ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Ну да, чич как чич. Его звали просто Зелимхан, без фамилии. Маленький полевой командир в округе горного селения Гузык… Никто… Просто ему выпала удача на каком-то перекрестке. Когда, только-только отоспавшись в горах, он вышел со своим отрядиком на охоту. Сцапал журналистку. Какая птичка к нему залетела!
Зелимхан и его люди толком не знали о ней и даже не слышали. Известная журналистка и правозащитница, она была просто добычей. Случайная молодая москвичка, захваченная на большой дороге. Бабец! Не удалось прихватить солярки, прихватили ее… Случай такой… Товар Зелимхана… Не знали ее напрочь, хотя у нее уже было громкое имя. Она защищала чеченцев. Она нахваливала мужество полевых командиров. Как сама она метко выразилась, она раздавала им славу!.. Всякий большой командир хотел попасть в ее репортаж. Она могла при случае апеллировать к самому Басаеву, так как дважды сделала с ним интервью, приводившие официальную Москву в бешенство.
Зелимхан, случайный ее хозяин (я скоро разузнал по наводке), отдавал захваченных на дороге людей за недорого. Пока что ее можно было обычным образом выкупить. Однако надо было поспешить. Посредники-перекупщики уже зашевелились. Журналистка известная, цена могла скакнуть.
Реальнее других для меня был перекупщик Магома, по прозвищу Азер, известный в Грозном усач, азербайджанец вполовину. Я уже работал с ним по выкупу. Сейчас важнее была вторая половина его крови, чеченская, которой он роднился с влиятельным Доку… очень дальний, а все же родственник!.. Этот Доку, авторитетный в своем районе, уже напрямую контактировал с полевым командиром Зелимханом.
Чего же лучше! Азер выйдет на Доку, а Доку на Зелимхана.
Азер-перекупщик был известен тем, что на переговорах его пистолет был всегда крепко смазан и крепко подванивал из левого кармана. Азер считал, что это запах успеха. (Обильная смазка, возможно, и впрямь действовала на подкорку и при торге дополнительно что-то внушала.) Над его пистолетом подшучивали. Не перепродает ли Азер еще и смазку?.. Кроме пленных, а? Неужели нет?!.
Азер на шутейный тон не обижался, держался красиво, уверенно. В горах это важно.
Начало хорошее. Усач-азербайджанец первым определил место, вычислил, где пленную журналистку держали спрятанной… отдаленный горный район… Гузык… Село Гузык небедное, сытое. Командир Зелимхан, захватив, мог держать добычу у себя в доме. Или, если опасность, в яме… Где-то с собой рядом.
Мы действовали в параллель. В Гузык сразу же направились люди Руслана. Четверо мужчин его тейпа. Все, конечно, вооружены… Не для войны вооружены, для поиска. Но, конечно, при случае готовые к схватке.
Я – через Азера – искал, как выкупить.
Руслан – через своих четверых – искал, как похитить, захватить силой. Желательно бескровно.
Соответственно близости к району, где царьком Зелимхан, моим осведомителям были вручены фотографии журналистки. Красивая!.. Черные смолистые волосы. Хорошие глаза… И не тощая. Кавказцы не любят тощих… Я сам дал им фотки. Чтоб без дурацких ошибок при выкупе… Вдруг услышат-увидят. Да и просто как стимул. Приятно держать красотку в нагрудном кармане. Я дал им по две-три штуки. Чтобы кому-то нужному в деле показать, пусть даже подарить. Я сразу среагировал… И это неправда, что мы с Русланом запаздывали.
Искали, но, конечно, помалкивали про ее известность, имя. Ни в коем случае. Чем тише, тем вернее. И тем дешевле… Не шуметь. Не возмущаться! Не раздувать случай в событие. Просто пленная… Просто женщина. Ну, даже если разок ее там изнасилуют. Или плохо покормят… Бывает… Война.
Вскоре Азер сообщил, что Зелимхан уже показывает ее посредникам… Мы знали в подробностях. Она была плохо одета, грязна. Ее прекрасные густые темные волосы казались ведьминым украшением. У нее почему-то болела губа… Она держала рот полуоткрытым. Чтобы зажило быстрее… Получалось, она скалила зубы. От прохлады погреба ее постоянно трясло. Зелимхан спускался к ней в полуподвальную скрытую комнатушку. На две-три ступеньки спускался, чтоб глянуть только… посмотреть мельком… и показать ее посреднику… После Зелимхана по лестнице спускался глянуть посредник-торгаш. Тоже на две-три ступеньки.
Полевой командир, как водится, ожидал покупателя поинтересней, побогаче. Но, возможно, у Зелимхана, как он ни прост, тоже было предчувствие быстро растущей цены. Нельзя недооценивать ничью интуицию. Возможно, Зелимхан почитывал газеты… Хотя бы иногда, наскоро доставая завтрак. Разворачивая из обрывка газеты обычную еду горца – сыр и лепешку.
Те же самые, что я раздавал, фотографии журналистки (впрочем, и другие… разные) запестрели в газетах… Деньги грязный, но очень чуткий инструмент. Деньги уже работали. Я следил с напряжением. Поначалу мы с Русланом выкупили бы женщину за десять тысяч долларов. Мы реально собирались за десять. Только не раскручивать. Только по-тихому.
Тем более что Азер оперативно добрался в село Гузык, – можно сказать, наш усач примчался туда первым. Правда, на влиятельного Доку он сразу не вышел. В дом, где Доку, Азера попросту не пускали. Он мог видеть дом Доку, но не более того. Азер мог сколько угодно кружить там по сельским улочкам.
Охранявшие Доку чеченцы шутили, а то и насмешничали над Азером. “Ты не можешь к нашему Доку пройти с пистолетом…” – так говорили охранявшие. Азер вынимал пистолет – отдавал, но чичи (их обязательно трое-четверо) придирались к тому, что от Азера, мол, все равно подозрительно шибает пистолетной смазкой… “Это запах! Клянусь, только запах!” – но они ему не верили.
