Глава 1
Из воспоминаний Н. М. Трущева:
« …О «близнецах» вспомнили летом сорок пятого, и в конце года, после начала Нюрнбергского процесса* (сноска: процесс продолжался с 20.11.1945 по 01.10.1946 г.), меня отправили в Германию с особо важным заданием, о котором можно было сказать только одно – выполнить его было невозможно».
« …это была моя вторая командировка в Германию. Во время первой, организованной в самом конце войны, мне удалось отыскать Анатолия Закруткина. К сожалению, следы Алекса–Еско фон Шееля и, что обиднее всего, Крайзе – ведь он уже был в наших руках! – напрочь затерялись в разгромленном Третьем рейхе. Штромбах и Ротте тоже будто растворились. Вместе с ними пропала последняя надежда выяснить причину потери связи и связанных с этим ЧП трагических пробелов в послужном списке «близнецов». Единственное, что мне удалось нарыть, это некролог, посвященный группенфюреру СС Людвигу фон Майендорфу, павшему «смертью храбрых в боях с большевиками».
« … в Германию я прибыл за несколько дней до подписания капитуляции. Прикрытием для меня и моих помощников служила особая группа розыскников из СМЕРШа 3–ей ударной армии, занимавшаяся поиском Гитлера. Командовал группой полковник Клименко, с которым мы сразу нашли общий язык – ни он, ни я не лезли в чужие дела. Что касается интересующей наши подразделения информации мы договорились в первую очередь извещать друг друга, а уж потом вышестоящее руководство. Я, например, напрямую подчинялся генералу И. А. Серову, отвечавшему при штабе Жукова за работу с гражданской администрацией, а Клименко генерал–лейтенанту А. А. Вадису, начальнику отдела СМЕРШ 3–й гвардейской армии.
Такая организация поисков помогла спасти жизнь Закруткину и обнаружить следы Крайзе».
« …Спустя несколько дней после капитуляции, когда на улицах Берлина стихла пальба, наш патруль остановила женщина, выскочившая из какой-то подворотни. Она бросилась к начальнику, начала отчаянно тараторить по–своему, потом схватила майора за рукав и потащила во двор. Ребята бросились за ней. В подвале нашли тяжело контуженного немецкого офицера. Мундир на нем был разорван в клочья, вся правая сторона тела представляла собой сплошной кровоподтек. Женщина плакала и без конца пыталась втолковать красноармейцам, что этот немец «ошень важни товарич».
«Nicht Deutsch! Er war ein russischer Offizier!».
При этом она то и дело повторяла на ломанном русском заученную фразу, смысл которой сумел разгадать главврач госпиталя № 496 в пригороде Берлина Бухе, куда начальник патруля, взбудораженный этой сумасшедшей, распорядился доставить раненого.
Доктор прикидывал и так и этак, пока не выяснил, что речь идет о «раннем рассвете», который «весной обычное дело». Военврач на всякий случай вызвал особиста, женщина повторила фразу, и тот забил тревогу
Спустя месяц под мою ответственность, Толика переправили в Москву, хотя врачи уверяли меня, что пациента лучше не трогать.
Заодно прихватили и Магди».
« …6–го мая, на следующий день после взятия Бранденбурга в одном из домов на окраине города обнаружились следы Оборотня.
Что там следы!
Казалось, вот он сам, целехонький, здоровехонький, попал к нам в руки, но… Крайзе не был бы Крайзе, если бы не сумел выкинуть очередной фортель. Ему как всегда удалось поставить перед нами трудно разрешимую проблему.
Во время одной из облав на попрятавшихся доблестных вояк вермахта патруль извлек из подвала этого чертова обер–гренадера и, несмотря на то что тот был в штатском, продемонстрировал гражданский аусвайс и заодно искалеченную руку, его доставили в комендатуру. Начальнику патруля показался подозрительным немец–инвалид, свободно говоривший по–русски.
В комендатуре собравшиеся в кабинете начальника офицеры проявили неумеренную бдительность и вместо того, чтобы протрезветь, решили занялся воспитательной работой.
Немец, говоришь, а почему по–русски так ловко шпаришь?
И аусвайс у тебя в порядке. Уж не власовец ли часом?
А ну-ка, давай колись. Здесь с изменниками не цацкаются!..
Услышав вежливый отказ и пару невразумительных фраз, смысла которых никто из крепко разгулявшихся по случаю приближавшейся победы офицеров так и не уловил, комендант приказал – кончай его, ребята. Протокол после оформим!
