6
Время пришло, а человек – нет.
Вальтер Скотт
В госпитале я проторчал ровно семь кормежек – даже не могу сказать, сколько это по времени. Я смотрел телик, глотал таблетки, пытался дорешать наполовину решенные кроссворды из старых женских журналов. И терзал себя бесчисленными вопросами.
Для начала: чем я занимался? Зачем лез под пули, которыми стреляли неведомые мне люди по неведомым мне соображениям? Какая мне от этого польза? Какая от этого польза Вульфу? И какая от этого польза О’Нилу с Соломоном? И почему кроссворды заполнены лишь наполовину? Пациенты выписывались? Или умирали, не успев закончить начатое? Или они ложились в больницу специально, чтобы удалить половину мозга? Можно ли тогда расценивать наполовину решенный кроссворд как доказательство искусности хирурга? Кто все-таки содрал с журналов обложки и почему? И можно ли считать ответом на пункт «не женщина» (7 по вертикали) слово «мужчина»?
Но прежде всего, почему фотография Сары Вульф будто намертво прилепилась изнутри к дверце моего мозга, так что каждый раз, если мне хотелось подумать – будь то во время вечерней телепередачи, за сигареткой в больничной уборной или почесывая большой палец ноги, – повсюду тут же возникала она, улыбающаяся и одновременно угрюмая? Нет-нет, повторяю в сто первый раз: в эту женщину я не влюблен!
Удовлетворить мое любопытство, хотя бы отчасти, мог один мой старинный приятель – Райнер. А потому – когда я решил, что достаточно здоров, чтобы сползти с кровати и немного пошаркать тапками по коридору, – я позаимствовал халат и отправился наверх, в отделение Баррингтон.
О том, что Райнер тоже лежит в Мидлсекской больнице, сообщил Соломон, изрядно удивив меня этой новостью. Уж на долю секунды – точно удивив. Согласитесь, странная ирония судьбы: после всех передряг, через которые нам обоим пришлось пройти, – и попасть на ремонт в одну и ту же мастерскую! Хотя, с другой стороны, как правильно отметил Соломон, в Лондоне осталось не так уж и много больниц, и если вы, скажем, сильно ушибетесь где-нибудь к югу от Уотфорд-Гэп, то рано или поздно, но наверняка окажетесь в Мидлсекской больничке.
Райнер покоился в отдельной палате, прямо напротив сестринского поста. Он лежал без движения, опутанный паутиной из проводков, которые тянулись к баррикаде из попискивающих ящичков. Глаза его были закрыты – то ли спит, то ли в коме, – а голова походила на громадный, почти мультяшный кокон, как будто Дорожный Бегун слишком уж часто ударял его по башке. И еще на нем была голубая фланелевая пижама, благодаря которой Райнер – наверное, впервые за многие годы – выглядел по-детски невинным. Я стоял у кровати, искренне ему сочувствуя, покуда не появилась медсестра и не спросила, что мне нужно. Я ответил, что нужно мне до черта, но для начала я вполне удовольствуюсь именем Райнера.
«Боб», – ответила сестричка, явно желая, чтобы я поскорее убрался, от решительных действий ее удерживал лишь мой больничный халат.
Прости, Боб, подумал я. Что уж тут поделаешь? Ты просто выполнял свою работу, приятель, делал то, за что тебе платили, пока не появился какой-то засранец и не жахнул тебя по голове мраморным Буддой. Горько и неприятно.
Само собой, Боб отнюдь не был паинькой из церковного хора. Он не был даже хулиганом, который не дает прохода паиньке из церковного хора. В самом лучшем случае он был старшим братом хулигана, который не дает прохода хулигану, который не дает прохода паиньке из церковного хора. Соломон проверил Райнера по базе данных своего министерства и выяснил, что в прошлом моего крестника выперли из Королевских Уэльских Стрелков за спекуляцию. Вы не поверите, сколько всего – начиная от шнурков армейских ботинок и заканчивая бронетранспортерами «сарацин» – покинуло гарнизонные ворота под шерстяным свитером Боба Райнера! Но все равно, именно я шарахнул его по голове, и потому именно я сейчас мысленно просил у него прощения.
Я положил остатки Соломонова винограда на тумбочку у изголовья и вышел из палаты.
Леди и джентльмены в белых халатах наперебой уговаривали меня задержаться еще хотя бы на несколько дней, но я лишь тряс головой и стоял на своем. Поцокав языками, они заставили меня расписаться в каких-то бумагах, показали, как менять повязку, и напоследок велели немедленно возвращаться, если рана вдруг воспалится или начнет зудеть.
Я поблагодарил их за доброту и сердечность, вежливо отклонив предложение воспользоваться инвалидной коляской. Да оно и к лучшему, поскольку лифт все равно не работал.
После чего с трудом вскарабкался в автобус и поехал домой.
Квартира была на месте, но показалась мне какой-то маленькой. Никаких сообщений на автоответчике – такая же пустота, как и в холодильнике, если не считать полпинты обезжиренного йогурта и корешка сельдерея, доставшихся мне в наследство еще от предыдущего жильца.
Грудь жутко болела, как они и предупреждали, поэтому я завалился на диван и стал смотреть скачки из Донкастера, пристроив под рукой солидный бокал «Куропатки, которую уже определенно где-то видел».
Должно быть, я все-таки задремал, так как разбудил меня звонок телефона. Резко распрямившись, я едва не задохнулся от боли в подмышке и машинально потянулся к бутылке. Пусто. Самочувствие препоганое. Снимая трубку, я посмотрел на часы. Десять минут девятого или без двадцати два. Точно сказать я не мог.
– Мистер Лэнг?
Мужчина. Американец. Щелк, жжжж. Да ладно вам, знаю я эти штучки.
– Да.
– Мистер Томас Лэнг?