– Где-то в ботинке маленький пистолет спрятал… Или на яйцах повесил.
– Так ищите, ищите! – вскрикивал наш нетерпеливый усач.
Однако чичи посмеивались – ты слишком хитер, Азер… Ты и на спине пистолет пронесешь. Будет торчать, как третья лопатка… Нет, нет, мы не можем рисковать нашим Доку, нашим дорогим родственником. – “Но он также мой родственник!” – “Разве?” – “Клянусь!” – “Этого мы не знаем!.. Может быть, завтра. Может быть, тебе надо помыться, Азер. Если ты родственник… Только не дегтярным мылом…” Но и тут опытный Азер, окруженный этими мальчишками, не вспылил. Азер сдержался… Азера Магому упрекнуть будет не в чем.
Азер не ослаблял хватку и не считал, что у него застопорилось. Просто такое дело… Затяжное!
– Не штурм, Сашик, а осада, – звонил он мне. – Сашик, перестань волноваться. Азер Магома не подведет… Еще полшага. Последние полшага! Азер Магома перешагнет этих юных чеченцев с их лживыми глазами… Азер Магома вот-вот и придет к авторитетному Доку в гости… Полшага… А там и полевой Зелимхан сам собой объявится!
Однако эти полшага Азеру не давались – помог осилить я. В Москву как раз ехал оптовик-снабженец. По моей просьбе он зашел в чеченское землячество, провел с ними разговор… В хорошем, дорогом ресторане. Вплоть до закрытия ресторана снабженец беседовал с этими людьми – с людьми, которые еще вчера были здесь, в Чечне, и которые заседали теперь там, в Москве. (И все еще слегка пахли, как мой Азер, пистолетной смазкой.)
Эти люди оттуда, из Москвы, прямо из ресторана звонком связали Азера с Доку – помогли нам в пять минут.
– Ты же родственник! Что ж ты прямо ко мне не зашел!.. Родичи так не делают! – слегка бранил Доку, на другой же день приветствуя и обнимая у себя дома усача Азера.
В параллель Азеру люди Руслана, их четверо, тоже рвались в дело. Они уже вошли в округу Гузыка. Они уже на месте… Один хороший прыжок – и вот она, журналистка! Они уже облизывали сухие губы при мысли о будущем захвате и о большом барыше. Они уже знали про полуподвал… Про ее чудесные черные волосы… Она сейчас там. Ее молодость и ее цена там… Ее журналистские дневники. Ее вещички скромные… Весь клубок там. У Зелимхана.
Но насторожившийся Зелимхан жил сейчас не в Гузыке, конечно. Вблизи. В неназываемом месте. Люди Руслана знали, что он с журналисткой и с охраной затаился в некоем совсем малом селении – вот только где именно?
Уже чувствовалось присутствие других. Не только мы умные. Другие тоже рыскали в районе Гузыка, стараясь при этом не задевать нас… не мешать друг другу. Без столкновений… Просто опередить конкурента.
– Другие должны отвалить! Никаких других, никаких конкурентов! – наказывал своему человеку прораб Руслан по телефону. – Чего это они спохватились! Шакалы!
Его человек извинялся. Плохо слышно, Руслан. Шум и помехи, Руслан… И тогда Руслан яростно кричал:
– Припугни их. Как следует припугни!.. А потом подкупи!
Сам Руслан, увы, свалился с дизентерией. Желудок! Отравился в какой-то забегаловке… В Грозном… Съел там что-то вкусненькое и валялся теперь в обнимку с поносом. Человек, на моей памяти раненный трижды, переносивший на ногах самую крутую боль, не мог, не умел перенести свой расстроенный желудок. Руслан едва вставал с постели, бледный и истерзанный.
Меж тем мы с ним уже нервничали, читая прибывавшие в Грозный газеты… Зримо росло там число фотографий журналистки – и незримо росла цена за ее выкуп.
Руслан клялся, что, положив свою теплую (он температурил) ладонь на страницу газеты, он чувствует исходящие со страницы горячие токи торга. Его теплая ладонь уже обжигается о газетный лист. Он часто мне звонил. Мы обговаривали поползшую вверх цену. Я чувствовал ее рост… Мы увеличили ставку… Мы уже выходили на наш предел. Мы готовы были вложить (совместно) двадцать-тридцать тысяч… и получить, скажем, восемьдесят… а повезет – и все сто!..
Доку, приняв в доме дальнего родича, сказал важные слова:
– Будешь помогать мне с разными вопросами, Азер… Роднее станем. Когда люди роднее – договориться легче. Ты хочешь стать цханы?
Наконец-то!.. На одном из полусотни языков Дагестана цханы означает близкое родство, означает – очень близкий родственник. А если цханы – глагол, он переводится на русский как сродниться. А еще точнее – слюбиться… Сложное, богатое оттенками горское слово. Наш Азер был опытен и как психолог. Он почувствовал в этом слове подвижку – можно сказать, прорыв!
Теперь-то ему точно оставалось полшага.
– Ты хочешь стать цханы? – переспросил Доку.
– Конечно. Буду счастлив.
И горцы поцеловались.
Силовой поиск тоже продвигался. Четверо наших (Руслановых) парней, разбившись на две двойки, методично обследовали ближайшие к Гузыку маленькие селения…. В глухом селе, как правило, один охраняемый и наиболее ухоженный зиндан. Глубокая, классно откопанная яма, при случае селяне могут ею похвастать. Настоящая яма-зиндан!.. Остальные зинданы – это малонадежные, полуобвалившиеся погреба. Искать там нечего.
И первая, и вторая двойки совершали ночные нападения пока что без шума, без стрельбы.
Все четверо опытные. Подкупив сторожа (или связав его… но без крови… чтобы после без серьезного преследования), Руслановы бойцы кричали в яму, – заглядывая в черноту, спрашивали. По-русски, разумеется… Водили лучом по черным углам ямы… мимо ослепленного ярким светом пленника… мимо его сраного ведра… Иногда в яме пленных двое… Водили лучом фонарика и кричали: “Кто? Как твое имя?” – “Сергей… Петр”, – откликались в ответ. И двойка тотчас уходила. Всё без крови.
