9
Допрос русскому диверсанту Штубер и Зебольд устроили в одном из отсеков дота «Шарнхорст». Корнеев, как назвал себя этот лейтенант, уже знал, что десант и партизанский отряд погибли, а цель рейда его группы была очевидной. Несмотря на то, что рана оказалась нетяжелой, он успел потерять немало крови, к тому же в рану проникла болотная вода. Осмотрев ее, фельдшер лишь понимающе покачал головой, давая понять, что без операции шансов выжить у этого парня нет.
— Собственно, нам уже друг от друга скрывать нечего, поэтому хочу прямо спросить: кто вам подсунул этого поляка Кароля Чеславского в роли проводника? — по-русски спросил диверсанта Штубер. Лейтенанту было явно за тридцать и, судя по чину, он происходил не из кадровых военных, иначе был бы сейчас как минимум капитаном.
— Поляки, из отряда, — сохраняя полное безразличие, ответил Корнеев.
— Но вы хоть понимаете, что вашему рейду помешало только одно — предательство кого-то из польских партизан?
— Очевидный факт. Неужели он же и предал?
— Он не предавал. Предают свои, а он всегда был нашим агентом. К тому же является офицером Армии Крайовой, которой командуют из Лондона.
— Эти польские суки, — простонал диверсант. — С самого начала не доверял им. Хорошо хоть сдох вместе с теми, кого предал.
— Да он-то не сдох, а всего лишь притворялся мертвым.
— Неужели уцелел? — Поскольку ранен был Корнеев в спину, лежать ему приходилось на животе. И всякий раз, когда он хотел взглянуть на барона или Зебольда, ему нужно было медленно, чтобы не потревожить рану, поворачивать голову, или же слегка приподнимать ее. — Моя вина: не пристрелил его. Хотя бы в виде добивания раненого, как полагается во время рейда в тыл врага.
— Он действительно ранен. Его придется оперировать, но все же до Железного креста своего доживет. К слову, мы этому «пшеку» тоже не доверяем. Слишком многим служит, таким веры нет. Нигде и никогда.
— Очевидный факт.
Пленный попросил воды, но Зебольд расщедрился на несколько глотков шнапса из фляги. Когда попытался оторвать ото рта, лейтенант раздраженно вырвал ее, словно это он был владельцем этого армейского добра, и вновь припал к горлышку.
— Не дурак, на казенную-то, — добродушно прокомментировал Зебольд одной из тех поговорок, которых успел нахвататься во время службы в антипартизанском отряде, действовавшем в лесах Подолии.
— Вот именно: на казенную, — огрызнулся пленный* — Хотя я в своей фляге такое пойло не держал бы — овечья моча и та полезнее и вкуснее.
Обиженный этим сравнением Зебольд замахнулся на него этой же флягой, но, встретившись взглядом с бароном, сдержался и, сделав несколько успокоительных глотков, возмущенно передернул плечами, а затем и подбородком: «Свинья этот русский: нормальное солдатское пойло».
— В записке, которую агент успел подбросить нам в условленном месте, по дороге в лес, цель вашего рейда указана не была, — вернул тем временем Штубер пленного в русло допроса. — очевидно, не успел указать. Но я так полагаю, что вел он вас к тайному ходу в подземелье.
— На погибель он нас вел, как я сейчас понимаю, — горестно выдохнул обреченный.
— Но целью все же был тот «лисий лаз», который находится на острове?
— Очевидный факт. Замаскированный где-то под валуном. Э-э! — вдруг всполошился диверсант. — Если майор Чеславский ваш агент, то почему бы вам у него не спросить?
Штубер вынужден был признать, что заврался, а посему вопрос диверсанта выглядит вполне закономерным. Чеславский своих не предавал, барон всего лишь наговаривал на него, но что поделаешь, разведывательно-диверсионный покер пока что не завершен, так что время от времени приходится блефовать.
— Должен признаться, что на самом деле майор в очень тяжелом состоянии, — предался Штубер очередному блефу. — Он без сознания и вряд ли наш лагерный костоправ способен выходить его.
— Тем более, поляка, — искривил губы в злой ухмылке русский.
И барон подумал, что, очевидно, даже во время рейда командир русских диверсантов не мог скрыть своего недоверия и презрения к Каролю. Как, впрочем, и ко всем остальным полякам из отряда, который помогал ему.