Так точно, дружище Микрофон, этот голос не спутаешь ни с чем. Я потряс головой, пытаясь окончательно проснуться, и почувствовал, как что-то забрякало внутри.
– Как поживаете, мистер Вульф? Тишина на том конце. А затем:
– Гораздо лучше вашего, насколько я слышал.
– Ну, это не совсем так.
– Да что вы?
– Понимаете, больше всего на свете я боялся, что мне нечего будет рассказать внукам. Но теперь благодаря семейке Вульф я запросто протяну до их совершеннолетия.
Мне показалось, что я услышал смешок, хотя это могли быть и помехи на линии. Или О’Ниловы парни случайно зацепили что-нибудь из своей прослушивающей аппаратуры.
– Я хотел бы встретиться с вами, Лэнг.
– Еще бы вам не хотеть, мистер Вульф. Дайте-ка я угадаю. На этот раз вы решили предложить мне денег, чтобы я незаметно сделал вам вазэктомию. Ну как? Тепло?
– Я бы хотел объяснить вам кое-что, если вы не против. Вам нравится итальянская кухня?
Я подумал про сельдерей с йогуртом и понял, что мне безумно нравится итальянская кухня. Если бы не одна маленькая проблема.
– Мистер Вульф, – сказал я, – прежде чем вы назовете место, приготовьтесь, что придется заказывать столик как минимум на десятерых. У меня такое чувство, что желающих будет много.
– Это не беда, – весело ответил он. – Прямо у вашего телефона лежит путеводитель.
Я посмотрел на столик. Красная книжица. «Путеводитель Эвана по Лондону». Абсолютно новехонький, и я-то его уж точно не покупал.
– Слушайте внимательно, – продолжал Вульф. – Я хочу, чтобы вы открыли страницу двадцать шесть, пятый абзац. Встречаемся через тридцать минут.
На линии началась какая-то суета, и я было решил, что он повесил трубку, но тут его голос раздался снова:
– Лэнг?
– Да?
– Не оставляйте путеводитель в квартире. Я устало вздохнул.
– Мистер Вульф, – сказал я, – может, я и тупой, но не настолько тупой.
– Надеюсь, – ответил он. И повесил трубку.
Пятым абзацем на странице двадцать шесть подробного руководства мистера Эвана, как избавляться от долларов в Большом Лондоне, значилось: «Ресторан “Джиаре”, 216 Роузленд, WC2, итал., 60 мест, кондиц., Visa, Mast, Amex», далее красовались три комплекта скрещенных ложечек. Наскоро пролистав книжицу, я пришел к выводу, что Эван не больно-то щедр на трехложечные оценки, так, что по крайней мере еда окажется сносной.
Следующая проблема заключалась в том, как добраться в этот «Джиаре», не притащив за собой хвост из дюжины госслужащих в коричневых плащах. Вульф, конечно, тоже мог приволочь хвост, но, судя по тому, как ловко он провернул фокус с путеводителем, – следует признать, меня трюк впечатлил, – похоже, Вульф абсолютно уверен, что может свободно передвигаться по городу, не беспокоясь о нежелательной компании.
Я спустился в парадную. Мой шлем был на месте: покоился на крышке газового счетчика на пару с потрепанными кожаными перчатками. Я приоткрыл входную дверь и высунул голову на улицу. Никаких типов в фетровых шляпах видно не было, никто не отлепился от фонарного столба, щелчком отбросив недокуренную сигарету без фильтра. С другой стороны, я ведь ничего такого и не ожидал.
В пятидесяти ярдах слева стоял темно-зеленый автофургон марки «лейлэнд», из крыши которого торчала резиновая антенна. Справа, на дальней стороне улицы, раскинулась дорожно-ремонтная палатка в красно-белую полоску. И то и другое вполне могло оказаться абсолютно невинным.
Я скользнул обратно в подъезд, натянул шлем с перчатками и выудил из кармана связку ключей. Тихонько приоткрыв щель для почты на двери, я просунул в нее пульт дистанционного управления сигнализацией мотоцикла и нажал кнопку. «Кавасаки» пискнул, давая понять, что сигналка отключена. Рывком распахнув дверь, я выскочил на улицу и понесся к мотоциклу со скоростью, какую дозволяла развить моя подстреленная подмышка.
Мотоцикл завелся с первого же тычка – такова уж отличительная особенность всех японских мотоциклов. Крутанув ручку, я открыл подсос до половины, воткнул первую скорость и отпустил сцепление. Усесться на него я тоже не забыл – уточняю на тот случай, если вы вдруг забеспокоились. К тому моменту, когда я миновал темно-зеленый фургон, спидометр показывал сорок миль в час, и я даже на секунду развеселился, живо представив, как мужички в спецовках, сшибая все на своем пути, с матюгами несутся следом. Я был уже в конце улицы, когда в зеркале заднего вида вспыхнули фары машины, выруливающей от обочины. Разумеется, это был «ровер».
Далеко за пределом разрешенной скорости я свернул влево, на Бэйсуотер-роуд, и затормозил на светофоре – за все годы, сколько бы я к нему ни подъезжал, ни разу не попал на зеленый. Но сейчас меня это совершенно не беспокоило. Я возился с перчатками и защитным стеклом на шлеме, спиной чувствуя, как «ровер» подкрадывается по средней полосе. Я глянул через плечо на усатую физиономию за рулем. Мне так и хотелось посоветовать: двигай-ка, старина, домой, а то сейчас оконфузишься по полной программе.
Когда загорелся желтый, я полностью перекрыл подсос, выкрутил газ до пяти тысяч оборотов и всем своим весом сместился вперед, на бензобак, чтобы удержать переднее колесо на месте. Сцепление я отпустил, как только желтый сменился зеленым. Заднее колесо «кавасаки» бешено замолотило из стороны в сторону, словно хвост доисторического ящера, а еще через миг я уже пулей летел вперед.
