать то в Латинской Америке, то в Африке или Испании, то в какой-то германской глубинке. Но это будет двойник-дублер. Но следует подготовить еще одного двойника, который и будет выступать в роли Гитлера, появляясь то в Рейх-Атлантиде, то в латиноамериканских колониях германских эмигрантов.
— Это уже смахивает на некий «фюрер-пасьянс», — едва слышно проворчал Кальтенбруннер, нервно как-то покачивая головой: — Но раскладывать его так или иначе придется.
— Таким образом, — продолжил свою речь Посланник Шамбалы, — мы выиграем время, необходимое для того, чтобы вырастить генетического двойника фюрера, который, как вам уже известно, существует. Ваш представитель, Рудольф фон Риттер, имел возможность видеть его во время аудиенции у Повелителя Внутреннего Мира Этлэна Великого. Напоминаю, что генетический двойник это ближе к оригиналу, нежели родной сын. Поскольку в рождении сына участвует женщина, существо с иной кровью, иной наследственностью, иной кармой. В то время как генетический двойник фюрера — это продолжение существования самого фюрера, одна из форм его бессмертия. К тому же продолжительность жизни генетического двойника фюрера будет достигать пятисот лет, являющихся средней продолжительность жизни антарктического атланта.
— То есть я так понял, что со временем германцы Рейх-Атлантиды получат в роли правителя Четвертого рейха генетического двойника фюрера?! — оживился Борман, единственный из присутствовавших, кто до сих пор то ли не знал о существований во Внутреннем Мире генетического двойника фюрера, то ли попросту не придавал ему значения.
— Но это уже будет вождь с иной психикой, иным характеров, иными взглядами на будущее арийской расы и арийской цивилизации, — объяснил Консул. — Причем этого не следует опасаться, поскольку и править ему, извините, придется уже не германцами-гитлеровцами, а настоящими арийцами, именующими себя арий-атлантами.
— Главное, что во главе Четвертого рейха будет стоять фюрер Адольф Гитлер, пусть даже это будет уже Адольф Гитлер Второй! — эйфорийно воскликнул Борман.
— А каковой окажется судьба остальных руководителей рейха
— спросил Кальтенбруннер, мгновенно разрушая атмосферу призрачного воодушевления. — Как вести себя им?
Однако отвечать на этот вопрос Борман не мог, да и не пытался. Он тотчас же перевел взгляд на Консула. Остальные последовали его примеру.
«А ведь идеальное решение судьбы рейха заключается в том, чтобы провозгласить фюрером этого красавца из Шамбалы или откуда он там… — подумалось Отто Скорцени. — Неужели никто не понимает этого? Может быть, сама судьба послала его нам, некие Высшие Силы? И потом, почему самому Посланнику Шамбалы не приходит в голову такая политическая комбинация? — Если кто-то из вас или из других известных миру высокопоставленных лиц решится убегать, то он должен знать, что за ним, семьей, а также ближними родственниками спецслужбы и мстители-одиночки из стана победителей будут охотиться по всему миру. Но даже если вы на это решитесь, то обязаны подставить русским и англо-американцам своих двойников, чтобы сбить их с толку. Если же кто-то окажется в руках врага, то обязан либо покончить жизнь самоубийством, либо взойти на эшафот, сохраняя тайну нашего совещания, тайну Рейх-Атлантиды. — Но ведь высшее руководство может укрыться в подземном мире Рейх-Атлантиды, — вновь нарушил поток своего глубокомысленного молчания несловоохотливый Вольфрам Зиверс.
— Уж вы-то, господин Зиверс, как никто иной, должны знать, что это невозможно, — резко отреагировал Посланник Шамбалы, и впервые Скорцени уловил, что голос его звучит как-то сыгранно, словно слова зарождаются не в гортани человека, а в утробе какого-то механического существа. При нормальной, не взволнованной речи этого не замечалось. — Там создается иной рейх, иная цивилизация, с иной жизненно-космической философией. В том-то и дело, что фюрер, а следовательно, и все вы вышли из-под контроля Высших Посвященных; вы нарушили все те требования, которые в свое время были предъявлены фюреру, попрали все те условия, на которые Гитлер в свое время согласился, и все те обязательства, которые он, в обмен на дарованную ему власть, принял на себя. Все эти концлагеря смерти, газовые камеры, крематории, массовое истребление сотен тысяч людей вне поля боя… Высшие Посвященные, которые выступают гарантами существования и мирного развития вашей цивилизации, не могут смириться с дальнейшим существованием подобного режима.