Слава Богу, в комендатуре нашелся трезвый лейтенантик, который успел сообщить повыше, что «тут какой-то немец сообщил пароль».
По телефону пришел приказ срочно доставить задержанного в Берлин. По дороге Оборотень выпрыгнул из виллиса, нырнул в развалины и был таков.
Он всегда отличался редким везением.
Я лично наведался в Бранденбург. Начальник комендатуры, майор из 2–ой танковой армии, еще не был ни задержан, ни арестован и вел себя так, будто победителей не судят. Пришлось внушить ему, что ни дисциплину, ни ответственность никто не отменял, так что последние дни войны он довоевал в штрафбате.
Не знаю, довоевал ли?..»
« …Что капитан! У кое–кого повыше – вплоть до генералов и маршалов – победа настолько вскружила голову, что незаконное показалось законным, а невозможное возможным. Что удивительно, даже на этом поприще Петробыч сумел обскакать всех своих подчиненных».
« …навалились дела, связанные с обеспечением Нюрнбергского процесса, и все это время мои люди активно искали Крайзе. К сожалению, поиски закончились ничем. Оборотень как в воду канул».
« …сразу после возвращения в Москву (когда точно, не помню, придется уточнить – Н. Трущев)* (сноска: лето или осень 1946, точнее установить не удалось.) Федотов сделал мне выговор.
— С чем мы остались, Николай Михайлович? С разбитым корытом?.. И как быть с женщиной?
— Магдалену Майендорф поместили на конспиративной квартире. Ее контакты ограничены.
— Что с Закруткиным?
— Пошел на поправку. Речь потихоньку восстанавливается, правда, врачи считают, что на полное выздоровление потребуется не менее полугода.
— Какие полгода, Трущев! Ты «Правду» читаешь?!
Я даже обиделся.
— Читаю, Петр Васильевич. Должен сообщить, что мы в Берлине и здесь в Москве тоже не сидели сложа руки. В Швейцарии обнаружен Артист. Он наведался в Ломбард Одье и снял небольшую сумму. Это свидетельствует о том, что этот прохиндей решил отсидеться в Женеве.
— Подожди ты со Штромбахом!!!
Федотов снял очки и принялся судорожно протирать стекла.
— Я смотрю, за оперативной текучкой ты, Николай Михайлович, начинаешь терять нюх. Слыхал, что Черчилль заявил в Фултоне?
— Так точно, товарищ генерал.
— И что это значит?
— Полагаю, Черчилль кинул нам отравленную наживку. Решил проверить, насколько крепкие у нас нервы.
Федотов поморщился.
— Нет, Николай Михайлович, ни о какой наживке здесь и речь не идет. Смысл в том, что союзники предъявили нам ультиматум. Ты с ответами товарища Сталина в «Правде» ознакомился?
— Так точно.
— А с рецензией на книгу Ингерсола? (соавтору – уточнить даты. Н. Трущев)* (сноска: 11 марта 1946 года в «Правде» было опубликовано изложение речи У. Черчилля, прочитанной 5 марта в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури, а также передовая, в которой давалась оценка этой речи как попытке запугать Советский Союз угрозой новой войны. Ответ советской стороны последовал 14 марта в интервью Сталина. Выступление Черчилля Сталин оценил как предъявление ультиматума. Спустя месяц, 24 апреля 1946 года в «Правде» была опубликована объемная рецензия на книгу американского журналиста Ингерсола, во время войны служившего при штабе генерала Бредли. В своей книге Ингерсол подробно описал двойственную позицию, которую занимали англичане во время войны. Для посвященных публикация этой рецензии означала – вызов принят и пора засучивать рукава. Так началась «холодная война»).
— Так точно. Не только изучил, но и сделал выводы.
— Какие?
— Мы приняли вызов.
Федотов ответил не сразу, долго перебирал что-то в уме, потом как бы опомнился и заявил.
— Что значит «приняли вызов»?! Легкомысленно отвечаешь, Николай Михайлович. Мыслишь по старинке, мол, танки, пулеметы… Эта война не будет похожа на предыдущую. Она будет пострашнее. Боевые действия будет вестись тайно, из-под полы, по всем направлениям – от создания новых средств массового убийства до воспитания детишек. Англосаксы умеют это делать. Вспомни хотя бы провокацию с Гессом. Новое задание как раз и касается этого матерого нациста.