Спустя две с половиной секунды я уже делал шестьдесят миль в час, а еще через две с половиной секунды свет уличных фонарей слился в одно большое пятно, и я навсегда забыл, как выглядит водитель «ровера».
«Джиаре» оказался на удивление веселым местечком с белыми стенами и отдающим эхом кафельным полом, превращавшим любой шепоток в пронзительный крик, а любой смешок – в безудержный гогот.
Совершенно потрясная «ральф-лорановская» блондинка с огромными глазищами приняла у меня шлем и проводила к столику у окна. Я заказал маленький тоник для себя и большую водку для моей ноющей подмышки. Надо было как-то убивать время до прихода Вульфа, так что пришлось выбирать между путеводителем Эвана и меню. Меню выглядело несколько подлиннее, и я решил начать с него.
Номером первым выступало нечто под названием «Кростини из панированных тарроче с картофелем бенаторе», тянувшее на впечатляющую сумму в двенадцать шестьдесят пять. Снова подошла уже знакомая блондиночка – спросить, не нужна ли помощь, – и я попросил объяснить, что такое «картофель». Она даже не улыбнулась.
Едва я приступил к разгадке тайны второго блюда – не исключено, что это был один из братьев Маркс, сваренный в крутом кипятке, – как мой взгляд отметил в дверях Вульфа. С непреклонной решимостью он цеплялся за свой портфель, покуда официант стаскивал с него пальто.
А затем, как раз в тот момент, когда я вдруг сообразил, что столик накрыт на троих, из-за его спины выступила Сара Вульф.
Выглядела она – хоть мне очень не хочется этого говорить – просто сногсшибательно. Абсолютно сногсшибательно. Знаю-знаю, избитое клише, но бывают моменты, когда вдруг понимаешь, почему клише становятся клише. Сара была в свободном платье зеленого шелка, сидевшем на ней так, как мечтает сидеть любое платье: оставалось спокойным там, где следовало оставаться спокойным, и двигалось там, где движение – это именно то, что вам нужно. Практически каждый из посетителей проводил Сару взглядом до самого столика, и, пока Вульф пододвигал ей сзади стул, помогая сесть, в ресторане стояла гробовая тишина.
– Я рад, что вы пришли, мистер Лэнг, – сказал Вульф. Я вежливо кивнул. – Вы знакомы с моей дочерью?
Я перевел глаза на Сару: та хмурилась, уткнувшись взглядом в салфетку. Даже ее салфетка выглядела элегантнее всех прочих салфеток.
– Да, разумеется, – ответил я. – Дайте-ка подумать. Уимблдон? Аскотт? Свадьба Дика Кавендиша? Ах да, вспомнил. Через дуло пистолета – вот где мы виделись последний раз. Как приятно встретить вас снова.
Это предполагалось как дружеская ремарка, почти что шутка, но Сара даже не взглянула в мою сторону, и так получилось, что мой юмор обернулся наездом. Надо было просто заткнуться, сидеть и улыбаться. Сара поправила приборы на столе.
– Мистер Лэнг, – сказала она, – я пришла сюда по просьбе отца. Это он предложил мне извиниться перед вами. Но не потому, что я сделала что-то дурное, а потому, что вы получили ранение, получать которое не должны были. За это я и прошу у вас прощения.
Мы с Вульфом ждали продолжения, но, видимо, на данный момент это было все. Сара сидела напротив меня, перебирая содержимое своей сумочки в поисках повода не смотреть мне в глаза. Судя по всему, поводов набралось прилично, что было довольно странно, так как сумочка была крошечная.
Вульф жестом подозвал официанта и повернулся ко мне:
– С меню уже успели ознакомиться?
– Мельком, – ответил я. – Мне сообщили, что все, что можно заказать, просто божественно.
Подошел официант. Вульф слегка ослабил узел галстука.
– Два мартини, очень сухих, и…
Он посмотрел на меня. Я вежливо кивнул:
– Водка-мартини. Чрезвычайно сухой. Если есть, можно даже порошковый.
Официант удалился. Сара принялась осматриваться по сторонам с таким видом, будто ей уже все здесь наскучило. Жилки на ее шее умиляли.
– Итак, Томас, – начал Вульф. – Ничего, если я буду называть вас Томасом?
– Ничего, – ответил я. – Это все-таки мое имя как-никак.
– Вот и хорошо. Томас. Прежде всего, как ваше плечо?
– Нормально. (Он вздохнул с облегчением.) Гораздо лучше, чем подмышка, куда, собственно, меня и подстрелили.
Наконец, наконец-то – господи, как же долго пришлось ждать! – она повернула голову и посмотрела на меня. Взгляд ее был значительно мягче, чем притворялось все остальное. Она слегка наклонила голову, и голос ее прозвучал низко и чуть надреснуто:
– Я же попросила прощения.
Мне отчаянно хотелось сказать что-нибудь в ответ, что-нибудь приятное и ласковое, но в голове звенела сплошная пустота. За столом повисла неловкая пауза, которая запросто могла перерасти в злобное раздражение, не улыбнись Сара немедленно. Но Сара улыбнулась, и будто галлоны крови разом забурлили у меня в ушах, сметая все на своем пути и опадая грохочущей волной. Я улыбнулся в ответ, и мы еще долго смотрели друг другу в глаза.
– Нужно, наверное, сказать, что все могло кончиться гораздо хуже, – добавила она.
– Еще как могло, – обрадовался я. – Будь я подмышечной топ-моделью, как пить дать остался бы без работы на несколько месяцев.
На этот раз она рассмеялась, по-настоящему рассмеялась, и я почувствовал себя так, словно только что отхватил все до одной олимпийские медали, отлитые со времен древних греков.
