ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
По поводу убитого Горного Ахмета ко мне, конечно, опять прислали стариков. Те заныли… Са-ашик! Са-ашик!.. Он же ро-дич! Земле преда-ать. Зачем из него мороженое делать, Са-а-ашик?..
Готовы мерзлый труп выкупить. Но Горного Ахмета отыскать непросто. Напоказ по ТВ наши его так и не выставили. Это значило, скорее всего, что пули шизоидного Алика Евского сделали лицо Ахмета неузнаваемым и просто никаким. Пули это умеют.
Но дело как дело.
Я звонил в морозильник. Горный Ахмет, он же Ахмет Удыгов, в официальном списке знаменитых полевых командиров, на мою удачу, не числился… Но все равно чиновник морозильника уверял, что, отдав тело, он сильно рискует. А вдруг возникнет культ, стрельба и жертвоприношения у могилы этого Ахмета. С воплями и проклятьями… Волнение народа. Маленькое, но восстание! – и чиновник нагло вперял в меня глаза.
А я, конечно, уверял, что Ахмет не так плох, что бывал иногда жалостливым. Бывал великодушным. (После боя.) И что вообще Ахмет невелика фигура, хотя местные чеченцы и называли его иногда полковником. Да, да, держали за полковника!.. Для того, чтобы сжигать маленькие колонны, может быть, он и полковник. Для этих двух долин и трех-четырех гор несомненный полковник. (Чин внутреннего пользования.)
Уже на другой день, наведя обо мне справки, этот же самый чиновник сдался и позвонил – им, людям морозильника, мороженщикам, позарез нужен мазут, любое топливо для обогрева. Их даже задело, можно сказать, обидело, что майор Жилин сам не догадался. Майор Жилин мог бы и догадаться.
– Я понял, понял… А что там наш приятель Ахмет?
– Выдадим, – было сказано коротко. – Но найдешь его сам.
Найду. Приметы кой-какие я уже знаю… С наколкой на левом плече лежит Горный Ахмет где-то там, в вечном холоде. Скучает… А вот его наколку на плече людям морозильника никак почему-то не разглядеть, не видно. (Им вообще ничего не видно. Кроме дня зарплаты.) А вот сам и поищи… А вот поворочай-ка ты сам, майор, с боку на бок этих окоченевших. Этих отморозков.
Старики-чеченцы десять раз предупредили:
– Честно, Александр Сергеич… Только честно.
– Когда я поступал нечестно?
– Надо совсем-совсем-совсем честно… Сын принимать Ахмета будет. Сразу поймет.
Я представил себе, как я там промерзну, пока загляну в нужные мне мертвые глаза. Ну, разумеется, никакой приблизительности!.. Сын примет тело. Сын и без наколки его узнает – отец или не отец. Будет стоять со мной рядом и высматривать… Однако надо, чтоб сынка загодя обыскали, и получше. Никакого чтоб пистолетика с собой… На всякий случай. Даже в сапоги заглянуть.
Он был просто Ахметом, когда решил, что он убьет русского, а если повезет, двоих русских. И после сразу уйдет в горы. Он знает одно далекое село. И никто не скажет, что он трус. Он спрячется в горах и сам пустит слух, что его убили. Его просто нигде нет… Он выбросит паспорт. На черта ему в горах паспорт.
Он обдумывал, стоя на дороге. Его душа притихла. Он мял шапку и сморкался… Он и думать тогда не думал, что уже через полгода войны он получит боевое имя. Это будет взлет горного орла. Он станет Горным Ахметом… И теперь, когда он был убит неким рядовым Евским и валялся, окаменевший, в одном из наших морозильников, оказалось, что у Горного Ахмета есть своя слава… Слава двух долин и трех-четырех гор.
При разбросе торопливых, слепых пуль Алик раскурочил ему череп. Наверняка… Но я найду… И чеченцы заплатят. А этих лентяев, людишек морозильника, я снабжу мазутом и соляркой. В конце концов эти мороженщики – славные ленивые ребята. Но они намерзлись, очень, очень намерзлись. Как только ты приходишь к ним с жары – с обычной дневной кавказской жары, – они сразу спешат к тебе поздороваться. И, конечно, обнять.
Обязательно потискают. Трижды как минимум обнимут… Чем чаще, тем лучше! Банда мерзляков. Обнимает один, и уже спешит обнять другой… Нет, нет, они нормальные ребята. Но они тепловые вампиры. Они забирают, высасывают не кровь, а твое тепло. А как иначе: они же здесь намерзлись, окоченели, а ты ввалился к ним сюда с летнего дня… разогретый! Сияющий!.. Особенно этой банде мерзляков нравился капитан Пашкин, штабист, отслеживающий важные трупы. Толстенький и пышущий жаром, как печка… Они на него прямо бросались. Расправляли руки для объятий уже издалека. Настоящие вампиры!
Едва капитан Пашкин приезжал к ним, отирая жаркий пот с шеи платком… они становились в очередь. Обнять его!.. Еще и еще бросались ему на шею. Вроде бы забывшись… Пашкин уходил от них неузнаваемым. Я сам видел. Видел и слышал. Он стучал зубами. Синий от холода.