В некоторых ямах пленники, смекнув, что ищут кого-то конкретного, лукавили. Пытались сыграть на ошибке. Пусть спасут. Пусть, мол, спасут хотя бы меня!.. Пленники орали из ямы все имена подряд. С надеждой случайно угадать нужное, искомое имя… Только бы угадать – и тебя вытащат!.. “Я Мишка… Я Гена… Я Алексей”, – имена… десятки имен неслись вслед уже уходящей двойке, которую интересовало не имя. А голос… Тембр… Голос должен был быть женским, только и всего.
Округа притихла. Но ведь полевой командир Зелимхан держал продаваемых пленных именно в мелких селениях, именно в этих классных ямах… Или он так насторожился? И прекратил показывать “товар”?.. Это было и плохо, и неплохо… Это могло значить, что наши четверо по-настоящему поработали и вплотную продвинулись к пленнице. Что она уже где-то совсем близко. Возможно, рядом.
И, однако, карты опять спутались. Полевой Зелимхан, как сказали не умеющие лгать пастухи, ушел с пленными за двугорье, за небольшой соседний кряж… Через перевал.
А пересиливший дизентерию Руслан подхватил воспаление легких. Температура зашкаливала. Прикованный к постели, он нет-нет бредил. Он бы, мол, сам в один день отыскал тропу через перевал… Он бы, мол, сам вышел на встречу с дорогим (все более дорогим) Зелимханом.
Наши с Русланом деньги помалу подтаивали. Хотя мы ничуть не сорили ими.
– Что-то не так, Саша… Что-то не так, – все чаще повторял мне Руслан.
А Зелимхан за перевалом. Нет его… Зелимхан вдруг стал слишком опытным. Или кто-то слишком опытный подсказывал ему ход за ходом… В нужном направлении. В нужную минуту.
Зато наш Азер видел наконец авторитетного Доку глаза в глаза. Сидел за послеобеденным чаем с ним рядом. И по-родственному помогал ему. Чтобы стать цханы.
В частности, Азер помог провести торг с федеральной стороной. Упившийся федеральный полковник, одетый в простецкий камуфляж, сидел с ними вместе за этим же чайным столом и уговаривал Доку купить битые танки.
Азер был знающ и подсказал – важно проверить, чтоб танки были свежеподбитые и с неразворованной электроникой. Чтоб не хлам…
– Кто и как давно подбил танки?
– Да вы же их и подбили. Кто же еще! – разводил руками полковник.
– Сильно подбили?
– Не сильно. Да вы же нерегулярная армия. Вы же говно. Потому и подбили на копейку… Ремонт мал… Мы не знаем, как от этих танков избавиться. Это правда… Потому и продаю дешево.
Пьяный, а торг вел правильно. И запрашивал никак не дешево… Одно жаль – торгуясь, продолжали пить, а это было, пожалуй, единственное слабое место Азера. Сам Доку – без проблем. Хотя и авторитет в селе, хотя и чеченец, Доку прикладывался к водке отменно. Только глаза краснели и хитрели, а пьянеть не пьянел. О федеральном полкане и говорить нечего. Русский полковник заглатывал водку, как воду.
Азер довел до конца, помог завершить непростой торг, но ушел спать с плохой головой. С трудом сошел с деревенского крыльца. Сполз, петляя ногами… А во дворе глаза ему ослепила новенькая на солнце машина. Азер чертыхнулся… Шикарная машина была у Доку… За водителя молоденький чич с тоскующими глазами наркомана. Этот бездельник только рулем рулил, а уже был цханы.
На другой день опять дело – уже с утра Доку свел Азера с двумя осатанелыми своими племянниками, настоящими ослами, которые не могли поделить копеешный огород. Вечерами во тьме племяши постреливали друг в друга.
Азер перемерил землю, разделил ее надвое и сделал строгую межу – все быстро. Все аккуратно.
– Ты родной. Ты почти цханы, – сказал Доку и, обняв, поцеловал Азера в губы.
Многочисленные родичи Доку тоже целовались с большой охотой. Все небритые, все в двухнедельной щетине. И оба осла, которых он размежевал, тоже, поднявшись из-за стола, поцеловали Азера. И тоже в губы. Азер уже непроизвольно дергал щекой, как только видел одного из цханы с нацелившимися губами. Свиньи! – думал Азер. Слюнявые свиньи!..
Однако что поделать! Здесь все подражали Доку. А Доку, глава и старейшина, всех целовал в губы. Щетинистый Доку только федерала полковника целовать не решился. Но хотел. Азер видел, как мучительно Доку колебался.
Газеты… Радио… ТВ… Для многих уже заскучавших на вялой войне горцев это было настоящим событием – узнать об украденной именитой журналистке. Ах, как умно о боевиках теперь заговорили. Какие они, горцы, дерзкие и опасные! Как дорого (и как ощутимо) стоит их удаль!.. Прочесть о себе так приятно! А выкуп пленницы! А ее тайные перемещения по подвалам и зинданам! Таинственность поднимала цену. Совсем как в далекие, неистовые, прапрадедовские времена.
Те, кто не мог выложить много денег, должны были поспешить со сделкой. Поторопиться… Такие, как я и Руслан. Как наш Азер и наши двойки. Мы еще были в игре. Но надолго ли?
Нас не столько злил ускользающий Зелимхан, сколько злили ее коллеги. Эти журналюги. Своими воплями буквально взбивали цену. Они словно бы не понимали!.. В какую игру их втягивают. Шумели, кричали, били себя в грудь… Однако же они понимали, они прекрасно все понимали, а их деланый бумажно-газетный гнев по сути был пуст и подл – был только завесой! Они ухудшали ее ямную жизнь и только усложняли ее выкуп. Говнюки!.. Цена выкупа росла.
