Глава 3

Огромное пустое помещение с невероятно высоким сводчатым потолком, тускло освещенное единственным факелом, где остались стоять посередине только двое вампиров, показалось мне еще более ужасным и отвратительным.

Уйдут ли вампиры с кладбища, размышлял я про себя, или будут в нерешительности топтаться у подножия лестницы? Позволят ли мне увести отсюда Никола? Мальчик, конечно, будет где-то поблизости, но он слаб, а королева не станет ничего предпринимать. Значит, реальную угрозу представляет только предводитель. Однако я не должен торопиться и действовать опрометчиво.

– Арман, – как можно более уважительно обратился я к нему. – Могу я называть тебя так? – Я подошел ближе, внимательно следя за выражением его лица. – Ты, несомненно, главный среди них. А потому именно ты можешь все нам объяснить.

За этими словами мне, разумеется, было трудно скрыть свои истинные мысли. Я обращался к нему, прося разъяснить, почему он, который, судя по всему, был почти одного возраста со старой королевой, довел вампиров до такого состояния, поверг в такие глубины, которые оказались за пределами их понимания. Я вновь мысленно увидел его стоящим перед алтарем Нотр-Дам, вспомнил неземное выражение его лица. И я вдруг сумел взглянуть на него словно изнутри, узреть, какими возможностями обладает это древнее существо, до сих пор продолжающее стоять молча.

Думаю, в тот момент я искал в нем хоть что-либо человеческое. Нечто такое, что вековая мудрость заставит его проявить. И во мне тоже заговорил смертный, тот самый чувствительный молодой человек, который, увидев в своем воображении картины хаоса, плакал в деревенском кабачке.

– Что все это значит, Арман?

Мне показалось, в карих глазах что-то дрогнуло. Однако в следующую секунду лицо его стремительно преобразилось, и на нем появилось выражение такой ярости, что я невольно отпрянул.

Я не мог поверить собственным ощущениям. Те изменения, которые происходили с ним в Нотр-Дам, были сущим пустяком в сравнении с тем, что произошло сейчас. Подобного воплощения ненависти и злобы мне еще не приходилось видеть. Даже Габриэль предпочла отойти подальше. Подняв правую руку, она заслонила Ники, а я продолжал пятиться, пока наконец не оказался рядом с ними и не коснулся руки Габриэль.

Но каким-то чудесным образом гнев его испарился так же быстро, как и возник, и он вновь превратился в очаровательного смертного юношу.

По лицу королевы промелькнула слабая улыбка, и она провела белоснежными, с длинными когтями руками по волосам.

– Ты обращаешься ко мне за разъяснениями? – спросил предводитель.

Он обвел взглядом Габриэль и поникшего на ее плече Никола, а потом снова повернулся ко мне.

– Я мог бы говорить до скончания века, – сказал он, – и все равно не сумел бы объяснить тебе, что именно ты разрушил.

Вроде бы старая королева насмешливо хихикнула, но я был слишком занят предводителем. Меня поражал контраст между мягкостью его голоса и тем гневом, который кипел у него внутри.

– От начала мира существовали наши секреты и таинства, – снова заговорил он. Стоя в центре огромного помещения с безвольно опущенными руками, он казался особенно маленьким. Складывалось впечатление, что его голос звучал сам по себе. – Со времен седой старины такие, как мы, держали в плену города, охотились на людей и делали их своими жертвами, как велели нам Бог и дьявол. Мы – избранники сатаны! Тот, кто хотел попасть в наши ряды, должен был сначала совершить множество преступлений и тем самым доказать, что достоин Темного Дара бессмертия.

Он подошел ко мне чуть ближе, и в глазах его искрами рассыпался свет факела.

– Для своих близких они были мертвы, – продолжал он, – а небольшая примесь нашей крови помогала им перенести ужас пребывания в гробу, пока они ожидали нашего прихода. Тогда, и только тогда, получали они Темный Дар, после чего их вновь оставляли в могиле, до тех пор пока жажда не придавала им сил и не заставляла сломать стены темницы и восстать.

Голос его зазвучал громче, стал более гулким.

– В своих мрачных темницах они познавали смерть, – говорил он. – К моменту своего перерождения, к той минуте, когда они взламывали гробы и удерживающие их железные решетки, они понимали, что такое смерть и что такое власть. Но горе тем, кто оказывался слабым и не в силах был выйти на свободу. Тем, кто своим воем заставлял смертных на следующий день – ибо никто не осмелится прийти на кладбище ночью – прибегать на могилы. К таким мы не проявляли милосердия.

Но те, которые восставали и получали возможность странствовать по земле, испытанные и прошедшие процедуру очищения, становились Детьми Тьмы. Они никогда не получали кровь наших древнейших патриархов, но только кровь совсем молодых, чтобы набраться мудрости лишь со временем и научиться правильно использовать Темный Дар к тому моменту, когда обретут достаточную силу. Только тогда на них начинали распространяться Законы Тьмы и их обязывали подчиняться. Законы требовали, чтобы мы жили среди мертвых, ибо сами мертвы, и чтобы всегда возвращались в свои могилы или в такие же, как наши; чтобы избегали появляться в местах света. А свои жертвы мы должны были увлекать в сторону, подальше от остальных людей, дабы они приняли смерть в каком-нибудь неосвященном, населенном призраками месте. Мы обязаны были всегда почитать Власть Бога, распятие и Святое причастие. И никогда, никогда не должны были входить в Божий храм! В противном случае Бог лишит нас нашей власти, низвергнет в адскую бездну, где мы будем обречены испытывать вечные муки и гореть в адском пламени.

Он на минуту умолк и впервые взглянул на королеву. Не могу утверждать с уверенностью, но мне показалось, что выражение ее лица вывело его из себя.

– Ты пренебрежительно относишься к такого рода вещам, – обратился он к ней. – Магнус тоже презирал эти законы. – Он начал дрожать. – Такова была природа его безумия, такова же природа и твоего. Но вы просто не способны понять наши таинства! Вы разрушаете их с такой же легкостью, как разбиваете стеклянный сосуд, но не потому, что обладаете особой властью, а только лишь по собственному невежеству. Вы только и можете разрушать, но ни на что другое не способны!

Он отвернулся, словно раздумывая, стоит ли продолжать, и окинул взглядом огромный склеп.

До меня донеслось тихое пение королевы вампиров.

Едва слышно, почти про себя, бормоча что-то, она принялась раскачиваться взад и вперед. Голова ее склонилась набок, а глаза были мечтательно прикрыты. В эти мгновения она выглядела очень красивой.

– И теперь для моих детей все кончено, – прошептал предводитель. – Все окончательно и безвозвратно разрушено, ибо ныне они знают, что могут перестать следовать нашим Великим Законам. Могут забыть обо всем, что связывало нас и давало нам силы вынести собственное существование, смириться с сознанием того, что наши души навсегда прокляты. Они забудут о тех секретах и таинствах, которые защищали нас и обеспечивали безопасность.

Он опять взглянул на меня.

– А ты просишь меня объяснить то, что и без того ясно! – воскликнул он. – Ты! Для которого наши таинственные обряды не более чем способ удовлетворения собственной бесстыдной алчности! Ты наделил Темным Даром чрево, давшее тебе жизнь! А почему тогда не его, этого чертова фигляра, на которого ты издали едва ли не молился каждую ночь?

– Ну разве я не говорила тебе? – почти пропела королева. – Разве мы сами не знали об этом всегда? Нам не следовало бояться ни распятия, ни святой воды, ни даже Святого причастия!.. – Она несколько раз повторила эти слова на разные мотивы, а потом добавила: – А старинные обряды, курение фимиама, обеты и клятвы, даваемые шепотом, когда нам казалось, что мы видим во тьме самого Властителя Зла…

– Замолчи! – прервал ее предводитель.

Похоже, он готов был совсем по-человечески зажать руками уши. В этот момент он казался маленьким растерянным мальчиком. Господи! Какими же разными могут быть бессмертные тела – тюрьмы наших душ! И какими же разными масками могут быть бессмертные лица, совершенно не отражающие нашего истинного существа!

Он снова пристально смотрел на меня. Я даже подумал, что сейчас увижу еще одно ужасное перевоплощение и на меня обрушится поток вышедшей из-под контроля злобы, а потому весь напрягся в ожидании.

Но он лишь обратил ко мне безмолвные мольбы.

Почему все это произошло? Он попытался повторить вопрос вслух, но усилия, прилагаемые им в попытках подавить бушующую внутри ярость, почти лишили его способности говорить, как будто у него вдруг пересохло в горле.

– Ты должен мне объяснить! Почему именно ты? Ты, обладающий могуществом десяти вампиров и отвагой целого полчища дьяволов, ты, носящийся по миру в богато украшенной одежде и кожаных башмаках! Ты, Лелио, актер бульварного театра, вовлекший нас в величайшую драму! Скажи мне! Скажи мне – почему?!

– Это все Магнус… Это его сила и ум… – с печальной улыбкой произнесла нараспев старая королева.

– Нет! – покачал он головой. – Говорю же, он вообще ни с чем не считается! Он не признает никаких ограничений, не знает никаких рамок! Но почему?

Он придвинулся еще ближе, причем не подошел, а просто стал отчетливее виден, словно призрак, который приобрел вдруг более резкие очертания.

– Почему ты? – вновь обратился он ко мне. – Ты, который свободно разгуливает по улицам, с легкостью входит в дома, обращается к людям по именам! Они причесывают тебя, шьют для тебя одежду! Ты сидишь вместе с ними за столом! И в то же время ты обманываешь, предаешь их, пьешь кровь всего лишь в нескольких шагах от того места, где они веселятся и танцуют! Ты избегаешь бывать на кладбищах и выскакиваешь из склепов прямо возле церковного алтаря! Почему именно ты? Ты, беспечный и нахальный, невежественный и высокомерный! Это ты мне должен давать объяснения! Отвечай!

Сердце мое бешено колотилось. Мне вдруг стало жарко, и кровь бросилась мне в лицо. Нет, я его ни капельки не боялся. Напротив, я был невероятно зол, хотя сам не мог объяснить причину своего поистине нечеловеческого гнева.

Его разум… а я-то хотел проникнуть в его разум! И вот, пожалуйста, мне пришлось выслушать полный предрассудков абсурд! Арман отнюдь не обладал, как я прежде думал, возвышенной душой и разбирался во всем ничуть не лучше своих подданных. Он не верил этому бреду – он в него уверовал! А это в тысячу раз хуже!

Наконец-то я ясно понял, что он собой представляет. Он не был ни демоном, ни ангелом. Он просто был достаточно чувствительной натурой, навсегда оставшейся в тех далеких временах, когда считалось, что солнце движется по огромному небесному куполу, а звезды есть не что иное, как воплощение богов и богинь на ночном небе. Это было время, когда человек воспринимался как центр вселенной, когда существовали ответы на все вопросы. Именно таким он и был: дитя старины, эпохи пляшущих под луной ведьм и сражающихся с драконами рыцарей.

Бедное потерянное дитя, вынужденное скитаться во тьме катакомб огромного города в век, понять который было выше его сил. Возможно, внешний облик гораздо больше соответствовал его внутреннему миру, чем я полагал прежде.

Однако у меня не было возможности скорбеть об участи этого прелестного юноши. Те, кто рыдал сейчас за стенами склепа, были обречены на страдания по его приказу. А тех, кого выгнал отсюда, он может с таким же успехом призвать обратно.

Я должен был придумать такой ответ на его вопрос, чтобы он меня понял и принял. И одной правды здесь недостаточно. Ее следует облечь в поэтическую оболочку, высказать в той манере, которая была свойственна мыслителям древности, жившим в эпоху, предшествующую веку разума.

– Ты хочешь услышать мой ответ? – как можно мягче обратился я к нему, пытаясь собраться с мыслями и чувствуя безмолвное предостережение Габриэль и страх Ники. – Я не занимаюсь мистификациями и не любитель философствовать. Но то, что произошло здесь, и без того достаточно ясно.

Он со странно серьезным выражением пристально смотрел на меня.

– Если ты так боишься Бога, – продолжал я, – значит, тебе известно учение Церкви. Ты знаешь, что добродетель в разные времена могла принимать самые различные формы и для каждого времени были свои святые.

От использованных мною слов у него явно потеплело на душе, и он слушал меня очень внимательно.

– В древние времена, – говорил я, – были мученики, способные охладить или потушить пламя, которое должно было сжечь их, и таинственным образом возносившиеся по зову Господа на Небеса. Но мир изменился, а потому другими стали и святые. Кто они в наше время, как не благочестивые монахини и монахи? Они строят приюты и больницы, но уже не призывают на землю ангелов, дабы те указали путь войску или укротили дикого зверя.

Выражение его лица не изменилось, однако я упорно продолжал:

– Совершенно очевидно, что то же самое происходит и со злом. Оно тоже меняет свои формы. Многие ли сейчас верят в сверхъестественную силу распятия, так испугавшего твоих подданных? Неужели ты думаешь, что живущие там, наверху, смертные по-прежнему только и говорят между собой о рае и аде? Нет, они обсуждают проблемы философии и науки. Их совершенно не беспокоит, что какое-то там белолицее существо бродит в темноте ночи по кладбищу. Убийств происходит так много, что это их уже не волнует, – одним меньше или одним больше. Какой же в таком случае интерес вы можете представлять для Бога или дьявола, даже для человека?

До меня донесся смех королевы вампиров.

Однако Арман хранил молчание и не двигался.

– Они собираются забрать у вас ваши исконные земли, – промолвил я. – Кладбище, на котором вы сейчас обитаете, скоро перенесут за пределы Парижа. В сей безбожный век даже останки предков не значат для них ровным счетом ничего.

Этого он уже не в силах был вынести, и лицо его исказилось.

– Уничтожат кладбище Невинных мучеников?! – прошептал он. – Ты лжешь!..

– Я никогда не лгу, – ничуть не смущаясь, ответил я. – Во всяком случае тем, кого не люблю. Парижане не хотят больше терпеть у себя под боком отвратительный запах и дышать гнилым воздухом. Символы мертвых не имеют для людей такого значения, какое придаете им вы. Пройдет несколько лет – и на этом месте появятся новые дома, улицы и рыночные площади. Рационализм и практичность – вот символы восемнадцатого века.

– Замолчи!.. – прошептал он. – Кладбище Невинных мучеников существует столько же, сколько существую я сам!

Его юное личико напряглось.

И только королева оставалась невозмутимой.