На смерть Ахмета Удыгова, он же Горный Ахмет, чеченцы ответили смертью генерала Базанова. Как они прошелестели на своей радиоволне, проклятые федералы оплатили чин чином. Заплатили генералом – за полковника. Так будет и впредь. Пусть знают…
Я не мог поверить… Слышал – и не понимал! Чтоб хоть кому-то из чеченцев смерть Базанова была нужна?! Никому.
Пусть бы шальная пуля, но ведь нет! И почему он?.. Как вообще такой читающий и такой никчемный мог погибнуть?.. И наконец Руслан-Рослик принес факт: сдали.
Невероятно. Сдать из своих кого бы то ни было считалось по армейским понятиям совсем уж чернухой. Бывало, что кто-то неведомый (из наших) успевал засветить чеченцам формирующуюся колонну. Бывало, что кто-то подставлял пацанов, то бишь сдавал чичам молодых солдат, проболтавшись об их первом маршруте… Но никак не конкретного человека… За все мое немалое здесь время сдали (хотели сдать… но и то, как говорят, не вполне смогли…) только полковника Зусцова, который сжег два чеченских села. Который прошелся по селениям зачистками так яро, что вошел в песни горцев. Смел, но свиреп – в ярости Зусцов расстреливал без разбору. При первом подозрении. Даже едущих в Грозный на рынок… В песне отмечалось и то, как развратно (именно после зачисток) устраивал себе отдых злодей. Особый отдых. Банька!.. Парная с пивом и с невинными (фольклор!) девочками…
Старики, по слухам, полгода собирали деньги на его гибель. Но не успели… Зусцова застрелили в какой-то сторонней криминальной разборке. Вдали от уже было размечтавшихся стариков.
Про этих стариков рассказывалось! (И даже пелось в той самой песне, долгой и заунывной, где клеймился Зусцов.) Старики чуть ли не по полпенсии откладывали. Каждый!.. В узелочках белых приносили свои скромные купюры. Белый цвет – цвет священной мести. Дрожащей, корявой рукой старик вынимал узелочек откуда-то из тайника в штанах… Из мошны, там надежнее. Прямо из пахучей ширинки… И той же дрожащей стариковской рукой клал свой белый узелок на стол, где стояла фотография Зусцова. С ясным свирепым его взглядом… Небольшое фото. С ладонь.
Зусцов – понятно. Но зачем было сдавать болтуна и милягу Базанова?.. Книгочея!.. Влюбленного в историю горских народов. Зачем его смерть?.. Генерал Базанов если и присочинял кусочки истории, то всегда в их пользу!..
Да и пусть! Если у народа сохранилось мало истории?.. И почему бы (предположительно) не порассуждать и не добавить какую-нибудь славную страничку? Какой-нибудь миф с легким привкусом крови… Кому сочинитель мешал?.. Читал себе и читал старикан книги разных времен. И как же вкусно он причмокивал, перелистывая страницы!
А на шуточки Гусарцева, не слишком ли, мол, генерал Базанов для войны благостен и весел… Для этой лукавой и крутой горской войны… Генерал только разводил руками:
– Дорогой мой, Коля!.. Мрачный старик гораздо больше досаждает чеченцам, чем старик веселый и болтливый!
Жаль. Симпатяга-старик погиб незафиг! – сказал о нем Рослик-Руслан. Он тоже не понимал этой смерти… Рослик дважды в день приносил подробности нелепой гибели генерала. Нелепой для меня, нелепой для Рослика, но не для войны.
Рослик к этому времени повсюду намекал (чеченцам и нечеченцам), что после гибели майора Гусарцева он, Рослик, наверняка станет моим другом. Другом Сашика. Вот-вот станет другом. Ну, как прораб Руслан.
Генерала Базанова подстерегли, когда он, оставшийся без Гусарцева, поехал самолично в какую-то воинскую часть. Посмотреть, как и что… Недалеко поехал. Близко!.. И вполне спокойной дорогой, но сдают чаще всего как раз на спокойных, на предсказуемых дорогах – заказать там сценарий легче, проще! Был генерал – и нет.
Жаль – неудачное, неуместное о генерале Базанове слово. Это когда о вояке, то вояку – жаль… Божьи коровки взлетать не умеют!.. Я почему-то неотрывно думал о его книгах. Упорно стояли перед глазами две его книжные полки, что рядом с прикнопленной картой Чечни… Коричневые. Самодельные. Небось, прапор Геша сколотил… Книги теснились… Как там они? Что с ними сделают?.. Почему-то о книгах было больнее думать. Книги было жаль.
Не думаю, что генерала сдали за большие бабки. Генерал Базанов не был на слуху. В отличие от настоящих вояк… Вскоре же Рослик подтвердил – чичам Базанов был нужен для красивого отчета к осени. Чтоб в одной из первых строчек… Генерал! Заделали генерала! Сразу видно, потрудились!
А генерал Базанов в эти дни опять ждал молодую жену с визитом. Он пребывал в славном расположении духа. Старикан хорохорился. Немножко выпивал на ночь глядя.
А накануне гибели он звонил, к себе зазывал:
– На днях, Саша, приглашу тебя поужинать… Жена приезжает. Ты же ее знаешь. Красотка. Моло-оо-денькая! Об-бязательно приедет!