Начали мы с супа – кстати, очень вкусного, – его подали в лоханках размером примерно с мою квартиру. Беседа текла исключительно светская. Как оказалось, Вульф тоже помешан на скачках, и днем я как раз смотрел тот забег в Донкастере, где участвовала одна из его лошадок. Так что мы немного поболтали о скачках и ипподромах. К тому времени, когда настала очередь второй перемены, мы как раз наносили завершающие штрихи к изящно закругленной трехминутке на тему непредсказуемости английского климата. Отправив в рот кусочек чего-то подливо-мясистого, Вульф промокнул губы салфеткой.
– Итак, Томас. Я полагаю, вам не терпится задать мне пару-другую вопросов?
– Признаться, да. – Я в свою очередь тоже промокнул губы. – Ужасно не хочется быть предсказуемым, но какого хрена вы вообще вытворяете?!
Было слышно, как за соседним столом дружно втянули воздух, но Вульф даже бровью не повел. Как, впрочем, и Сара.
– Что ж, вопрос вполне резонный. Во-первых, что бы вам там ни наговорили ваши «оборонщики», к наркотикам я не имею ни малейшего отношения. Повторяю: ни малейшего. Ну разве что к пенициллину – принимал когда-то внутримышечно. Вот и все. Точка.
Нет, не все. Это не очень правильно. Даже очень не правильно. Сказав «точка», ты этой самой точкой не подтвердишь неоспоримость своих слов.
– Вы уж простите мой типично британский цинизм, но вам не кажется, что мы имеем здесь дело с ситуацией из разряда «я так и знал, что вы это скажете»?
Сара сердито посмотрела на меня, и я вдруг понял, что несколько перебрал. Но тут же подумал: «Да какого черта?! Красивые сухожилия или некрасивые, но мне позарез нужно расставить все по своим местам».
– Прошу прощения, что поднимаю вопрос еще до того, как вы успели начать, – продолжил я, – но я полагал, что мы здесь для того, чтобы поговорить начистоту. Вот я и говорю начистоту.
Вульф отправил в рот очередную порцию и уставился в свою тарелку. Я даже не сразу сообразил, что он предоставил ответ Саре.
– Томас, – сказала она. Я повернулся и посмотрел ей в глаза. Они были большими и круглыми и, казалось, занимали собой всю вселенную, от одного ее конца до другого. – Когда-то у меня был брат. Майкл. На четыре года старше меня. Ни хрена себе! Был.
– Майкл умер, даже не успев закончить первый семестр в Бейтсе. Амфетамины, таблетки, героин. Ему было всего двадцать.
Она замолчала. Я должен был что-то сказать. Что-нибудь. Все что угодно.
– Мне очень жаль.
Ну а что тут еще скажешь? Круто? Передай соль, пожалуйста? Я почувствовал, что невольно наклоняюсь к столу, словно стараясь слиться с их горем. Бесполезно. В таких делах ты всегда посторонний.
– Я рассказываю это вам лишь по одной причине. Чтобы вы поняли, что утверждать, будто мой отец… – она перевела взгляд на Вульфа, но он так и не поднял головы, – занимается наркобизнесом, все равно что утверждать, будто он каждый день летает на Луну. Я ручаюсь за него жизнью. Вот и все.
Точка.
Какое-то время ни он, ни она не смотрели ни на меня, ни друг на друга.
– Мне очень жаль, – повторил я еще раз. – Честное слово.
Так вот мы и сидели еще некоторое время: эдакая кабинка тишины посреди ресторанного гвалта. Пока Вульф вдруг не включил улыбку, сразу став каким-то неестественно оживленным.
– Спасибо, Томас. Ладно, чего уж там. Сделанного все равно не воротишь. Для нас с Сарой все это уже в прошлом. Итак, вы хотите узнать, почему я попросил вас убить меня?
Женщина за соседним столиком повернула голову и неодобрительно посмотрела на Вульфа. «Да нет, не мог он такого сказать. Послышалось, наверное». Отрицательно покачав головой, она вернулась к своему омару.
– В двух словах, – ответил я.
– Что ж, все достаточно просто. Мне хотелось узнать, что вы за человек.
Он смотрел на меня, губы его превратились в узкую линию.
– Понятно, – сказал я, не понимая ровным счетом ничего. Так, наверное, бывает всегда, когда просишь рассказать о чем-нибудь в двух словах.
Несколько раз моргнув, я распрямил спину и постарался напустить на себя разгневанный вид:
– А что, нельзя было просто позвонить в мою бывшую школу? Или моей бывшей подружке? Ах, ну конечно! Для вас же это слишком банально, правда?
Вульф покачал головой:
– Вовсе нет. Я как раз все это проделал. Вот это был удар! Под самый дых! У меня до сих пор кровь приливает к щекам, стоит вспомнить, как я смухлевал на выпускном по химии и заработал «пятак», хотя все учителя со стажем поголовно пророчили мне «неуд». Теперь-то я точно знаю: рано или поздно всплывет и это. Откуда знаю? Да просто знаю – и все.
– Надо же. Ну и как я вам?
Вульф улыбнулся:
– Вполне. Правда, кое-кто из подружек до сих пор считает вас засранцем, но в остальном – сойдет.
– Приятно слышать, – ответил я.
Вульф же продолжал, словно зачитывая по списку:
– Неглупый. Жесткий. Честный. Хороший послужной список в Шотландской гвардии. Однако самое лучшее, с моей точки зрения, – это то, что вы на мели.
Его улыбочка начинала меня бесить.
– Вы забыли про мои замечательные акварели.
– Даже так? Вот это парень! В общем, единственное, что мне оставалось узнать, – это продаетесь ли вы.
– Понятно. Отсюда и пятьдесят тысяч. Вульф кивнул.