— К тому же мы ему тоже не очень-то доверяем, поскольку известно, что служит-то он в основном своему польскому правительству в изгнании, которое так же враждебно по отношению к рейху, как и по отношению к Советскому Союзу. Так что в данном случае мы с вами, лейтенант, ситуационные союзники. Кстати, насколько я понимаю, отряд, который вас сопровождал, принадлежит к Армии Людовой, то есть той, чьи полки сражаются против нас вместе с Красной Армией?
— Очевидный факт. Хотя какое там «сражаются», — вновь горестно улыбнулся Корнеев. — А как только мы добудем для них Польшу, тут же и предадут нас.
— В чем можете не сомневаться.
Произнеся это, Штубер вопросительно взглянул на стоявшего у изголовья пленника, словно архангел Михаил, фельдфебеля Зебольда. Тот вполне по-русски поднял вверх большой палец. Он всегда считал Штубера непревзойденным мастером допроса, но сегодня тот превзошел самого себя. Не понадобились ни угрозы, ни мордобой: все красиво, аккуратно, а главное, аристократично.
— Вы что, из русских, из белогвардейцев? — нарушил молчание теперь уже сам диверсант. — Или, скорее, из наших, русских немцев, как генерал Врангель?
— Увы, лейтенант, из самых обычных фрицев, — расплылся в ироничной улыбке Штубер. — Да еще и из классовых врагов, из баронов. Как и Врангель.
— Неужели в разведке так хорошо языку научили? Калякаете почти без акцента.
Выражение «калякаете» барон слышал впервые, но значение его понял. Множество слов, которые он запомнил, пребывая на Подолии, как оказалось, к русскому языку никакого отношения не имели. Со временем обнаруживалось, что происходили они из украинского, молдавского или польского языков, а то и просто были какими-то местными, диалектными.
— Коллеги мы с вами, лейтенант. С начала войны — в диверсионной службе, в основном в Украине, на Подолии. Считай, с Могилёвско-Ямпольского укрепрайона начинал, с самого Днестра. Не приходилось в тех краях воевать?
— Не приходилось, очевидный факт.
— В таком случае, не будем предаваться грустным воспоминаниям. Позволю себе заметить, что рана у вас не настолько тяжелая, как у майора-поляка, поэтому даже наш костоправ сумеет поставить вас на ноги. При условии, что вы сейчас же пишете расписку о согласии сотрудничать с СД. В качестве обычного пленного вы нам не нужны. Не то время, чтобы возиться с вами, да к тому же, с раненым.
— Очевидный факт, — и на сей раз признал его правоту лейтенант. Однако с ответом не торопился. Это были его... минуты. И Штубер прекрасно понимал это.
— Только ты с ответом, лейтенант, не тяни, — по-русски предупредил его Зебольд. — У нас тут разговоры короткие и сугубо мужские: да так да, а нет, так вольному... могила.
— Фельдфебель Зебольд, — не преминул представить его Штубер. — Уже даже не по кличке, а по сути — Вечный Фельдфебель. Как вы могли убедиться, он у нас великий утешитель. Любит, а главное, умеет человек утешить всяк страждущего.
Раненый поморщился от боли, попытался приподняться, чтобы сменить позу и таким образом как-то пригасить боль. Наблюдая за ним, барон и сам поморщился, словно часть боли передалась ему, но в то же время отметил про себя, что держится лейтенант неплохо. Во всех отношениях — рассудительно, без коммунистического фанатизма, без угроз и проклятий в адрес «бесноватого фюрера».
— Очевидный факт, — сквозь стон произнес Корнеев. — Кстати, эти двое горилл, которые набросились на нас на острове, уж не из зомби ли они?
— Кто здесь кого допрашивает?! — возмутился Зебольд. — Может, тебе еще и схему подземелий предоставить?
— Не кипишись, фельдфебель, я ведь просто так, из интереса.
— Самые что ни на есть, — спокойно воспринял его интерес Штубер. — Значит, вас посылали для того, чтобы разведать, создаем ли мы здесь зомби?
— И для этого — тоже. Хотя никто ни в штабе, на в разведке так толком и не мог понять, что за диковинка такая — эти ваши зомби.
— Ну, в деле вы их уже видели.
— Очевидный факт.
