Шипсхед

У подножия лестницы я услышала эту мысль: Он уже в пути, – и по рукам у меня поползли мурашки. Кто в пути? Зимбра, успевший подняться по склону, обернулся, чтобы посмотреть, что меня задержало. А я, пытаясь понять услышанное, перебирала звуки позднего вечера. Звяканье остывающей духовки. Грохот волн, налегающих плечом на скалы внизу. Потрескивание старых костей нашего дома. Потрескивание и моих, Холли Сайкс, дряхлых костей, если уж честно. Опершись о перила, я посмотрела на вершину холма, где стоял дом Мо. В спальне у нее горел свет – значит, все в порядке. Ничьих шагов на гравиевой садовой дорожке не было слышно. Да и Зимбра явно не почуял никого чужого. В курятнике было тихо, как и должно быть в такое время суток. Лорелея и Рафик над чем-то смеялись – они устроили в комнате Лорелеи кукольный театр теней: «И ничуточки это на кенгуру не похоже, Лол!»; «А ты-то откуда знаешь?»; «А ты сама откуда знаешь?» А ведь еще совсем недавно мне казалось, что я никогда больше не услышу веселого смеха моих сироток.

Со временем все приходит в норму. И нечего слушать чьи-то мысли. Ведь кто-то всегда в пути, если задуматься. Но нет. Я отчетливо слышала: Он уже в пути. Я была настолько в этом уверена, насколько вообще возможно. Проблема в том, что если тебе когда-то доводилось слышать голоса, ты уже никогда не бываешь полностью уверен, действительно ли случайная мысль является случайной, или же это нечто большее. И потом, эта дата: завтра пять лет с того страшного дня 2038 года, когда разразилась чудовищная буря, в которую на высоте двадцать тысяч футов попал «Боинг-797» с Аоифе и Орваром на борту, и жизни моих детей, как и жизни еще двухсот пассажиров, были сломаны – так рассерженный неудачей мальчишка ломает модель самолета, которую мастерил; Брендан когда-то любил развешивать такие модели в своей комнате под потолком…

– Ох, не обращай на меня внимания, – пробормотала я, обращаясь к Зимбре, и потащилась вверх по лестнице, по той самой лестнице, по которой когда-то взлетала пушинкой. – Идем, пес, подымай-ка задницу! – И я погладила Зимбру по курчавым завиткам между ушами; некоторые завитки упрямо стояли вверх, а некоторые лежали гладкими кольцами. Зимбра внимательно смотрел на меня большими карими глазами – словно мысли читал. – Ведь и ты наверняка скажешь, что мне не о чем беспокоиться, иначе ты бы меня предупредил, верно?

Хотя, конечно, беспокоиться было о чем. Меня, например, очень тревожила та противная тянущая боль в правом боку, означавшая, что мой рак снова пробудился; меня также мучила мысль о том, что будет с Лорелеей и Рафиком, когда я умру; меня беспокоили заявления ассоциации Китая, Индии и Юго-Восточной Азии насчет Хинкли-Пойнт, полностью противоречившие настойчивым уверениям британского правительства, что «полного расплавления реактора в Хинкли ни в коем случае не произойдет»; я не могла, разумеется, не думать о Брендане, который жил всего в нескольких милях от новой «особой зоны», или о высадке близ Уэксфорда множества «приплывших на лодках» людей (интересно, где и как эти тысячи голодных, лишившихся корней мужчин, женщин и детей переживут зиму?), или о том, что, судя по слухам, в Белфасте участились случаи «крысиной лихорадки», или о том, что запасы инсулина у нас на пределе, или о больном колене Мо; или о…

Да уж, беспокойные времена у тебя наступили, Холли Сайкс!

– Я так и знал, что это случится! – сказал Рафик, кутаясь в старую красную куртку Аоифе, теперь служившую ему чем-то вроде теплого халата. Он залез на кровать Лорелеи и уселся обхватив колени. – Когда Маркус обнаружил, что с его плаща пропала брошь, это было просто… В общем, тогда-то все и разъяснилось! Нельзя украсть золотого орла у такого племени, как Раскрашенные Люди, и надеяться, что тебе ничего за это не будет. Для них это все равно как если бы Маркус и Эска украли их бога. Ну, естественно, они теперь начнут на них охотиться! – Затем, зная, как мне самой нравится эта книга, Рафик попытался меня соблазнить: – Холли, а может, мы почитаем еще чуть-чуть? Хотя бы до следующей главы?

