33
Декабрь 1944 года. Атлантический океан. Борт субмарины «U230» (позывной — «Колумбус») из состава секретного соединения субмарин «Фюрер-конвоя»

Когда на рассвете капитану почтово-пассажирской шхуны, шедшей под бразильским флагом, рулевой доложил, что справа и слева по борту всплыли германские подводные лодки, он попросту не поверил. И лишь увидев с бака своего судна две идущие параллельным курсом огромные субмарины со свастиками на бортах, понял: то ли все еще не пришел в себя после вчерашней вечерней попойки, то ли мир действительно перевернулся.

В этой части океана капитан «Императрнс» готов был увидеть все, что угодно, — хоть «летучего голландца», а хоть спускающегося с небес Огненного Змея, легенды о котором гуляли по портовым кабачкам всего латиноамериканского побережья, но только не германские субмарины! Только не эти призрачные подлодки со свастиками на бортах.

А еще через несколько минут двигатель шхуны был заглушён, а все двадцать шесть членов экипажа во главе с капитаном Манеасом, а также четверо почтовых служащих стояли на коленях в носовой части судна и, творя молитвы, наблюдали, как по двум абордажным трапам на борт поспешно поднимаются вооруженные автоматами германские матросы.

Вскоре в глубине пассажирских надстроек раздались два пистолетных выстрела и несколько коротких автоматных очередей. Это пытался оказывать сопротивление кто-то из троих почтовых охранников, однако пиратствующие германцы быстро пресекли его бессмысленную затею, и все трое охранников, один убитый и двое раненных, но еще живых, полетели за борт.

Ужаснувшись их участи, команда с еще большим рвением предалась молитвам, которыми уже не способна была растрогать ни германских пиратов, ни тем более — Господа.

Ухватившись руками за фальшборт, капитан Манеас, седовласый пятидесятилетний моряк в неприлично засаленном офицерском кителе, наблюдал, как с мостика «Черного призрака» по всплывшему охраннику моряки, подзадоривая друг друга, стреляли, как по живой мишени. По щекам его катились слезы. Вот только оплакивал он не охранника, которого почти не знал, и судьба которого ему была безразлична, а свое убийственное невезение.

Это был его последний рейс. По прибытии в бразильский порт Сальвадор капитан собирался продать «Императрис» местному плантатору и купить себе виллу на берегу океана, в небольшом курортном городке Канавиейрас.

Последние десять лет шхуна служила ему и домом, и местом работы, и местом отдыха. При этом он и экономил на всем, на чем только можно было, и подрабатывал, как только мог, не гнушаясь контрабандой и нередко превращая свои пассажирские каюты в плавучий притон. Да, и в притон — тоже. Самые большие деньги приходили к нему именно в те выходные и праздничные дни, когда он курсировал вдоль побережья, имея на борту двадцать девиц, «арендованных» в одном местном борделе.

Стоит ли удивляться, что теперь у него было достаточно денег, чтобы после десятилетия скромной жизни морского бродяги начать все сначала: новый дом, новая семья и, конечно же, новые, еще более длительные охотничьи выезды на предгорные берега реки Рио-Парда.

— Господин обер-лейтенант, на борту пятьдесят два пассажира, — доложил обер-ефрейтор, занимавшийся вместе с группой матросов обследованием нижних, пассажирских кают.

— Сколько из них женщин?

— Около двадцати.

— Германец не должен употреблять слово «около»; германец — это, прежде всего, точность и пунктуальность. Во всяком случае, так считают все, кроме самих германцев. Мужчин тщательно обыскивать, выводить по трое на корму — и за борт. Причем делать это без лишнего шума.

— А что с женщинами?

— Ты когда в последний раз сходил на берег, обер-ефрейтор, если забыл, что обычно делают с женщинами?

— Понятно! — возрадовался моряк.

— Однако ими займемся попозже и основательно. Без моего личного разрешения женщин не трогать.