— А самое точное определение дал им все тот же Вечный Фельдфебель, который называет их «нелюдями».
Зебольд хорошо помнил, что первым этот термин запустил сам Штубер, но уже привык к тому, что во время допросов и разговоров, причем даже во время бесед с начальством, барон привык ссылаться и все валить на своего адъютанта и телохранителя. Поначалу Зебольд пытался опровергать его ссылки и даже возмущаться, но всякий раз Штубер лишь разводил руками: «Смиритесь, мой верный фельдфебель, вещал архиерейским голосом, — ибо такова ваша доля!». И, судя по всему, был прав.
— Нелюди, значит, — молвил пленный. — Это мало что объясняет...
— Если честно, нас в эти тайны тоже не посвящают. Там какие-то колдуны африканские колдуют, зельем магическим солдат отпаивают, словом, дела темные.
— Поначалу их вроде бы умерщвляют, а затем воскрешают? Неужели такое может быть?
— Тоже поначалу не верилось. Но, оказывается, может...
— Значит, пленных наших умерщвляете?
— Эти двое, которые повязали вас на острове, были славянами?
— Не похоже.
— Они были тибетцами. Их тут у нас сотни. Но с Тибетом, как вы знаете, мы не воюем.
— Хотите сказать, что это добровольцы? — крайне удивился Корнеев.
— Вскоре прибудет еще одна партия. Утверждают, что около тысячи бойцов. Считай, целый полк. Но есть и какое-то количество славян: русских, сербов, хорватов, поляков. Германцы тоже имеются. Словом, всякой твари по паре.
* * *
Зебольд нервно передернул плечами. Он опять задался вопросом: «И все же... Кто тут кого допрашивает? И вообще, почему Штубер возится с этим диверсантом?». Сдержало фельдфебеля только то, что он знал: зря терять время штурмбанфюрер не станет. Другое дело, что замысел его пока что не понятен.
— Кстати, если уж речь зашла о любопытстве, — тут же попытался развеять его сомнения барон. — Какое еще задание, кроме сведений о зомби, вы получили? Как вы догадываетесь, выполнению его ответ уже не повредит.
— Подготовить базу для прибытия основной группы диверсантов, которые должны были взорвать вашу подземную электростанцию. После этого делать партизанские вылазки и готовиться к основному удару в тыл гарнизону во время наступления наши войск.
— Взорвать электростанцию, значит? Именно это я и предполагал. Что может быть важнее для жизни в подземелье, чем свет? — Вслух, провокационно, рассуждал барон. — Тогда существование лагеря в самом деле оказалось бы немыслимым, — признал он. — Наша жизнь в подземельях «СС-Франконии» была бы сведена до жизни в катакомбах.
— Вам когда-нибудь приходилось бывать в катакомбах? — насторожился Корнеев.
— Еще как приходилось. В одесских. В сорок втором.
— В Христа-бога! Неужели в одесских? — забыв на какое-то время о ране, Корнеев не просто повернул голову, а повернулся весь, всем туловищем, по-волчьи.
— Правда, пробыл я там недолго. В роли консультанта по анти-партизанской борьбе. Припоминаю, что первый рейд осуществил в районе села Нерубайского...
— Они так и называются: «Нерубайские катакомбы».
— А вот второй рейд... Черт, забыл название этих катакомб.
— Уж не гордеевские ли?
— Что-то вы путаете, лейтенант. Катакомб с таким названием под Одессой не было и нет. Во всяком случае мне о них ничего не известно, хотя детально знакомился с картой расположения всех катакомбных узлов.
— Вы правы: нет. Выходит, действительно бывали в тех краях, — сознался лейтенант в попытке проверить барона на вшивость. — Значит, имели в виду усатовские.
— Нет, назывались они по-иному. Ага, вспомнил: мы спускались в катакомбы в районе села Булдынки, неподалеку от лимана и дороги, ведущей на Николаев.
— Даже название села запомнили? Действительно, есть там катакомбы, так что теперь уже сомнений быть не может, — окончательно сдался Корнеев. — Очевидный факт.
— Только не убеждайте, что партизанили там.
— Партизанить не пришлось, а жил я в поселке Кривая Балка, под самой Одессой.
— Знаю, был в этом поселке, — произнес Штубер, однако замечания его русский не воспринял, предпочитая предаваться собственным воспоминаниям.