Люди Руслана промахнулись на какие-то полчаса. Как раз сошла лавина. А переполнившийся ручей смыл мосток… Русланова двойка потеряла на переправу эти тридцать-сорок минут… Когда они подкрались к зиндану, зиндан был пуст. Там уже никого. Только воздух, но воздух был теплый. Там еще оставалось людское дыхание.
Полчаса назад… Полчаса!.. Пленного увели, закутав ему лицо белой марлей… Это она!.. Они уверены, что она!.. Куда увезли?.. Деньги и угрозы заставили пастухов заговорить. Пленного (или пленницу) увезли не продавать, не в сторону Грозного, а, напротив, – еще дальше в горы… Чтобы запутать и сбить слежку… Да, это была женщина. Журналистку – свою главную и громкую добычу тех дней – Зелимхан вместе с несколькими ценными пленниками отправил за соседний небольшой горный кряж… За перевал.
Газетчики и телевизионщики, эти остроглазые ребята, каждый полученный пряник высматривают друг у друга издалека. Зависть! (Корпоративная дружба-ревность…) Слишком уж быстро стала журналистка известной (и у нас, и за рубежом) своими репортажами, своими дерзкими походами в логово басаевских боевиков… Молодая… А уже вся в премиях!
А вот пусть-ка все узнают, где она теперь побыла и что с ней теперь там, в логове, делали. Наверняка! Как же без этого!.. Бабец в плену! Сочный бабец и чтоб без изюминки?!. Еще когда ее выручат! А пока что пусть она посидит у костра полевого командира! Покормит комариков… Покормит и полевого командира. А вот и посмотрим, дадут ли ей европейцы или американцы премию за этот ее поход в самую глубинку освободительного движения!.. Чем ее наградят за зиндан?.. В кинухе такие пикантные зинданы, быть может, и придают пленнице славы. Но здесь не кино. Женщина после зиндана слишком много теряет.
Помалкивающей стороной оставалась власть. Им и не надо было ничего ни делать, ни говорить. Только ждать. С каждым днем пребывания в яме строптивая и независимая, раздражавшая их журналистка превращалась в скандал, в большое пятно – в общий позор всей этой войны. Власть утрется. Легко! Для воюющей власти пятно не впервой. А вот чичам, мол… чичам не отмыться.
Но чичей раскрут ее имени и ее цены тоже пока что очень устраивал. Они имели опыт – чем больше раскрут, тем слышнее звон. А этот звон все усиливался. Ни с чем не сравнимый перезвон денег. Даже в селах знали о растущей цене.
Тем понятнее, что четверка бойцов, упершись в перевал, все нетерпеливее ждала от Руслана сигнала. Марш-бросок, а? В один бы день?!. Конечно, томились. Присматривались к горным тропам. От скуки наши парни нападали на пастухов и уже бессмысленно, только по инерции расспрашивали про жгуче-черноволосую журналистку… Постращав, пастуха отпускали. Выпив у него кислого молока и взяв немного лепешек.
Да, мы увязли. Мы теряли время. Но ведь это только казалось, что Азер, такой умелый посредник-профи, такой цепкий, все только хватает руками пустоту и никак не может поймать нужный нам ветер. Это только казалось, что наша боевая четверка почему-то каждый раз опаздывает и заглядывает в уже пустые зинданы. (Поспешить бы им… Поводить бы, мол, лучом фонарика в темной и смрадной яме! На час… на полчаса бы раньше!)
Это только казалось, что пастухи-проводники несговорчивы… Что сошла лавина, и ручей съел именно нашу тропу, наш мосток. Внешне – да… Внешне – так и было. Но ведь эта фатальная полоса внешних невезений случилась не только у нас – у всех, нам подобных. Всю мелкоту тормознули… Искавших журналистку… Всех. В том числе нас с Русланом… С дороги, курьи ноги!
В дело выкупа включились настоящие, крутые деньги.
Обласкать и примирить молодую пару горцев, которые подрались прямо на свадьбе.
– Вникай, Азер, вникай. Разберись с ними. Но не торопись с решением… Ты почти настоящий цханы, – уверял, успокаивал его Доку.
Невеста и ее сторонники хотели для примирения всего лишь новое покрывало, новую как бы фату – не эту, опозоренную фату, починенную после драки, а новую… Жених тоже вопил про фату и настаивал, хотел сам фату видеть. Принесли. Рассматривали фату всерьез, измеряли дырки, всовывая в них пальцы… В два пальца! Нет, в три пальца?.. Невинность фаты была как невинность невесты. Вот-вот и снова драка… Азер, профессионал, человек по выкупу пленных, хотел отказаться. Не его дело эти разборки.
Но каждый раз Доку придерживал его за рукав, повторяя тихо и значительно:
– Ты вот-вот цханы.
Фату тем временем поднимали к небу и смотрели в дырки на просвет… И опять вопили! И как вопили!
А Доку нашептывал Азеру, что ему, миротворцу, еще очень повезло, так как Азер не знает начала ссоры. Нехорошего начала!.. Потому что уже тогда, при сватанье, была странная подоплека. Был как бы знак: селезень, принадлежавший двору невесты, стал топтать кур, принадлежащих жениху.
– Ты слышал про такое? – спрашивал Доку. – Куры наши с ума сошли. Ненасытный, а?
За очередным чаем Азер прямо спросил Доку про полевого командира Зелимхана – пора бы уже встретиться… Знакомь нас… И о притаенной журналистке тоже намеком спросил. Но Доку покачал головой – рано, рано! Доку заговорил о сорвавшейся свадьбе. О фате… Как важно разобраться в деле и примирить молодых. И опять понес про селезня.
Руслан велел двойкам перейти перевал. За перевалом сразу разойтись – две двойки в двух направлениях… Вправо и влево. Искать!.. Там, за перевалом, всего-то несколько селений… Искать подряд! Разворошить! Зинданов там раз-два! Стреляйте в воздух и ворошите зинданы!