– Неужели ты не понимаешь? – спокойно продолжал я. – Сейчас совсем другое время. Новый век требует новой разновидности зла. И это новое зло – я! – Я на секунду остановился, пристально глядя на него. – Я вампир нового века!

Он не мог предвидеть такого поворота событий. И впервые за все это время я заметил в его глазах проблеск мучительного понимания, проблеск настоящего страха.

Я сделал успокаивающий жест.

– Что же касается сегодняшнего происшествия в церкви, – осторожно начал я, – согласен, оно было глупым. А мое выступление на сцене театра и того хуже. Признаю, это были грубейшие ошибки. Но ты знаешь, что не они стали причиной твоего враждебного отношения ко мне. Забудь о них на минуту и постарайся увидеть мою красоту и власть. Постарайся понять, какое зло я собой представляю. Я странствую по миру в облике обыкновенного смертного – самый худший из демонов, чудовище, ничем не отличающееся от любого другого обитателя этого мира.

Королева вампиров хрипло засмеялась. Я отчетливо ощущал исходящую от нее симпатию, в то время как он источал лишь боль.

– Подумай об этом, Арман! – мягко, но настойчиво продолжал я. – Почему смерть должна прятаться в тени? Почему должна ждать у ворот? Нет такой спальни и такого бального зала, куда я не мог бы войти. Смерть на фоне теплого сияния пламени камина! Смерть, крадущаяся на цыпочках по коридору! И все это – я! Ты говоришь о Темном Даре? Но ведь его-то я и использую!

Я – Господин Смерть, одетый в кружева и шелк! И прихожу затем, чтобы погасить свечу жизни! Я – червоточина в самой сердцевине розового цветка!

Никола слабо застонал.

Мне показалось, что я услышал также и вздох Армана.

– Нет такого места, где они могут от меня спрятаться, – говорил я, – утратившие веру в Бога, слабые существа, намеревающиеся уничтожить кладбище Невинных мучеников. И нет таких запоров, которые могли бы меня удержать!

Он по-прежнему молча смотрел на меня и казался очень печальным и спокойным. В его слегка потемневших глазах не было и следа злобы или ярости.

– Это, конечно, великолепная миссия, – после долгого молчания наконец заговорил он, – жить среди людей и безжалостно их уничтожать. Но ты так ничего и не понял.

– О чем ты? – спросил я.

– Ты не сможешь вынести это. Ты не выживешь среди людей!

– Но я же жив. Старинные таинства уступили место новым. И кто знает, что случится потом? В тебе не осталось поэзии. Поэзия в том, что представляю собой я!

– У тебя не хватит сил. Ты даже не понимаешь, о чем сейчас говоришь. Ведь ты появился совсем недавно и еще слишком молод.

– И все-таки он достаточно силен, этот почти ребенок, – задумчиво произнесла королева. – И его прекрасная спутница тоже. Эти двое способны мыслить очень здраво.

– Вы не можете жить среди людей! – настаивал на своем Арман.

Его лицо на мгновение вспыхнуло, но я знал, что он мне больше не враг. Скорее, он походил на старшего по возрасту, проявляющего ко мне интерес и стремящегося высказать нелицеприятную правду. И в то же время он напоминал ребенка, с мольбой обращавшегося ко мне за разъяснениями. В этом соединении взрослого и ребенка, умоляющего меня выслушать все, что он хочет сказать, и состояла его главная сущность.

– Но почему? Говорю тебе, я принадлежу к обществу людей. Именно их кровь делает меня бессмертным!

– О да, бессмертным! Но ты не имеешь даже слабого представления о том, что это такое! Для тебя это пока всего лишь слово. Вспомни и попытайся вдуматься в судьбу своего создателя. Почему Магнус шагнул в пламя? Для нас это как прописная истина, а ты не догадываешься о ней. Если ты станешь жить среди людей, то со временем просто сойдешь с ума. Невероятно тяжело видеть, как стареют и умирают люди, как возникают и рушатся целые королевства, страшно терять все, что ты понимал и любил! Кто, скажи, способен такое вынести? Со временем ты неизбежно превратишься в беснующегося от отчаяния безумца. Твое бессмертие служит тебе защитой и спасением! Как ты не понимаешь, что это вечный порядок вещей, изменить который никто не в силах?!

Осознав, какое слово только что произнес – «спасение», он вдруг замолк, а слово эхом отозвалось в пустом помещении и заставило Армана произнести его еще раз, теперь уже едва слышно.

– Арман, – мягко обратилась к нему королева, – всем нам хорошо известно, что безумие может поразить даже самого старшего из нас, независимо от того, следует он древним законам или пренебрегает ими. – Она взмахнула белоснежными руками с длинными ногтями, словно собираясь напасть на него, и расхохоталась, встретив в ответ его холодный взгляд. – Ведь я в не меньшей степени, чем ты, почитала старинные законы и следовала им и тем не менее все равно потеряла разум. Разве я не права? Может быть, именно поэтому я и соблюдала правила так строго?!

Не желая соглашаться с ней, он сердито покачал головой. Разве сам он не служит вечным доказательством того, что все должно быть именно так, как говорит он?

Королева приблизилась вплотную ко мне и, взяв за руку, развернула к себе лицом.

– Неужели Магнус ничего не сказал тебе, сынок? – спросила она.

Я ощущал исходящую от нее невероятную силу и властность.

– Пока все остальные оставались в этом священном месте, я одна отправилась через заснеженные поля, чтобы отыскать Магнуса, – продолжала королева. – Моя сила теперь так велика, что кажется, будто у меня могут вырастать крылья. Я добралась до окна его комнаты, и потом мы долго гуляли под прикрытием зубчатой стены, где нас не мог видеть никто, кроме сиявших высоко в небе звезд.

Она придвинулась ко мне еще ближе и сильно сжала мою руку.

– Магнусу было известно очень и очень многое, – снова заговорила она. – И если ты действительно силен, вовсе не безумие становится твоим главным врагом. Вампир, покинувший общество себе подобных ради того, чтобы жить среди людей, заглядывает в лицо аду задолго до того, когда он может потерять разум. Он неизбежно начинает испытывать любовь к смертным! Приходит к пониманию самой сути любви.

– Отпусти меня, позволь уйти, – тихо попросил я ее. Не знаю, что удерживало меня больше – ее рука или пристальный взгляд.

– С течением времени он познает людей в такой степени, в какой они сами себя не знают, – бесстрашно и неумолимо продолжала королева. – И наконец наступает момент, когда вампир больше не в силах отнимать у них жизнь и причинять страдания, и тогда только безумие или собственная смерть способны избавить его от боли и мучений. Вот что рассказал мне Магнус о судьбе старых вампиров, и именно это в полной мере пришлось испытать ему в конце жизни.

Она наконец выпустила мою руку и мгновенно оказалась очень далеко от меня.

– Я не верю ни одному твоему слову, – свистящим шепотом произнес я. – Магнус? Любил людей?

– Конечно не веришь, – с улыбкой печального клоуна ответила она.

Арман тоже смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Сейчас мои слова ничего для тебя не значат, – вновь обратилась ко мне королева, – но у тебя впереди вечность, чтобы постичь их смысл.

Она в который уже раз расхохоталась, и ее воющий смех эхом отразился от потолка и стен, за которыми ему вторили вопли пленников. Запрокинув голову, она все смеялась и смеялась…

Арман в ужасе не сводил с нее глаз: создавалось впечатление, что этот смех он воспринимал как струящийся изнутри нее свет.

– Нет, все это ложь, ужасная ложь! – воскликнул я, трепеща всем сердцем. – Все эти выдумки о любви, сама концепция любви не более чем плод воображения и проявление глупости смертных!

Прижав пальцы к вискам, я пытался унять пульсирующую в голове страшную боль, от которой мутилось в глазах. Перед моим мысленным взором отчетливо возникла темница Магнуса, где приняли смерть многие люди, обреченные умирать в сыром вонючем склепе среди разлагающихся трупов тех, кто был приговорен к казни до них.

Арман смотрел на меня так, будто я причинял ему муки точно так же, как мучил его не стихающий, звучащий то громче, то тише смех старой королевы. Словно собираясь коснуться меня, Арман протянул руку, но не осмелился до меня дотронуться.

Я вновь вспомнил восторг и боль, которые мне пришлось пережить за последние месяцы, и неожиданно почувствовал, что вот-вот закричу, как уже кричал когда-то на сцене театра Рено. Сила моих ощущений вызывала ужас, и я мог лишь бормотать что-то нечленораздельное, издавать какие-то бессмысленные звуки.

– Лестат! – услышал я шепот Габриэль.

– Любовь к смертным? – бормотал я, глядя на старую королеву и неожиданно для себя испытывая ужас при виде ее торчащих, точно пики, вокруг сверкающих глаз ресниц и кожи, напоминающей оживший мрамор. – Любовь к смертным? И на это вам понадобилось триста лет? – Я бросил взгляд на Габриэль. – С самой первой ночи, прижимая их к себе, я любил их! Любил, когда пил их кровь и отнимал у них жизнь! Боже мой! Да разве не в этом состоит сама сущность Темного Дара?

Так же как и в тот вечер в театре, голос мой становился громоподобным:

– Кто же вы такие, если вы их не любите? Что вы за подлые существа, если обыкновенная способность чувствовать является для вас пределом мудрости?

Я попятился и оглядел огромную могилу и свод сырой земли над нашими головами. Мне вдруг показалось, что я вижу все не наяву, что это лишь галлюцинация.

– Господи! Да неужели Обряды Тьмы лишили вас разума? – обратился я к ним. – Все эти ваши ритуалы и то, как вы заключаете в могилы новообращенных? Или вы были чудовищами еще при жизни? Как можем мы, все мы, не любить смертных?

Никакого ответа… Только бессмысленные вопли голодных за стенами… Никакого ответа… Лишь доносящееся до меня слабое биение сердца Никола.

– Что ж, как бы то ни было, послушайте, что я вам скажу, – снова заговорил я, указывая пальцем на Армана и старую королеву. – В обмен на Дар я не обещал продать свою душу дьяволу. А когда я создал эту женщину, мною двигало лишь желание спасти ее от могильных червей, которые пожирают лежащие вокруг вас трупы. Если любовь к смертным и есть тот ад, о котором вы говорили, то я уже давно нахожусь в преисподней. Я встретился со своей судьбой! Позвольте мне остаться с ней наедине, и покончим на этом!

Голос мой вдруг прервался, во рту пересохло. Я нервно провел руками по волосам. Арман приближался ко мне, и мне казалось, что от него исходит какое-то сияние. На его прекрасном и невинном лице застыло выражение благоговейного страха.

– Мертвецы… мертвецы… – повторил я. – Не приближайтесь ко мне! Вы рассуждаете о безумии и любви в этом отвратительном месте! А старое чудовище Магнус запирал людей в своей темнице! О какой любви здесь можно говорить? О той, которую испытывают мальчишки к бабочкам, когда отрывают у них крылья?

– Нет, мой мальчик, – ничуть не смущенная моими словами, возразила королева вампиров, – тебе только кажется, что ты все понял, а на самом деле это не так. – Она тихонько рассмеялась. – Ты только жалеешь их, не более. И себя тоже, потому что не можешь быть одновременно человеком и не человеком.

– Сплошная ложь, – ответил я, подходя к Габриэль и обнимая ее за талию.

– Ты непременно придешь к пониманию сущности любви, – продолжала старая королева, – когда действительно станешь порочным и злобным существом. Все дело в твоем бессмертии, дитя мое. В способности глубоко и полно осознать, что это такое.

Она воздела руки к потолку и завыла.

– Ну и черт с вами! – крикнул я, хватая Габриэль и Ники и таща их к выходу из склепа. – Вы уже давно находитесь в аду, и я собираюсь вас в нем и оставить!

За моей спиной издевательски звучал безумный смех старой королевы.

Подобно Орфею, я остановился и посмотрел назад.

– Скорее, Лестат, – услышал я шепот Никола.

Габриэль отчаянно подавала мне знаки, что пора бежать.

Арман не сдвинулся с места, рядом с ним хохотала безумная королева…

– Прощай, храбрый мальчик! – крикнула она мне вслед. – Смело лети вперед по Пути Дьявола! Следуй Путем Дьявола как можно дольше!

Выскочив из склепа, мы увидели столпившееся под проливным холодным дождем общество. Совершенно сбитые с толку, они завороженно смотрели, как мы промчались по кладбищу Невинных мучеников и выбежали на заполненные людьми парижские улицы.

Через несколько минут мы уже бешено неслись в краденом экипаже прочь из Парижа.

Я безжалостно гнал лошадей вперед, чувствуя себя при этом настолько по-человечески усталым, что сама мысль о моих сверхъестественных возможностях казалась не более чем фантазией. Буквально за каждым поворотом дороги я ожидал снова увидеть окружающих нас грязных, одетых в лохмотья демонов.

И все же в одном из придорожных кабачков я успел раздобыть еду и питье для Никола и одеяла, чтобы укрыть его от холода.

Он потерял сознание задолго до того, как мы добрались до башни. Я на руках отнес его вверх по лестнице и оставил в комнате, где сначала держал меня Магнус.

Горло его было по-прежнему исцарапано и распухло от укусов. Он спал очень крепко, и тем не менее, укладывая его на постель из соломы, я отчетливо ощущал его страстную жажду, такую же, какую испытывал сам, когда Магнус впервые напился моей крови.

Ну что ж, когда он проснется, его ждет достаточное количество вина и еды. Я был уверен, хотя не знал, на чем моя уверенность основана, что он не умрет.

Я не представлял себе, что будет происходить с ним при дневном свете. Однако, оставаясь взаперти, он, по крайней мере, будет в безопасности. К тому же независимо от того, кем он был для меня и кем станет в будущем, я не мог позволить, чтобы кто-либо из смертных бродил по моему убежищу, пока я сплю.

Я не в силах был размышлять и едва не засыпал на ходу– точь-в-точь простой смертный.

Глядя на Ники, я слышал отголоски его снов – ему снился кошмар, пережитый им на кладбище Невинных мучеников. В комнату вошла Габриэль. Она только что похоронила беднягу конюшего и сейчас была похожа на запыленного ангела, но волосы ее, прямые и забрызганные грязью, по-прежнему мягко светились.

Она тоже долго смотрела на Ники, потом потащила меня за руку из комнаты, а после того как я запер дверь, увлекла вниз по лестнице в подземный склеп. Едва мы туда вошли, она обняла меня и прильнула ко мне всем телом, будто сама в изнеможении готова была вот-вот упасть в обморок.

– Послушай, – наконец заговорила она, отодвигаясь и беря в руки мое лицо, – как только проснемся, мы увезем его из Франции. Никто и никогда не поверит его безумным рассказам.