— Прадед мой, дед, отец, братья — все шахтерами работали, «камнерезами», как они себя называли. В кривобалковских катакомбах, которые смыкались с нерубайскими. Все детство моё там прошло, работать тоже там начинал, а затем уже поступил в училище, потом — в техникум... — лейтенант вспомнил о чем-то своём, далеком и теперь уже навеки уходящем, и все равно мечтательно вздохнул. — Расскажи кому-либо, что дед мой даже жил в катакомбной пещере, и не только он один — не поверят. И это в двадцатом столетии, на окраине всемирно известной Одессы!..
— Теперь понятно, почему для рейда в подземелья «Реген-вурмлагеря» избрали именно вас, — задумчиво кивал Штубер, прохаживаясь по тесноватой, в четыре шага выработке. — Были уверены, что уж вы-то здесь не запаникуете. — И, не давая опомниться Корнееву, сказал:
— Все, лейтенант, благодарю за компанию. Нам пора прощаться. Единственное, что я могу сделать для вас, это позволить умереть достойно. И только потому, что вели вы себя, как подобает офицеру.
Лейтенант перевалился на левый бок и ошалело уставился на штурмбанфюрера. Барон настолько разговорил его, что на какое-то время диверсант попросту забыл, что свидание их будет коротким и что исход его предрешен. Причем приговор германский офицер «зачитал» ему в самом начале встречи. А как же хотелось, чтобы беседа эта была продолжена! Сколько обыденно житейского, человеческого вдруг открылось ему в этих воспоминаниях офицеров двух враждующих армий!
Впрочем, Штубер уже не обращал на него внимания. Проделав какие-то манипуляции с пистолетом, он сказал:
— Растягивать это удовольствие не будем. Исповедь вашу мы уже выслушали, а на предсмертную молитву десяти минут вам хватит. Как считаете, лейтенант?
— Вполне достаточно, — простонал тот.
— Очевидный факт, как не раз, причем совершенно справедливо, сами же вы изволили заметить. Курок уже взведен, — кивнул барон фельдфебелю Зебольду в сторону двери, предлагая выйти. — Осталось только нажать на спусковой крючок. Кстати, напомню, что у любого раненого диверсанта выбор сведен до минимума: либо он сам добивает себя, либо добивают его. Или, может, я не прав?
— Без молитвы тоже обойдемся, — простонал лейтенант.
— Вдобавок ко всему, еще и безбожник?
— Так уж случилось, — признал лейтенант.
— Поскольку, по утверждению самого Отто Скорцени, всем диверсантам место уготовано исключительно в раю, то это, наиболее мизерное из всех ваших прегрешений, Господь вам снисходительно простит.
— Ну, если это говорит сам Отто Скорцени!.. — зло усмехнулся русский. — Поверим ему на слово.
— Зря вы так, лейтенант, о Скорцени, покровителе всех диверсантов земли нашей.
— Вздернут когда-нибудь покровителя вашего вместе с нами.
— Не исключено, — вдруг совершенно спокойно признал барон. — Мираж в виде виселицы в конце жизненного пути всякий диверсант должен воспринимать как вполне реальное видение.
Штубер заметил, что лейтенанта начало знобить, причем связано это было не с ранением. Шок, постигший его во время ранения и захвата в плен, давно прошел, а благодушное отношение офицера СД как-то незаметно вернуло ему веру в то, что еще не все потеряно. Убийственность спектакля, который Штубер обычно разыгрывал в подобных ситуациях с участием Зебольда и самого обреченного, как раз в том и заключалась, что поначалу смертнику возвращали некую надежду на спасение, а затем резко обрывали ее, словно паутину на ветру.
— То, что вы — безбожник, Господь вам кое-как простит. В конце концов, не вы виноваты, что на каждого истинно верующего в Бога на этой планете приходится до тысячи истинных безбожников. А вот того, что пренебрежительно отозвались о покровителе диверсантов Скорцени... Туї' уж и сам Господь бессилен. Как, впрочем, и дьявол, который тоже вам не простит.
Диверсант пробормотал в ответ что-то нечленораздельное, однако барон не стал уточнять, что именно. Он положил пистолет на лежанку у бедра раненого и не спеша вышел.
— Песчаные часы кончины вашей запущены, лейтенант, — произнес уже из-за порога.