Я постепенно терял контроль над ситуацией. Я знал, что в какой-то момент необходимо проявить жесткость и дать им понять, кто я такой. И кто, черт побери, они такие, чтобы вынюхивать и выпытывать обо мне у каждого встречного-поперечного. Ладно, дайте мне только доесть пудинг – и я точно выскажу все, что я думаю. Однако почему-то подходящий момент все не наступал и не наступал. Несмотря на то, как они со мной обошлись, несмотря на бесцеремонность, с какой они копались в моем личном деле, – но я так и не смог заставить себя проникнуться к Вульфу неприязнью. Было в нем что-то такое, что мне импонировало. Ну а что до Сары, то… Да, красивые сухожилия.
И все же блеск старого клинка не повредит. Я смерил Вульфа металлическим взглядом:
– Дайте-ка я попробую угадать. Выяснив, что я не продаюсь, вы решили попробовать купить меня.
Он даже не шелохнулся:
– Именно так.
Вот. Наконец-то. Тот самый подходящий момент. У любого джентльмена есть свои границы, есть они и у меня. Я швырнул салфетку на стол:
– Что ж, просто очаровательно! И будь я человеком иного сорта, мне это, возможно, даже польстило бы. Но сейчас я хочу знать: к чему это все? И если через секунду вы не ответите на мой вопрос, я встаю из-за стола и навсегда покидаю и этот ресторан, и вашу жизнь, и, вполне возможно, даже эту страну.
Краем глаза я видел, что Сара наблюдает за мной. Сам же я не сводил взгляда с Вульфа. Он старательно загонял последнюю картофелину в лужицу подливы. Но затем вдруг положил вилку и быстро спросил:
– Вам что-нибудь известно о войне в Заливе, мистер Лэнг?
Не знаю, куда делся Томас, но настроение беседы определенно изменилось.
– Да, мистер Вульф. Я знаю о войне в Заливе.
– Нет, не знаете. Бьюсь об заклад, что вы ни черта не знаете об этой войне. А такое понятие, как «гонка вооружений», вам знакомо?
Теперь он пёр бульдозером, будто продавец в магазине. Надо бы придержать его. Я задумчиво глотнул из бокала и сказал:
– Ну как же. Дуайт Эйзенхауэр. Конечно, мне знакомо такое понятие. Я и сам был его частью, если вы еще не забыли.
– Со всем моим уважением, мистер Лэнг, вы были всего лишь ничтожной его частью. Слишком ничтожной – простите меня за такие слова, – чтобы иметь представление о том, частью чего вы были.
– Что ж, вам виднее.
– Попробуйте-ка угадать: какой из мировых предметов потребления самый важный? Настолько важный, что от него зависит производство и сбыт всего остального. Нефти, золота, продовольствия. Ну как? Угадали?
– У меня такое чувство, что вы сейчас скажете, будто это оружие.
Вульф перегнулся через стол – на мой взгляд, слишком резко и чересчур близко.
– Именно, мистер Лэнг. Это крупнейшая мировая индустрия, и любое правительство любой страны об этом знает. Если вы политик и если вам вдруг вздумалось перейти дорогу военной индустрии, в любом ее проявлении, вы перестанете быть политиком уже на следующее утро. А может случиться и так, что утром вы не проснетесь совсем. И неважно, пытаетесь вы провести закон о регистрации владельцев огнестрельного оружия в штате Айдахо или хотите остановить продажу истребителей Ф-16 иракским ВВС. Вы наступаете им на ногу, они наступят вам на голову. Точка.
Вульф откинулся на спинку стула, утирая вспотевший лоб.
– Мистер Вульф. Я понимаю, насколько странными могут казаться вам многие вещи здесь, в Англии. Я понимаю, что мы, должно быть, кажемся вам нацией деревенщин, для которых слова «горячий» и «холодный» означают лишь то, что течет у них дома из крана. Пусть так, но я должен сказать вам, что вы далеко не первый, от кого я слышу подобные вещи.
– Вы можете дослушать до конца? – вмешалась вдруг Сара, и я даже слегка подпрыгнул от гневных ноток в ее голосе. Когда я решился взглянуть на нее, она пристально, не отрываясь, смотрела мне прямо в глаза, и губы ее были плотно сжаты.
– Вы когда-нибудь слышали о «блефе Столтого»? – спросил Вульф.
Я снова перевел взгляд на него:
– Столтого… нет, не думаю.
– Неважно. Так вот, Анатолий Столтой был генералом Красной армии. Начальником Генерального штаба при Хрущеве. Всю свою жизнь он занимался только тем, что пытался убедить США, будто у русских ракет в тридцать раз больше, чем у нас. В этом заключалась его работа. Труд всей его жизни.
– Ну и как? Получилось?
– Для нас – да.
– Нас?…
– В Пентагоне прекрасно знали, что все это чушь, от начала до конца. Да-да, знали. Что ничуть не помешало им воспользоваться этим блефом как предлогом для наращивания вооружений – самого крупного из всех, что видел мир.
Возможно, это из-за вина, но мысли мои беззастенчиво тормозили, и я никак не мог взять в толк, к чему он все-таки клонит.
– Что ж, – сказал я. – С этим ведь надо что-то сделать, правда? Так, куда же я это дел свой ежедневник? Ага, вот, в следующую среду вас устроит?
Со стороны Сары донеслось легкое шипение. Ну и пусть. Возможно, по части дерзости я слегка перебрал, но, черт возьми, зачем мне вся эта лабуда?
Вульф на мгновение прикрыл глаза, видимо набираясь терпения из неведомого мне источника. И затем очень медленно спросил:
– Что, по вашему мнению, нужно военной индустрии больше всего на свете?
Я исполнительно поскреб макушку:
– Заказчики?
– Война, – ответил он. – Конфликт. Беспорядки. Ну вот вам пожалуйста. Да здравствует теория!