Руслан сказал мне – да, Саша, риск… Но надо пытаться. Шанс у нас есть. Шанс должен быть. Обе двойки классные. Не убьют же всех четверых.
Однако их убили. Всех четверых… Сразу за перевалом. Даже трупов (дали знать!) не ищите… Уж больно не туда полезли эти ваши четверо. Неплохие они, ваши бойцы. Нормальные!.. Но им как до неба… Как до звезд… Если сравнивать их с профи, каких могли нанять настоящие деньги. Нанять и расставить хоть на каждой тропе. Даже на осыпающихся тропках… Вдоль всего Кавказского хребта.
К четверке бойцов в придачу Руслан послал племянника, мальчишку лет тринадцати. Важное усиление!.. Я остерег – пусть четверо идут дальше, пусть четверо ищут и воюют… как ты хочешь, а мальчишку не надо… на перевале его и оставь.
– Пусть малец останется на перевале… Пусть для связи.
– Какой еще связи! – Руслан был не в духе.
– Да мало ли какой.
Руслан потерял этих четверых. Он бы потерял и племянника. По счастью, доверился мне.
Через сторонних людей Руслан велел передать Зелимхану, что меж собой они ведь даже незнакомы. Что он, прораб Руслан, не враждовал с Зелимханом. Никогда не враждовал… Он всего лишь хотел, чтобы Зелимхан показал товар.
Недоступный, неуловимый, ускользающий полевой командир Зелимхан, которого мы так озабоченно искали и отслеживали, вдруг сам позвонил Руслану…
Руслан не удивился звонку. Ищущий и тот, кого он ищет, находятся в некоей виртуальной паре. В связке… Тем более если их общее связующее пространство невелико. Чечня в общем маленькая.
– Ты хотел посмотреть товар?.. Приезжай, Руслан. Товар для глаз будет открыт. Все без обмана.
Руслан, потерявший четверых, вспыхнул. Но сдержался:
– Зелимхан… Я не хочу мстить… Но я хотел бы сговориться окончательно.
– Вот там и сговоримся.
Руслан оставался сдержанным и осторожным:
– А что за место?.. Где?
– Лучшего места нет.
И Зелимхан, не называя впрямую, косвенно (непонятно для подслушивающих федералов, но вполне ясно для Руслана) дал намек. Дал знать, о каком именно небольшом чеченском селе идет речь… В это сельцо когда-то свезли много раненых чичей.
– После того боя, Руслан, где мы (чеченцы) потеряли свои последние два танка… Село такое… Припомнил?
– И товар там будет?
– Увидишь! – И Зелимхан засмеялся.
Руслан почувствовал издевку в его словах… Но и правду почувствовал. Жесткую и честную. Особенного вкуса чеченскую правду, которую чеченцы хорошо умеют услышать в голосе врага.
Через час Руслан уже был в дороге… Он помчался в подсказанное село. В сельцо… В старом “жигуленке”. Сдержанно яростный, Руслан все прибавлял скорости… Он продолжал слышать голос врага. Он слышал и не отпускал (удерживал в себе) длящуюся вражью насмешку. В колких словах… В щелкающих звуках его речи… Руслан не хотел, чтобы насмешка рассосалась. Он хотел приехать с насмешкой вместе.
Нет-нет и взвывая, газующий “жигуленок” мчал по проселочной дороге. Указанное село было нейтрально, вполне доступно… Не совсем в горах. Не так уж далеко. “У меня щеки горели! Меня трясло!.. А руки на руле, как лед. Хочешь, Саша, верь, хочешь нет – руки мои были спокойные, – рассказывал Руслан мне после. – А ведь главное – руки…”
Его бил настоящий озноб. Он еще не вполне оправился от воспаления легких. В ознобе, он дважды притормаживал… И гулко откашливался в платок.
Он уже выехал, вымчал по дороге за Старые Атаги, когда позвонил один из его родичей, одуревший от круглосуточного подслушивания. Родич спрашивал, надо ли ему продолжать дежурить возле рации и ждать новостей о Зелимхане, если Зелимхана теперь нет… Как нет?.. Ну, вот так – нет его больше, Руслан. Совсем нет…
– Но я говорил с ним по телефону полтора часа назад.
– Час назад, Руслан, его убили. Уже и подтверждение есть.
И родич произнес емкое чеченское слово, которое лишь приблизительно переводится на русский двумя словами – заметать следы. Зелимхан в игре больших денег уже стал пешкой. Зелимхана замели.
Некий чич, сильный и супервлиятельный, уже заполучил журналистку. И уже контролировал ее будущее. И зачищал ее прошлое.
Визжа колесами, Руслан развернул машину, но вдруг обратил внимание, что несколько классных легковых машин идут его прежним, только что оставленным путем. В то самое сельцо… Недешевые машины. С телохранителями внутри… И федералы… И влиятельные чеченцы.
Руслан повторно развернул машину в сторону села. Ага… Машины, похоже, с газетчиками… Ага!.. Сердце екнуло, журналисты! Журналюги! Эти всегда все знают!
Как посерьезнело дело, Руслан уже мог понять сам… Подъезжая к сельцу… К воротам большого дома с двумя флагами на крыше – с российским и зеленым. К этим припаркованным иномаркам с непроглядными затененными окнами. Куда уж дальше!.. Они, крутые, знали дело… Они умели. Однако, чтобы взвинтить цену совсем уж заоблачно, чтобы запредельно, у них, у крутых, все-таки должен был отыскаться некий новый и особо эффектный фокус. И этот фокус отыскался.
Это был очень старый фокус.
В доме, в самой большой его комнате, было темно, если не считать белого на стене экрана и пучка искристого света, который выбрасывал тихо журчащий кинопроектор. Струил свет на экран… В кадре была женщина, журналистка. Нет, не нагая. Но в ночной рубашке. Рубашка сильно надорвана у левого плеча. И если женщина делала движение головой (по-видимому, ее провоцировали окликом), если она оглядывалась, в разрыве рубашки открывалась большая грудь. Без единого звука… Все предельно просто.
