Глава 3
Через два дня я скакал в Пламптоне.
Полиция вела следствие очень скрытно, и сэр Кресвелл также не распространялся об этом деле, так что у весов никто не строил догадок по поводу смерти Билла Дэвидсона. Не было никаких слухов или сплетен.
Я погрузился в обычную суету скакового дня с мелкими столкновениями среди жокеев, переодевавшихся в тесной комнате, с грубыми шутками, с хохотом, с толпой мерзнущих полуодетых людей, окруживших раскаленную докрасна печурку с пылающими углями. Клем дал мне брюки, кальсоны, желтую нижнюю сорочку, свежий воротничок и нейлоновые чулки. Я разделся и надел все, что полагается для скачки. На нейлоновые чулки (как всегда, со спущенными петлями) легко скользнули мягкие, плотно обтягивающие ногу скаковые сапоги. Потом Клем вручил мне мои скаковые «цвета» - толстый шерстяной камзол в кремовую и кофейную клетку и коричневую сатиновую шапочку. Он завязал мне галстук. Я надел камзол, а шапочку натянул на шлем. Клем спросил:
- Сегодня будет только одна скачка, сэр? Он вытащил два толстых резиновых кольца из глубокого кармана своего фартука и надел их мне на запястья. Это делается, чтобы ветер не задирал рукава камзола.
- Да, - отвечал я, - насколько мне известно. - Я всегда надеялся на лучшее.
- Может, одолжить седло полегче? Похоже, вы перебрали весу.
- Нет, - сказал я. - Я хотел бы ехать в собственном седле. Я сначала пойду с ним на весы и посмотрю, сколько у меня лишнего.
- Как вам угодно, сэр.
Я пошел вместе с Клемом, захватив свое шестифунтовое скаковое седло с подвязанными к нему подпругой и кожаными стременами и шлемом, болтающимся где-то у меня на затылке. Общий вес оказался десять стоунов и шесть фунтов, что было на четыре фунта больше, чем полагалось для моей лошади, по мнению судей.
Клем взял седло, а я положил на скамейку мой шлем.
- Кажется, у меня лишний вес, Клем, - сказал я.
- Верно. - И он побежал обслужить кого-то еще.
Я, конечно, мог сбросить лишнее, взяв седло веса «почтовой марки» и переодевшись в шелковый свитер и «бумажные» сапоги. Но я скакал на своей собственной лошади и старался для себя самого, а моя лошадь была костлявая, и я мог натереть ей ребра слишком маленьким седлом.
Безнадежный - гнедой мерин-пятилетка - это было мое новое приобретение. Через год-другой из него, судя по всему, мог получиться отличный стиплер, а пока я брал его на скачки с препятствиями для новичков, чтобы дать ему опыт, в котором он отчаянно нуждался.
Его ненадежность как прыгуна заставила Сциллу накануне вечером упрашивать меня, чтобы я не скакал на нем на Пламптонском ипподроме, где неосторожных подстерегает множество ловушек.
Сцилла попробовала обойтись без снотворного, и в своем невыносимом напряжении она то сердилась, то принималась умолять меня:
- Не надо, Аллан! Не нужна тебе эта скачка для новичков в Пламптоне. Ты сам знаешь, твой проклятый Безнадежный действительно не надежен! Тебя же никто не заставляет, ну зачем ты это делаешь?
- Просто мне это нравится.
- Нет на свете лошади, которой до такой степени подходило бы ее имя! - сказала она печально.
- Научится, - сказал я, - конечно, если я дам ему возможность учиться.
- Пусть скачет кто-нибудь другой, прошу тебя!
- Какой смысл держать лошадь, если на ней станет ездить кто-то другой? Я же для того и приехал в Англию, чтобы участвовать в скачках.
- Ты убьешься. Так же, как Билл. - И она стала плакать, беспомощная и обессиленная.
- Не убьюсь. А если б Билл погиб в автомобильной катастрофе, ты бы не позволила мне водить машину, да? В скачках с препятствиями не больше и не меньше риска, чем в езде на автомобиле. - Я помолчал, но она продолжала плакать. - На шоссейных дорогах гибнет в тысячу раз больше людей, чем на ипподроме, - сказал я.