– Я понял. Вы пытаетесь убедить меня, что войну в Заливе развязали производители оружия?
Честное слово, я изо всех сил старался быть учтивым.
Вульф ничего не ответил. Он просто сидел, чуть склонив голову набок, и смотрел на меня так, словно сомневался: «А действительно ли это тот, кто мне нужен?» У меня-то на этот счет не было абсолютно никаких сомнений.
– Нет, серьезно, – не унимался я. – Вы на это намекаете? Мне правда очень важно знать, что вы думаете. Я хочу разобраться, в чем тут дело.
– Вы видели тот сюжет по телевизору? – неожиданно спросила Сара. – Про «умные» бомбы, ракеты «Патриот» и все такое?
– Видел.
– Производители оружия, Томас, вставляют этот сюжет в рекламные ролики и крутят на всех оружейных выставках, по всему миру. Люди гибнут, а они используют их смерть в рекламных целях. Это грязно и отвратительно.
– Да, согласен. Наш мир – довольно жуткое местечко, и, конечно, было бы лучше перебраться жить куда-нибудь на Сатурн. Но какое отношение это имеет конкретно ко мне?
Покуда Вульфы обменивались многозначительными взглядами, я отчаянно пытался скрыть ту огромную жалость, что испытывал к этой парочке. Судя по всему, эти двое с головой погрязли в теории заговора, и впереди их ждет одна лишь скукотища из газетных вырезок и поездок на конференции, на которых собираются такие же маньяки. И что бы я ни сказал, с выбранного курса им уже не свернуть. Так что самым лучшим решением будет отстегнуть им пару фунтов на ножницы с клеем и двигать к себе домой.
Я как раз прикидывал, как бы попристойнее сформулировать предлог для ухода, когда Вульф вдруг потянулся к своему портфелю. Открыв его, он вынул пачку больших глянцевых фотографий.
Верхнее фото он протянул мне. Я взял.
Вертолет в воздухе. Судить о его габаритах было трудно, но ничего подобного я в жизни не видел. И ни о чем таком не слышал. У вертолета было два несущих винта, вращавшихся в параллельных плоскостях на одной мачте, а хвостовой винт отсутствовал вообще. По сравнению с основным корпусом фюзеляж выглядел чересчур кургузым. И ни единого опознавательного символа. Вертолет был абсолютно черный.
Я посмотрел на Вульфа, ожидая пояснений, но тот молча протянул мне следующее фото. Снимок был сделан сверху, так что был виден задний план – городской пейзаж, что меня слегка озадачило. Тот же самый или очень похожий вертолет неподвижно завис между двумя безликими многоэтажками. Можно было разглядеть, что по размеру машина небольшая, возможно даже одноместная.
Третья фотография представляла собой гораздо более крупный план, и вертолет уже стоял на земле. Теперь было понятно, что машина сугубо военная: с оружейной стойки позади кабины свисало нагромождение жутковатого на вид снаряжения. Ракеты «Гидра», ракеты «Хеллфайер» типа «воздух – земля», пулеметы пятидесятого калибра и целая уйма прочих железяк. Да, серьезная игрушка для серьезных мальчиков.
– Откуда это у вас? – спросил я. Вульф покачал головой:
– Не имеет значения.
– А по-моему, еще как имеет. Знаете что, мистер Вульф? У меня очень сильные подозрения, что вам эти фотографии иметь не положено.
Вульф откинул голову назад, давая понять, что терпение его на исходе.
– Откуда у меня фотографии – это абсолютно неважно. Важен сам предмет. Это очень серьезный вертолет, мистер Лэнг. Уж поверьте мне. Очень и очень серьезный.
И я поверил ему. А с чего бы мне не поверить?
– Вот уже двадцать лет, как Пентагон занимается программой «ЛВ», – продолжал Вульф. – В надежде найти подходящую замену для «кобр» и «супер-кобр», используемых американскими ВВС еще со времен войны во Вьетнаме.
– «ЛВ»? – переспросил я неуверенно.
– Легкий вертолет, – ответила Сара с таким видом, будто это известно даже ребенку.
Вульф-старший продолжал давить:
– Этот вертолет – отклик на данную программу. Производится он американской корпорацией «Макки» и предназначается для использования в операциях против повстанцев. Террористов. Рынок сбыта, помимо закупок Пентагоном, – это полицейские силы по всему миру. Однако при цене в два с половиной миллиона долларов за штуку сбыть их не так-то просто.
– Да уж, – согласился я.
Я еще раз взглянул на снимки и порылся в мозгах в поисках какой-нибудь умной фразы.
– А зачем два винта? Не слишком они тут перемудрили?
Я заметил, как они переглянулись, но что означают эти переглядывания, не понял.
– Вы ведь ничего не смыслите в вертолетах, да? – спросил Вульф.
Я пожал плечами:
– Ну, они шумные. И очень часто падают. Вот, пожалуй, и все.
– Они медленные, – опять вмешалась Сара. – Медленные и потому уязвимые в бою. Современный штурмовой вертолет развивает скорость не более двухсот пятидесяти миль в час.
Я хотел было прокомментировать, что, мол, по мне, так это довольно шустро, но Сара еще не закончила.
– А современный истребитель делает милю за пять секунд.
Конечно, я мог подозвать официанта, попросить у него бумагу с карандашом и умножить в столбик, но вместо этого я с умным видом кивнул, как бы приглашая ее продолжать.
– И скорость обычного вертолета ограничена… – она заговорила медленнее, точно угадав, что я не очень силен по части умножения трехзначных чисел в уме, – возможностями винта.
– Само собой, – ответил я и поудобнее устроился на стуле, готовясь к лекции.
Разумеется, большая часть из того, что Сара наговорила, благополучно влетела у меня в одно ухо и вылетела в другое, но, если я правильно уяснил, суть сказанного сводилась к следующему.