Она не приехала. Она, впрочем, хотела… Но ей намекнули – сначала с вежливыми штабными ужимками, а потом вполне прозрачно – что хоронить-то некого. Если точнее, даже и нечего. Помявшись в словах, молодая вдова спросила… ну а… что-то… хоть что-то, фуражка… а мундир?.. На что ей ответили, что и от мундира ничего… Ну, совсем ничего.
Час и дороженьку заказчикам подсказали. Час выезда генерала и направление. (Рослик принес подробности.)
Сдача – дело двустороннее. Голос с федеральной стороны (несколько удивленный) еще и хмыкнул при сговоре: “Да зачем он вам?.. Он никто. Он ничего не значит”, – однако для чичей ничего не значащий Базанов был самое оно. Среди лета чичи не хотели так уж сильно ссориться с федералами. Не хотели ответных тотально-истерических бомбежек.
Чеченец, несомненно, держал в голове, что погода стоит прекрасная и летная. С высоты неба наши земные дела летом как на ладони. Все так прозрачно! А какой кругозор!.. Хоть “сушка”, хоть вертолеты сделают заход на бомбосброс в охотку. Ну прямо хоть сейчас!.. Так что чичи при сговоре стояли на своем: “Мы знаем, знаем!.. Он говнецо!.. Но нам и нужен такой!”.
“Именно Б.?..”
“Именно”.
“Ладно. Ладно… Уговорил!”
“Нам только для отчета. Чтобы только заснять на пленку, как он взлетит на воздух. Чтоб прямо со своей машиной… На знакомой дороге… Важно, что он генерал”.
Рослик рассказал, что чичи просчитались с зарядом. Рвануло слишком сильно… Генерал Базанов и его джип взлетели на воздух, как надо, но вернулись на землю не в кондиции. Слишком мелкими комочками… Пылью!.. Даже машину сопровождения подбросило и перевернуло.
Помимо Базанова, в машине были еще двое – штабной писарь за рулем и солдат на заднем. Писаря сразу насмерть, солдат с тяжелым ранением… Уже чичи, трое их, рванули из своей засады к дороге – солдата добить, но тут наш приотставший БТР… Выполз… Чичей положили прямо на дороге. Ровное место, ни куста… Кто куда, но очень ровное место было.
Писарь рулил – он ехал с Базановым, наверняка счастливый, что оторвался от осточертевшего штабного стола. От компьютера!.. Я его знал. Я так и видел его перед собой. Молодой. Зубы весело скалил!.. Война – веселое дело!.. Иногда.
Меж тем я расстроился. Базанов, превратившийся в пыль… Ни ремня, ни фуражки… Ушел в космос. Я выпил, помянул генерала. Но не брало… Я даже травку покурил. Тоже не получилось. Нет привычки. Рвало дважды… Сначала вся закуска вышла. К утру все вышло. Но бубен страшно гудел. В затылке пусто, гулко.
А уже ранним утром Крамаренко меня поднял… Солярку привезли! Надо бочки считать… Поставщики, не проследишь, пару бочек зажмут и на обратной дороге сами продадут. Хоть нашим, хоть чичам. Им без разницы.
Получив разнарядку, я торопился уехать. Но случаем шел мимо его кабинета. БАЗАНОВ… Дверь не опечатана. Не охранялась. Генерал и после смерти ничего не значил.
Я толкнул дверь – открылась. В кабинете все обычно. Полки с книгами… единственная ценность покойника. Скорейшим образом их выбросят. Это ясно.
Генерал-ништо, генерал-камуфляж, Базанов как-никак помогал составлять вводную часть для чьих-то докладов. Ну там о горских народностях… об обычаях… о полузабытых божествах. Которые надо уважать, даже с ними воюя… Вся эта звонкая тарабарщина.
На столе графинчик с водой… Надо же! И его стакан!.. Базанов любил прихлебывать воду.
А вот рация. Застопоренная его руками на той самой волне. Я только-только щелкнул рычажком, как тотчас в тишине омертвевшего кабинета зазвучали известные позывные: “Асан хочет крови… Асан хочет крови… Асан хочет крови…” – и так без конца.
Я, выключая, погрозил рации пальцем. И сказал замшелому их Асану с горским акцентом:
– Сколько кырови можно, дырагой. Ты уже получил… Хватит, а?
Так что они берегли друг друга, никому не нужный генерал Базанов и лихой Коля Гусарцев. Не чинясь… Обычная армейская взаимовыручка, без всяких там договоренностей и подсчетов, кто кому должен.
Я-то всегда считал, что генерал Базанов (сам того не ведая) прикрывал иной раз Колю Гусарцева в нашем бизнесе (а заодно с Гусарцевым и меня… иногда…). Но теперь я взглянул иначе. Это Гусарцев, пока был жив, прикрывал Базанова… Приходилось признать… При Гусарцеве на Базанова бы не посягнули, не сдали. Не подставили бы!.. Нюх у майора был потрясающий!.. Он ведь сколько раз спешил и сколько делал ошибок в своем лихом житье-бытье. По лезвию гулял… Прямо на моих глазах…
Базанов бы уцелел, если бы Гусарцев был с ним рядом. Если бы Гусарцев был жив.
Гусарцев с ним рядом не был. Но он был жив.