— А с коммунистическим режимом Москвы они согласны мириться? — спросил Кальтенбруннер.
— В войне, которая сейчас происходит в Европе, будут ослаблены обе империи тьмы. Но вашей суждено погибнуть первой. А теперь я завершу свою мысль. Если бы фюрер вел себя так, как ему было предписано свыше, вашим войскам не пришлось бы тысячами погибать в подмосковных лесах на космическом сорокаградусном морозе. Спросите, почему? Просто мороза этого не было бы, — хищно осклабился Посланник Шамбалы, давая понять, что ему приятно и предъявлять руководству рейха претензии, и объявлять ему приговор. — Да и ваш фюрер, возведший себя в ранг верховного главнокомандующего и главнокомандующего сухопутными силами, не принимал бы таких откровенно дилетантских, погибельных для вермахта решений, какие он принимал.
На сей раз даже Кальтенбруннер, который до сих пор казался самым храбрым, промолчал. Все были изумлены и на Посланника Шамбалы смотрели, как на человека не от мира сего. Коим он в действительности и был.
— Извините, господа, но вам нет места ни в Рейх-Атлантиде, ни в послевоенной Германии.
— И что же нам теперь делать? — язвительно поинтересовался
Гиммлер.
— Единственное, что вы как офицеры можете и обязаны сделать, — это разделить судьбу своей армии и тем самым отвлечь внимание спецслужб победителей от существования где-то там, в глубинах Антарктиды, нового рейха. Вот ваша роль, и вот задача, которая стоит сейчас перед вами! Кстати, если я не ошибаюсь, вы, господин Гиммлер, уже издали приказ, согласно которому ни один сотрудник СД не должен попасть в руки врага живым, — Да, такой приказ был, — как можно жестче ответил рейхс-фюрер СС. — Это закон и традиции нашей службы.
— Кроме того, вами же издан приказ, согласно которому «семьи тех, кто сдастся в плен, не будучи ранен, подлежат уничтожению». При этом вы разъяснили своим подчиненным: «Этого требуют долг перед народом и традиции германцев».
— Да, и такой приказ тоже был издан, — решительно поднялся Гиммлер, нервно одергивая свой френч. — Лично я уже решил для себя, что разделю судьбу своих воинов СС. Уверен, что к этому готовы и другие присутствующие здесь. И не только они. — Это по-арийски, — признал Консул Внутреннего Мира. — Кажется, у вас, господин Скорцени, все еще имеется двойник фюрера. Говорят, вам удалось взлелеять это редкостное создание.
— Будем надеяться, что удалось, — сдержанно ответил обер-диверсант рейха.
— Считаете, что пора вести речь о двойниках? — удивленно взглянул на него Гиммлер.
— Для чего-то же мы их сотворяли!
— Через три дня я готов встретиться с ним, — молвил Посланник Шамбалы.
— Готов организовать эту встречу.
— В таком случае мне лишь остается ответить на вопрос, который мучил вас в течение всего нашего совещания: почему я не стремлюсь к тому, чтобы возглавить если не этот, погибающий, рейх, то хотя бы Рейх-Атлантиду.
— Я такого вопроса не задавал, — отрубил обер-диверсант.
— Но задавались им. Так вот, объяснения мои будут краткими. Мне хорошо известно, что социально-политический эксперимент, затеянный в Германии, по созданию расы арийцев оказался не только неудачным, но и губительным. Как, впрочем, и жидомасонский эксперимент с построением так называемого коммунизма в России.
— Почему же вы не вмешались в этот эксперимент в России? — окрысился на него шеф института «Аненэрбе».
— Я — всего лишь инспектор, а не вершитель судеб. Вмешиваться в ход событий я могу только в самом крайнем случае, да и то с позволения Высших Посвященных.