После этого дурацкого заявления она немного успокоилась, но язвительно указала мне на разницу в числе людей, водящих машины и участвующих в скачках.
- Считанные единицы гибнут на скачках с препятствиями, - начал я снова.
- Но Билл погиб!
- Один человек из сотни за год.
- После рождества это уже второй.
- Да. - Я осторожно посмотрел на нее. В ее глазах еще были слезы.
- Скажи мне, Сцилла, у него не было неприятностей последнее время?
- Почему ты спрашиваешь? - Мой вопрос поразил ее.
- Но были неприятности?
- Нет, никаких.
- Он не был чем-нибудь обеспокоен? - настаивал я.
- Нет. А тебе показалось, он был чем-то обеспокоен?
- Нет, - сказал я. И это была правда. До самого своего падения Билл оставался таким же, как я его всегда знал, - веселым, уравновешенным, положительным. Он был счастливым обладателем красивой жены, троих очаровательных ребятишек, помещичьего дома из серого камня, порядочного состояния и лучшей в Англии лошади для скачек с препятствиями. Счастливый человек. И, сколько я ни рылся в памяти, я не мог припомнить ни малейшего искажения этого образа.
- Тогда почему же ты спрашиваешь? - Сцилла посмотрела мне прямо в глаза.
Я рассказал ей, как мог осторожно, что падение Билла не было обычным несчастным случаем. Я сказал ей относительно проволоки и расследования, производимого Лоджем.
Она сидела пораженная, окаменевшая.
- О нет, - сказала она. - Нет, нет, этого не может быть!
И теперь, в весовой на Пламптонском ипподроме, я видел ее испуганное лицо. Она больше не возражала против моего участия в скачках. То, что я рассказал ей, вытеснило все другие мысли у нее из головы.
Тяжелая рука легла мне на плечо. Я хорошо знал ее. Это была рука Пита Грегори, скакового тренера, дородного мужчины примерно шести футов ростом, начинавшего уже жиреть и лысеть, но в свое время, как мне говорили, самого великого человека, когда-либо вдевавшего ногу в стремя скакового седла.
- Хелло, Аллан, мой мальчик, рад тебя видеть! Я уже объявил тебя с твоей лошадью на вторую скачку.
- Ну, как она? - спросил я.
- Порядок. Правда, еще мало наработана. - Безнадежный стоял в его конюшне только месяц. - Я бы на твоем месте не стал ее особенно гнать в гору на первый раз, а то она выдохнется еще до финиша. Понадобится немало времени, пока от нее можно будет ждать чего-нибудь путного.
- О'кей, - сказал я.
- Пойдем поговорим. Мне надо тебе кое-что сказать. - Он подтянул повыше ремешок от бинокля, висевшего у него на плече.
Мы вышли через ворота на скаковую дорожку и попробовали почву каблуками, они уходили в землю на дюйм.
- Неплохо, если учесть, сколько снегу здесь натаяло две недели назад, - сказал я.
- Тебе будет мягко падать, - сказал Пит со своим примитивным юмором.
Мы поднялись до ближайшего препятствия. Сторона, где приземлялись, была слишком податливая, но мы знали, что почва на другом конце ипподрома была осушена лучше. Все было в порядке.
Внезапно Пит спросил:
- Ты видел, как упал Адмирал в Мейденхеде? - Он сам, когда это случилось, был в Ирландии, покупал там лошадь, и только что вернулся.
- Да. Я был примерно на десять корпусов позади него, - ответил я, глядя вдоль скаковой дорожки и стараясь сосредоточиться на том, как расположены препятствия.
- Ну?
- Что ну?
- Что случилось? Почему он упал? - В его голосе была настойчивость, которой трудно было ожидать при таких обстоятельствах. Я взглянул на него. В его серые, неулыбающиеся, упорные глаза. Подчиняясь какому-то непонятному инстинкту, я притворился, что ничего не знаю.