Как? Каким образом?!. Вот это да!.. Новость так новость!.. Один из моих интересантов (должник по мазуту…) приехал ко мне просить отсрочку оплаты и вдруг сообщил. Как бы между прочим… Да-да, майор Гусарцев с серьезным ранением лежит в одном из лучших госпиталей. Сумел туда втиснуться… Все по-тихому. В отдельной палате. Майор Гусарцев тихо лечится там и слушок о своей смерти не опровергает.
Мой интересант топтался на месте, нервничал. Лишь изредка пробовал поймать мой взгляд. Он знал, что должок я не прощу. Но надеялся, что за такую новость он получит еще одну отсрочку… У меня сердце заколотилось. Не знал, как сдержаться. Коля! Коля!.. Далеко отсюда, но жив! С тяжелым ранением, но жив!!! Я тоже вдруг затоптался на месте (мы с должником шли мимо моих пакгаузов)… Зашаркал ногой. Почти заплясал. И тут же, конечно, стал расспрашивать. Верен ли факт?
Да, факт верен. Коля Гусарцев, наш рисковый штабист, жив и в отдельной палате. С фруктами! С наилучшим уходом медперсонала! Но в секретности… Как он вырвался из Мокрого?.. Как оказался в госпитале?.. Однако, кроме как про госпиталь, мой интересант сказать не хотел. Ни в какую. И еще умолял, просил меня молчать… Не искать майора Гусарцева и фамилии его нигде не называть. Мол, мне и так много уже рассказано.
Все же через несколько дней, пользуясь его зависимостью (от меня и моих складов… мазут! мазут!), я снова завел разговор, я настоял… вцепился, как клещ… Я сам поехал к должнику. Я хотел знать. Не называя вслух фамилии, я же мог расспрашивать… Гусарцев не просто так! Коля мне был дорог!.. К тому же его воскрешение сильно меняло вину и судьбу бедолаги Алика. Меняло картинку будущей жизни моих шизов! То-то радости!.. Да, да, я буду молчать… Я проглочу язык… Но знать надо… Почему майор Гусарцев прячется?
Как узналось, Коля вырвался и уцелел исключительно благодаря самому себе. Майор Гусарцев кусок жизни себе честно отвоевал, вырвал. Пока что кусок!.. Не больше… Потому что несколько чичей (далекая родня Ахмета) за ним уже охотились. Несколько, двое-трое боевиков, но очень опасные. Эти двое-трое чичей были уверены, что федеральный майор Гусарцев подставил, угробил их полевого командира… Он надул великого Ахмета… Как лоха, надул. Он стал стрелять подло, первым, а Горный Ахмет, по-видимому, стрелял в ответ. Он больше всадил пуль в Ахмета, чем Ахмет в него. Поэтому великий Горный Ахмет умер, убит, а подлый майор всего лишь ранен.
Горного Ахмета убили не в бою, а при передаче денег. Такое никому, тем более федералам, не прощается… За госпиталем в Моздоке, где лежал Гусарцев и где его прооперировала московская знаменитость, почти сразу установилась чеченская слежка… С приглядом и с прослушкой. Но Гусарцев повел себя предельно тихо. Чуткий Коля, разумеется, все понимал. Если б мог, Коля бы обязательно мне позвонил… Но он уже затаился.
Из наших никто не поинтересовался даже, каким образом он, майор Гусарцев, в том бою оказался… Чего спрашивать! Про побоище в Мокром все знали. Еще бы!
– Как можно было пройти мимо. Как можно было не прооперировать офицера с такой роскошной фамилией! – восклицала московская знаменитость, хирург на выезде. (Ровно пять дней гастролировавший в чеченской “глубинке”.)
Так что Коле и с его фамилией крупно повезло. Есть люди, которые умеют забрать проценты даже с предков. Так воскрес Гусарцев. Не зря чеченцы говорят – лихой, значит, везучий.
Нечаянно ранил – вместо нечаянно убил. Они, Олег и Алик, как-то слишком спокойно приняли новость… Я, не ленясь, изложил им все заново. Эти деньги, эта пухлая, грязная пачка денег, – были денежным долгом полевого командира Ахмета. Должок. За старые и в общем-то уже списанные армейские сапоги… Просто бизнес.
Чичи подстерегли и умело уничтожали колонну – это само собой. А то, что они кликнули, вызвали по телефону майора Гусарцева, чтобы спешно вернуть ему должок, – это тоже само собой. Вот правда нынешней войны.
– Сотню раз я убеждался, пацаны… Нет правил у этой войны… Нет даже закономерностей, кроме одного закона законов. Деньги одолжил? – отдай.
Чич отдавал должок, а Алик испугался и убил чича.
При этом нечаянно ранил майора Гусарцева.
– Нечаянно ранил… А не нечаянно убил. Ты слышишь, Алик. Ты слышишь разницу?
Они молчали. Оба смотрели на меня, веря и не веря… как на фокусника, который слишком легко, играючи меняет картинки жизни. А может, смотрели как на лгуна. Или как на изощренного лукавца, который держит их за лохов.
– Алик, – сказал я. – Не будь идиотом. Не такой уж ты контуженный… Ты должен понять и заплакать. Разница теперь колоссальная!.. Да, да, Алик, ты должен от этой разницы плакать, кричать, растирать кулаками слезы… что еще?.. Орать! Выть! Прыгать, скакать от радости!.. Ты же молодой, мать твою!