— Ясное дело, только после офицеров, — ухмыльнулся молодой подводник ухмылкой мартовского кота.

Как оказалось, один из матросов «Черного призрака» неплохо владел английским. Через него-то обер-лейтенант Алькен, поднявшийся на борт последним из абордажной группы (моряки «Колумбуса» в захвате шхуны участия не принимали), решил провести переговоры с капитаном.

— Мои условия просты, как швартовый узел, — объяснил он бразильцу. — Ты даешь согласие служить нам или отправляешься кормить акул вслед за теми, кто, по глупости своей, оказывал нам сопротивление.

Благородство, проступавшее в тонких чертах лица капитана, мудро соединялось в нем с благоразумием, именно поэтому он ответил:

— В нашей ситуации большей справедливости ожидать трудно, сеньор офицер.

— А яснее выражаться ты не умеешь?

— Яснее не получится, пока вы не изложите свои собственные условия нашего сотрудничества.

— Какие еще, к чертям собачьим, условия? Мы конфисковываем твою шхуну, чтобы до прибытия в Аргентину она служила нам плавучим офицерским отелем. Или плавучим борделем.

— Это ваше решение, капитан, — едва слышно пробормотал Манеас, что тотчас же было истолковано Алькеном как непонимание капитаном «Императрис» всей глубины его замыслов.

— Вы с ним не согласны, капитан?

— Подводники нуждаются в свежем океанском воздухе. На вашем месте я, очевидно, поступил бы точно так же.

— Вот он — образец туземного благоразумия! — указал Алькен на Манеаса, обращаясь при этом к поднявшимся на борт шхуны барону фон Штуберу и двум его спутникам.

— Особенно если учесть ваш очень веский аргумент, — взглядом указал штурмбаннфюрер на пистолет в руке обер-лейтенанта.

— Вы, господа экскурсанты, способны предложить что-то более весомое? — огрызнулся Алькен, явно демонстрируя нежелание видеть «у себя на борту» штурмбаннфюрера и его людей.

— Вы как разговариваете со старшим по чину, обер-лейтенант? — не удержался Гольвег.

— Вы имеете в виду себя, господин в цивильном платье, или этого офицера, предстающего передо мной в мундире лейтенанта? — Алькен явно чувствовал себя хозяином положения.

— Продолжайте заниматься любимым делом, господин обер-лейтенант, — улыбнулся своей садистской улыбкой барон фон Штубер, — не обращая внимания на моих вспыльчивых спутников.

Командир субмарины даже не догадывался, что в эти минуты самим своим поведением он подписывал себе смертный приговор. Будь он чуточку проницательнее, то обратил бы внимание на то, какими взглядами обменялся Штубер со своим телохранителем Зебольдом. Однако Алькен все еще упивался властью, которую неожиданно получил на этой случайно встретившейся ему на пути бразильской шхуне. Только этим опьянением можно было объяснить высокомерность взгляда, которым он прошелся по Штуберу, Гольвегу и Зебольду. А, пройдясь, старательно пожевал нижнюю губу и наконец-то согласился со Штубером:

— Что я и делаю — не обращаю внимания. — Возможно, его ответ оказался бы значительно жестче, если бы не полтора десятка вооруженных моряков, рассредоточившихся по палубе «Колумбуса».

Это были те самые, отобранные Штубером бывшие морские пехотинцы Померанского полка, с которыми он намеревался совершить рейд на базу «Латинос». А пока что готовились они к своему любимому занятию — абордажному штурму.

— И правильно делаете, что не обращаете, — неожиданно подзадорил его Штубер. — Так и полагается вести себя истинному подводнику.

Командир «дойной коровы» еще более уничижительно прошелся взглядом по странной троице с «Колумбуса» и, победно ухмыльнувшись, вновь обратил свой взор на капитана «Императрис».

— По законам военного времени ваше судно поступает в распоряжение германского флота, — объявил он через переводчика.