Я ничего не ответил. Я не понимал ее истинных намерений, не улавливал ход ее мыслей. В голове у меня все плыло и кружилось.

– Ты можешь обмануть его, так же как обманул актеров театра Рено, – продолжала она. – Можешь отправить его в Новый Свет.

– Спи, – прошептал я, с закрытыми глазами целуя ее в полуоткрытые губы и крепко прижимая к себе.

Перед моим мысленным взором вновь возник склеп, и я снова услышал их голоса. Нет, это никогда не кончится!

– После его отъезда, – спокойно промолвила она, – мы поговорим об остальных. Быть может, нам стоит на время уехать из Парижа вдвоем…

Выпустив ее из рук, я отвернулся и отошел к саркофагу, прислонился к холодной каменной крышке и замер. Впервые за всю бессмертную жизнь мне захотелось оказаться в тишине могилы и осознать, что я не всесилен.

Мне показалось, что она сказала еще что-то…

«Не делай этого…»

Глава 4

Я проснулся от громких криков. Он колотил руками в дубовую дверь и проклинал меня на чем свет стоит за то, что я его запер. От стука и воплей сотрясались стены башни, и даже сквозь каменные стены я чувствовал его запах. О, этот сочный запах живой человеческой плоти и крови! Его плоти и крови!

Она спокойно спала.

«Не делай этого!»

Симфония зла и безумия, проникающая сквозь стены, голос разума, силящийся обуздать ужасные видения и муку, облечь их в слова…

Едва ступив на лестницу, я оказался в водовороте криков и человеческого запаха…

На меня потоком хлынули и другие связанные с ним запахи: ароматы деревянных досок стола, красного вина и дыма от очага.

– Лестат! Ты слышишь меня, Лестат?! – И снова громоподобный стук в дверь.

Мне вдруг вспомнилась старая, слышанная мною в детстве сказка: великан почувствовал запах человека в своем жилище. Я вновь ощутил детский ужас при мысли о том, что великан вот-вот обнаружит человека. Я слышал, как он крадется следом за жертвой. И эта жертва – я!

Только теперь я уже больше не человек.

Едкий запах дыма и пульсирующей человеческой крови…

– Это проклятое место, Лестат! Ты слышишь меня? Это такое же проклятое место, как поляна ведьм!

Смутные воспоминания о наших тайнах, нашей любви, обо всем, что происходило с нами и о чем знали только мы двое… разве можно забыть о наших танцах на поляне ведьм? Разве можно отречься от всего, что было между нами?

Увезти его из Франции? Отправить в Новый Свет? А что потом? Всю жизнь он обречен быть одним из надоедливых и мало кому интересных людей, которые утверждают, что видели привидения, без конца о них говорят и которым никто не верит! Безумие будет усиливаться, пока наконец он не превратится в полоумного шута, одного из тех, кого не трогают даже воры и разбойники. Он будет играть на своей скрипке на потеху толпы где-нибудь на грязных улочках Порт-о-Пренс.

«Обмани его, – сказала она. – Никто и никогда не поверит его безумным рассказам!»

Но ведь ему известно, где находится наше убежище, матушка. Ему известны наши имена и имена наших близких. Он знает о нас слишком много. И он ни за что не согласится спокойно, без шума отправиться в другую страну. А они могут последовать за ним. Они никогда не оставят его в покое и не позволят ему жить.

Кто они?

В ураганном потоке криков Никола я поднялся по лестнице и выглянул в небольшое зарешеченное окошко на простирающееся передо мной поле. Они будут возвращаться снова и снова. Они должны прийти. Поначалу я был совершенно один, потом рядом появилась она, а теперь у меня есть еще и они!

Но в чем же все-таки дело? В том, что он сам этого хочет? В том, что кричит и ругается только потому, что я отказываюсь дать ему силу и могущество?

Или в том, что я просто ищу удобный для себя выход из положения? Пытаюсь найти оправдание тому, что собираюсь взять его с собой, превратить в себе подобного, тому, что я хотел этого с самого начала? Никола, мой любимый Ники! Тебя ждет вечность! И огромное количество удовольствий и преимуществ, которые подарит тебе привилегия быть мертвым!

Я продолжал подниматься по лестнице. Я жаждал его! Пусть кричит себе сколько угодно! В душе у меня все ликовало и пело, и причиной тому была моя беспредельная жажда!

Крики его превратились в нечленораздельные проклятия, глухие отголоски его страданий, которые я мог ощущать и без слов. В срывающихся с губ звуках было столько же восхитительной чувственности, сколько и в медленном потоке пульсирующей в его сердце крови.

Как только я вставил в замок ключ, он замолчал и словно втянул в себя мысли, как будто маленькая раковина способна всосать и спрятать в своих извилинах целый океан.

Я жаждал увидеть в комнате человека, а не существо, человека, которого я болезненно любил, которого ждал все эти месяцы, к которому испытывал беспредельную страсть. Я жаждал увидеть смертного, который сам не знал, о чем говорил, не сводя с меня горящего взгляда.

– Все эти твои разговоры о добродетели, – тихим и каким-то булькающим голосом заговорил он, – твои разговоры о добре и зле, о том, что хорошо и что плохо, о смерти… да-да, о смерти… об ужасной трагедии…

Слова, порожденные бушующим потоком ненависти, похожие на распускающиеся цветы, один за другим раскрывающие свои лепестки.

– …И ты поделился им с ней… сын милорда дарит свой Темный Дар жене милорда… Те, кто живет в замке, могут безнаказанно владеть Темным Даром! Их не потащат на поляну ведьм, где у основания обуглившегося шеста собирается в лужицы человеческий жир… Зато можно убить старуху, которая не в силах больше шить, или деревенского дурачка, не способного пахать в поле! А что же он дарит нам, этот господский сынок, убийца волков, рыдавший на поляне ведьм? Несколько королевских монет! Нам и этого более чем достаточно!

Он буквально содрогался от гнева. Рубашка намокла от пота, сквозь разорванные кружева просвечивало загорелое тело. Вид прекрасного, мускулистого, достойного рук ваятеля тела со светлыми розоватыми сосками на смуглой коже заворожил меня.

– Эта власть… – почти бессвязно выкрикивал он слова, словно не замечая моего присутствия и не интересуясь, есть я вообще или нет, – эта власть, делающая бессмысленной всякую ложь… темная власть абсолютно над всем… правда, уничтожающая…

Нет, это слишком сильно сказано. Правды не существует.

Все вино было выпито, пища съедена. Его тонкие и длинные руки напряглись, мускулы затвердели. Он готов был драться… но с кем и ради чего? Темные волосы его выбились из-под ленты, а огромные глаза сверкали.

Внезапно он отпрянул и вжался в стену, будто надеясь проникнуть сквозь нее и таким образом убежать от меня. Видимо, ему вспомнился парализующий ужас и одновременно восторг, испытанные им в те минуты, когда вампиры пили его кровь. Однако он тут же снова бросился вперед, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, и хватаясь ими за воздух.

Он вдруг замолчал, и в лице его что-то дрогнуло.

– Как мог ты скрыть это от меня?!

Я поймал его мысли о древних магических обрядах, о таинственных легендах, о каком-то неизведанном мире, где обитают призрачные существа. Он, как и я, был отравлен запретным знанием, которое лишает смысла все естественное и обыденное. И уже нет никакого чуда, никакой загадки в падающих с деревьев листьях, в солнечном свете, позолотившем сад.

Нет!

Исходящий от него запах походил на фимиам, на теплое и дымное сияние церковных свечей. Под кожей его обнаженной груди билось сердце. Гладкий плоский живот блестел от пота, оставившего пятна на широком кожаном ремне. Его кровь была такой насыщенной! Мне вдруг стало тяжело дышать.

А ведь и мы должны дышать. Мы дышим, способны ощущать вкус и запах, испытывать жажду.

– Ты ничего не понял.

Боже, неужели это говорю я, Лестат? Казалось, что вместо меня говорит какой-то другой демон, чей голос не более чем имитация человеческого голоса.

– Ты неправильно оценил все, что тебе пришлось увидеть и услышать.

– Я поделился бы с тобой абсолютно всем, что имею! – с вновь возрастающим гневом воскликнул он, подаваясь вперед. – Это ты так ничего и не смог понять, – уже шепотом добавил он.

– Беги! Спасай свою жизнь! Живи так, как тебе хочется!

– Ну разве это не подтверждение всего? Доказательство существования чистого и возвышенного зла!

В глазах его зажегся огонь торжества. Он неожиданно протянул руку и дотронулся до моего лица.

– Прекрати насмехаться надо мной! – вскричал я и ударил его так сильно, что он упал навзничь и удивленно замолк. – Когда это было предложено мне, я сказал: «Нет!» Клянусь тебе, я сказал: «Нет!» До самого последнего вздоха я продолжал твердить: «Нет!»

– Ты всегда был глупцом, – ответил он, несколько успокаиваясь. – Я всегда говорил тебе это. – Его трясло, и ярость постепенно уступала место отчаянию. Он поднял было руки, но тут же опустил. – Ты верил в то, что не имело никакого значения, – продолжал он уже совсем мягко. – Но было нечто такое, чего ты не сумел увидеть. Я не верю, что ты не знаешь, чем именно обладаешь сейчас.

И он залился слезами.

Лицо его сморщилось, и я услышал не высказанные им вслух слова любви.

На меня вдруг нашло удивительное спокойствие. Я ощутил безграничную власть над ним и понял, что он тоже сознает это. Однако ощущение власти было согрето безмерной любовью к нему и в конце концов привело к тому, что мы крепко сжали друг друга в объятиях, которые вскоре превратились в нечто совсем иное.

Мы снова очутились за кулисами театра, потом в нашей деревне в Оверни. Неожиданно я ощутил не только пульсацию его крови, но и охвативший его ужас. Он отступил на шаг, и этого хватило, чтобы при виде растерянного выражения его лица в груди у меня вспыхнуло пламя.

Он показался мне в тот момент маленьким и хрупким. И в то же время он никогда не был столь сильным и соблазнительным для меня.

Пока я приближался к нему, лицо его утратило всякое выражение, а глаза стали на удивление прозрачными. Разум его открывался мне навстречу, как совсем недавно открывался разум Габриэль, и передо мной промелькнули картины нашей с ним совместной жизни. Вот мы сидим в маленькой комнатке в мансарде и, глядя на заснеженные крыши, разговариваем, разговариваем… Вот бродим по улочкам Парижа, заглядывая в каждый попадающийся на пути кабачок, идем, опустив головы и сопротивляясь дождю и ветру, а перед нами простирается целая вечность, отпущенная нам, чтобы повзрослеть и состариться, но, несмотря на нищету, нас переполняет радость от сознания того, что мы вечны, что будем жить всегда, – удивительная иллюзия, свойственная только смертным… Однако видения быстро исчезли, и я увидел странно мерцающее лицо Ники.

– Иди ко мне, Ники, – прошептал я, призывно протягивая к нему руки. – Если ты хочешь получить это, ты должен подойти…

Я видел птицу, выпорхнувшую из клетки и летящую над открытым морем. Но что-то ужасное было в этой птице и в бескрайних волнах, над которыми она парила. Она поднималась все выше и выше в небо, и небо сначала стало серебристым, а потом померкло и потемнело. Это всего лишь темнота ночи, и бояться нечего, абсолютно нечего. Благословенная тьма. Но темнота постепенно и неумолимо окутывала мир, в котором не было ничего и никого, кроме крошечной птички, крики которой уносил ветер. Она летела над огромной пустыней, называемой миром… пустые клетки, пустое море, голый песок…

Все, чем я любовался, что любил слушать, к чему с волнением прикасался руками, исчезло, а быть может, не существовало вовсе. А птичка кругами скользила все выше и выше мимо меня, точнее, мимо абсолютной пустоты, и ее крошечный темный глаз охватывал взглядом весь пейзаж, мир, у которого не было ни прошлого, ни будущего.

Я кричал, но изо рта не вырывалось ни звука. Мой рот был полон крови, и каждый глоток проходил через горло и падал в бездну неутолимой жажды. Да, теперь я понимаю, понимаю, как ужасна, невыносима тьма. Я не знал! Не мог этого знать! А птица все летела над пустынным берегом и беспредельным, совершенно гладким морем. Господи! Пусть кошмар наконец закончится! Это было страшнее, чем мои видения в кабачке, ужаснее, чем беспомощно бьющаяся на снегу лошадь! Но кровь есть кровь, и на самом кончике моего языка билось самое сладкое из всех сердце.

Ну вот, любовь моя, вот и настал этот момент. Я могу сейчас проглотить последний миг твоей жизни, последнее биение сердца и ввергнуть тебя в бездну забвения, где уже ничего нельзя ни понять, ни простить. Но могу и вернуть обратно, сделать себе подобным.

Я оттолкнул его. Потом прижал к себе, как разбитую куклу. Однако видение не исчезало.

Руки его соскользнули с моей шеи, глаза закатились, а лицо покрылось холодным потом. Потом язык его высунулся изо рта и стал лихорадочно лизать рану, которую я сделал для него на своем горле. Да, он был совершенно готов.

Пожалуйста, пусть прекратится это видение! Пусть прекратится полет птицы, поднимающейся все выше и выше над лишенным красок пейзажем, пусть смолкнут ее крики, слишком слабые на фоне воющего ветра! Любая боль – ничто в сравнении с этой тьмой! Я не хочу… не хочу…

Видение рассеивалось. Постепенно, очень медленно, но все же исчезало…

Наконец все закончилось. Так же как и в прошлый раз, меня окутала тишина. Полная тишина. Он уже существовал отдельно от меня. Я держал его слегка на расстоянии, а он едва стоял на ногах и прижимал руки ко рту, из которого струйками стекала по подбородку кровь. Несмотря на наполняющую его алую влагу, в горле у него пересохло и оттуда вырывались лишь хриплые звуки.

И тут позади него сквозь завесу воспоминаний о свинцовом море и летящей над ним одинокой птице я увидел ее. Она стояла в проеме двери, словно Дева Мария, с рассыпавшимися по плечам золотыми волосами и печальным выражением на прекрасном лице.

– Это катастрофа, мой мальчик…

К полуночи стало очевидным, что он не желает говорить, не реагирует на мой голос и по своей воле не сделает ни одного движения. Спокойно и совершенно безучастно он следовал за нами туда, куда мы его вели. Если процесс физической смерти и причинял ему боль, он ничем ее не выдавал. Если обретенная им способность видеть все совершенно по-новому и доставляла ему удовольствие, он никак его не выражал. Даже жажда, казалось, не способна была заставить его действовать.