Сечение лопасти вертолета, по словам Сары, более или менее идентично самолетному крылу. Благодаря такой форме лопасти образуется перепад воздушного давления между ее верхней и нижней поверхностями и, как следствие, возникает подъемная сила. Однако, в отличие от самолета, подъемная сила у вертолета носит неравномерный характер, и чем быстрее он движется, тем больше эта неравномерность. Так что в конце концов вертолет сначала переворачивается, а затем благополучно грохается с небес на землю. Что, по словам Сары, один из существенных недостатков вертолетов.
– Итак, что же сделали люди из «Макки»? Они нацепили на одну ось два винта, вращающихся в разных направлениях. И неравномерность давления, производимая одним винтом, компенсировалась неравномерностью от другого. В результате вертолет может развивать скорость почти в два раза выше обычного. Кроме того, отпала надобность в хвостовом винте, а значит, и в самом хвосте. Меньше габариты, выше скорость, больше маневренность. Эта машина легко сможет делать больше четырехсот миль в час.
Я медленно кивнул, стараясь показать, что впечатлен, но в меру.
– Все это, конечно, замечательно. Однако любая ракета типа «земля – воздух» летит со скоростью почти тысяча миль в час. (Сара изумленно посмотрела мне в глаза. Мол, да кто я вообще такой, чтобы оспаривать ее технические познания?) То есть я хочу сказать: ну и что? Вертолет остался вертолетом, и его по-прежнему сбить что сплюнуть. Непобедимым он от этого не стал.
На секунду Сара прикрыла глаза, видимо формулируя мысль так, чтобы ее понял даже такой кретин, как я.
– Если стрелок – ас, то шанс у него, безусловно, есть. Правда, всего один. Однако в том-то и суть, что времени на подготовку у него не будет. Мишень вцепится ему в горло прежде, чем он успеет продрать глаза ото сна.
Она припечатала меня тяжелым взглядом: мол, дошло наконец?
– Поверьте, мистер Лэнг, это боевой вертолет совершенно нового поколения.
– Хорошо, – согласился я. – Допустим. Что ж, тогда парни в форме наверняка на седьмом небе от счастья.
– О да, Томас, – вставил словечко Вульф. – Они очень, очень, очень довольны этой машиной. Но у парней из «Макки» осталась проблема, пусть и единственная.
Очевидно, кому-то надо сейчас сказать: «А именно?»
– А именно? – сказал я.
– А именно, в Пентагоне не верят в дееспособность новой конструкции.
С полминуты я обдумывал его слова.
– А что, проверить никак нельзя? Скажем, устроить пробный полет? Прокатиться разок-другой вокруг квартала?
Вульф тяжко вздохнул, и я понял, что мы наконец-то подобрались к гвоздю сегодняшней программы.
– Продать эту машину Пентагону, – медленно произнес Вульф, – а также в пять десятков других стран позволит лишь демонстрация вертолета в действии. Во время какой-нибудь крупной антитеррористической операции.
– То есть вы хотите сказать, что им придется ждать следующей мюнхенской Олимпиады?
Вульф с ответом не спешил, смакуя кульминационный момент своего выступления.
– Нет, мистер Лэнг, я хочу сказать не это. Я хочу сказать, что они сами собираются устроить вторую мюнхенскую Олимпиаду.
– Зачем вы мне все это рассказываете?
К тому моменту мы уже перешли к кофе, а фотографии благополучно вернулись в папку.
– Если вы правы – хотя лично я крепко завяз в этом самом «если», с проколотой шиной и без запаски, – если вы действительно правы, то, что вы собираетесь делать дальше? Написать в «Вашингтон пост»? Сообщить Эстер Ранцен? Что?
Вульфы, старший и младшая, притихли, и я не мог понять – с чего бы это вдруг. Возможно, они полагали, что выложат мне свою роскошную теорию – и дело сделано? Что я тут же ринусь в самую гущу врагов, на ходу затачивая ножичек для масла и грозя им гнусным оружейникам всего мира?
Ну уж нет! Да и с какой стати?
– Скажите, Томас, вы считаете себя хорошим человеком?
Вопрос задал Вульф, который по-прежнему смотрел куда-то в сторону.
– Нет, не считаю.
Сара подняла глаза.
– А каким тогда?
– Я считаю себя высоким человеком, – сказал я. – Человеком без денег. Человеком с сытым желудком. Человеком с мотоциклом. – Я сделал паузу, чувствуя на себе ее взгляд. – И вообще, что вы имеете в виду под словом «хороший»?
– Полагаю, «хороший» – это тот, кто на стороне ангелов, – ответил Вульф.
– Ангелов не существует. Мне очень жаль, но это так.
Опять затишье. Вульф медленно потряхивал головой, будто признавая, что, мол, да, есть и подобная точка зрения, жаль только, что она такая неутешительная.
Сара вздохнула и встала из-за стола:
– Прошу меня простить.
Мы с Вульфом вцепились в стулья, собираясь вскочить, но Сара оказалась в центре зала прежде, чем нам удалось хоть на дюйм оторвать от сидений наши зады. Подплыв к официанту, она что-то шепнула ему на ухо, согласно кивнула на его ответ и взяла курс на сводчатый проход в дальнем конце зала.
– Томас, – сказал Вульф. – Давайте поставим вопрос иначе. Кое-какие дурные люди готовятся совершить кое-какие дурные дела. Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь?
Он замолчал.
– Послушайте, вопрос по-прежнему остается, – сказал я. – Что вы планируете делать? Просто скажите. Чем вам не нравится вариант с прессой? Или с полицией? Или с ЦРУ? Ну что может быть проще? Телефонный справочник, пара монет – и дело в шляпе.
Вульф раздраженно затряс головой и забарабанил пальцами по столу.