– Уже почти десять, – произнесла рассудительная Лорелея, – а нам завтра в школу. – Стоило закрыть глаза, и мне казалось, что рядом со мной пятнадцатилетняя Аоифе.

– Ну, хорошо. А планшет заряжен?

– Да, но электричества по-прежнему нет. И Интернет тоже не работает.

– А это действительно правда, – спросил Рафик, не проявляя ни малейшего намерения слезать с кровати Лорелеи, – что, когда тебе было столько же лет, сколько мне, можно было сколько угодно пользоваться электричеством, причем все время?

– Молодой человек, по-моему, я ничего не меняла в вашем расписании. Вы не забыли, когда вам следует ложиться спать?

Рафик только улыбнулся.

– Должно быть, это просто магно, когда столько электричества!

– Должно быть, просто ЧТО?

– Магно. Так все говорят. Ну, знаешь, вроде как «круто», «классно», «эпично», «здоровско» и все такое.

– А, вот что это значит. Да, если оглянуться назад, можно, пожалуй, сказать, что это было действительно «магно», но мы тогда считали это само собой разумеющимся.

Я помнила, какое удовольствие испытывал Эд каждый раз, когда возвращался из Багдада в наш маленький домик в Стоук-Ньюингтоне. В Багдаде ему и его коллегам приходилось заряжать лэптопы и мобильники от автомобильных аккумуляторов, которые им приносил торговец запчастями. На Шипсхеде сейчас очень даже не помешал бы такой торговец, но его грузовику понадобилось бы дизельное топливо, а дизельного топлива в свободной продаже давным-давно не было, потому-то этот торговец и был так нам необходим.

– И аэропланы тоже все время летали, да? – Рафик вздохнул. – И не только в Нефтяные Государства или в Стабильность.

– Да, но… – Я тщетно пыталась сменить тему разговора, зная, что Лорелее сегодня вечером наверняка тоже не по себе от этих разговоров об «аэропланах».

– А куда тебе доводилось летать, Холли? – Рафику никогда не надоедали такие разговоры, сколько бы я ему обо всем ни рассказывала.

– Повсюду, – сказала Лорелея, стараясь держаться мужественно. – Она летала и в Колумбию, и в Австралию, и в Китай, и в Исландию, и в Старый Нью-Йорк. Ведь правда, ба?

– Летала, да.

Хотелось бы мне знать, как сейчас живется в Картахене, в Перте, в Шанхае. Десять лет назад я могла выйти в Интернет и хотя бы посмотреть, как выглядят улицы этих городов, но сейчас сеть работала так отвратительно, с такими огромными перерывами, что, даже когда был прием, информация закачивалась на какой-то допотопной скорости. Да и электростимулятор у меня в груди стал совсем старым, а в запасе у меня остался только один. Если эти аппараты еще и поступают в Ирландию через концессию «Ringaskiddy», то до Корка они никогда не добираются. Я помню съемки страшного наводнения в 2033 году, когда море полностью затопило Фримантл. А может, это было в 2037-м? Или я путаю это с кадрами затопленного нью-метро, когда под землей осталось пять тысяч человек и они так там и погибли? Или наводнение в Афинах… в Мумбаи… Количество катастроф росло так стремительно, и в течение всех 2030-х годов они были столь чудовищными, что иной раз было трудно вспомнить, какой прибрежный район был опустошен на прошлой неделе, а какой – две недели назад; какой город обезлюдел в результате эпидемии лихорадки Эбола, а какой – из-за вспышки «крысиной лихорадки». Новостные программы превратились в бессюжетные бесконечные фильмы ужасов, и я лишь с трудом могла заставить себя их смотреть. Но после Первого Крушения Интернета мы вообще почти утратили возможность узнавать, что творится на свете, и это оказалось хуже всего.

От ветра дрожали стекла в оконных рамах.

– Все, гасите свет. Давайте побережем лампочку. – У меня осталось всего шесть штук; все они были аккуратно упакованы и спрятаны под полом в моей спальне вместе с последним новым планшетом – с тех пор как начались фокусы с Интернетом и электричеством, планшеты постоянно выходили из строя. Я поцеловала Рафика в курчавую макушку, пожелала ему приятных снов, и он потащился в свою комнатку. Я действительно очень хотела, чтобы ему почаще снились приятные сны, хотя кошмары, мучившие его регулярно, теперь все же стали повторяться гораздо реже, примерно раз в десять дней, но если уж снились, то его отчаянные крики могли разбудить даже мертвого.

Рафик зевнул и сказал:

– И тебе приятных снов, Холли!