- Ну, просто упал, - сказал я. - Когда я брал это препятствие, Адмирал лежал на земле, а Билл под ним.
- Выходит, Адмирал неправильно взял препятствие? - сказал он испытующе.
- Этого я не видел. Должно быть, он зацепился за верхний край барьера. - Это было достаточно близко к истине.
- А не было там чего-нибудь еще? - Глаза Пита глядели так пронзительно, словно старались проникнуть в мой мозг.
- О чем это ты? - Я уклонился от прямого ответа.
- Да так. - Его напряженное ожидание исчезло. - Ну, если ты ничего не видел… - Мы повернули назад. Мне было неприятно, что я не сказал Питу правды. Но уж слишком он был настойчивым и настороженным. Конечно, я был убежден, что Пит не такой человек, чтобы рискнуть искалечить лошадь, а уж тем более собственного друга, но почему он так явно обрадовался, когда поверил, что я ничего не заметил? Я решил было спросить его, а он как считает, и потом рассказать ему все, как было, когда он вдруг заговорил:
- Ты не собираешься участвовать в любительской скачке, Аллан? - Он стал таким, как всегда, насмешливым и улыбающимся, - Не собираюсь, - ответил я. - Послушай, Пит… Но он прервал меня.
- Тут мне поставили лошадь в мою конюшню дней пять-шесть тому назад. Записали на сегодня. Гнедой жеребец. Славное животное, на мой взгляд. Его привели из маленькой конюшни откуда-то с запада, и его новый владелец очень хочет, чтоб лошадь сегодня участвовала в скачке. Я пробовал тебе звонить сегодня утром, но ты уже ушел.
- Как его зовут? - спросил я, так как знал, что все эти предисловия были у Пита способом втянуть меня в какую-нибудь авантюру.
- Поднебесный.
- Не слыхал о таком. Что он натворил?
- Да ничего особенного. Конечно, он еще молодой…
- Ну, выкладывай, что он сделал? Пит вздохнул и сдался.
- Он скакал только два раза в Девоне, в прошлую осень. Он не упал, но… оба раза он сбросил наездника. Вообще-то он неплохо прыгал у меня через учебное препятствие сегодня утром. Я думаю, ты легко с ним сладишь, а сейчас это главное.
- Пит, мне не хочется тебе отказывать… - начал я.
- А его владелица так надеялась, что ты будешь скакать на нем! Это ее первая лошадь, и наездник должен в первый раз скакать в новой с иголочки форме. Она так нервничает! Я сказал, что попрошу тебя…
- Нет, не думаю… - начал я опять.
- Ну поговори с ней по крайней мере, - сказал Пит.
- Ты же понимаешь, если я поговорю с ней, мне будет гораздо труднее отказаться. Пит этого не отрицал.
- Опять какая-нибудь бедная старая дама, которая должна навсегда лечь в больницу и которая хочет получить последнее удовольствие перед своим печальным концом? - спросил я.
Это была трогательная история, с помощью которой Пит незадолго до этого убедил меня скакать на лошади, которая мне жестоко не нравилась. Старую даму я часто видел после этого на скачках. Очевидно, ее больница и ее печальный конец все еще дожидались ее.
- Нет, это совсем не бедная старая дама, - сказал Пит.
Мы подошли к загону, и Пит, оглядевшись, кивнул кому-то. Краем глаза я увидел, что к нам приближается женщина. Теперь, не совершая непростительной грубости, удирать было уже поздно. У меня хватило времени только шепотом от всего сердца выругать Пита, прежде чем я обернулся и был представлен новой владелице гнедого жеребца Поднебесного, мастера сбрасывать наездников.
- Мисс Эллери Пенн, это Аллан Йорк, - представил меня Пит.
Я погиб прежде, чем она успела произнести хоть одно слово. Первое, что я сказал, было:
- Я буду счастлив скакать на вашей лошади.
Пит откровенно смеялся надо мной.
Это была красавица. У нее были правильные черты лица, чудесная кожа, смеющиеся серые глаза, блестящие черные волосы, падавшие почти до плеч. И она привыкла к впечатлению, которое она производила. Но разве она была виновата в этом?