– Похоже, вы совсем не слушали меня, Томас. Я повторяю еще раз: здесь затронуты интересы. Самые крупные интересы в мире. Капитал. А с капиталом нельзя справиться с помощью телефонного справочника и пары вежливых писем местному конгрессмену.
Я поднялся. Меня слегка пошатывало от вина. Или от нашего разговора.
– Вы уходите? – спросил Вульф, по-прежнему не поднимая головы.
– Возможно, – ответил я. – Возможно. – Сказать по правде, я был не совсем уверен, что делать дальше. – Но сначала я наведаюсь в туалет.
Ну да, в данный момент именно туалет мне требовался больше всего на свете. Ибо я пребывал в замешательстве, а уединение в кабинке с фаянсовым сосудом всегда способствует активизации умственной деятельности.
Я медленно прошествовал через зал к арке. В голове моей дребезжал плохо закрепленный багаж, угрожая в любой момент сверзиться на кого-нибудь из соседей-пассажиров. Вот скажите, как тут можно думать о вертолетах, взлетно-посадочных полосах и затяжных путешествиях? Мотать отсюда надо, причем как можно скорее. Даже то, что я взглянул на эти фотографии, – и то уже было глупостью с моей стороны.
Я нырнул под арку и увидел Сару: она стояла в нише у телефона-автомата. Наклонившись чуть вперед, Сара почти упиралась головой в стену. Меня она не видела. С минуту я стоял не двигаясь и разглядывал ее шею, волосы, плечи, и – чего уж тут, – возможно, разок-другой взгляд мой скользнул и по ее заднице.
– Привет, – сказал я наконец, расплывшись в идиотской улыбке.
Она резко повернулась. На мгновение мне показалось, что ее лицо исказил страх, – только из-за чего, я не имел ни малейшего понятия. Но еще через миг она улыбнулась и повесила трубку.
– Так что? – Она шагнула ко мне. – Вы с нами?
Некоторое время мы смотрели друг на друга, а затем я опять расплылся в придурковатой улыбке, пожал плечами и приготовился сказать свое любимое «ну», которое говорю всегда, когда пытаюсь подыскать слова. Потренируйтесь дома – и вы увидите, что на звуке «у» ваши губы складываются в трубочку и выпячиваются вперед. Как при свисте. Или как при поцелуе.
Она поцеловала меня.
Она поцеловала меня.
В смысле, я стоял там – губы трубочкой, мозги трубочкой, – а она просто подошла и засунула язык мне в рот. На мгновение я даже решил, что она просто споткнулась, а язык высунула чисто рефлекторно и совершенно случайно угодила им мне в рот. Но почему-то мне это показалось не слишком вероятным. Да и потом, в этом случае она ведь должна была быстренько вытащить свой язык из моего рта, правда? Но она этого не сделала.
Нет, никакой ошибки – она поцеловала меня. Прямо как в кино. Прямо как не в моей жизни. Первые пару секунд я был абсолютно ошарашен, чтобы хоть как-то среагировать. Уж больно много времени прошло с тех пор, как со мной происходило нечто подобное. Если хорошенько напрячь память, то никак не позже времен Рамзеса III: я был простым сборщиком оливок и, как тогда поступил, хоть убей, не помню.
Я ощутил вкус зубной пасты, и вина, и духов, и райских кущ в погожий день.
– Так вы с нами? – спросила она опять. Вопрос прозвучал четко и внятно, и я сообразил, что она все же вытащила свой язык, хотя я все еще ощущал его – во рту и на губах – и знал, что ощущение это останется со мной до конца моих дней.
Я открыл глаза.
Она стояла, смотрела на меня… Да, это определенно была она. Не официант и не вешалка для шляп.
И я ответил:
– Ну…
Мы вернулись за стол. Вульф как раз подписывал чек. Возможно, в мире происходило что-то еще, но я в этом не уверен.
– Спасибо за ужин, – поблагодарил я точно робот.
Вульф с улыбкой отмахнулся:
– Не за что, Том.
Он был очень доволен, что я ответил «да». «Да» в смысле «да, я подумаю».
Хотя о чем конкретно мне надо было подумать, вряд ли кто-то мог точно сказать. Однако мой ответ, похоже, вполне удовлетворил Вульфа, и на какое-то время у каждого из нас появилась своя причина для хорошего настроения. Я взял папку и вновь принялся просматривать фотографии – одну за другой.
Маленький, быстрый и яростный.
По-моему, Сара тоже была вполне довольна, хотя вела себя так, словно ничего особенного не произошло, кроме славного ужина и милой, приятной беседы о всякой ерунде.
Яростный, быстрый и маленький.
Вполне может быть, что там, под этой внешней невозмутимостью, неистово бурлил кипящий водоворот эмоций и лишь присутствие отца мешало ей приподнять крышку.
Маленький, быстрый и яростный.
Я бросил думать о Саре.
Картинки со зловещим аппаратом мелькали перед моими глазами, и я словно стряхивал с себя наваждение. Но одновременно погружался в другое. Знаю, прозвучит странно, но нагота этой машины – ее внешнее уродство, ее ничем не прикрытая агрессивность, ее абсолютная безжалостность – все это будто перетекало с бумаги в меня, холодя мою кровь.
Вульф, похоже, догадался, что я чувствую.
– У него еще нет официального названия, – сказал он. – Но временно он обозначен как «вертолет для контроля городских территорий и поддержания правопорядка».
– ВКГТиПП, – проговорил я бездумно.
– Да вы, как я погляжу, еще и буквы знаете? – сказала Сара, почти улыбнувшись.
– Отсюда и рабочее название прототипа, – добавил Вульф.
– То есть?
Они молчали. Я оторвал взгляд от снимков и поднял голову. Вульф ждал, когда наши взгляды встретятся.
– «Аспирантура», – сказал он.