Он понял. Я уверен, что он понял. Но он настороженно молчал… Он никак не верил. Он тупо не верил. Он только обхватил голову руками. Стискивал ладонями виски. И, опустив глаза, смотрел в пол, в плохо помытые половицы.
Олег и вовсе стал на миг неадекватен. Он вскочил, взлетел со стула… Он вытянулся и крепким солдатским голосом выкрикнул невнятную глупость:
– Это был аффект, товарищ майор!.. Это был чеченский аффект!
И еще день, весь следующий день они оба настороженно, по капле впитывали чудесную информацию. Не убил, а ранил… Никак не могли они усвоить, вобрать в себя. Слова мои будто шли мимо.
– Ну что, пацаны? – спросил я уже вечером, заглянув к ним в пакгауз после дел.
Не ответили.
Но затем, как бы из вежливости (а на деле, я думаю, из неверия и подозрительности), Олежка спросил, а как же это майор Гусарцев, не убитый, а раненый, свалившийся там в Мокром… сразу после той нечаянной автоматной очереди (они оба хорошо это видели)… упавший… можно сказать, рухнувший на мертвого чеченца, – как он выбрался?
Не верили.
Но я и сам деталей спасения не знал. И тут же – понимая важность момента и ловя счастливый случай – прямо при пацанах из своей офис-квартиры вновь позвонил интересанту. И попросил подробностей. Жалкий должник, он упрямился. Отнекивался… А я был напорист… Наконец он заговорил, не называя, конечно, ожившей фамилии. (Его побитый голос из трубки доносился до всех нас. С комариной громкостью, но доносился.)
То, что пацаны сами все слышали, стало, я думаю, прямо направленной терапией. А я им еще и повторял, обострял, удваивал, усиливал комариный звук. Как бы плохо слыша. Слово в слово… Я врачевал!
Так что робкие откровения должника (вместе с моим эхом) пусть с отскоком, но попадали… В их молодые, хорошо слышащие уши. Куда уж убедительнее!
– Но если наш майор (Гусарцев) рухнул под пулями – как же он после?
Я еще и переспрашивал:
– Кто?.. Кто ему помог?
А вот никто. Рухнувший – встал. Через время… Чичей автоматная Аликина очередь не насторожила. Они заняты, они искали в кустах раненых федералов… Вытаскивали… Но главное, пулемет! Как раз в те минуты началось избиение, устроенное чичам ослепшим Мухиным. (Последний бой рядового Мудилы.)
Не ждавшие огня, как они все заметались! Забегали, запрыгали. Ныряли в траву… Зарывались в землю!.. Если б еще молча!.. Если б без воплей!.. Если б молчком, чичи бы хоть вполовину уцелели! У Мухина не было глаз, была тьма, но ведь у него были молодые, отлично слышащие уши.
– В майора, – слышался комариный голос моего должника, – угодили две пули… Возможно, чеченские, а возможно, мухинские. Уже не разобрать!.. Так сказали в госпитале. Одна пуля, по счастью, лётом, рванула ухо. Другая сидела в плече… В той сумасшедшей пальбе, случаем, убили также Горного Ахмета.
То, что пули в обоих этих случаях вылетели очередью из автомата Алика, в госпитале не знали, – не знал, конечно, и мой должник.
Зато он знал дальнейшее – рухнувший майор (Гусарцев) через какое-то время… Придя в себя… Может быть, через полчаса поднял все-таки голову. С трудом, но оторвался от земли. И где на четвереньках, где ползком добрался за полчаса (не меньше) до своей машины.
– Ну, может, за целый час, – сказал комариный голосок по телефону.
– А сопровождавшие майора солдаты? – спросил я, не называя Алика и Олежку поименно.
– А-а!.. Увидев, что майор убит, оба солдата побежали в лес… Они оба чесанули в кусты. Потому что чичи рядом. Чичи тут как тут. Оба солдата чесанули в лес, даже машину майорскую не использовали… Может, они не умеют водить.
А вот майор (Гусарцев), с пулей в плече, очнувшийся и доползший (ну, может, за час), кой-как взобрался в машину, самостоятельно влез! и уехал – и ведь доехал, добрался до блокпоста, управляя одной рукой. Представь себе, Александр Сергеич! Круто!.. Майор терял сознание… Несколько раз… На автопилоте. Однако в канаву не свалился… успевал тормознуть. Повезло… Бился за жизнь майор!
Но у блокпоста майор отключился совсем… Его вынимали три или четыре солдата. Боялись поломать – майор был закостеневший. Он был весь вытянувшийся и сложивший руки на груди. И с разинутым ртом… Проезжавшие на БТРах наши солдаты останавливались посреди дороги и смотрели.
Проезжавшие мимо еще и кричали – давали советы, как вынимать из машины закостеневшего… И понятно, откуда прошел слух о его гибели. Видели, как его, труп трупом, извлекают из его же джипа. Видевшие со стороны не сомневались ничуть, что дело кончено и что майор свое здесь сполна получил. И что за следующей звездочкой майор отправился уже на небо. Там их, пятиконечных, много. Там их полный небосвод.
Нечаянно ранил – вместо нечаянно убил наконец подействовало. Но подействовало как-то невыразительно… Ни, скажем, тика усилившегося на лице Алика я не увидел. Ни слеза из левого глаза сильнее не струилась.