Пит сказал:
- Тогда порядок. Я объявлю тебя на любительскую. Это будет четвертая скачка. Форму я передам Клему. И он пошел к весовой.
- Я так рада, что вы согласились скакать на моей лошади, - сказала девушка. Она говорила неторопливо, низким голосом. - Мне подарили ее ко дню рождения. Вечная проблема - подарки ко дню рождения, правда? Мой дядя Джордж - он прелестный человек, но немножко со странностями - поместил объявление в «Таймсе», что купит скаковую лошадь. Тетя говорит, что он получил пятьдесят предложений и купил именно эту лошадь потому, что ему понравилось имя. Он сказал, что мне будет забавнее получить ко дню рождения лошадь вместо традиционного жемчужного ожерелья.
- Ваш дядя Джордж очаровательный человек!
- Да, но жить с ним трудновато. - У нее была особая манера повышать голос на последних словах каждой фразы так, что она звучала вопросительно. Как будто к каждому своему замечанию она добавляла: вы не согласны?
- А вы живете вместе с ним? - спросил я.
- Ну да. Мои родители разошлись в незапамятные времена, ну, разлетелись в разные стороны и все такое.
- Простите.
- Не нужно никаких соболезнований. Я совершенно не помню ни отца, ни мать. Образно выражаясь, они подкинули меня к дверям дяди Джорджа в нежном возрасте - двух лет от роду.
- Дядя Джордж хорошо выполнил свою задачу, - сказал я, глядя на нее с самым откровенным восхищением.
Она приняла это без всякой неловкости, почти как нечто само собой разумеющееся.
- Вернее, тетя Дэб. Она немножко практичнее. А вообще они оба очаровательны.
- Они здесь сегодня? - спросил я.
- Нет, - сказала мисс Эллери Пенн. - Дядя Джордж сказал, что, если уж он дал мне путевку в новый чудесный мир, сплошь населенный отважными и очаровательными молодыми людьми, не нужно, чтобы под ногами путались какие-то старые родичи.
- Я с каждой минутой все больше люблю дядю Джорджа, - сказал я.
Мисс Эллери Пенн одарила меня божественной улыбкой, которая, впрочем, ничего не обещала.
- Вы видели моего Поднебесного? Правда, симпатичный? - спросила она.
- Не видал. И боюсь, что пять минут тому назад я и не подозревал о его существовании. Как это случилось, что дядя Джордж послал его в конюшню Грегори? Выбрал первую попавшуюся?
Она засмеялась.
- Не думаю, чтобы он действовал наугад. Он выбрал конюшню вполне сознательно. Он сказал, что, если лошадь попадет в конюшню Грегори, я смогу заполучить майора Дэвидсона на мою лошадь. - Она нахмурила лоб. - Дядя был страшно потрясен, когда прочел в понедельник в газете, что майор Дэвидсон разбился.
- Он знал майора Дэвидсона? - спросил я, чтобы что-то сказать, любуясь пленительным изгибом уголков ее алого рта.
- Нет, я думаю, что он не знал его лично. Вероятно, он знал его отца. Мне кажется, он знал отцов всех молодых людей на свете. Он только сказал: «Боже милостивый, майор Дэвидсон умер!» И продолжал есть свой гренок. Но он не слышал, как я и тетя Дэб четыре раза просили его передать мармелад!
- И это все?
- Да, а почему вы спрашиваете? - сказала мисс Эллери Пенн с любопытством.
- Да ничего особенного, - сказал я. - Мы были большими друзьями с Биллом Дэвидсоном.
Она кивнула:
- А, понимаю, - и помолчала. - Но что я должна теперь делать в моей новой роли владелицы скаковой лошади? Мне не очень хочется в первый же день совершить какой-нибудь нелепый промах. Буду благодарна вам за советы или замечания с вашей стороны, мистер Йорк.
- Меня зовут Аллан, - сказал я.