Ролик был безыскусен. И в этом была его правда. Задумщики могли, разумеется, снять насилие… сам акт… Но остановились, не все договаривая… Так заманчивей!.. Женщину не насиловали у нас на глазах. Но в ее вялом поведении, в ее странных сонных жестах, в ее немигающих глазах была неостывшая жуть уже совершенного насилия. Именно. Женщину, несомненно, насиловали. Может быть, вчера… Может быть, только что… Может быть, каждый день.
За кинопроектором стоял Усман, ловкий грозненский малый. Самоучка, он классно демонстрировал… У него были свои особые жесты, очень пластичные. Кисть руки гнулась и играла… Не вмешиваясь голосом, Усман жестом выразительно подсказывал опоздавшим и только-только в комнату входящим – отойди, друг… а ты стань у стены!.. Не засти экран. Не закрывай нашу роскошную леди.
Теснившиеся вдоль стен человек двадцать-тридцать стояли, онемев, ни звука. Только-только пришедшие вытягивали шею. Старались увидеть больше, чем есть… Люди вдруг шевелились… Тогда Усман издавал гортанный звук. Мол, встаньте же вдоль стен. Что за козлы!.. Мол, разойдитесь и не кучьтесь! Эй. Дорогой!.. Ты еще и кашляешь! Ты зачем простыл?.. На фига зрителю твоя дергающаяся башка!
Руслан уже со второй минуты сожалел, что сюда приехал. Заэкранной женщине никак не помочь. К чему это видеть?.. Руслан много чего знал про Усмана… Ролик прокручивали снова и снова… Глаза женщины мутные. Руслан то и дело отворачивался, не мог встречаться с ее взглядом. С этой парой вялых выплаканных глаз.
Руслан увидел Чураева – известный журналюга был возбужден, вот кто в полутьме пожирал экран. Сверкал белками глаз. Вдруг бросался к стоявшим вдоль стен коллегам:
– Как думаешь? Как скоро ее теперь выкупят?
Чураев – пишущий плохо, нагло… Зато близкий к официозу. Чичи всегда звали его к сенсациям в числе первых. Чтобы информация для властей была точняк. Из первых рук… Кто-то же, кому власть доверяет, должен был сам видеть, что съемки вживую. Что никаких подделок. Никакого монтажа и никаких досъемок с приглашенной дешевой девкой.
Часть журналистов уже вышла во двор. На свежий воздух… Насмотрелись!.. Цивильно одетые и с фотокамерами на груди… Им только что было сказано, что, если журналистку НЕ ВЫКУПЯТ, газетчикам выдадут, подарят несколько копий нынешней пленки. Для скандала. А вот пусть разнесут по всему свету бессилие власти. Пусть растрезвонят. Пленку в каждые руки!..
Журналистов залихорадило.
Обсуждали… Возвращение правозащитницы к жизни… Цена!.. Пусть поторопятся и с ценой… Конечно, публично изнасилованную журналистку (женщину!) уже обязаны будут выкупить… Либо власть. Либо богатенькие. Либо же власть под видом богатеньких… Не бросят же ее… Не оставят же ее здесь… В ночной рубашке, надорванной у плеча.
Если же товар таков, что купят обязательно, цену, разумеется, поднимут запредельно. Так и вышло. Расчет был точен!.. А власть как власть. Власть вскипала, но прохладным гневом. Для власти уже привычная сладко-горькая ситуация. А что?.. Получили, господа либералы, урок… вот вам ваши чичи… вот с кем вы играете игры и с кем хороводите.
Так что у враждующих сторон вполне сошлись их непростые интересы. Все они что-то свое получили. Что-то поимели… Все… Кроме, конечно, ее матери в небольшом поселке под Кривым Рогом. Учительницы средней школы. Готовящейся как раз выйти на пенсию.
Как писали позже газеты, за журналистку выложили ровно два миллиона зеленых… А не разгони те и эти суки цену, Руслан и я, мы бы выручили талантливую бабенку за десять, ну, двадцать тысяч. И без унижений… Во всяком случае, без публичных. Руслан клялся, что ее замученные глаза были невыносимы.
Она открывала глаза и оглядывалась, вероятно, только когда ее окликали. Сзади кто-то… Участливым голосом… Она оглядывалась на звук, на хотя бы малый выплеск в голосе доброты. Но доброты не было и крохи. Оклик был лишь способом заставить ее повернуть лицо на кинокамеру. Чтобы ее унижение зафиксировалось на миллионнодорогой пленке. Как фото на долгую память… Это, как сделать улыбку… Чи-ии-из!
Пусть оглянется… Ее опять и опять снимали… меняя ракурс… И она опять и опять думала, что кто-то ее все-таки позвал, пожалел. И через боль унижения она оглядывалась на голос с копеечной надеждой – как знать!
Акт? – нет. Побои? – нет. На экране все аккуратно. Не перебрать, не переборщить. (Гнев Москвы может вдруг выйти из берегов.) Ну да, да… Глаза печальны… Но ведь война!.. И все же мелькнуло. Ролик повторяли, но с некоторыми вариациями. Ролик был слеплен из разных кусков… Казалось бы, одно и то же, ан нет!..
На какую-то секунду склейка кадров дала сбой. Как бы… Недосмотр монтажа. Мелькнула она – нагая… На столе… Несколько пышное белое тело. Слишком белое для промелька. И два мужика. Голозадые, тощезадые, с приспущенными штанами, идущие к ней… Обычные мужики. Им мало чего перепадало в жизни задаром. И тут же обрыв кадра… Опять она привычно сидит на постели. Опять в ночной рубашке. Опять ее глаза.
Несчастная женщина вдруг взглянула прямо в камеру. Глаза в глаза Руслану. Такие молящие… Так явно просящий милосердия взгляд и столь явная нагота едва не подвели Руслана. Женская мелькнувшая нагота… Его голову охватил туман. В паху заныло. Вот-вот и подвела бы мужская слабость.
