49. Как-то раз То-но бэн…
Как-то раз То-но бэн стоял возле западной стены дворцовой канцелярии, где тогда пребывала императрица, и через решетчатое окно вел очень долгую беседу с одной придворной дамой.
Я полюбопытствовала:
— Кто она?
Он ответил:
— Это была Бэн-но на`йси.
— Ну, долго же вы с ней болтали! А если б вы попались на глаза старшему секретарю, как было в прошлый ваз? Она опять бы скрылась в испуге…
Он громко рассмеялся…
— Кто вам насплетничал? Я как раз пенял ей за это…
То-но бэн не светский модник, он не стремится поразить всех своим нарядом или блеснуть остроумием, всегда держится просто и естественно. Люди думают, что он не возвышается над посредственностью, но я смогла заглянуть в глубину его сердца и сказала императрице:
— Право, он человек далеко не заурядный.
Впрочем, государыня и сама это знает.
Беседуя со мной, он постоянно повторяет:
«Женщина украшает свое лицо для того, кто ищет в ней наслаждение. Доблестный муж примет смерть ради друга, который способен его постигнуть».
Он глубоко понял меня, и мы поклялись друг другу, что дружба наша устоит против всех испытаний, словно «ива у реки Адо', в О`ми, дальней стороне».
Но молодые дамы без стеснения злословили на его счет:
— Этот господин невыносим в обществе. Не умеет он декламировать стихи и читать сутры, как другие. Тоску наводит.
И в самом деле, он ни с одной из них словом не перемолвился.
— По мне, пусть у дамы будут косые глаза, брови шириной во весь лоб, нос приплюснут, если у нее приятный ротик, круглый подбородок и красивая шея да голос не оскорбляет ушей.
Довольно было этих слов, чтобы все дамы, у которых острый подбородок и никакой приятности в голосе, сделались его яростными врагами. Они даже государыне говорят про него разные злые вещи.
То-но бэн привык обращаться к императрице только через мое посредство, ведь я первой стала оказывать ему эту услугу. Он вызывал меня из моих покоев и даже сам шел туда поговорить со мной. Когда мне случалось отлучиться из дворца к себе домой, он посылал мне письма или являлся собственной персоной.
«В случае если вы задержитесь, — просил он, — передайте через нарочного то-то и то-то».
Напрасно я говорила ему, что во дворце найдется кому передать его поручение, он и слушать не хотел.
— Разве не сказал некогда один мудрый человек, что самое лучшее житейское правило — пользоваться всем, что найдется под рукой, без лишних церемоний? — сказала я ему нравоучительным тоном.
— Таков уж мой природный нрав, — коротко возразил он. — Себя не переделаешь.
— А что гласит старая истина: «Не стыдись исправлять самого себя»? заметила я ему в ответ.
То-но бэн сказал мне, смеясь:
— Злые языки поговаривают, что мы с вами в тесной дружбе. Раз уж ходят такие слухи, то чего нам теперь стыдиться? Покажите мне ваше лицо.
— Но я ведь очень дурна собой. Сами же вы говорили, что не выносите дурнушек. Нет, нет, не покажу вам своего лица, — отказалась я.
— Ну что ж, может быть, и правда, вы мне стали бы противны. Пусть будет так, не показывайтесь мне, — решил он.
С этих пор, если ему по какому-нибудь случаю нужно было встретиться со мной, он сам закрывал свое лицо и не глядел на меня. Мне казалось, что говорил он не пустые слова, а в самом деле так думает.
Третий месяц был уже на исходе. Зимние кафтаны на теплой подкладке стали тяжелы, и многие сменили их на легкие одежды, а гвардейцы на ночном карауле даже не надевали исподнего платья.
Однажды утром мы с Сикибу`-но омо`то спали до самого восхода солнца в наружных покоях возле императорской опочивальни. Вдруг скользящая дверь отворилась, и к нам пожаловали собственной персоной император вместе со своей супругой. Они от души рассмеялись, увидев, в каком мы замешательстве. Мы не решились вскочить с постели, только впопыхах надели китайские накидки поверх спутанных волос. Все ночные одежды, которыми мы ночью укрывались, лежали на полу в беспорядке. Государь с государыней ходили по ним. Они смотрели, как гвардейцы толкутся возле караульни.
Дежурные начальники стражи подошли к нашему покою и попытались завязать с нами разговор, не подозревая, что на них смотрят высочайшие особы.
Государь сказал нам, улыбаясь:
— Не показывайте им виду.
Спустя некоторое время высокая чета удалилась в свою опочивальню.
Император приказал нам:
— Следуйте за мной.
Но мы возразили:
— Сначала нам надлежит набелить наши лица.
Когда государь с государыней скрылись в глубине дворца, мы с Сикибу-но омото начали говорить о том, как чудесно было их появление.
Вдруг нам бросилось в глаза, что бамбуковая штора возле южной двери слегка приподнялась, цепляясь за выступающий край перекладины для занавеса, и в отверстие виднеется смуглое лицо какого-то мужчины.
«О, это, верно, Норитака`!» — решили мы и продолжали разговаривать, не удостоив его взглядом. Но он высунулся вперед, расплывшись в широкой улыбке. Нам не хотелось прерывать нашу беседу, но мы невольно бросили взгляд на непрошеного гостя… Это был не Норитака!
Ах, ужас какой! Смеясь, мы подвинули стойку с занавесом и спрятались.
Но было поздно. То-но бэн видел меня. Мне стало очень досадно, ведь я обещала не показывать ему своего лица.
Сикибу-но омото сидела напротив меня, спиной к южной двери, ее-то он не успел рассмотреть.
Выйдя из своего тайника, То-но бэн воскликнул:
— А я вволю на вас налюбовался!
— Мы думали, — ответила я, — что это был Норитака, и не остерегались. Но ведь вы же говорили: «Глядеть не буду», — а сами так долго и упорно…
— Мне говорили, что женское лицо утром со сна всего прелестней. Вот я и отправился к покоям одной дамы поглядеть на нее в щелку. А потом подумал: «Дай-ка взгляну теперь на другую», — и пришел к вам. Император еще был здесь, когда я начал подглядывать за вами, а вы и не знали!
С тех пор он не раз проводил время у меня в покоях, прячась за бамбуковой шторой.