— Я мог бы ответить, что Бразилия не находится в стадии войны с Германией, поэтому конфискация моего частного судна, идущего под флагом этой страны, незаконна, — ударился в дипломатию Манеас. — Однако не стану этого делать, понимая всю бессмысленность подобных заявлений.

— И мудро поступаете. Какое минимальное количество моряков вам нужно, чтобы вести шхуну дальше, только уже под присмотром моего офицера?

— А что будет с остальными?

— Закроем в трюме, а в Аргентине то ли выпустим, чтобы вы могли вернуться с ними в Бразилию, то ли передадим местным властям. В зависимости от ситуации и вашего, капитан, благоразумия.

— В таком случае прошу оставить два десятка моряков.

— Из двадцати пяти?! — неприятно удивился Алькен.

— Пятерых можете арестовать.

— Я не могу оставить под вашим командованием сразу два десятка бродяг.

— Но ведь это же шхуна. По штатному расписанию и судовым ролям…

Алькен неожиданно выстрелил, и пуля, обжигая, прошла в нескольких миллиметрах от щеки Манеаса. Причем Штуберу показалось, что выстрел этот произошел непроизвольно, просто у Алькена сдали нервы. Но именно этот неврастенический выстрел, свидетельствовавший о непредсказуемости обер-лейтенанта, вызвал у штурмбаннфюрера еще большую антипатию к нему.

— Остановимся на пятнадцати, — не замечал его реакции Алькен, — и прекратим этот неуместный торг. Отбирайте мотористов, штурмана, рулевых, остальные вакансии заполнят мои бездельники-матросы, которых все равно придется оставлять здесь.

— Но вы действительно не расстреляете тех, кто останется вне команды?

— Мое решение вам уже известно, — нервно отреагировал Алькен. Не хватало еще, чтобы он давал этому латиносу слово германского офицера. — И не испытывайте благосклонность моего отношения к вам, капитан.

Отбирал Манеас долго и мучительно. Он не полагался на слово командира субмарины и, предполагая, что сам, по своей воле, делит команду на живых и мертвых, чувствовал вину перед каждым, кто оказывался вне его выбора. Утверждало его в этом мнении и все то, что происходило на корме, где германские подводники завершали расправу с пассажирами-мужчинами: одних просто выбрасывая за борт, а других, пытавшихся сопротивляться или хотя бы протестовать, — расстреливая.

С облегчением капитан вздохнул только тогда, когда матросов, оказавшихся вне капитанского списка, Алькен действительно приказал запереть в трюме. Остальным же велел занять свои места согласно корабельному расписанию и под угрозой смерти запретил переговариваться о чем-либо, кроме того, что требовалось по службе, а также собираться в какие бы то ни было группы.

— Мы доведем шхуну до того порта, который вы укажете, — попытался успокоить его капитан «Императрис». — Можете не опасаться бунта, я его не допущу.

— Окажите любезность, — язвительно призвал Алькен.

В это время старший механик судна, немного владевший немецким, попытался заговорить со Штубером, по наивности своей узревший в нем офицера, способного вступиться за находящихся на судне женщин. Однако капитан Манеас так рявкнул на него, что бедняга мог забыть не, только чуждый ему немецкий язык, но и свой родной, португальский.

— Мы с вами оказались на германской тропе войны. Поэтому сейчас на этом судне каждый, в том числе и женщины, предоставлен своей собственной судьбе, — заявил капитан оставшимся с ним членам команды.- От всех мною отобранных я требую выполнения всего того, что ему будет приказано. Только ваша исполнительность подарит нам хоть какой-то шанс на спасение.

Штубер прошелся по палубе, размышляя о том, как поступить дальше. Оставаться на «Императрис» он не хотел, оставлять кого-либо из своих людей тоже было рискованно; через несколько минут здесь увлекутся спиртным и женщинами, а затевать перестрелку с командой германской подлодки было опасно — это может быть не так истолковано в Берлине и в ставке гросс-адмирала Деница. Да и зря терять людей тоже не хотелось.