Сглотнув ком и стыдясь, Руслан быстро вышел вон. Поскорее к выходу… Стыдно, но одновременно его переполняло желание. Чертов экран!.. По пути, во тьме Руслан натыкался на продолжающих смотреть… Как они? ведь тоже мужчины?
Поразительно!.. В глазах пялящихся на экран – что чеченцы, что московские журналюги – в их глазах не было, не читалось никакого желания, пусть даже низменного. Руслан расталкивал глазеющих мужиков… Ни даже гаденького сладострастия, подсматривающего за позором женщины… Даже житейской похоти не было в их взгляде. Ничего. Пустота… Что за люди!.. Хотя…
Хотя в безразличной пустоте их глаз все-таки плавали какие-то алчные точки… или кружочки?.. Ведь кто-то уже брякнул про цену с шестью нолями. Знакомые кружочки!.. Руслан вдруг догадался: в их глазах плавают нолики. Шесть ноликов. Деньги.
Некий чич уже журналистку приватизировал и уже перепродавал Москве. Но и Азер, и Руслан, и я, мы все еще верили в наш успех. Надо признать, наши мысли о спасении журналистки были не по ситуации легки, легчайши!.. В голове хмельная невесомость. Если бы не обувь (и не ноги), мы бы парили с птицами наравне. С горными птицами!
В далеком горном селении наш посредник Азер Магома все еще помогал Доку распутывать родственные отношения горцев. Еще немного, и Азер станет цханы!
Обхохочешься… Если со стороны посмотреть. И ведь не мы одни. Мы с Русланом (и десяток таких, как мы) все еще бежали к цели… Мы все еще спешили!.. И мы, мелкие, всегда будем именно так спешить. Будем толкаться, всерьез конкурировать и всерьез орать друг на друга. Бежать и бежать!.. Сшибаться лбами и умирать за перевалом. Как придурки. Как кретины. В сущности, забавно… Если со стороны.
Но если взглянуть с третьей (со счастливой) стороны – зачем, собственно, мне и Руслану крутые деньги?.. Незачем… Я не алчен. И Руслан не алчен.
Я вернусь с войны к жене и взрослеющей дочери как-никак с прибытком. Семья… Хороший дом у неназываемой большой нашей реки… Дом с землей… С садом… Со спуском к воде… И еще там тихая заводь для мощной моторной лодки.
– Мы средний класс, – будет со спокойным удовольствием говорить соседям моя жена.
Хворостинин, как и обещал, мне позвонил:
– Я в строю. Привет.
Ну, наконец-то. Привет, привет, Саша Хворь! Долгожданый наш проводник!.. Наш герой!.. Представляю, как ожили разговоры в штабных кабинетах. И у хозяйственников… Чичи (а они пасут телефоны важных госпитальников) тоже, небось, в эту минуту, слыша Хворя, затаили дых. Напряглись вплоть до самого Ведено.
Я засмеялся, услышав его голос… Я неожиданно громко, радостно хохотнул в ответ.
– Ну что, Саша. Вот ты живой – какое первое желание? – спросил я.
– Вести колонну.
– Да ты маньяк!
– А ты со своим бензином не маньяк?
Я засмеялся:
– Да я хотя бы за деньги. За теплое будущее… Ладно!.. Давай серьезно. Заждались мы тебя, герой наш… Никакой личной жизни!
Теперь он засмеялся:
– Но-но!.. Мы в госпиталях тоже наслышаны. Народ в восхищении!.. Везде застой, паралич… Но с грехом пополам ты, Саша, все-таки отправлял свои бочки.
Я поправил:
– С кровью пополам.
Тут мы согласно поохали… Ох-ах, эти наши потери! Эти наши ранения! Всегда некстати…
А затем я к нему – с ходу с просьбой. Однако не стал припрятывать просьбу в болтовню. У меня, мол, забота – надо отправить двух контуженных… Да, да, их воинская часть стоит под Ведено!
Я еще подсказал ему номер в/ч (хотя это было преждевременно) – а затем перебросил разговор в сторону:
– Как там твой магнит?
Я имел в виду какую-нибудь обязательную у Хворя по выздоровлении медсестренку. Которая его притягивает. И которая, как водится, его при себе задерживает. Которая (прямо скажем, редкий наш человек в Чечне) не торопит его в строй.
– Нормально, Саша.
– Пару лишних дней, я думаю, тебе дадут отдохнуть…
– Мой магнит тоже так думает.
– Молодец твой магнит!
Единственный вид лести, который приятен настоящему герою, – это когда ему, раненому, нет-нет и напоминают о его донжуанстве.
И теперь я легко перебросил разговор назад:
– Мне, Саша, важно этих двух пацанов отправить побыстрее. Очень важно!.. Чичи разгулялись… С первой же твоей колонной в сторону Ведено.
– Сделаем… Что за пацаны?
– Да так…
Военные чувства (чувства на войне, когда их вдруг обнаруживаешь) просты, но не примитивны. Надо пацанов отправить, вот и все… Я не смог, не сумел определить в быстрых словах свое к ним отношение. Смолчал… Я стал болеть за них – звучит глуповато. А как сказать?.. “Оба контуженные”, – только и повторил я Хворю в качестве объяснения.
И закрепил нашу договоренность его обещанием созвониться конкретно.
Я и самому себе не сумел объяснить. Когда поймал себя на объявившемся чувстве… Когда я уже выключил мобильник… Чувство было острее, чем сам майор Жилин хотел бы. Война!.. По здравому смыслу, ничего особенного – фига ли переживать за чужих обалдуев? Зачем они мне?.. Отцовство?.. нет… Второотцовство… нет!.. Третьеотцовство… Я накручивал и накручивал несуществующее родство с пацанами. Цханы?! – смеялся я.