Сам с собой рассуждая, рядовой Евский даже попробовал произнести вслух. Оживлял себя звуками… Словами… Не мог вырваться из-под чувства вины. С легким заиканием он меня переспросил:
– Ранил оф-фицера?
– Ну да.
Но все равно он был нехороший, придавленный.
Зато утром, когда я, спеша на переговоры по дележу летного керосина, заглянул на минуту в их пакгауз, Олежка сказал, что Алику лучше… Алику хорошо… Вчера ночью Алик, кажется, рыдал.
Это не просто хорошо, это отлично. Правильно!.. Расслабился и рыдал. Молодец!.. Я потрепал Алика по плечу – мол, все путем, пацан.
Оба, сидя за столом, заполняли бланки.
– Я р-работаю, работаю, – сказал Алик мне, на миг оторвавшись. И снова склонился над бумагой.
Я не врач. Но мне подумалось, что своему чувству вины Алик сам же должен что-то свое противопоставить. К примеру, детство… Я где-то слышал о целебных воспоминаниях детских лет.
– Ты, Алик, засыпая, думай. Думай о чем-нибудь давнем.
– О чем?
– Ну, не знаю… О детстве.
Но, едва сообразив, куда я клоню, рядовой Евский помотал головой… детство – нет… детство ему не помогает.
Он сказал, что вся эта милота куда-то ушла, куда-то провалилась уже в первые дни войны… Рядового Евского детство уже не грело. Даже на пять минут рядовой Евский не хотел снова в детство. Детство – хрупкое. Детство было, как мотылек. Оно раздавливалось в пальцах само собой… Жижица…. Только пальцы пачкать.
Я бы навестил Колю Гусарцева в моздокском госпитале, чтобы ему так или иначе помочь. Я бензинщик. Я многое на этой войне могу и многое умею. Но я не успел.
Коля и сам, времени не теряя, уже перевелся вместе со своим ранением в какой-то далекий отсюда, подмосковный госпиталь. Штабное начальство не возражало… Штабное начальство по всем пунктам и чуть не хором сказало раненому майору – да… да… да… У них быстро решается, когда они знают, чего хотят. Гусарцев отбыл, и даже поездом или самолетом – неизвестно… Так что все удачно. Коля попросту сбежал куда-то в Подмосковье от мстительных чичей, считавших, что сука федеральный майор кинул их командира (убил, ушел с деньгами). Так что я примчался в Моздок впустую.
Коля решил правильно. Возле госпиталя шныряли незнакомые чеченцы… Даже я заметил… Всполошились, но поздно! Впрочем, даже памятливые чеченцы ускользнувшего майора Гусарцева скоро забудут. Очень скоро! Даже с такой лихой его фамилией!.. Война – как болото. Все тонет.
Все здесь тонет само собой, поглощается и забывается. Единственный, кто огорчился бы тайной отправкой Коли, это Базанов. Милейший и говорливый читающий генерал, скучавший на этой войне, потерял бы собеседника. Генерал, конечно же, поехал бы в аэропорт, поспешил бы к самолету – проводить майора. Вечером налег бы в одиночестве на коньячок… Но генерала Базанова уже не было.
Гусарцев, не ползи за ним следом месть чичей, сам бы пришел, добрался бы с едва затянувшейся раной до моих складов. Непременно добрался бы… Или вызвал бы меня к себе в госпиталь… И рассказал бы, что, увы, сорвалось – увы, попал при свидании с Ахметом под шальные пули (он же не знал, что стрелял Алик… он к Алику спиной был). И что остался без денег… А вообще-то дело было верное! Полный, полнехонький грузовик сапог! Ты был прав, Саша, чертовски не везет мне в самостоятельном бизнесе. Это ты, Саша, у нас везунчик!.. А я едва ноги унес!
Я так и видел, как Коля рулил по той петляющей дороге. Не слишком осторожничая… Хотя рядом, судя по беспорядочной стрельбе, шел какой-то бой. Коля Гусарцев знать не знал, что здесь, в Мокром, засада. Однако он слышал выстрелы… Опасно?.. Плевать!.. Эти кирзовые, засапожные деньги забрать надо.
Крутя руль, он крикнул Олегу и Алику:
– Не дрейфь, пацаны!.. Получим с чича денежку и рванем в сторону вашей родной роты!
Гусарцев прикладывался к фляжке. Он прямо всасывал водку… Но понемногу! Машину трясло… Гусарцев правил одной рукой… Фляжка лязгнула по молодым крепким зубам! Он усмехнулся. Его зубы могли бы разгрызть фляжку… Откусить ей неотвинчивающуюся башку… Он даже не утер рта. С подбородка струйка. Он ее поймал нижней губой. Змейка, подумал он про струйку водки… Пацанам бы дать по глотку для бодрости, но рисковано… Шизы!
Край ущелья… Это чич ловко придумал. Никого здесь!.. Коля был убежден, что сделка удалась! И чич, полевой командир – вон он сидит, Горный Ахмет! Уже ждет… Ага?!. Сапоги-то, кирза-то по душе чичу пришлась!
