Пол
Я двигаюсь по Колледж-драйв к Вули-хаусу, где проходила вечеринка «Приоденься и присунь». В кампусе мертвая тишина, хотя уже почти полдень, значит, все они проспят бранч, и я удовлетворенно улыбаюсь, понимая, какой роскоши они лишатся. В Вули выбиты практически все окна, скомканные рваные простыни лежат по всей зеленой лужайке возле разбитых стеклянных дверей общей комнаты или свисают с деревьев, как большие сдувшиеся шары-призраки. Вокруг трех опрокинутых липких помойных баков, сохнугцих под холодным осенним солнцем, жужжат мухи. В гостиной три человека спят или же в несознанке — двое сидя, один нагишом лицом вниз. Блевотина, пиво, вино, сигаретный дым, пунш, марихуана, даже запах секса, спермы, пота, женщин — дымкой повисли в воздухе, пропитав всю комнату насквозь. Мне вообще непонятно, что я здесь делаю, потому что комната Шона — общежитие, в котором он живет, — прямо через лужайку перед общим корпусом (боишься, не так ли?), напротив Вули. Я несу свою сумку, остерегаясь уронить ее на пол, который скрипит при каждом моем шаге. Повсюду лужи пива и пунша, а может, это блевотина; стены, с которых осыпались крупные куски штукатурки, тоже исполосованы разными жидкостями. В углу сломанный кинопроектор — половина вдребезги, вокруг куча размотанных пленок. Сигаретные окурки покрывают пол, словно большие расплюснутые белые жуки. В коридоре два чувака спят друг на друге мертвецким сном. В самом же доме невероятно тихо даже для субботнего утра.
Но затем раздаются вопли, орет девушка, и срабатывают пожарные сигнализации в Стоуксе и Уиндеме, и я выбираюсь на улицу, переступая через склеившуюся парочку и хрустя осколками, наступая на бесконечные стаканы, — вопли девушки приближаются. Это та сучара-лесбиянка, которая живет не в кампусе, а с Барыгой Рупертом (который, как бы ни хотелось это отрицать, весьма симпатичен), а она совсем съехала с катушек, вопит «ой, блядь» снова и снова. Из распахнутых окон, выходящих на лужайку перед общим корпусом, проснувшись от ее воплей, начинают высовываться головы. Она исчезает в другом общежитии, и затем срабатывает сигнализация в Буте. Я гляжу на дом, на сбрендившую орущую девицу, а она то тащится нога за ногу, то вдруг бежит сломя голову не пойми куда, а на самом деле просто мечется по кругу. В верхнем углу общежития открывается окно Шона, и оттуда, мелькнув голой грудью, показывается не кто-нибудь, а Лорен. Затем появляется голова Шона. На нем нет футболки, он глядит по сторонам, прикладывая ладонь козырьком к глазам. Он замечает меня, машет и орет:
— Привет, Дент!
И я стою, опешивший настолько, что не могу засмеяться и помахать в ответ.
Так что я отправляюсь к себе в комнату под звук все так же ревущей пожарной сигнализации, мимо парочек, трахавших друг друга прошлой ночью, оцепеневших с бодуна при виде не закрывающей рта и раздирающей себе ногтями лицо девчонки в одних голубых мужских семейках и футболке с мордой Пи-Ви Германа. Я вернулся к себе в комнату — на двери записка, что звонила моя мать, и очередной флаер Комитета молодых республиканцев. Сижу, уставившись на свою кровать, раздумывая, застилал ли я ее перед отъездом? Я немного удивлен, но ошарашен вовсе не так, как ожидалось, или же как раз настолько. Лорен. И чего?..