Габриэль, много часов молча следившая за ним, в конце концов не выдержала и взяла его под свою опеку: вымыла и причесала, надела на него новую одежду. Она выбрала черный сюртук – едва ли не единственную темную вещь в моем гардеробе – и очень скромно отделанную рубашку. В этом наряде Ники выглядел довольно странно и был похож на юного клерка, чересчур серьезного и немного наивного.

Я наблюдал за ними в тишине склепа и убедился, что они прекрасно слышат мысли друг друга. За все это время она не сказала ему ни слова, и тем не менее он шел туда, куда она ему велела, и делал то, что она просила его сделать. Завершив его туалет, она усадила Никола на скамью возле камина.

– А теперь, – обратилась она ко мне, – он должен отправиться на охоту.

Ей достаточно было только взглянуть на него, и он, не поднимая глаз, подскочил как пружина.

Я был настолько поражен этим, что лишился дара речи и мог только молча смотреть им вслед, когда они уходили. Я услышал звук их шагов по каменным ступеням, потом осторожно, чтобы они не заметили, прокрался до самых ворот и, прижавшись лицом к железным прутьям, уставился на двух злобных и коварных призраков, двигающихся через поле.

Пустота ночи окутала меня холодом, и избавить от него не мог даже яркий огонь в камине, к которому я в конце концов вернулся.

Вокруг меня царила пустота. И тишина, та самая тишина, говорил я себе, о которой я совсем недавно мечтал, чтобы отдохнуть и побыть наедине со своими мыслями после тяжелейшей и отвратительной схватки в Париже. Но в этой тишине, словно голодный зверь, терзало душу и грызло мои внутренности сознание того, что отныне я не в силах буду выносить его присутствие рядом.

Глава 5

Проснувшись с наступлением вечера, я уже твердо знал, что должен сделать. Мог я или не мог отныне выносить присутствие Никола, не имело никакого значения. То, что произошло с ним, произошло по моей вине, и я обязан был так или иначе вывести его из состояния ступора.

Охота ничуть его не изменила, хотя, судя по всему, он подстерег не одну жертву и вволю напился крови. Теперь моей задачей было постараться скрыть то отвращение, которое я к нему испытывал, отвезти его в Париж и найти там ту единственную вещь, которая способна была привести его в чувство.

Единственной вещью, которую он любил при жизни, была скрипка. А вдруг она и сейчас заставит его очнуться? Когда я вложу инструмент ему в руки, у Ники, возможно, появится желание вновь сыграть на ней. Но теперь он будет играть совсем по-другому, с новым мастерством, и, быть может, все изменится, холод в моем сердце постепенно растает.

Как только Габриэль проснулась, я рассказал ей, что собираюсь сделать.

– Но как же быть с остальными? – спросила она. – Тебе нельзя ехать в Париж одному.

– Нет, я все-таки поеду, – настаивал я. – Ты должна остаться с ним, потому что нужна ему. Если эти паразиты появятся здесь, они легко выманят его из башни. К тому же я хочу выяснить, что происходит в склепах Невинных мучеников. Необходимо знать, действительно ли мы получили хотя бы временную передышку.

– И все же мне не нравится, что ты едешь один, – покачала она головой. – Знаешь, если бы не моя уверенность в том, что мы должны обязательно еще раз встретиться с их предводителем и о многом расспросить его и старую королеву, я настояла бы на отъезде из Парижа сегодня же вечером.

– Но чему они могут нас научить? – холодно спросил я. – Тому, что Солнце вращается вокруг Земли и что Земля плоская?

Однако я тут же устыдился резкости своих слов.

Одну загадку они, возможно, все-таки смогут мне объяснить: почему созданные мною вампиры способны слышать мысли друг друга, в то время как сам я лишен такой возможности? Хотя в тот момент я был так поглощен чувством отвращения к Ники, что был не в состоянии думать о чем-либо другом.

Я смотрел на нее и думал о чудесном превращении, произошедшем с нею благодаря волшебной силе Обрядов Тьмы. Они возвратили ей былую красоту и вновь сделали ее богиней моего детства. Но перерождение Ники больше походило на смерть.

Даже если она и не могла прочесть мои мысли, сердцем она прекрасно сумела понять мое состояние.

Мы обнялись.

– Будь осторожен, – сказала она на прощание.

Мне обязательно нужно было проникнуть в его квартиру, чтобы отыскать там скрипку. Кроме того, оставался еще бедняга Роже. Я должен был придумать для него какие-то объяснения, наговорить ему кучу небылиц. К тому же идея отъезда из Парижа захватывала меня все больше и больше, а следовательно, необходимо было подготовиться и успеть сделать еще очень многое.

В течение нескольких часов, однако, я делал все, что мне хотелось, притворяясь, что нет ни кладбища Невинных мучеников, ни общества вампиров в его подземных склепах, что Ники все еще жив и находится в безопасности. Я охотился в Тюильри, на бульварах и воображал, что весь Париж принадлежит мне.

Однако я все время прислушивался, нет ли кого поблизости, и не переставал думать о старой королеве. Я обнаружил их присутствие там, где меньше всего этого ожидал, – на бульваре Тамплиеров, возле театра Рено.

Странно, что вампиры осмелились появиться в местах света, как они их называли. Однако я твердо знал, что несколько из них прячутся позади театра. На этот раз от них исходила не злоба, а только отчаянное возбуждение. Почувствовав, что я совсем рядом, они пришли в неописуемое волнение.

Потом я увидел лицо темноглазой женщины-вампира со спутанными, как у ведьмы, волосами. Она выглядывала из аллеи, на которую выходила задняя дверь театра, и манила меня рукой.

Несколько минут я скакал взад и вперед по аллее. На бульваре царила обычная для весеннего вечера суета: один за другим катились экипажи, между которыми сновали толпы пешеходов; двери ярко освещенных театров были распахнуты настежь, приглашая на представления публику, а прямо на тротуарах выступали сотни уличных музыкантов, жонглеров и акробатов. Стоит ли мне покинуть все это ради разговора со столь странными существами? Я прислушался. Их было четверо. Они были в ужасе. И они ждали меня с отчаянной надеждой.

Ладно. Я повернул лошадь и въехал в темную аллею. Они с нетерпением поджидали меня чуть дальше, сбившись в кучку возле каменной стены.

Больше всего меня удивило присутствие среди них сероглазого мальчика. На лице его было написано недоумение. За спиной у него стоял высокий худой мужчина-вампир, к которому прижималась миловидная женщина, – оба были замотаны в лохмотья и походили на прокаженных. Заговорила со мной та самая темноглазая красотка, которая смеялась на ступенях лестницы, ведущей в подземный склеп кладбища Невинных мучеников.

– Ты должен помочь нам! – шепотом воскликнула она.

– Разве? – откликнулся я, пытаясь успокоить кобылу, которой явно было не по душе их общество. – И с какой это стати я должен вам помогать?

– Он уничтожает нашу общину, – ответила она.

– Уничтожает всех нас… – не глядя на меня, произнес мальчик.

Он стоял, упершись взглядом в камни мостовой, и я сумел поймать и увидеть те мысленные картины, которые он мне посылал: горящий посреди склепа погребальный костер и Арман, силой заставляющий своих подданных бросаться в огонь.

Я постарался избавиться от видения, но теперь все они посылали мне страшные образы. Темноглазая женщина пристально смотрела мне прямо в глаза, заставляя меня увидеть все еще яснее: Арман, размахивающий обугленным куском бревна, подталкивающий им в огонь своих вампиров и бьющий тех, кто пытался выскочить обратно.

– Господи! – воскликнул я. – Но ведь вас же было не меньше дюжины! Неужели вы не могли оказать сопротивление?

– Мы вступили в борьбу и потому сейчас находимся здесь, – ответила женщина. – Он сжег сразу шестерых, остальным удалось сбежать. Мы были в ужасе и днем укрывались в самых немыслимых местах. Нам никогда не приходилось делать это раньше. Мы спали только в своих могилах. Не знали, что будет с нами дальше. А когда проснулись, он был уже там. Ему удалось уничтожить еще двоих. Остались только мы. Он вскрыл даже самые глубокие склепы и сжег тех, которые были обречены страдать там от голода. Завалил землей проходы к постоянному месту нашего сбора.

Мальчик медленно поднял голову.

– Это ты во всем виноват, – сказал он. – Это ты привел всех нас к гибели.

Женщина выступила вперед.

– Ты обязан нам помочь, – вновь заговорила она. – Ты должен создать новое общество и научить нас жить так, как живешь ты.

– А что с великой старой королевой? – спросил я.

– С нее все и началось, – сердито буркнул мальчик. – Она сама бросилась в костер. Сказала, что хочет присоединиться к Магнусу и отправляется к нему. Она смеялась. Вот после этого он и загнал остальных в огонь, тогда как мы убежали.

Я опустил голову. Все. Она ушла. Ее больше нет! И с нею ушло все, что она видела и знала. Остался лишь невежественный мальчишка. Озлобленный, жаждущий мести ребенок, безоговорочно верящий в то, что она сама считала неправильным и ошибочным.

– Ты не можешь не помочь нам, – промолвила темноглазая женщина. – Понимаешь, как глава нашего общества он имеет право уничтожать всех, кто слаб и не способен выжить самостоятельно.

– Он не мог допустить, чтобы в обществе воцарился хаос, – вступила в разговор стоящая позади мальчика другая женщина-вампир. – Утратив веру в Путь Тьмы, мы можем совершить множество грубых ошибок и привлечь к себе излишнее внимание смертных. Но если ты поможешь нам создать новое общество и научишь жить по новым законам…

– Мы самые сильные из нашего братства, и если мы сумеем отражать его атаки достаточно долго и докажем, что способны жить без него, то со временем он, возможно, оставит нас в покое, – постарался объяснить мужчина.

– Он уничтожит нас, – бормотал мальчик, – он никогда от нас не отстанет. Дождется того момента, когда мы разделимся…

– Он не настолько всесилен, чтобы его нельзя было победить, – возразил мужчина. – И не забудь: он потерял всякую уверенность в себе.

– А у тебя есть башня, совершенно безопасное место… – с отчаянием в голосе начал мальчик.

– Нет, туда я не могу вас взять, – перебил я его. – Вы должны сами выиграть эту битву.

– Но ведь ты можешь стать нашим вождем и учителем… – сказал мужчина.

– Вы совершенно не нуждаетесь во мне, – возразил ему я. – Чему вы сумели научиться на моем примере? Что вы узнали из моего вчерашнего рассказа?

– Мы гораздо больше узнали из того, что ты рассказал ему потом, – ответила темноглазая женщина. – Мы слышали, как ты говорил ему о новом виде зла, о том зле, которое присуще этому веку и которому суждено присутствовать среди людей в прекрасном человеческом облике.

– Ну так и примите этот облик, – рявкнул я. – Возьмите одежду ваших жертв и деньги, которые лежат в их карманах. И тогда вы, как и я, сможете спокойно существовать в этом мире. Со временем вы достаточно разбогатеете, чтобы приобрести для себя собственную крепость, свое тайное убежище. И перестанете быть нищими попрошайками-призраками.

Они слушали меня очень внимательно, хотя на их лицах было по-прежнему написано отчаяние.

– Но как же быть с нашей кожей, с нашими голосами?.. – спросила темноглазая.

– Вы вполне можете одурачить смертных. Это очень легко. Требуется лишь немного умения и сноровки.

– С чего же нам начать? – вяло и без всякого интереса пробормотал мальчик. Создавалось впечатление, что он пошел на встречу со мной против воли. – Какой облик нам лучше всего принять?

– Выберите сами, – пожал плечами я. – Оглянитесь вокруг. Можете изображать из себя цыган – это проще всего. А еще лучше – притворитесь бродячими комедиантами.

Я оглянулся на ярко освещенный бульвар.

– Да, комедиантами! – восхищенно воскликнула темноглазая красотка.

– Вы можете стать уличными актерами, акробатами. Вы, конечно, уже видели их там, на бульварах. Скройте под гримом свою белую кожу, а ваша экстравагантная внешность, необычные жесты и выражения лиц будут казаться вполне естественными, и никто ничего не заподозрит. Лучшего способа всех обмануть вы не придумаете. Выступая на бульварах, вы получите возможность видеть множество самых разных людей, будете наблюдать за ними и научитесь у них всему необходимому.

Она рассмеялась и обернулась к остальным. Мужчина задумался, женщина тоже размышляла с мечтательным выражением лица, а мальчик явно был в нерешительности.

– С вашими способностями вы легко можете прикинуться фокусниками и акробатами, – сказал я. – Это не составит для вас никакого труда. Ваши представления увидят тысячи людей, но никто не догадается, кто вы такие на самом деле.

– Насколько нам известно, с тобой самим на сцене театра произошло кое-что другое, – ледяным тоном ответил мальчик. – Ты привел всех в неописуемый ужас.

– Потому что я этого хотел, – промолвил я, при одном воспоминании о том вечере чувствуя в душе боль. – В этом и состояла моя проблема. Но если захочу, я могу обмануть кого угодно. И вы тоже.

Я вытащил из кармана полную горсть золотых монет и отдал темноглазой женщине. Осторожно, словно они были раскаленными углями, она взяла монеты обеими руками. Когда же она подняла на меня глаза, я увидел в них отражение того, что произошло на сцене театра Рено, увидел себя, стоящего перед огнями рампы и демонстрирующего свое ужасное искусство, заставившее зрителей в панике бежать из зала.

Но при этом я сумел прочесть в ее мыслях кое-что еще. Она знала, что театр сейчас пуст, что я отправил труппу за пределы Франции.

Чувствуя внутри мучительную боль, я размышлял над этой идеей. Интересно, заметили ли они, как тяжело было в тот момент у меня на душе? Хотя… даже если и заметили…

– Пожалуйста… – умоляюще обратилась ко мне красотка, холодными белыми пальцами дотрагиваясь до моей руки. – Позволь нам укрыться в твоем театре! Пожалуйста!

Она оглянулась на заднюю дверь театра.

Позволить им войти? Позволить плясать на моей могиле?!

В театре наверняка остались старые костюмы, украшения и другие вещи актеров. У них более чем достаточно денег, чтобы купить себе все новое. Но там оставались баночки с красками и еще многое, многое другое, очень ценное, однако брошенное в суете поспешного отъезда.

Я буквально оцепенел, у меня не было сил думать, не было никакого желания заново переживать все, что происходило со мной в этом театре.