Я, может быть, плохо знал себя. Но я уже достаточно хорошо знал войну. Война полна суррогатных чувств. Без них нельзя… И как бы ни играли в игру основные инстинкты, подай душеньке (душе) какое-никакое теплое чувство. И чувство вдруг возникает… Окопное или не окопное – неважно. Кореш почему-то тот мужик, а не этот… А ненависть почему-то к толстому повару… Тоже чувство. Повар колол здешние грецкие орехи кулаком. Плита сотрясалась… Зверский удар!
Чувства, получувства, а то и просто странные чувствишечки возникают там и тут, как живые искорки, – они искрят, они пробивают наш ежедневный страх смерти… Война – дело чувствительное… И всякое невнятное чувство, как приблудная собачонка. Увидел ее – и на сердце теплее. Надо же кого-то погладить, подергать за ухо, приговаривая хрипло и ласково: “Ах ты, сука… сучоночка…” – и пусть виляет хвостом, лижет руку или даже уссытся от ласки. Или дать легкого пинка. Хоть бы и тупому, заснувшему на посту солдату (порежут взвод)… Тоже жуть как охота дать ему пинка… И тоже, оказывается, кстати. Солдат становится роднее! Если дать ему пинка… Потом даже извиниться, покурить с ним вместе… Чувства возникают слепо. Чувства на войне слепые.
И, может быть, поэтому так мощно, так сильно подслеповатые чувства вдруг сотрясают нашу душу (что ни говори, припрятавшую для кого-то жалость). Я смеялся!.. А что? Уедут в свою в/ч Олежка и Алик… И вот я, такой теперь чувствительный, тотчас заведу что-то новенькое. Да хоть собаку, обязательно непородистую… Двортерьера… Жучку… И тоже буду опекать. Слепое чувство хочет быть востребованным.
А еще лучше старуху-чеченку. Нищую… Погорелицу… А почему нет?.. Буду подкармливать. Жалеть ее… И однажды увижу, как она возле склада, подойдя к моим бензиновым бакам… смотрит туда… смотрит сюда… а потом вынула из кармана своей зачуханной юбки новенький мобильник и кому-то кратко звонит.
Непогибший племянник Руслана все еще торчал на перевале. Он ждал тех четверых, обе боевые двойки. Уже и Руслан ему позвонил и сообщил (предположительно… чтобы мягко) про их гибель… Но тринадцатилетний мальчишка не уходил со своего поста. Он ночевал в высокой траве. Маленький чеченец плакал, засыпая. Но с утра опять ждал.
Греясь ранним солнцем, мальчишка выходил на самую седловину перевала. Он ждал возвращения своих, он хотя бы одного ждал, пусть даже раненого… Это были настоящие бойцы! Мальчишка был влюблен в них!.. Отсюда, с седловины, ему отлично смотрелось вниз… Далеко, в зелени листвы, в просвете зеленки, начинался подъем. Там, волнуя мальчишье сердце, иногда возникал клуб пыли… Кто-то шел?
Но нет, это только ветер играл с пылью. Завихрял. На набирающей высоту дороге. Клуб пыли слишком легко рассеивался… Никого… Мобильный телефон маленького чеченца (подарок дяди Руслана) давно разрядился. Мальчишка знал, что мобила не дышит. Но на всякий случай он шептал в самый уголок черного аппарата, как бы ему на ушко: “Никого… Никого нет, дядя”. Он не называл дядю Руслана по имени. Не положено.
Доложив обстановку, мальчишка прятал мобилу в карман. И снова вглядывался вниз, где закипало новое облачко пыли.
Наш Азер продолжал разбираться: ссора действительно началась из-за того, что украли (скорее всего, он куда-то сбежал) ненасытного селезня, принадлежавшего дому невесты… А о драке на свадьбе свидетельствовал сам Доку. И только после возникли эти нелады с фатой… Логика!.. Но как раз тогда в доме жениха как бы в пику исчезнувшему извращенцу-селезню пропал породистый козел. Жених не мог этого объяснить – ведь козла надолго не спрятать. Зачем красть?.. Зачем, если рано или поздно козел будет узнан хозяином по спилу рогов. Спил рогов не подделать!
Однако и сам жених, такой молокосос, был непрост – уже год, как он обязан был, оказывается, жениться на подруге невесты – на совсем другой, на косенькой девчонке, отцу которой принадлежало знаменитое старое одеяло (исчезло почти сразу за селезнем)… да, да, сразу… ну, день-два не в счет………………………………………………….…………………………………………. ………………………………………………….………………………………………………………
– Брат… Помогай, прошу. Мне не разобраться… Как они мне надоели! – жаловался Азеру авторитетный Доку.
Ведь брат косенькой девчонки не успел даже чаю выпить… Брат девчонки (на ней наш молокосос должен был жениться) был по времени как раз призван Басаевым повоевать год-другой с русскими. Он сразу и умчался, уехал на лошадке отца… Брат лгать не стал бы… Честный юноша… Правда, по дороге, будучи взвинчен предстоящей ему войной и слегка накурившись, он затеял стрельбу. Дурной цханы! И перед отбытием нечаянно застрелил своего двоюродного брата. Того самого, чей, собственно, и был украденный ранее козел………………………………………………………………………………………… ……………………………………………………………………………………………………
Селезень… Козел… Спиленные рога… Цханы… Еще одно одеяло…………..
…………………………………………………………………………………………………………………
……………..……………………………………………………………………………………..
Почему непонятно?.. Но ведь дядя Авзур переживал: кто убил? Кто застрелил двоюродного?.. Дядя Авзур был всегда наготове. Когда ему объяснили, что наш убил нашего, дядя Авзур был сильно разочарован. Места себе не находил… А как же кровь за кровь?.. Может, кто еще убит?.. Нет?.. Ну, тогда не убить ли лезгина, который нанялся у нас пастухом… Нет, не потому, что как раз у лезгина видели старое одеяло. Это другое старое одеяло… Это ведь факт. Это все-таки важно, что одеяло пропало до козла………………………………………………………. ………………………………………………………………………………………………………………….
……………………………………………………………………………