Гусарцев выпрыгнул из машины… Это подтвердили пацаны. Да я и без подсказки представлял себе его легкий пружинистый выскок, выброс из машины. И подчеркнуто медленный шаг… Полевой командир Ахмет сидел на обрыве, свесив ноги. Конечно, Гусарцев слышал выстрелы поодаль. Вот почему он шел к чеченцу по прямой линии. (А чтоб без снайперов! Доверяй – но проверяй. Спиной чеченец надежно отгораживал от ущелья. Крепкой большой спиной полевого командира.)
Гусарцев подошел за деньгами. С достоинством. Отвага лишь слегка захлестнула Коле мозги. Смелый, но не пьяный!.. Коля наверняка собой восхищался, как он сейчас крут и ловок!
И автоматная очередь Алика была еще далека от него. Еще только через минуту!
Красносотенные бумажки. Деньги… Меж федералом Колей и чеченцем Ахметом… Пачка денег на полпути – из рук в руки… И на сделку у них еще полминуты.
Потому что Алик уже присматривался к п-пачке в руках чеченца. И острые солнечные зайчики уже вовсю кололи ему глаза.
Но начинать будет Мухин.
Еще полминуты…
Обгоревший солдат Мухин, мститель за колонну, как раз очнулся. (Он-то без солнечных лучиков-зайчиков. Совсем без света.) Ослепший Мухин, очнувшись, думал, что ночь… И, слыша вражью гортанную речь, ощупью нацеливал на голоса пулемет.
Еще четверть минуты…
Полковник Груздев. Раненый… Валяется в каком-то далеком селе. Село, вроде бы, дагестанское. Как раненый полковник там оказался, неизвестно. Селяне полковника не показывают… Хотят деньги вперед.
Командование готово дать селянам некую малую сумму. Они поладят. Разумеется, при этой их сделке я не получу ничего. Хотя это мои информаторы нашли раненого. Я нашел… Информаторы, которым заплатил я.
Конечно, я проживу без их подачки. Легко!.. Но меня удивляет, с какой охотой штабисты повторяют друг другу – майору Жилину ни копейки. Майор Жилин и без того стрижет все, что растет.
Такое впечатление, что в штабе трудятся нищие… Голытьба!
Эти нищие штабисты с радостью продолжают повторять – ни рубля ему, ни копейки. Но (добавляют) зато этому Жилину, быть может, выпадет награда. Что-что, а спечь орденок – штабисты сумеют. Да, да, майор!.. А почему нет? Представим!..
Так и пообещали – майору Жилину кое-какой орденок!.. Я смеялся… Я долго смеялся… Я раз десять… не меньше… ненаграждаемо и совсем задаром смотрел в лицо Бабушке… по-настоящему смотрел, так что получить орденок за обычное общение с моим же информатором будет высшим классом… Но уж так устроено… Война.
И все-таки из подмосковного госпиталя от Коли был звонок. Характерный. Выдержанный… Мы называли это – подышать в трубку. Я сразу же понял. И ни секунды сомнений.
Я тоже в трубку честно молчал – что я ни скажи, ему во вред. Опасно. Как замысловато я ни означься, мол, привет тебе, Коля!.. мол, поправляйся!.. все равно слова могут угодить в прослушку, вернее, подслушку чичей… Ясно, что меня сейчас могут энное число дней отслеживать. В первую очередь… Кто не знает, что мы с Гусарцевым трудились плечом к плечу.
“Ладно, Коля…” – подумал я. Молодец, что звякнул. Попрощались. Форэва значит Форэва.
Горный Ахмет…
Сын! Сын!.. Чичи так запугивали меня его сыном. Глаза таращили!.. Сын, которому не подсунешь любой схожий трупак… Сын, который тотчас опознает своего отца, Горного Ахмета. (“Его не проведешь… И если что, скандал, а то и со стрельбой, Сашик! И деньги! Деньги, Сашик, тебя заставят вернуть!”)
Сколько же упреждающей болтовни! А на деле этот грозный виртуальный сын оказался обычным сынишкой, мальчишкой лет десяти. Обычный пацаненок. Вертлявый и глазастый.
И канючил, как самый обычный здесь пацаненок:
– Курнуть дай… Сиггар дай.
Сверкал хитро глазенками:
– Дяинька майор… Дяинька майор…
Выпросить труп именитого чича оказалось не так уж сложно. (Мазут я морозильщикам отослал.) А вот найти этого именитого было непросто. Горный Ахмет слишком низко спустился с гор… В большой городской морозильник. Пришлось искать.
Их и здесь разделили – федералов и чичей. Но был и совместный большой блок, с лукавым названием Дружба народов. Неузнанные. Лежат рядом. Окаменевшие. Или один на другом… В обнимку.
Мне пришлось-таки померзнуть, походить туда-сюда по блокам. Осторожно ступать. Одновременно вглядываясь в корявые записи… Листая увесистую самодельную книгу.
Помог Крамаренко. Я искал, а он корректировал мой поиск по мобильному. Он уже прежде имел дело с чеченскими гроссбухами и теперь подсказывал мне насчет подвижности букв. Первая – самая прыгучая буква. Трудная для русского уха… Одним скачком, вместе с меняющейся буквой, труп сам собой переносится в отдаленный морозоблок. И там куда-нибудь на труднодоступный стеллаж, в ледяной угол… лицом к стене. Скажем, Хазбулатов редко будет в списке на “Ха” – он может быть и Казбулатовым и даже Газбулатовым, а иногда и совсем простенько – Булатов. Поди найди!