– Хорошо, – произнес я наконец, глядя в сторону и делая вид, что какая-то мелочь привлекла мое внимание. – Если хотите, можете пойти в театр. Я предоставляю в ваше распоряжение все, что в нем есть.

Женщина подошла ближе и неожиданно прижалась губами к моей руке.

– Мы никогда этого не забудем, – сказала она. – Меня зовут Элени, мальчика – Лоран, а эти двое – она указала на мужчину и вторую женщину, – Феликс и Эжени. И если Арман попытается причинить тебе зло, мы все встанем на твою сторону.

– Надеюсь, у вас все будет хорошо, – ответил я и неожиданно поймал себя на том, что действительно хочу этого.

Я вдруг подумал, что, несмотря на всю приверженность Пути Тьмы и Законам Тьмы, едва ли кто-либо из них по собственной воле оказался в тех кошмарных обстоятельствах, в которых все мы сейчас пребывали. Как бы то ни было, все мы теперь – Дети Тьмы.

– Будьте, однако, очень осторожны, – вновь обратился я к ним. – Никогда не убивайте свои жертвы рядом с театром. Ведите себя с умом и заботьтесь о полной безопасности своего убежища.

Когда я въехал на мост, который вел на Иль-Сен-Луи, пробило три часа. Я потерял достаточно много времени и теперь должен был найти скрипку.

Однако, подойдя к дому Никола на набережной, я почувствовал смутное беспокойство. Что-то было не так. Шторы со всех окон были сняты, а внутри было совсем светло, словно там горели тысячи свечей. Более чем странно. Роже не мог успеть завладеть квартирой. Прошло слишком мало времени, чтобы утверждать, что с Ники стряслась беда.

Я стремительно поднялся на крышу и спустился с другой стороны дома, чтобы заглянуть в окно, выходящее во двор.

Повсюду горели свечи – в настенных и настольных канделябрах, даже на рояле и бюро, укрепленные растекшимся воском. В комнате царил страшный беспорядок.

Все книги были сброшены с полок, некоторые даже разорваны. Листы с нотами валялись на ковре. Картины и рисунки вместе с монетами, ключами и множеством других мелочей были раскиданы на столах.

Быть может, весь этот беспорядок учинили демоны, когда захватили в плен Ники? Но кто в таком случае зажег свечи? Я ничего не понимал.

Я прислушался. Никого. Или мне только казалось, что в квартире никого нет? И вдруг я услышал… нет, не мысли, а какие-то тихие звуки. Прикрыв глаза и сконцентрировав все свое внимание, я услышал шелест перевертываемых страниц, потом звук падения какого-то предмета. Снова шорох старинного пергамента… и книга снова падает на пол.

Почти бесшумно я поднял оконную раму. Звуки были по-прежнему едва слышны, но я не чувствовал запаха человеческого присутствия и не мог уловить ни одной мысли.

Однако запах все же ощущался, причем гораздо более сильный, чем застарелый запах табака и воска. Это был запах вампиров, принесенный с кладбища.

В прихожей тоже горели свечи. И в спальне, где все было перевернуто вверх дном: сваленные горой, раскрытые и разорванные книги, изодранное в клочья постельное белье, брошенные кое-как картины… Из шкафов было вытащено абсолютно все, ящики комода выдвинуты…

Скрипки нигде не было видно.

Шелест быстро перевертываемых страниц доносился из соседней комнаты.

Кто бы там ни находился – а я уже догадывался, кто именно явился гостем, – он не обращал никакого внимания на мое присутствие. Даже не остановился ни на секунду, чтобы передохнуть.

Пройдя дальше, я остановился в дверях библиотеки и увидел его прямо перед собой. Он был полностью поглощен своим занятием.

Конечно же, это был Арман. Однако я никак не ожидал встретить его именно здесь.

Растопленный воск капал с мраморного бюста Цезаря и стекал по ярко раскрашенному глобусу. На ковре горами лежали книги. На месте оставались лишь те, что стояли на самой верхней полке в том углу, где находился сейчас он. Одетый в старые лохмотья, с покрытыми слоем пыли волосами он, не видя меня, перелистывал страницу за страницей, быстро пробегая глазами по строчкам и шевеля губами. Он вдруг напомнил мне насекомое, увлеченно поедающее зеленый лист.

Выглядел он действительно ужасно. Создавалось впечатление, что он и в самом деле высасывает из книг все, что только можно.

Отбросив ту, которую держал в руках, он взял другую книгу, открыл ее и принялся поглощать так же, как предыдущую, с невероятной скоростью водя пальцами по строчкам.

И тут до меня дошло, что точно таким же образом он изучал буквально все содержимое квартиры – постельное белье, сорванные с окон шторы, снятые с мест картины и книги, содержимое шкафов, бюро и комода. Но самое большое количество знаний он получал, конечно же, из сваленных теперь на полу книг – от «Войны с галлами» Цезаря до самых современных английских романов.

Но не это произвело на меня самое страшное впечатление, а тот беспорядок и хаос, который он оставлял за собой, отсутствие с его стороны всякого уважения к тому, чем он уже воспользовался.

И полное отсутствие интереса ко мне.

Покончив с последней книгой, он отшвырнул ее в сторону и перешел к изучению старых газет, сложенных на нижней полке.

Словно зачарованный, не сводя глаз с маленькой грязной фигурки, я попятился вон из комнаты. Несмотря на грязь, волосы его излучали сияние, а глаза сверкали огнем.

Среди горящих свечей и ярких красок обстановки квартиры этот грязный беспризорник казался совершенно чужеродным, существом ниоткуда, обитателем потустороннего мира. И тем не менее его красота приковывала к себе внимание. Чтобы подчеркнуть ее, он не нуждался ни в игре теней и света в соборе Нотр-Дам, ни в ярких факелах, освещавших подземный склеп. Но сейчас я видел в нем невероятную жестокую силу, которой не замечал прежде.

Я не знал, что и думать. Он казался мне одновременно и опасным, и неотразимым. Я готов был смотреть и смотреть на него без конца, но инстинкт самосохранения настойчиво шептал мне прямо в ухо: «Беги! Оставь его здесь, если он этого хочет! Какое значение имеет теперь все это?»

Скрипка! Я старался заставить себя думать только о скрипке. Я не в силах был видеть движения его рук, пальцы, бегающие по страницам, напряженный взгляд.

Наконец я нашел в себе мужество отвернуться и вышел в гостиную. Руки у меня тряслись. Сама мысль о том, что он находится сейчас здесь, в этой квартире, рядом со мной, была невыносима. Я обыскал все углы, но нигде не мог найти проклятую скрипку. Куда же Ники ее задевал?! Я не мог сосредоточиться.

Шелест переворачиваемых страниц, похрустывание бумаги, шуршание падающей на пол газеты…

Надо немедленно возвращаться в башню!

Я хотел было незаметно проскользнуть мимо библиотеки, но меня буквально пригвоздил к месту его безмолвный призыв. В горле у меня мгновенно пересохло, я обернулся и встретился с ним взглядом.

– Ты любишь их, своих бессловесных детей? А они любят тебя? – Слова его прозвучали и тут же рассеялись, как бескрайнее эхо.

Кровь бросилась мне в лицо. От одного его вида я покрылся холодным потом.

Словно привидение среди руин, он стоял в центре комнаты, а повсюду в беспорядке валялись книги. Он был посланцем того самого дьявола, в которого так верил и которому поклонялся. И в то же время он был удивительно юн и красив.

– Вот видишь, любовь не предусмотрена Законами Тьмы, они признают только безмолвие и забвение. – Голос его казался сейчас чище и нежнее, гулкое эхо исчезло. – Мы всегда говорили, что дьяволу не угодно, чтобы старейшины общества и их недостаточно опытные и юные собратья искали утешения друг у друга. Все должны служить и поклоняться только сатане.

Я жадно ловил каждое его слово. Они проникали в самые тайники моей души, волновали меня и возбуждали любопытство. Однако я не хотел, чтобы он это заметил, а потому довольно сердито произнес:

– Чего ты от меня хочешь?

Мне было трудно говорить. В этот момент я боялся его сильнее, чем когда-либо прежде во время наших споров и сражений. А я ненавижу тех, кто заставляет меня испытывать страх, кому известно то, что я сам хочу знать, тех, кто таким образом имеет надо мной власть.

– Похоже, ты и читать-то не умеешь, – заметил он. – А твоего творца, этого отступника Магнуса, твое невежество что, совсем не волновало? Неужели он не научил тебя даже самым простым вещам?

Пока он говорил, выражение его лица совершенно не менялось.

– Неужели так было всегда? Неужели тебя никто и никогда не пытался научить хоть чему-нибудь?

– Ты просто читаешь мои мысли… – ответил я, не в силах прийти в себя от страха.

Перед моими глазами мелькали картины монастыря, в котором я учился, когда был совсем мальчиком, длинные ряды стеллажей с книгами, которые не мог прочесть, сидящую к нам спиной, склонившуюся над книгой Габриэль…

– Прекрати! – прошептал я.

Мне показалось, что прошло много времени, прежде чем он заговорил снова, на этот раз мысленно:

«Ты никогда не будешь доволен теми, кого создал. В мире безмолвия и забвения отчуждение и обиды только усиливаются».

Я пытался заставить себя уйти и не мог. Я молча смотрел на него и слушал.

«Ты нуждаешься во мне, а я в тебе, и во всем мире только мы с тобой действительно стоим друг друга. Неужели ты даже этого не можешь понять?»

Он произносил слова без всякого выражения, и они сливались в моей голове в один монотонный гул, словно без конца звучащая скрипичная струна.

– Это просто безумие какое-то, – прошептал я, вспоминая все, что он говорил мне, в чем меня обвинял, вспоминая то, что рассказали мне другие вампиры о том, как он заставлял всходить на костер своих подданных.

– Разве? Тогда отправляйся к остальным, к тем, кто молчит. Но не надейся, они тебе ничего не скажут.

– Ты лжешь… – попытался возразить я.

– И со временем их независимость будет только укрепляться. Кстати, запомни: если я тебе понадоблюсь, ты всегда сможешь найти меня. В конце концов, куда мне идти? И что делать? Фактически ты превратил меня в сироту.

– Я не совершал ничего подобного…

– Это твоих рук дело! – ответил он. – Да, в этом твоя вина. Ты все разрушил. – Странно, но в голосе его не было гнева. – Но я буду ждать тебя. Буду ждать, когда ты придешь, чтобы задать вопросы, ответы на которые известны только мне.

Я смотрел на него очень долго. Не знаю, сколько времени на самом деле прошло. Казалось, я не в силах был сдвинуться с места и не мог видеть вокруг ничего и никого, кроме него. Меня охватило всепоглощающее чувство умиротворения, как и тогда, в соборе Нотр-Дам. Я вновь оказался под воздействием его чар. Свет в комнате был чересчур ярким. Вокруг не осталось ничего, кроме ослепительного сияния, окружающего Армана. Мы будто приближались друг к другу, хотя на самом деле никто из нас не двигался. Словно неведомая сила неумолимо притягивала меня к нему.

Наконец я повернулся и выбежал из комнаты, спотыкаясь на каждом шагу и едва не падая. Промчавшись по коридору, я выбрался через окно и почти мгновенно оказался на крыше.

Я с бешеной скоростью гнал лошадь через Иль-де-ля-Сите, и сердце мое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Лишь когда Париж остался позади, я немного успокоился.

Звон колоколов ада.

На фоне светлеющего утреннего неба передо мной возник черный силуэт башни. Мое маленькое общество уже улеглось на покой в подземном склепе.

Я не стал открывать саркофаги, чтобы посмотреть на них, хотя мне очень хотелось увидеть Габриэль, коснуться ее руки.

В полном одиночестве я стал подниматься на зубчатую стену, откуда так любил наслаждаться чудесным сиянием начинающегося рассвета, который мне уже никогда не суждено увидеть до конца. Я слышал собственную музыку – звон колоколов ада…

И вдруг до меня донеслись иные звуки. Я услышал их еще на лестнице и удивился тому, что они сумели долететь до моих ушей. Впечатление было такое, будто очень далеко кто-то тихо пел нежную песенку.

Однажды, много лет назад, мне довелось услышать, как пел шедший по дороге на север деревенский мальчишка. Он не подозревал, что кто-то может его услышать, и воображал, будто он совершенно один на огромном пространстве. Быть может, поэтому его необыкновенно сильный и чистый голос обрел поистине неземную красоту. Я не помню слов, но они тогда не имели никакого значения.

Именно этот голос доносился до меня и сейчас. Одинокий голос, вобравший в себя все звуки мира и звавший издалека.

Меня снова охватил страх. И все же я открыл дверь в конце лестницы и вышел на каменную крышу. Меня шелком окутал утренний ветерок, над головой сонно мерцали последние звезды. Небо казалось скорее не куполом, а бесконечным туманом, клубящимся в вышине. И звезды постепенно тонули в этом тумане, поднимались все выше, делались меньше и меньше.

Далекий голос зазвучал громче, пронзительнее, как будто его обладатель стоял на вершине высокой горы, и я вдруг почувствовал в груди такую острую боль, что невольно прижал к сердцу руку.

«Приди ко мне! Я готов простить тебе все, если только ты придешь ко мне! Я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким!» Подобно тому как луч света рассекает тьму, этот пронзительный голос резал на части мою душу.

При звуках песни меня охватило ощущение беспредельной силы, и передо мной открылись безграничные возможности воплощения всех моих надежд и ожиданий. И я увидел Армана, одиноко стоящего в проеме распахнутых дверей Нотр-Дам. Время и пространство не более чем иллюзия. В бледном сиянии он стоял перед главным алтарем – тонкая фигурка в царственных лохмотьях, мерцающая и постепенно тающая, – в глазах его не было ничего, кроме бесконечного терпения. И не было больше склепа в недрах кладбища Невинных мучеников. Не было уродливо-комического, закутанного в грязные тряпки призрака, в сиянии свечей сидевшего в библиотеке Ники, отшвыривающего от себя прочитанные наспех книги – пустые скорлупки.

Опустившись на колени, я прислонился головой к холодному зубцу каменной стены. Я видел, как постепенно растворяется в небе призрачная луна, но в это мгновение ее, наверное, коснулись солнечные лучи, потому что я вдруг почувствовал, что она обжигает меня, и невольно закрыл глаза.

Однако я продолжал пребывать в состоянии эйфории, даже экстаза. Удивительный голос разрывал на части мою душу, проникал в самые тайные ее глубины, затрагивал наиболее сокровенные струны. Мне казалось, что отныне я в состоянии понять и оценить величие Законов Тьмы и для этого мне не требуется поток текущей по жилам крови.