Лорелея нырнула под одеяло, натянув сверху еще и овечью шкуру, и, когда я тихонько прикрывала дверь в ее комнату, сказала мне из своей теплой норки:

– Спи крепко, ба, и не позволяй клопам кусать тебя.

Так всегда говорил мне мой отец, и я всегда говорила так Аоифе, а Аоифе передала это Лорелее, и теперь Лорелея словно возвращала мне это забавное пожелание.

Мы вроде продолжаем жить как ни в чем не бывало до тех пор, пока есть люди, с которыми можно жить.

Наступила уже глубокая ночь, но теперь, когда мне давно перевалило за семьдесят, с меня было довольно и нескольких часов сна – и это, безусловно, было одним из немногих преимуществ старости. Так что я подбросила в печку еще полено, зажгла лампу-молнию и вытащила коробку со швейными принадлежностями: надо было поставить заплатку на старые джинсы Лол, чтобы их еще мог поносить Рафик, и заштопать несколько пар носков. Хотелось бы, конечно, перестать предаваться тщетным мечтам о горячем душе перед сном. Иногда мы с Мо терзали друг друга воспоминаниями о магазине «Body Shop» и царивших там чудесных ароматах – мускуса, зеленого чая, бергамота, канадских лилий, манго, бразильского ореха, бананов, кокоса, масла жожоба, корицы… Рафик и Лорелея никогда не знали ничего подобного. Для них «мыло» – это лишенный запаха брусок «из Пейла», как теперь называют промзону Дублина. До прошлого года еще можно было купить китайское мыло на рынке, открытом по пятницам, но теперь щупальца черного рынка простирались не дальше Килкрэннога.

Радио я включала, лишь полностью убедившись, что дети уснули, и всегда с тревогой ожидала, что не услышу ничего, кроме тишины. Но сегодня все было нормально: работали все три станции. Станция RTE – рупор Стабильности – каждый час передавала официально одобренные новости, а между новостными блоками рассказывала, как выращивать овощи, как чинить разные вещи, как вообще выживать в нашей расползающейся по швам стране. Сегодняшняя программа, например, была посвящена оказанию первой помощи, в частности накладыванию лубка на сломанную руку, так что я переключилась на JKFM, последнюю частную станцию в Ирландии, чтобы немного послушать музыку, хотя никогда не знаешь, что там можно услышать. Впрочем, все равно. Даже самые «новые» вещи были как минимум пятилетней давности. Я узнала хор Деймона Макниша и «Exocets for Breakfast» в исполнении группы «Sinking Ship» и вспомнила вечеринку в Колумбии – а может, в Мехико-сити? – где познакомилась с этим певцом и музыкантом. И Криспин, по-моему, тоже там был. Я прекрасно помнила и следующую песню «Memories Can’t Wait» «Talking Heads», но она напомнила мне о Винни Костелло, и я решила попытать счастья на третьей радиостанции, «Pearl Island Radio». Эта станция вела передачи из китайской концессии в Рингаскидди, одном из пригородов Корка. Дикторы вещали в основном на мандаринском диалекте, но иногда передавали сводки международных новостей на английском, и, когда Интернет не работал, это была единственная возможность получить хоть какую-то информацию, не прошедшую через фильтры Стабильности. Разумеется, эти передачи тоже имели отчетливый «китайский привкус» – Эд вообще назвал бы это «голимой пропагандой», – и, разумеется, диктор ни слова не сказал о станции «Хинкли-Е», которая была построена китайско-французской фирмой и управлялась ее персоналом вплоть до случившейся пять лет назад аварии, когда всех иностранных операторов срочно оттуда удалили, оставив британцам наполовину расплавившиеся стержни, которые требовалось срочно прикрыть каким-то контейнером. Сегодня никаких новостей на английском не было, но звук китайской речи почему-то меня успокаивал, и я, естественно, вспомнила Жако, а затем – и те дни и ночи, которые почти двадцать лет назад мне довелось провести с Хорологами в Нью-Йорке и за его пределами…