До вечера, почти до заката, я там мерз… Насмотрелся вояк… Где их слава?! Где их знамена и песни?.. А каково сейчас, напоследок их пробирал мороз! Их – и меня заодно… В середине лета… Притом что я был подготовлен. Бутылка водки ушла впустую. Выпил медленно, глотками… Даже не затуманила. Поллитровая. Как в снег вылил.
А какие позы!.. Вывернутая голова. Выставленный кулак… Выставленная, замороженная на века фига большого пальца… Одна нога завитком возле другой – чем не фуэте?.. Как понять?! То ли жизнь смеялась над смертью. То ли смерть – над ужимками жизни. Один трупак мне даже подмигивал. Да, да!.. Руки он замороженно и гордо скрестил. Голова надменно вперед. А от зажженной мной поисковой лампы левый его глаз вдруг забликовал. Подмигнул… Мол, живем как можем. Мол, жизнь продолжается. Не бзди, майор!
Пацаненок прибыл в сопровождении двух кряжистых чичей. Один – Муса, мой отдаленный, но все-таки знакомец (через Руслана). Знакомец, конечно, без автомата пришел – спасибо. Но пистолет где-то есть. Не верится, что мой Муса пистолет в машине оставил… Другой чич странно знаком лицом. Узнаваем. Но как-то в промельк… Или схож с кем-то известным, кто в розыске. Этот точно с пистолетом. Скрытный… Очень нервничал, пришел, мол, к федералам… И, конечно, накурился травки. Очень плохо выговаривал, тянул гласные. Когда такой накурившийся говорит врастяг, его скрытая ненависть скрывается еще глубже, уходит в совсем уж темные глубины.
А вот Муса травкой не баловался. “Когда бегаешь по горам с автоматом, надо быть в форме”, – говорил он. Не скрывал, откуда он прибыл.
Труповозку, с найденным мной и уже выданным телом, подогнали не сразу. Она объехала еще целый круг, чтоб поставить там и тут отметку, две неразборчивые печати. Она у нас с отличным холодком внутрях, – гордо сказал о своем транспорте служитель Василий… Сержант… Иногда, мол, водку сунешь туда в холодок, через пять минут – готова. И слеза по бутылке сползает. Светлая такая слеза!
Только-только зад машины открыли. Скрип первый еще только запел. Дверца еще только повизгивала… А пацаненок уже туда нырнул. Внутрь. Шофер и сержант от неожиданности – оба матом:
– Ты куд-да?.. Твою р-раствою!
А пацаненок, трех секунд не прошло, уже оттуда вопил:
– Папка! Папка!
По-русски. А затем из труповозки высунулся и как-то даже торжественно по-чеченски крикнул своим:
– Нохчи чах-чах-чах! – что-то еще крикнул.
Признал.
Муса мне шепнул: “По руке узнал… Глаз острый. Глаз чеченский… Молодец!”.
Вынимали из машины медленно. Бережно… Заодно и смотрины… Это Горный Ахмет?.. Вот уж не зря мальчишку взяли! Только по руке Ахмета и можно было узнать. Потому что лица не было. Срезано очередью. Размазано. Сплошняком на лице засохшие бугорки крови. Ну, правда, нос свернут набок и узнаваемо все-таки выставился.
А пацаненок руку гладил. Ладошку отца раскрыл. И смеется. Скалит зубы: нашел, нашел своего папку!.. Да как быстро!.. Ну не молодец ли!
И за поощрением ко мне:
– Сиггар дай. Скорей дай.
Снова ему сигарету. (Я уже две дал.)
Выкупленный труп Муса и второй чеченец понесли в свой старый битый газик… Газик, чтоб им полегче, подрулил поближе. Но труповозка широка, а газик узок. А чич замороженный… Как камень… Вынуть из труповозки вынули, а вот как в газик втиснуть?
Руки он раскинул не для дохлого газика. Широко и вызывающе раскинул свои руки Горный Ахмет. Как современная скульптура-модерн ГРАЖДАНЕ ШАЛИ… Или: ПОМНИТЕ О НАС… Что-то вроде… И так и эдак, но левую ему согнули, в газик вошла. Но правая рука никак!
Когда в газик втиснули, правая рука Ахмета так и торчала. Из окошка машины в сторону!.. Но не ломать же… Руку же не ломать!
Стекла в окошке газика, по счастью, с этой стороны не было. Стекло выбито… Как специально. Чтобы возить замороженных… Чтобы трупак умудрился и тут руку гордо выставить. Вроде бы напоследок Ахмет грозил мне… А может быть, просто сделал рукой отмашку. НЕ ЗАБЫВАЙ, МАЙОР… Дружески!
Газик тронулся. Медленно пополз, приноравливаясь к своей мертвой ноше. Пацаненок шел с машиной вровень. Курил. Вышагивал рядом с торчащей из окна рукой отца… Ба-а! Гляньте-ка!.. Пацаненок зажженную свою сигарету вставил отцу в мертвую руку. Сумел. Меж жестких мерзлых пальцев воткнул. Сам закурил вторую… Чем плохо?.. Покурить с папкой на прощанье.
Машина ползла. Пацаненок гордо шел рядом… Улыбался. Как-никак с отцом вместе. И отец, считай, покурит… Последняя сигарета полевого командира. На прощанье.