Мне хотелось снова спросить его, что ему нужно. О каком прощении можно говорить, если совсем недавно мы были заклятыми врагами? Я хотел напомнить ему, что он уничтожил собственных подданных и совершал злодеяния, о которых страшно даже думать.

Но, как и прежде, я был не в силах высказать ему свои упреки, просто не находил слов. Теперь, однако, я был уверен в том, что, если осмелюсь хотя бы попытаться сделать это, ощущение блаженства исчезнет навсегда, а муки и страдания, которые я испытаю, не пойдут ни в какое сравнение с жаждой крови.

По-прежнему не двигаясь, я оставался во власти странных ощущений… передо мной возникали видения, и в голову приходили мысли, в действительности мне не принадлежавшие.

Я видел себя спускающимся в подземелье и берущим на руки безжизненные тела тех, кого любил и кого сам превратил в чудовищ. Я видел, как несу их вверх по лестнице и, совершенно беспомощных, оставляю на крыше под немилосердными лучами восходящего солнца. Напрасно предупреждающе звонят колокола ада. Солнце уничтожает их, превращает в пепел.

Но разум мой с отвращением отверг эти видения, и душа содрогнулась от разочарования.

– Дитя, по-прежнему неразумное дитя… – прошептал я, испытывая боль от постигшего меня разочарования, от упущенных возможностей. – Как мог ты подумать, что я способен совершить что-либо подобное?

Голос постепенно отдалялся и наконец совсем затих. Меня охватило всепоглощающее чувство собственного одиночества. Мне казалось, что с меня сорваны все покровы и отныне я навсегда обречен чувствовать себя таким же обнаженным и несчастным, как сейчас.

Где-то вдалеке я ощутил мощное содрогание, словно дух, заставлявший звучать этот голос, вынужден был свернуться тугой спиралью, как огромный язык великана.

– Какое вероломство! – воскликнул я вслух. – И какая горькая ошибка! Как смеешь ты утверждать, что испытываешь страстное желание заполучить меня?!

Но он исчез. Пропал. И я вдруг отчаянно захотел, чтобы он вернулся обратно, даже если мне придется вступить с ним в схватку. Мне захотелось вновь испытать ощущение всемогущества, столь яркое и великолепное.

И опять перед моими глазами возникло лицо Армана – такое, каким я увидел его в соборе Нотр-Дам, – по-детски юное и восхитительно прекрасное, как лица святых на полотнах старого да Винчи. Меня охватило предчувствие чего-то ужасного и при этом неизбежного.

Глава 6

Как только Габриэль проснулась, я увел ее подальше от Ники. Мы отыскали спокойное место в самой гуще леса, и я рассказал ей обо всем, что произошло прошлой ночью, о том, что сказал мне и что предложил Арман. Смущаясь, с трудом подбирая слова, я говорил с ней о невозможности мысленного общения между нами и о том, каким образом я узнал, что мы не в силах что-либо изменить.

– Мы должны немедленно уехать из Парижа, – наконец промолвил я. – Он слишком опасен для нас. А тем, кому я отдал в распоряжение свой театр, не известно ничего, кроме того, что они узнали от него. Пусть остаются и хозяйничают в Париже, а мы, как сказала королева, отправимся по Пути Дьявола.

Я ожидал, что она рассердится и станет проклинать Армана, но, к моему удивлению, за все время моего рассказа Габриэль оставалась совершенно спокойной.

– Лестат, – ответила она наконец, – мы пока еще не получили ответа на многие вопросы. Я хочу знать, когда и как возникло это общество и что именно известно Арману о нас.

– Матушка, я предпочитаю держаться от них подальше. Меня совершенно не интересует история возникновения этой компании. Вполне возможно, что она неизвестна даже ему самому.

– Понимаю тебя, Лестат, поверь, я все хорошо понимаю, – спокойно возразила она. – Когда все необходимое будет сказано и сделано, эти существа будут интересовать меня меньше, чем ветки на деревьях в лесу или далекие звезды. Я с большим удовольствием стану изучать направление ветров или рисунок прожилок на листьях…

– Вот именно.

– Но мы не должны торопиться. Сейчас для нас важнее держаться вместе. Все вместе мы отправимся в город и потихоньку станем готовиться к отъезду. И все вместе попытаемся привести в исполнение твой план – с помощью скрипки попробуем вывести Никола из нынешнего состояния.

Мне очень хотелось расспросить ее о Ники, узнать, что стоит за его молчанием, что она сама об этом знает и думает. Но слова не шли из моего вдруг пересохшего горла. Я хорошо помнил ее чувства: «Это катастрофа, мой мальчик!»

Она обняла меня и повела назад в башню.

– Мне нет нужды читать твои мысли, – говорила она, – чтобы понять, что у тебя на сердце. Давай отвезем его в Париж. Давай попробуем найти Страдивари. – Она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня. – Еще до того как это случилось, мы уже шли по Пути Дьявола и очень скоро вернемся на него вновь.

Заставить Никола поехать в Париж было не труднее, чем в любое другое место. Словно мрачный призрак, он сел на коня и поскакал рядом с нами – живыми казались только его волосы и черный плащ, развевавшиеся на ветру.

Когда мы начали свою охоту на Иль-де-ля-Сите, я вдруг почувствовал, что не в силах смотреть, как он убивает свои жертвы.

Он двигался, словно сомнамбула, очень медленно и совершенно бесстрастно, и при взгляде на него я терял всякую надежду. Я опасался, что он останется таким навсегда и станет нашим вечным спутником, молчаливым и больше похожим на оживший труп.

Мне вдруг пришла в голову и другая мысль. Теперь нас стало трое – настоящее общество. Если бы только мне удалось привести его в чувство…

Однако прежде всего мне необходимо нанести визит Роже. И говорить с ним я должен был один на один. Оставив своих спутников в нескольких шагах от дома адвоката, я постучал в дверь, внутренне готовясь к самому трудному и отвратительному представлению в своей жизни.

Должен сказать, что вскоре я получил еще один урок: убедился в готовности смертных поверить чему угодно, лишь бы увериться в том, что им ничего не грозит. Увидев меня, Роже был вне себя от радости. Ему доставило огромное удовольствие «видеть меня в добром здравии» и узнать, что я по-прежнему нуждаюсь в его услугах. Прежде чем я успел сказать ему, что именно мне от него нужно, он уже согласно кивал головой.

Этот урок я запомнил навсегда и с тех пор никогда не забывал об особенностях мировосприятия смертных. Даже когда в доме беснуется злобное привидение, когда оно швыряет тяжелые оловянные сковороды, заливает водой подушки, заставляет часы бить в неподходящее время, смертные скорее предпочтут поверить «естественному объяснению» происходящего, каким бы абсурдным и глупым оно ни казалось, чем совершенно очевидному, но сверхъестественному.

К тому же с первой минуты я понял, что он считает, будто мы с Габриэль исчезли из дома, воспользовавшись дверью для слуг, – как же мы не подумали об этом раньше! Мне осталось лишь пробормотать что-то невразумительное по поводу искореженного канделябра – нечто вроде того, что при виде умирающей матери я потерял голову от горя и отчаяния. Он, конечно же, прекрасно понимал мое состояние…

Что же касается причины нашего исчезновения… ну… в общем… Габриэль настаивала на том, чтобы я увез ее в монастырь, где она обретет уединение… там она сейчас и находится.

– Ах, месье, ее выздоровление – настоящее чудо! – говорил я. – Если бы вы только могли ее видеть… впрочем, теперь все позади… Мы немедленно отправляемся в Италию вместе с Никола де Ленфеном, и потому нам срочно нужны деньги, аккредитивы и все такое, а также дорожный экипаж, причем очень большой дорожный экипаж, и шестерка лучших лошадей. Вы должны позаботиться об этом. Вам следует приготовить все к концу пятницы. Кроме того, напишите моему отцу и сообщите, что мы увозим матушку в Италию. Надеюсь, у отца все в порядке?

– О да, конечно! Я сообщал ему только самые утешительные…

– Очень разумно с вашей стороны. Я знал, что могу полностью вам доверять. Что бы я без вас делал?! А как насчет этих рубинов? Вы можете немедленно обратить их в деньги? И вот, у меня есть еще несколько испанских монет – кажется, они старинные.

Он, словно сумасшедший, все записывал. Если у него и были какие-то сомнения и подозрения, то теперь от них не осталось и следа – они растаяли в тепле моих самых обаятельных улыбок. Он был несказанно рад быть для меня полезным.

– Помещение принадлежащего мне театра на бульваре Тамплиеров должно оставаться свободным, – продолжал я. – Кроме того, вы и дальше будете вести все мои дела здесь.

Театр на бульваре Тамплиеров будет служить убежищем для отчаявшейся компании оборванцев-вампиров, если, конечно, Арман еще не успел найти их там и сжечь, как старые костюмы. Это я выясню в самое ближайшее время.

Насвистывая что-то веселенькое, как самый обыкновенный человек, я сбежал по ступеням, радуясь тому, что весьма неприятная задача наконец-то выполнена. Но на улице я не обнаружил ни Ники, ни Габриэль.

Застыв на месте, я лихорадочно оглядывался вокруг.

Я увидел наконец Габриэль – она как будто материализовалась из воздуха почти рядом со мной, и в ту же секунду я услышал ее голос:

– Лестат, он исчез! Пропал!

В первый момент я буквально лишился дара речи, а потом не смог придумать ничего умнее, кроме как спросить:

– Что значит – пропал?

Но думал я в ту минуту совсем о другом. Если прежде я сомневался в том, что люблю его, то теперь от моих сомнений не осталось и следа. До сих пор я лгал себе.

– Не успела я отвернуться, как он тут же сбежал, просто испарился! – объясняла мне Габриэль, и в голосе ее звучали одновременно горечь и гнев.

– Ты не слышала каких-нибудь других…

– Нет, ничего. Все произошло так быстро.

– Но по своей ли воле он исчез? А что, если его похитили?..

– Если бы его похитил Арман, я непременно почувствовала бы его страх, – возразила она.

– А разве способен он испытывать страх? Может ли он вообще что-либо чувствовать?

Я был очень зол, и вместе с тем мне было отчаянно страшно. Я сжал кулаки. Ники растворился где-то в непроглядной тьме, окружавшей нас со всех сторон! Должно быть, у меня непроизвольно вырвался вскрик или жест отчаяния.

– Послушай, – снова заговорила Габриэль, – он постоянно думал только о двух вещах…

– О каких именно? Расскажи!

– О погребальном костре в подземном склепе кладбища Невинных мучеников, на котором его чуть не сожгли, и о маленьком театре, о сцене, об огнях рампы…

– Театр Рено!

Мы были похожи на двух архангелов. Не прошло и четверти часа, а мы уже пробирались сквозь шумные толпы людей, заполнивших бульвар, и вскоре оказались перед задней дверью театра, ведущей на сцену.

Все афишные доски были сорваны, а замки сломаны. Но я нигде не ощущал присутствия Элени и остальных вампиров. Мы тихо вошли внутрь и направились за кулисы. Никого…

А вдруг Арман все же сумел вернуть домой своих подданных? В таком случае вина ляжет на мои плечи, потому что я не захотел принять их под свое покровительство.

Никого и ничего, кроме сваленных в беспорядке декораций, нарисованных картин дня и ночи, гор и равнин… и распахнутые настежь двери гримерных – тесных комнатушек, в которых то тут, то там мы ловили взглядом отражение в зеркалах света, проникающего сквозь оставленную нами открытой дверь на улицу.

Габриэль вдруг сжала мою руку и жестом указала в сторону кулис. По выражению ее лица я понял, что она почувствовала не присутствие других вампиров, нет… Там был Ники!

Я подошел к боковому краю сцены. Бархатный занавес был полностью раздвинут, и в оркестровой яме я отчетливо увидел его темную фигуру. Он сидел на своем обычном месте, сложив и зажав коленями руки. Он смотрел прямо на меня, но ничего не видел. Взгляд его по-прежнему оставался отсутствующим.

Неожиданно на память мне пришли слова, сказанные Габриэль в первый же вечер после ее перерождения. О том, что она не в силах избавиться от ощущения, что умерла и отныне не может никоим образом влиять на события, происходящие в мире смертных.

Никола казался почти прозрачным и совершенно безжизненным. Он был похож на бессловесный и лишенный всякого выражения призрак, какие обычно передвигаются по мрачному, населенному привидениями дому, сливаясь со старой, покрытой толстым слоем пыли мебелью. Видеть его таким было для меня страшнее всего.

Я внимательно осмотрелся в поисках скрипки, но ее нигде не было – ни на полу, ни на стуле возле Никола. И тогда я подумал, что, может быть, еще не все потеряно.

– Стой здесь и следи за ним, – шепнул я Габриэль.

У меня самого перехватило дыхание, когда я окинул взглядом темный зал театра и вдохнул до боли знакомые запахи. Почему, ну почему ты привел нас сюда, Ники? В это полное призрачных воспоминаний место?! А впрочем, разве имею я право задавать тебе эти вопросы? Ведь и сам я вернулся сюда!

Я зажег найденную в гримерной примадонны свечу. Повсюду валялись открытые баночки с гримом, а на крючках остались висеть старые костюмы. Во всех комнатах я видел разбросанную одежду, забытые расчески и щетки для волос, увядшие и засохшие цветы в вазах, рассыпанную по полу пудру.

Я опять вспомнил об Элени и остальных и почувствовал в воздухе слабый запах кладбища Невинных мучеников. Лишь теперь я заметил оставшиеся на усыпанном пудрой полу отчетливые следы босых ног. Да, они были здесь и даже зажигали свечи, потому что запах воска был совсем свежим.

Они, однако, не входили в гримерную, которую мы делили с Ники и где проводили много времени перед выходом на сцену. Она оставалась запертой. Взломав замок и распахнув дверь, я испытал страшное потрясение. Комната выглядела точно такой же, какой я ее оставил!

В ней царили чистота и порядок, даже зеркало было отполировано до блеска. Все мои вещи лежали точно в таком же порядке, как и тогда, когда я был здесь в последний раз. На крючке висел старый сюртук, в котором я приехал из провинции и который давно уже не носил, на полу стояли сморщившиеся от времени башмаки, а все баночки с гримом были расставлены в идеальном порядке на столике рядом с натянутым на деревянную болванку театральным париком, небольшой стопкой писем от Габриэль и вырезок с рецензиями на наши спектакли из французских и английских газет. Осталась даже наполовину опорожненная бутылка вина с высохшей пробкой.