Она поглядела на меня оценивающим взглядом. Это лучше всяких слов сказало мне, что, несмотря на свою молодость, она уже научилась отгораживаться от навязчивых знаков внимания и не вступать во взаимоотношения с незнакомыми людьми.
Но наконец она улыбнулась и сказала:
- Меня зовут Кэт.
Она удостоила меня своим именем, словно подарком, который я с удовольствием принял.
- Что вы знаете о скачках? - спросил я.
- Абсолютно ничего. В жизни не была на ипподроме. - Она иронически подчеркнула, что с уважением говорит об ипподроме.
- Вы сами ездите верхом?
- Ни разу не пробовала.
- Наверно, ваш дядя Джордж любит лошадей? Может быть, он охотник?
- Дядя Джордж абсолютно равнодушен к лошадям. Он говорит, что у лошади один конец кусается, а другой лягается. А что касается охоты, он говорит, что у него есть более уютные занятия, чем носиться зимой по замерзшим болотам за каким-то хвостатым млекопитающим, испытывая страшные неудобства.
Я засмеялся.
- Может быть, он играет в тотализатор? Делает ставки в букмекерских конторах, без того чтобы самому появляться на ипподроме?
- Все знают, что дядя Джордж в день кубка по футболу спросил, кто выиграл дерби.
- При чем же тогда Поднебесный?
- Чтобы расширить мой горизонт, так сказал дядя Джордж. Мое воспитание шло по избитому пути: училась в закрытой школе, окончила школу, путешествовала по Европе под самым строгим присмотром. Дядя Джордж говорит, что нужно, чтобы из моего носа выветрился запах музеев.
- И он подарил вам скаковую лошадь, когда вам исполнился двадцать один год? - спросил я самым деловым тоном.
- Да, - сказала она и пристально поглядела на меня. Я улыбнулся. На этот раз мне удалось преодолеть поставленный ею барьер.
- Как владелице лошади, вам не придется делать ничего особенного, - сказал я, - надо только пойти перед началом скачки вон к тем конюшням и посмотреть, как будут седлать вашу лошадь. Потом вы вместе с Питом пройдете в паддок и будете там стоять и делать интеллигентные замечания насчет погоды до тех пор, пока не подойду я. Потом я сяду на лошадь и отправлюсь на скачку.
- А что мне делать, если мой Поднебесный выиграет скачку?
- А вы надеетесь, что он выиграет? - спросил я. Я не был уверен, что она хоть что-нибудь знает о своей лошади.
- Мистер Грегори сказал, что он не выиграет. Я почувствовал облегчение. Мне не хотелось ее разочаровывать.
- Мы будем знать о нем гораздо больше после скачки. Но если он придет в числе первых трех, его будут расседлывать вон там - напротив весовой. Если нет - вы найдете нас тут, на траве.
Близилось начало первой скачки. Я проводил прелестную мисс Эллери Пенн к трибунам и, исполняя план дяди Джорджа, познакомил ее с несколькими отважными и очаровательными молодыми людьми. К несчастью, я понял, что, когда я вернусь со скачки для новичков, я буду в глазах мисс Эллери Пенн уже только одним из тех, которые «тоже скачут».
Я наблюдал, как она взяла в плен группу моих друзей. Она была такая веселая, такая живая.
Мне казалось, что внутри у нее пылает скрытый неугасимый огонь, и тепло от него прорывается наружу только в ее удивленном, низком голосе. Кэт должна остаться привлекательной и в пожилом возрасте, подумал я неожиданно, и мне пришло в голову, что, если бы Сцилла обладала этой бьющей через край жизненной силой, а не своей кроткой, уступчивой пассивностью, - подозрения инспектора Лоджа могли бы быть близки к истине.
После того как мы посмотрели первую скачку, я предоставил Кэт решать, кому из ее новых знакомых она окажет честь угостить ее кофе, а сам пошел взвеситься перед скачкой молодняка. Обернувшись на ходу, я увидел, как она отправилась к бару, сопровождаемая хвостом поклонников, будто комета. Сверкающая, зачаровывающая комета.
В первый раз в жизни я пожалел, что должен участвовать в скачке.
