Став на полгода старше, я на следующий день объявился у Финна, гонимый дождем, который дожидался, чтобы унести меня потом обратно.

Я пристроил свой багаж у стойки бара, облокотившись на которую Финн разглядывал мои вещи, так же как Дун, Майк и все остальные.

— Что, уезжаешь? — спросил Финн.

— Да.

Обитатели паба обернулись и перестали пить из своих разнокалиберных стаканов.

— Случилось знаменательное событие, — сказал я. — Неожиданность.

— Это мы здесь всегда приветствуем. — Финн поставил на стойку «Гиннесс». — Поделишься с нами?

— После всех проведенных здесь часов, дней, недель и месяцев я проснулся вчера утром, — сказал я, — подошел к зеркалу, постоял, посмотрелся в него, бросился к своей машинке и без передышки печатал семь часов. Наконец в четыре часа дня я написал «КОНЕЦ» и позвонил в «Кортаун-хаус» сказать, что все кончено, готово. И поймал такси, приехал и бросил ему на колени сорок страниц. И мы открыли бутылку шампанского.

— А вот еще одна, — сказал Финн и хлопнул пробкой.

Мы угостили всех и наполнили мой стакан.

— Вчера, — спросил Дун, пока все ждали, — сам ли ты двигал своей рукой и сочинял сцены?

— Герман Мелвилл ли я?

— Он самый.

— Нет, — ответил я. — Он нагрянул, но не смог остаться. Я обирал его все эти дни и месяцы, читая и перечитывая, чтобы быть уверенным, что он влился в мою кровь, проник в нервы, что я смотрю его глазами. Он пришел, потому что я его призвал. Подобные духи надолго не остаются. Они отдают себя и уходят.

— Представляю, что ты пережил, — сказал Дун.

— Не описать. Когда-нибудь ты увидишь это на экране.

— С Божьей помощью, — сказал Финн.

— Да, — сказал я, кивая, — с Божьей.

— За Германа Мелвилла внутри или снаружи этого молодого человека! — сказал Дун.

— За Германа Мелвилла! — повторили все.

— А теперь что же, попрощаемся? — сказал Финн.

— Ты когда-нибудь вернешься? — спросил Дун.

— Нет, — ответил я.

— Реалист, — заметил Финн.

— Это справедливо, — объяснил я, — я живу так далеко и не летаю самолетами. И маловероятно, что мне снова доведется поработать в Ирландии. А если пройдет слишком много времени, мне не захочется возвращаться.

— Да, — сказал Тималти, — мы все состаримся или помрем, или и то и другое, и не на что будет смотреть.

— В моей жизни это было замечательное время, — сказал я, смакуя последний стакан.

— Ты улучшил нашу погоду, — ласково сказал Дун, сморкаясь.

— Все равно, — сказал Майк, — давай сделаем вид, что когда-нибудь ты вернешься, и тогда, подумать только, сколько всего накопится, о чем рассказать и чем обогатить тебя.

— Да, — сказали все.

— Это самый большой соблазн, — улыбнулся я. — Осмелюсь сказать, что буду скучать по всем вам.

— Да ладно уж, — тихо сказал Финн.

— Черт возьми, — сказали остальные, глядя на меня, как на сына.

— Прежде, чем ты уйдешь, — сказал Финн. — Кстати. Об ирландцах. Расставил ли ты все точки над «i»? Как бы ты мог описать…

— Воображение, — сказал я тихо.

Тишина. Все ждут.

— Воображение, — продолжал я. — Боже праведный, все не так. Где ты? На островке со спичечную головку за девять тысяч миль к северу посреди ничего!! Какие тут богатства? Никаких! Какие природные ресурсы? Всего один — находчивость, золотые умы — у всех, кого я здесь встречал! Ум, который светится в глазах, слова, слетающие с языка в ответ на события не крупнее игольного ушка! Из такой малости вы собираете так много; выжимаете последнюю унцию жизни из цветка с одним лепестком, из беззвездной ночи, из дня без солнца, из кинотеатра, населенного, словно привидениями, старыми фильмами, из шишки на голове, которую Америка принялась бы лечить пластырем. Здесь и повсюду в Ирландии жизнь. Кто-то подбирает нить, кто-то завязывает на ней узел, третий приделывает дугу и к утру готов ковер на полу, занавеска на окне, поющий гобелен из струн арфы на стене, и все они берут начало от этой нитки! Церковь держит страну на коленях, она захлебывается от непогоды, политиканы загоняют в могилу… но Ирландия по-прежнему устремлена к тому дальнему выходу. И знаете, ей-богу, я думаю, она найдет этот выход!

Я осушил свое шампанское, а потом пошел по кругу пожимать всем руки и небольно тыкать в каждое плечо кулаком.

— До свидания, Тималти.

— Парень.

— Пока, Ханнаган.

— Малыш.

— Мистер Келли, мистер О'Брайен, мистер Банион.

— Парень. Янки. Мальчик мой.

— Мистер Дун, не переставайте бегать спринтерские дистанции.

— Я — всегда готов.

— Мистер Финн, не переставайте подливать.

— Источник никогда не иссякнет.

В дверях я обернулся посмотреть на них, выстроившихся в ряд, как на фото. Я был рад, что они не вышли меня провожать. Все было как в старом кино. Я посмотрел на них, они — на меня.

— Попутного ветра, янки.

— Благослови вас Господь, мистер Финн.

Они помахали руками, я помахал и вышел за дверь.

Майк сел за руль своего автомобиля «нэш» 1928 года выпуска.

— Помолись, чтобы завелась, — сказал он.

Мы помолились. Завелась. Мы покатили по дороге к Ирландскому морю, в порт, вон из 1918, 1922, 1929, 1945 и 1953 годов. Я не стал оглядываться на Финнов паб, исчезнувший из виду в прошлом. Мокрыми от слез глазами я увидел, что, о Боже, холмы зеленые. Да. Холмы были зеленые.