А в темноте под мраморной столешницей, наполовину прикрытый смятым черным сюртуком, лежал блестящий футляр от скрипки. Тот самый футляр, который мы привезли с собой из дома и который все время был с нами. Но внутри его должна лежать новая скрипка, та самая, которую я купил Ники в подарок уже потом, на «королевские деньги», – скрипка Страдивари.

Я наклонился и поднял крышку. Да, это была она. Среди множества забытых и никому не нужных вещей лежал изящный, поблескивающий темным лаком великолепный инструмент.

Интересно, подумал я, если бы Элени и остальные вошли в эту комнату, взяли бы они ее? Сумели бы понять, на что способна эта скрипка?

Поставив на минуту свечу, я осторожно взял инструмент в руки и подтянул струны – так, как тысячи раз на моих глазах делал это Никола. Вместе со скрипкой я вернулся на сцену, наклонился и с помощью свечи один за другим зажег длинный ряд огней рампы.

Габриэль бесстрастно следила за моими действиями, потом подошла и стала мне помогать. Она зажгла все свечи на сцене и за кулисами.

Мне показалось, что Ники встрепенулся, но, возможно, все дело было лишь в игре света и теней на его профиле, в контрасте сияния огней на сцене и темноты зала. Складки черного бархата словно ожили, а маленькие зеркала, укрепленные по всей длине барьера на балконе, ярко засияли собственным светом.

Как необычайно прекрасен был маленький театр, наш театр, служивший нам при жизни преддверием всего остального мира. И в конце концов ставший преддверием ада.

Наконец я остановился у края сцены и обвел взглядом зал: позолоченные перила, новую люстру, свисающую с потолка, арку с укрепленными на ней масками Трагедии и Комедии, соединенными так, что они напоминали голову двуликого божества.

Пустой зал показался мне вдруг очень маленьким, но не было в Париже театра просторнее и грандиознее, когда его заполняли зрители.

Снаружи доносился грохот проезжающих по бульвару экипажей, то тут, то там возникающие на фоне общего шума голоса людей. Должно быть, в этот момент промчалась тяжелая карета, потому что в маленьком театре все задрожало – пламя свечей, отраженное во множестве блестящих поверхностей, складки тяжелого, раздвинутого в стороны бархатного занавеса, задник сцены с нарисованным на нем прекрасным садом и плывущими по небу облаками.

Я прошел мимо Ники, который даже не взглянул в мою сторону, спустился по ступенькам со сцены в оркестровую яму и, приблизившись к Никола, протянул ему скрипку.

Габриэль стояла в одной из боковых кулис и с холодным терпением наблюдала за нами. Она облокотилась на стропила и казалась мне сейчас странным незнакомцем с копной прекрасных длинных волос.

Перегнувшись через плечо Ники, я положил скрипку ему на колени и почувствовал, как он глубоко вздохнул и прислонился ко мне головой. Медленно, очень медленно он взялся левой рукой за скрипку, а в правой зажал смычок.

Опустившись на колени, я взял его за плечи и поцеловал в щеку. Никакого намека на человеческий запах и человеческое тепло. Лишь холодная скульптурная копия моего Никола.

– Сыграй на ней, – прошептал я. – Сыграй здесь, сейчас, сыграй для нас!

Он медленно повернул голову и впервые за все время, прошедшее после совершенного над ним Обряда Тьмы, посмотрел мне прямо в глаза. Но с губ его слетел лишь какой-то тихий звук, словно он не в силах был говорить. Облизав языком пересохшие губы, он все же заговорил, но так тихо, что я едва мог расслышать его слова:

– Инструмент дьявола…

– Что ж, – ответил я, – можешь думать так, если хочешь. Но только играй.

Он погладил струны и постучал кончиками пальцев по полированному дереву. Потом очень медленно и осторожно подтянул колки, настраивая инструмент, и на лице его появилось напряженное, сосредоточенное выражение, как будто он делал это впервые в жизни.

Где-то на бульваре весело смеялись дети. Стук деревянных колес по камням мостовой казался необычайно резким и еще больше усиливал напряжение.

Никола на мгновение прижался ухом к скрипке, но мне показалось, что он сидел не двигаясь целую вечность, пока наконец не встал во весь рост. Я вышел из оркестровой ямы и направился в зал. Остановившись в проходе, я обернулся и посмотрел на четко вырисовывающийся на фоне ярко освещенной сцены темный силуэт Ники.

Повернувшись лицом к залу, как всегда во время своих сольных выступлений, он поднял к подбородку скрипку. И вдруг едва уловимым движением взмахнул смычком и опустил его на струны.

Пронзительные звуки разорвали тишину и взмыли ввысь, проникая в самые потаенные уголки души. Они звучали то резко, то протяжно, наполнялись какой-то мрачной красотой, суровым очарованием, словно на хрупкой скрипке играл величайший чародей и волшебник… Безумный поток мелодии заполнил зал.

Казалось, музыка завладела всем моим телом, она пронизывала меня до костей.

Я не видел движения его пальцев, не видел, как скользит смычок, я мог видеть только мучительный изгиб его тела, которое музыка заставляла то резко наклоняться вперед, то откидываться назад.

Музыка звучала все пронзительнее, темп становился все быстрее и быстрее, и в то же время каждый звук ее был само совершенство. Легкость и виртуозность исполнения выходили далеко за пределы человеческих возможностей. Скрипка не просто пела, она разговаривала… Рассказывала историю жизни.

Она то жаловалась и плакала, то предсказывала грядущие кошмары, исполняя завораживающий танцевальный ритм и с еще большей силой швыряя Ники то в одну, то в другую сторону. Волосы его растрепались и сверкали в свете огней рампы, на лбу выступил кровавый пот. Я явственно ощущал запах его крови.

Я невольно попятился и рухнул на одну из скамей, сжимаясь от страха точно так же, как когда-то в этом зале пятились от меня и сжимались от страха смертные.

Не знаю почему, но я был твердо уверен в том, что скрипка рассказывала обо всем, что произошло с Ники. Она распространяла вокруг себя темноту и была воплощением самой сущности тьмы. Красота ее была сродни сиянию углей, достаточному лишь для того, чтобы продемонстрировать и подчеркнуть окружающий мрак.

Я видел, что под безжалостным натиском музыки Габриэль с трудом удерживает себя в руках. Лицо ее сморщилось, как от боли, волосы в беспорядке рассыпались и напоминали львиную гриву. Крепко сжав руками голову и закрыв глаза, она застыла на месте.

Однако до меня донеслись вдруг и другие звуки… Они были здесь, в театре. Они вошли через заднюю дверь и теперь приближались к нам.

Музыка достигла невообразимых вершин, на мгновение задохнулась, замерла, потом зазвучала вновь. Сочетание чувства, чистого разума и фантастического мастерства вывело ее за грань возможного. И тем не менее она продолжала и продолжала звучать.

Из-за занавеса медленно выходили они. Сначала я увидел стройную фигуру Элени, за ней шел Лоран, а следом – Феликс и Эжени. Они выглядели как самые настоящие уличные акробаты. Мужчины были одеты в белые рейтузы и короткие курточки из свалявшейся шерсти, женщины – в длинные шаровары, плиссированные юбочки и балетные туфельки. На безупречно чистых белоснежных лицах яркими пятнами выделялись красные румяна, а удивительный, свойственный только вампирам блеск глаз оттеняла черная краска для век.

Как притягиваемые магнитом, они приближались к Ники. В слепящем сиянии свечей на сцене их красота становилась еще более яркой, волосы блестели. Они двигались по-кошачьи изящно и бесшумно, ни на секунду не отрывая от Ники горящих восхищением глаз.

Ники медленно повернул в их сторону искаженное мукой лицо, и пение скрипки превратилось в отчаянную мольбу, звуки взметнулись ввысь, то стихая и дрожа, то превращаясь в оглушительно ревущий океан.

Элени как завороженная в ужасе смотрела на него широко открытыми глазами. Потом вдруг трагическим жестом медленно подняла к голове руки, тело ее напряглось, а шея вытянулась. Вторая женщина сделала пируэт и замерла с высоко поднятым коленом и вытянутым носком, словно собираясь сделать первый шаг в танце. И только высокому мужчине удалось точно попасть в ритм музыки Ники – он неожиданно резко вскинул и повернул вбок голову, а потом, как огромная марионетка, управляемая спускавшимися сверху веревочками, стал выполнять поистине фантастические движения руками и ногами.

Остальным тоже приходилось видеть представления театра марионеток на бульваре. Взглянув на собрата, они все вдруг принялись механически двигаться, судорожно вскидывая руки и ноги, а лица их при этом оставались совершенно бесстрастными.

Меня охватило щемящее чувство восторга – я вдруг оказался подхваченным теплым порывом ветра. Слушая восхитительную музыку, глядя, как они прыгают и кружатся, высоко выбрасывая вверх ноги, повинуясь каждому движению управляющего ими с помощью невидимых веревок кукольника, я не мог удержаться от мучительно-восторженного стона.

Однако что-то вдруг изменилось. Теперь он играл только для них, в то время как они в свою очередь танцевали для него.

Он подошел к сцене, перепрыгнул через дымные огни рампы и оказался среди них. Лучи яркого света скользили по поверхности скрипки, по его блестящему от пота лицу.

В мелодии, которую играл он теперь, слышалась горькая насмешка, и одновременно она звучала на удивление сказочно и красиво.

Вокруг него с криками плясали и судорожно дергались марионетки. Они вскидывали вверх руки с растопыренными пальцами, прыгали, кружились и вертелись, качая головами, и вдруг… сломались, неподвижно застыли. В тот же момент мелодия Ники наполнилась печалью и болью, а вампиры медленно закружились в новом танце, и каждое их движение выражало душераздирающе трагическую безысходность.

У меня создалось впечатление, что всеми ими руководит один разум, что они подчиняются не только звукам музыки, но и ходу мыслей Ники. Он уже танцевал вместе с ними, все резче и резче ударяя по струнам, и стал вдруг похож на деревенского музыканта, играющего на празднике возле огромного костра, в то время как вампиры разбились на пары и превратились во влюбленных поселян. Позы их становились все откровеннее, мелькали юбки женщин и ноги мужчин, когда они наклонялись, чтобы подхватить на руки своих возлюбленных.

Застыв на месте, я наблюдал эту картину: пляшущие невиданный танец сверхъестественные существа и чудовище-скрипач, чьи нечеловечески медленные движения и грация просто завораживали. А музыка огнем поглощала нас всех.

Теперь она кричала от ужаса и боли, протестовала против всего, что произошло. И лица танцующих мучительно исказились, стали похожими на маску Трагедии, смотрящую на них сверху. Я понял, что если тотчас же не отвернусь от них, то не удержусь и разрыдаюсь.

Я не мог больше ни видеть, ни слышать это. Тело Ники резко наклонялось то назад, то вперед, словно скрипка превратилась вдруг в дикого зверя, которого он не в силах был укротить. Он резко и быстро ударял смычком по струнам.

Танцоры кружились вокруг него, а когда он вдруг резко вскинул над головой руки с зажатой в них скрипкой, сомкнулись теснее и сжали его в объятиях.

Ники разразился громким пронзительным смехом, от которого сотрясалось все его тело, но смех быстро смолк, Ники опустил голову, пристально посмотрел на меня и вдруг оглушительно выкрикнул:

– Я представляю вам Театр вампиров! Театр вампиров! Величайшее и лучшее представление на бульварах!

Все удивленно уставились на него. Но в следующую секунду как один дружно зааплодировали и закричали. Они взлетали в воздух, кувыркались и визжали от восторга, потом бросились обнимать и целовать Ники. Они танцевали вокруг него по кругу и заставляли его кружиться. Смех стал еще громче, когда он в свою очередь кинулся обнимать их и отвечать на их поцелуи, а они розово-красными языками слизывали кровавый пот с его лица.

– Театр вампиров! – Теперь уже они выкрикивали эти слова для всего мира и кланялись несуществующим зрителям. Кланялись огням рампы, а потом подпрыгивали, взлетая к самому потолку и с грохотом приземляясь обратно на дрожащие доски сцены.

Последние звуки музыки растворились в воздухе, уступив место какофонии визга, топота и смеха.

Я не помню, как повернулся и выбежал из зала, как поднялся по ступенькам на сцену и промчался мимо них. Но, должно быть, я это сделал.

Ибо я вдруг обнаружил, что сижу на узком столике в своей гримерной, прижавшись спиной к стене в углу, подтянув к подбородку колени, и приникаю головой к холодной поверхности зеркала. Рядом со мной стояла Габриэль.

Я тяжело дышал, и хриплый звук собственного дыхания раздражал меня. На глаза мне попались знакомые вещи – парик, который я носил на сцене, палитра для смешивания грима, – и они вызвали у меня в душе бурю эмоций. Я буквально задыхался и не в силах был думать о чем-либо.

В проеме двери возникла фигура Ники. С удивительной для нас с Габриэль силой он отодвинул ее в сторону, подошел ко мне почти вплотную и ткнул в меня пальцем.

– Ну и как тебе все это понравилось, мой господин и покровитель? – выпалил он почти скороговоркой, так, что слова едва ли не сливались в единый поток. – Разве тебе не доставило удовольствие столь великолепное совершенство? Ужель ты не преподнесешь Театру вампиров немного золота и монет, которых, насколько мне известно, у тебя несметное количество? Как это ты говорил: «Новое зло, червоточина в самой сердцевине розового цветка, смерть в гуще жизни…»?

После долгого молчания он, казалось, никак не мог остановиться, и, даже когда наконец замолчал, с губ его продолжали слетать бессвязные, нечленораздельные звуки. Выражение его измученного лица было напряженным, а капли кровавого пота испачкали воротник рубашки. За его спиной простодушно рассмеялись остальные, все, кроме Элени, которая напряженно всматривалась в наши лица, изо всех сил пытаясь понять, что именно происходит между нами.

Он придвинулся еще ближе, с полунасмешливой-полузлобной улыбкой тыкая пальцем мне в грудь.

– Ну же, отвечай! Разве не величайшего гения видишь ты сейчас перед собой? – И на этот раз он ударил пальцем в грудь себя. – Они будут приходить на наши представления и наполнят наши сундуки золотыми монетами. И никогда не догадаются, кого именно приютили эти стены, что пышным цветом расцвело почти в самом центре Парижа! В темных уголках мы будем пить их кровь, а они будут аплодировать нам, стоя перед ярко освещенной сценой…

Мальчик-вампир засмеялся, слабо звякнул бубен, тихо запела женщина, мужчина с хохотом пустился по кругу, изображая какой-то невероятный танец среди полусгнившего хлама.