Вкратце оно сводится к тому, чтобы вырвать его из рук англичан и доставить в Москву».
« …я остолбенел. Такого рода завиральная идея могла прийти в голову только одному человеку на свете.
Он обожал такие шутки.
Федотов тихим голосом проинформировал.
— На последнем заседании Политбюро обсуждались последние новости из Нюрнберга. Взявший слово Молотов выразил возмущение по поводу беспрецедентной халатности, допущенной нашими представителями. 31 августа во время утреннего заседания Гесс заявил – мол, желаю под присягой сообщить, что случилось с ним во время пребывания в Англии. Он даже начал – «Весной 1941 года…», однако председатель трибунала, англичанин, лорд Лоуренс тут же прервал его.* (сноска: И. Майский. Воспоминания советского дипломата. Часть 6, окончание главы «Перед германским нападением на СССР».) И никто из наших официальных лиц, включая Руденко, не одернул англичанина, не потребовал дать Гессу возможность высказаться. Более того, не только иностранные, но и наши средства массовой информации пропустили это вопиющее нарушение регламента мимо ушей. В газетных отчетах о нем не было ни слова. Министр потребовал напомнить нашим представителям, чтобы они проявили принципиальность и настояли на допросе Гесса.
Петробыч возразил.
— Вячеслав, зачем раньше времени дразнить Трумэна и Черчилля? Что нового мы можем услыхать от Гесса? В это вопросе одной принципиальности мало, в этом вопросе нужен расчет, нужна хитрость. Гесс, конечно, должен дать показания, только не под председательством Лоуренса и не в Нюрнберге, а например под твоим, Вячеслав, и в Москве.
Он дал время присутствовавшим переварить сказанное, потом добавил.
— Нашим органам надо подумать, как это можно устроить. Надо доставить Гесса в Москву, пусть откровенно расскажет, о чем они шептались с Черчиллем в Лондоне в сорок первом году. Вот какую цель мы должны ставить перед собой. Что думают по этому вопросу товарищи Берия и Меркулов?
Меркулов уж на что боязливый, но и он посмел возразить Верховному – в кратчайшие сроки выполнить это задание представляется маловероятным. Он сослался на трудности, связанные с нерешенными организационными вопросами, кадровым голодом.
Верховный ответил.
— Безусловно, товарищ Меркулов, кадры решают все. С этим товарищи из Политбюро не спорят. Что касается времени на подготовку, у вас будет время. Начинать эту операцию до окончания процесса в Нюрнберге нельзя, иначе мы сорвем важное общественное мероприятие, имеющее мировое значение. Процесс по прикидкам Руденко продлиться не менее года, за этот срок можно справиться с любыми проблемами. В чем дело, товарищ Меркулов?! С Троцким справились, с оппозицией справились, с Гитлером справились, а с каким-то Гессом справиться не можете? Мы тут с товарищами посоветовались и пришли к выводу – для решения кадрового вопроса неплохо бы привлечь к этой операции наших «близнецов». Как вы относитесь к этому предложению?
Меркулов доложил, что, к сожалению, группа пока не дееспособна. У Закруткина–младшего тяжелейшая контузия и проблемы с речью. Вопрос о его реабилитации может занять не менее полугода. Шеель пропал без вести.
Сталин так прокомментировал это сообщение.
— Судьба этих двух товарищей – вопрос государственный. Нужно приложить все силы, чтобы ввести их в строй. Считайте это партийным заданием, товарищ Меркулов. Разберитесь в этом деле. Партии важно знать, можем ли мы на них рассчитывать?..
После паузы, Федотов закончил.
— Вам все ясно, товарищ полковник? Ступайте и обдумайте, как мы могли бы задействовать Первого и Второго в этой операции?»
* * *
« …в кабинете я долго приходил в себя. Неужели Петробыча, как какого-то нерадивого особиста, тоже зашкалило?
Чудеса!..
Что значит – вырвать Гесса из рук англичан? Как это понимать? Устроить засаду на пути тюремной машины? Или собрать лучших боевиков из спецотрядов НКГБ и попытаться штурмом захватить дворец правосудия в Нюрнберге? А может, тюрьму Шпандау?..
Антимоний на них не хватало! Хотелось крепко выразиться по поводу головокружения от успехов, которое как тлетворная зараза охватила руководство страны».
« …пафос погасила фраза, когда-то вскользь брошенная Петробычем – нам еще придется столкнуться с союзниками в оценке этой авантюры».