— Что предпринимаем? — негромко спросил Гольвег, понаблюдав, как на корме моряки с «Черного призрака» расправляются с последними мужчинами — пассажирами шхуны. — Может, уложим «коровников», которые находятся сейчас на палубе, а дальше — по обстоятельствам?

— Бразильцы тоже будут на нашей стороне, — поддержал его Зебольд.

— Вы всегда поражали меня мощью своих стратегических замыслов, мой вечный фельдфебель Зебольд.

— Так добейтесь, чтобы мне, наконец, присвоили чин лейтенанта, — не упустил возможности Зебольд.

Барон уже дважды представлял его к этому чину, и оба раза где-то там, наверху, посчитали, что офицерский корпус Германии не многое потеряет, не увидев в своих рядах малообразованного, грубоватого фельдфебеля. После второго представления какой-то штабист из группы армий «Центр» так прямо и сказал Штуберу: «Я скорее добьюсь того, чтобы половину наших офицеров понизили в чинах до фельдфебелей, нежели стану хлопотать о повышении вашего фельдфебеля до чина офицера! Тем более что двое из его рода уже погибли в концлагерях».

Вот только подробности этого своего поражения Штубер от фельдфебеля скрыл. Особенно старательно он скрывал от него то,

что ему известно о двух казненных в концлагерях родственниках, Нe так уж много оставалось у Штубера таких проверенных и испытанных в боях да всевозможных передрягах людей, каковым представал перед ним Зебольд.

— Чем вас не устраивает чин фельдфебеля? — иронично поинтересовался Гольвег, все еще охватывая цепким взглядом то одну, то другую часть палубы и оценивая их со Штубером шансы на успех.

— Я заслужил того, чтобы закончить эту войну хотя бы лейтеантом.

— Я не знаю, что выиграет вермахт, увидев в своих рядах еще одного лейтенанта, — заявил Штубер, — зато прекрасно знаю, что он потеряет, лишившись своего единственного вечного фельдфебеля. Так стоит ли нам лишать вооруженные силы такого символа их непобедимости?

— Издеваетесь, штурмбаннфюрер… — не зло огрызнулся Зебольд.

— Скорее восхищаюсь.

— Так что, джентльмены, — обратился к «гостям» Алькен, — как вам эта моя императорская яхта «Императрис»?

— Смею полагать, что она принадлежит Германии, — пошел на обострение Зебольд.

— Она принадлежит мне, по старинному морскому праву добычи.

— Если учесть, что «Императрис» вы захватили на своей собтвенной субмарине… — язвительно заметил Гольвег.

— Я сказал: только мне! И океану.

— Что касается принадлежности к океану — возражений не последует.

— Но коль вы уж задержались на борту моей яхты, то прошу вниз, в номера лучшего из плавучих борделей мира!

— Благодарю за щедрость, — ответил Штубер. — Здесь и без нас будет тесновато, поэтому мы переходим на свой «Колумбус».

— В таком случае, до встречи на базе «Латинос», — не стал удерживать их Алькен» радуясь тому, что легко избавится от непрошеных визитеров.

— Вряд ли мы уже встретимся там, обер-лейтенант, поскольку задерживаться на базе не собираемся, сразу же вылетаем самолетом в рейх.

Гольвег и Зебольд удивленно взглянули на штурмбаннфюрера, однако тот сделал вид, что не заметил этого.

— Неужели не погуляете там даже недельки? После моего прибытия первый поход в бар — за мой счет.

— Не более суток. Таков приказ.

Штубер понимал, что Алькен опасается встречи с ним на базе, и умышленно заявил, что пробудет там не более суток. Командиру «Черного призрака» нетрудно будет вычислить, когда «Колумбус» прибудет на базу и когда штурмбаннфюрер улетит оттуда. Можно не сомневаться, что «Черный призрак» прибудет туда позднее…

— Не завидую. Счастливого прибытия в нашу благословенную Германию! Кланяйтесь от меня русским.