Нависшая надо мной фигура Ники не позволяла мне хорошо видеть происходящее, я не мог отыскать взглядом Элени.

– Величественное, восхитительное зло! – продолжал он голосом, полным злобы и ненависти, протягивая ко мне больше похожие на звериные лапы руки, которые готовы были в любой момент разорвать меня на куски. – Здесь, в самом центре цивилизации, служить Властелину Тьмы! Служить так, как никто и никогда не служил ему прежде! Вот для чего ты сохранил театр! Только благодаря твоему любезному покровительству смогла родиться столь грандиозная идея!

– Все это глупости и пустяки, – ответил я. – Красиво, хитро, но не более.

Я произнес эти слова очень тихо, но тем не менее они заставили всех замолчать, в том числе и Ники. Первое потрясение прошло и уступило место иным, не менее болезненным чувствам, сдерживать которые, однако, мне было значительно легче.

В наступившей тишине слышался только шум, доносящийся с бульвара. Ники смотрел на меня, и в глазах отражалась переполняющая его злоба.

– Ты обманщик, презренный лгун, – наконец произнес он.

– Во всем этом нет никакого величия, – ответил я, – ничего возвышенного. Одурачивать глупых и беспомощных смертных, насмехаться над ними, а потом, выйдя отсюда, все тем же старым и примитивным способом отнимать у них жизнь, убивать одного за другим все с той же неизбежной жестокостью только ради того, чтобы продлить собственное убогое существование! Человек тоже способен убить другого человека. Что ж, играй на своей скрипке, танцуй, если тебе угодно, показывай то, за что тебе заплатят, если это поможет тебе занять время и пережить вечность. Это действительно красиво и хитро! Небольшая роща посреди бескрайнего Сада Зла.

– Подлый обманщик, – процедил он сквозь зубы. – Ты просто юродивый, вот ты кто! Ты, кто владел тайнами Тьмы, которые превыше всего и которые делают все остальное бессмысленным, что сделал ты с ними? Как воспользовался ими, когда после смерти Магнуса остался единовластным хозяином башни? Ты не придумал ничего лучше, кроме как попытаться жить, изображая из себя приличного человека! Добродетельного человека!

Он стоял так близко, что брызги его слюны летели на мое лицо.

– Покровитель искусства! – с издевкой продолжал он. – Благодетель, рассылающий подарки семье и всем нам!

Он сделал шаг назад, по-прежнему глядя на меня с нескрываемым презрением.

– Что ж, мы примем от тебя в дар этот маленький театр, который ты покрыл позолотой и обил бархатом. И он станет служить силам Тьмы и дьяволу гораздо лучше, чем когда-либо служили им члены древней общины вампиров. – Он оглянулся на Элени и остальных. – Мы станем насмехаться над всем, что только есть на земле святого. Заставим людей поступать еще более вульгарно и глупо. Заставим их удивляться. Будем обманом завлекать и совращать. Но прежде всего мы будем процветать и становиться сильнее не только благодаря их крови, но и с помощью их золота. И станем самыми могущественными в мире.

– Да, – подхватил стоящий позади него мальчик, – мы станем непобедимыми. – Он смотрел на Никола взглядом безумного фанатика. – Обретем высокое положение в их обществе, и имена наши станут известны всем.

– Мы обретем власть, – добавила женщина, – и будем пристально изучать их, постигать их недостатки и завоевывать преимущество, чтобы иметь возможность в случае необходимости уничтожить людей наверняка и разработать для этого наилучшие методы.

– Я хочу получить в свое распоряжение этот театр, – вновь заговорил Никола. – Получить его от тебя. Мне нужна твоя помощь и деньги, чтобы открыть его вновь. А мои помощники уже здесь, они ждут моих распоряжений и готовы слушаться меня во всем.

– Если тебе так хочется, ты его получишь, – ответил я. – Он твой, если только это поможет мне навсегда избавиться от твоей злобы, от твоего безумия и от тебя самого.

Я слез со стола и направился к выходу. Я шел прямо на него, и мне показалось, что он собирается преградить мне путь. Однако случилось непредвиденное. Когда я понял, что он не желает уступить дорогу, во мне поднялся вдруг такой гнев, который невольно, невидимым кулаком выплеснулся наружу. Я увидел, что Никола неожиданно попятился, как будто я и вправду ударил его, и с силой врезался спиной в стену.

Путь был свободен, и я знал, что Габриэль ждет только моего знака, чтобы последовать за мной. Но я не ушел. Оглянувшись, я увидел, что Ники все еще стоит прислонившись к стене, не в состоянии отойти от нее, даже пошевелиться. И сила ненависти, горящей в его устремленном на меня взгляде, была ничуть не меньшей, чем сила той любви, что когда-то связывала нас.

Но я хотел понять, хотел точно знать, что же все-таки произошло. Я подошел к нему снова, и на этот раз неистовая злоба исходила от меня, а мои руки были похожи скорее на звериные лапы. Я чувствовал, что он боится; всех их, кроме Элени, переполнял страх.

Когда я подошел совсем близко и встретился с ним взглядом, мне показалось, что он уже знает, о чем я хочу спросить его.

– Все это сплошное недоразумение, любовь моя, – сказал он ядовито. Глаза его блестели словно от слез, а на лице вновь выступил кровавый пот. – Разве ты не понял, что я играл на скрипке, чтобы причинить боль другим, разозлить их и обрести для себя безопасный остров, на который не распространяется их власть? Они должны были наблюдать, как я погибаю, и не иметь возможности что-либо сделать.

Я молчал в ожидании продолжения.

– Когда мы решили сбежать в Париж, я думал, что мы будем умирать здесь от голода, будем опускаться все ниже и ниже. Вот чего хотел я в отличие от того, чего от меня ожидали. Все хотели, чтобы я, любимый сын, прославился и добился многого. Я же думал, что мы опустимся на самое дно и погибнем. Мы практически были обречены.

– О Ники… – прошептал я.

– Но ты не захотел сдаваться, Лестат, – продолжал он, и брови его удивленно приподнялись. – Тебя не могли остановить ни голод, ни холод. Ты победил и добился успеха. – Голос его вновь стал хриплым от ярости. – Ты не спился и не погиб в чреве Парижа. Ты все поставил с ног на голову, все перевернул вверх дном! Всякий раз, когда мы, казалось, должны были погибнуть, ты находил выход и умудрялся отыскать источник богатства и изобилия. Твоему энтузиазму не было конца, ты страстно брался за любое дело и всегда излучал свет. Только свет! Но чем больше было в тебе света, тем глубже я погружался во тьму. Каждый твой успех, каждая удача, обеспечивавшая нам процветание, порождали во мне мрак и отчаяние, рвали на куски мое сердце! И наконец, эта волшебная сила! Страшнейшая ирония судьбы заключена в том, что, получив этот волшебный дар, ты всячески оберегал от него меня! А что делал сам?! Использовал великую сатанинскую силу и власть только для того, чтобы играть роль добродетельного человека!

Я обернулся и увидел, что все вампиры в ожидании стоят в темноте, а чуть подальше, за их спинами, ждет Габриэль. Блики света промелькнули на ее белой руке, когда она призывно взмахнула ею, показывая, что нам пора уходить.

Ники крепко взял меня за плечи, и от его прикосновения повеяло ненавистью. Отвратительное, должен сказать, ощущение, когда тебя касается тот, кто с такой силой тебя ненавидит.

– Подобно безмозглому солнечному лучу ты разогнал и уничтожил летучих мышей, составлявших древнюю общину! – прошептал он. – И ради чего? Смешно сказать: исполненное света чудовище, убивающее всех и вся!

Развернувшись, я с такой силой ударил его, что он отлетел в дальний угол гримерной, задев по пути рукой зеркало, и стукнулся головой о противоположную стену.

Какое-то время он неподвижно лежал на куче тряпья, но постепенно пришел в себя, в глазах вновь появилось осмысленное выражение, а губы медленно сложились в улыбку. Он не торопясь выпрямился и с достоинством, присущим полному негодования смертному, расправил плащ и пригладил волосы.

Он почти в точности повторил мои движения в подземном склепе, после того как похитители швырнули меня в грязь.

Сохраняя на лице маску негодования и достоинства, с самой отвратительной улыбкой из всех, какие мне когда-либо приходилось видеть, он вышел вперед.

– Я презираю тебя, – сказал он. – Но я создан тобой, ты дал мне силу и власть, и в отличие от тебя я знаю, как ими пользоваться. И теперь я оказался именно там, где всегда хотел добиться успеха. В Мире Тьмы мы с тобой отныне равны. И ты отдашь мне театр, потому что обязан это сделать: ты у меня в долгу. Кроме того, ты ведь у нас любишь делать подарки – великий благодетель, осыпающий золотыми монетами голодных детей! А после этого я никогда больше даже не взгляну в твою сторону – я не нуждаюсь в твоем свете.

Он обошел меня стороной и протянул руки к остальным.

– Вперед, мои дорогие! Нас ждут впереди пьесы, которые мы должны написать, и дело, которым мы станем заниматься с удовольствием! Вам придется многому у меня научиться. Я знаю, что в действительности представляют собой смертные. Мы должны создать поистине прекрасное, неповторимое искусство Мира Тьмы. Мы создадим общество, которое не будет идти ни в какое сравнение со всеми остальными. Совершим то, что еще никогда и никто не совершал.

Все в страхе и замешательстве смотрели на меня. Момент был чрезвычайно напряженным, и в полной тишине я услышал собственный глубокий вздох. Поле моего зрения вдруг расширилось, и я увидел всех нас на сцене, кулисы по краям, высокие стропила, утопающие во тьме, декорации и дымные огни рампы. При виде погруженного во тьму театра я вдруг вспомнил все, что здесь произошло. Я осознал связь между случившимися кошмарами и понял, что это конец.

– Театр вампиров… – прошептал я. – Мы и здесь совершили наш Обряд Тьмы.

Никто не осмелился мне ответить. Никола лишь улыбнулся.

Я повернулся, чтобы уйти, и поднял руку, как бы приказывая им остаться с ним. Я попрощался с ними навсегда.

Не успели мы отъехать от ярко освещенного бульвара, как я резко остановился. В голову мне приходили мысли одна кошмарнее другой: я представлял себе, что Арман придет, чтобы уничтожить Ники, что вновь обретенные собратья, устав от его сумасшедших выходок, бросят Никола и уйдут, что однажды рассвет застанет его бредущим по улице не в силах найти себе укрытие от солнца… У меня перехватило дыхание, и я с тоской устремил взгляд в небо.

Габриэль обняла меня, и я зарылся лицом в ее волосы. Кожа ее лица и губы были прохладными и бархатистыми. Я вдруг почувствовал, что буквально утопаю в ее великой любви, поистине нечеловеческой, ничего общего не имеющей со смертной плотью и сердцами людей.

Я схватил ее в объятия и поднял на руки. В густой темноте мы напоминали высеченных из единого монолита любовников, которые не представляли себе жизни друг без друга и совершенно забыли, что когда-то существовали по отдельности.

– Он сам сделал свой выбор, сынок, – сказала она. – Что сделано, то сделано, и теперь ты от него освободился.

– Как вы можете говорить так, матушка?! – прошептал я. – Ведь он ничего не знал! Он до сих пор не знает…

– Отпусти его, Лестат, – ответила она, – они позаботятся о нем.

– Но я теперь должен найти этого демона, Армана! – устало промолвил я. – Я заставлю его держаться от театра как можно дальше. Пусть он навсегда оставит их в покое.

Когда на следующий вечер я приехал в Париж, то узнал, что Никола уже успел побывать у Роже.

Он появился за час до моего прихода и бешено заколотил кулаками в дверь. Стоя в темноте, он кричал, требуя документы на театр и деньги, которые, как он утверждал, я ему обещал. Он угрожал Роже и его семье. Велел Роже написать в Лондон Рено и приказать ему вместе с труппой немедленно вернуться обратно, потому что дома их ждет новый театр. Когда Роже отказался, он потребовал дать ему адрес Рено и сам начал рыться в ящиках стола адвоката.

Услышав обо всем этом, я пришел в холодное бешенство. Значит, этот неоперившийся еще птенец, этот новоиспеченный демон решил превратить их всех в вампиров. Поистине безрассудное, безумное чудовище!

Нет, я не должен допустить, чтобы это случилось.

Я приказал Роже послать в Лондон курьера с сообщением о том, что Никола де Ленфен лишился рассудка и что актерам запрещено возвращаться в Париж.

После этого я отправился в театр на бульваре, где нашел Никола на репетиции. Он был по-прежнему слишком возбужден и производил впечатление безумца. Он вновь был одет очень красиво и элегантно, и на нем были те драгоценности, которые он носил еще в те времена, когда был любимым сыном своего отца, но галстук на шее висел криво, чулки на ногах сморщились, а спутанные волосы выглядели не лучше, чем прическа узника Бастилии, лет двадцать не имевшего возможности взглянуть на себя в зеркало.

В присутствии Элени и остальных я заявил, что он не получит от меня ничего, если не пообещает, что ни один актер, ни одна актриса в Париже никогда не будут убиты, похищены или обольщены обществом; что Рено и его труппа ни сейчас, ни когда-либо впоследствии не переступят порог Театра вампиров; что мэтру Роже, которому предстоит вести финансовые дела театра, не будет причинен даже малейший вред.

Он рассмеялся мне в лицо и стал, как и прежде, издеваться надо мной. Однако Элени успокоила его и заставила замолчать. Услышав о том, что он намеревался совершить, она пришла в ужас. Именно она пообещала выполнить все мои требования и заставила дать такое же обещание остальных. Она быстро заговорила с Никола на непонятном мне древнем языке, чем-то припугнула его, отчего он пришел в замешательство и наконец уступил.

Именно Элени я в конце концов поручил вести все дела в театре и вместе с Роже подсчитывать выручку и решать другие финансовые вопросы. Она получила от меня полную свободу действий.

Прежде чем уйти в тот вечер из театра, я спросил у Элени, что ей известно об Армане. Габриэль присутствовала при нашем разговоре. Мы стояли на улице возле задней двери театра.

– Он наблюдает за нами, – ответила она. – Иногда позволяет нам его увидеть. – Меня очень смущает удивительно печальное выражение ее лица. – Но одному Богу известно, что он сделает, – добавила она со страхом, – когда узнает, что в действительности здесь происходит.

Назад: Часть IV Дети Тьмы

Дальше: Часть V Вампир Арман