« …Можно как угодно относиться к Сталину, но он умел заглядывать в будущее. Этого у него не отнимешь. Это может подтвердить его отношение к факту обнаружения трупа Гитлера. Он так до конца и не поверил, будто бы судьба главного военного преступника была решена в какой-то вонючей яме возле рейхсканцелярии. На возражения Молотова Петробыч ответил бесхитростно – «Вячеслав, зачем спешить? Пусть наши союзники на Западе спешат, суетятся, выискивают доводы за и против. В случае, если они обнаружат, что Гитлер или похожий на него двойник жив, или, что еще хуже, начнут разыгрывать эту карту, мы предъявим факты. Кто в таком случае будет в выигрыше?»* (сноска: В первый же день Потсдамской конференции Сталин в беседе с президентом Трумэном и государственным секретарем Бирнсом заявил, что, по его мнению, «Гитлер жив и скрывается в Испании или Аргентине», чем поверг своих собеседников в изумление. Как свидетельствует английский историк Ф. Содерн–младший, «было похоже, что Сталин решил сохранить Гитлера живым…», хотя к тому моменту все данные об обнаружении трупа Гитлера и результаты судебно–медицинской экспертизы лежали у вождя на столе. Историк Л. А. Безыменский аргументировано объясняет позицию Сталина тем, что жив Гитлер или нет, ему, в общем-то, было все равно. Но в качестве жупела для запугивания европейского общественного мнения перспективой возрождения фашизма «подпольный Гитлер» был весьма ценным экспонатом. Возможность возвращения Гитлера – пусть гипотетическая и отдаленная – могла серьезно повлиять на политическую ситуацию во многих европейских странах. Другие исследователи утверждают, в материалах, представленных поисковиками СМЕРШ и другими независимыми экспертами, вождя что-то явно насторожило и он решил повременить с официальным признанием. В любом случае Сталин решил не выпускать из своих рук этот пропагандистский козырный туз.)»
« …Работая над планом операции «Ответный ход», я исходил из того, что задание похитить Гесса возникло не на пустом месте. Петробыч никогда не позволял себе непродуманные решения Эту завиральную идейку он, по–видимому, тоже досконально продумал, тем более что на размышления у него было почти два года. Следовательно, в запасе у Сталина есть что-то такое, что поможет выполнить задание. Эта вера в вождя была неистребима, тем более, что в его задумке таился глубокий смысл. Добейся мы результата, и наша страна получила бы возможность вырвать из рук У. Черчилля инициативу в начавшейся самой страшной и тихой войне, о которой с нескрываемой тревогой говорил Федотов».
« …Мне не надо было объяснять, как старшие товарищи поступили бы с Гессом. Сценарий напрашивался самый безыскусный – заявление в прессе, в котором наци номер три публично озвучил бы устную договоренность, которой он добился в Англии в 1941 году. Тем самым двуличная позиция англичан в этом вопросе стала бы не только мировой сенсацией, но и фактом истории. Затем широкая пресс–конференция, на которой Гесс раскрыл бы подробности тайного сговора…
Это была бы бомба почище атомной. После такого заявления на кого бы мировая общественность повесила ярлык «поджигателей войны»? Еще важнее другое – успех операции «Ответный ход» значительно сузил бы возможности новоявленных «защитников демократии» нанести превентивный ядерный удар по СССР, а они уже к концу 1946 года подготовили такие планы.
Это были веские аргументы, приятель.
Очень веские!..
Если бы не одно «но», дружище.
Это задание нельзя было выполнить. Похитить Гесса невозможно. Для меня это было ясно как день, особенно в той части, которая касалась «близнецов».
«Надеюсь, соавтор, мне не нужно объяснять, почему после указания Петробыча выздоровление Закруткина приобрело характер государственного, с отчетливым зловещим оттенком для исполнителей, задания. Сводки о здоровье Первого ежедневно ложились на стол Меркулова, а затем и Абакумову, сменившего Всеволода Николаевича на посту министра МГБ. К Первому прикрепили лучших врачей, те в свою очередь, перекладывая ответственность друг на друга, собирали консилиум за консилиумом. Оживились и поиски Шееля, а также всех прочих персонажей.
Что касается Магдалены–Алисы фон Майендорф, у нас на Лубянке не нашли ничего лучше, как пойти по старому проверенному пути – фрау Магди арестовали и поместили во внутреннюю тюрьму».
« …Каюсь, соавтор, я тоже приложил руку к этому непростому решению».