Часовня, сражение, лабиринт – я не сомневалась, что все это со мной действительно было, но прекрасно понимала, что если когда-нибудь попытаюсь это описать, то мои откровения воспримут как желание привлечь к себе внимание, как безумие или как бэд трип. Но если бы это были только разрозненные куски трипа, застрявшие в моей памяти, если бы я просто очнулась в моем номере в «Empire Hotel», я бы и сама, наверное, списала видения на пищевое отравление, на случайный провал памяти или просто на кажущиеся воспоминания. Но со мной случилось слишком много такого, что было невозможно ни объяснить, ни на что-то списать. Почему, например, после прикосновения к тому золотому яблоку, висевшему в странном помещении с куполом, за стенами которого мелькали тени множества птиц, я почувствовала сильнейшее головокружение и оказалась… совсем не в гостиничном номере, а на галерее дома 119А? Причем мой средний палец оказался прижат к золотому яблоку на картине Бронзино, на подоконнике сидела и нежно пела горлинка, однако ни одного Хоролога рядом со мной не было. И той мраморной скалки в ящике буфета на кухне не оказалось. И колени мои были все в синяках и ссадинах после того, как мы попали в засаду, устроенную мисс Константен. Я так никогда и не узнала, почему Маринус не отправилась со мной вместе – возможно, золотое яблоко служило проездным билетом только для одного пассажира. И, наконец, самое удивительное: когда с приходом ночи я сдалась и перестала ждать появления хотя бы кого-то из «вечных людей», я взяла такси и, проехав через Центральный парк, вернулась в гостиницу, то оказалось, что мой счет оплачен на неделю вперед некой кредитной картой, но не моей. Если портье в нью-йоркской гостинице говорит вам, что ваш номер оплачен, вы можете спорить хоть на собственную жизнь, но с толку его не собьете, а значит, все это вам не снится.

Итак, да: это все случилось со мной на самом деле, однако обычная жизнь шла своим чередом, и каждому последующему дню было все больше наплевать на паранормальные приключения, имевшие место в прошлом. Для водителя такси я была всего лишь очередной рассеянной пассажиркой, направлявшейся в аэропорт «Ла Гуардиа», которая непременно оставит на заднем сиденье очки, если он не проверит. Для стюардессы компании «Aer Lingus» я была очередной пожилой дамой, летящей экономклассом, у которой не работают наушники. Для своих ирландских кур я была двуногим великаном, который бросает им зерно, однако все время крадет у них яйца. В тот «пропавший» уик-энд на Манхэттене я, возможно, видела такие стороны жизни, какие лишь мельком удалось увидеть в лучшем случае нескольким сотням людей за всю историю человечества, но что с того? Я практически никому не могла об этом рассказать. Даже Аоифе и Шэрон завели бы свое: «Да, мы верим, что ты в это веришь, но тебе, пожалуй, лучше все же обратиться к профессионалу…»

Никакого продолжения не последовало. Маринус, если ей и удалось выбраться из помещения с куполом и тенями птиц на стенах, никогда больше не появлялась в моей жизни, а уж теперь-то этого точно никогда не случится. Я несколько раз находила в Интернете улицу, где находится дом 119А, и даже сумела его разглядеть: все тот же таунхаус из коричневого камня с нестандартными и разнообразными окнами, за которым явно кто-то ухаживал; штат Нью-Йорк, в общем, тоже выглядел по-прежнему, хотя Америка в последнее время буквально разваливалась на части; но сама я никогда больше не возвращалась в дом 119А и не пыталась выяснить, кто там теперь живет. Однажды я, правда, позвонила в книжный магазин «Three Lives», но когда мне кто-то ответил, нажала на «Out» и отключилась, даже не спросив, по-прежнему ли Инес живет наверху. Последняя книга, которую по Интернету прислала мне Шэрон – это было еще до того, этот сервис полностью закрылся, – была о двенадцати астронавтах «Аполлона», которые высаживались на Луну, и я подумала тогда, что и мое пребывание в Часовне Мрака и в лабиринте отчасти походило на пребывание на Луне. И теперь, когда я снова вернулась на Землю, я могу либо медленно сходить с ума, пытаясь вернуться в другое измерение, в тот дом 119А, к Хорологам, либо сказать себе: «Нет, это было, но теперь закончилось и осталось в прошлом» – и продолжать жить обычными семейными делами и заботами. Сперва я не была уверена, что мне это удастся; что я смогу, ну, скажем, спокойно вести в Килкрэнноге протокол собрания комиссии «Чистый город», зная, что, пока мы обсуждаем грант на новые игровые площадки, людские души движутся через Сумеречную страну к той черной пустоте, которую называют Последним Морем. Но, как выяснилось, я прекрасно все это смогла. Однажды, давным-давно, за несколько недель до того, как мне исполнилось шестнадцать лет, я познакомилась с одной женщиной, раза в два старше меня. Мы познакомились случайно, в клинике, где делают аборты, рядом со стадионом Уэмбли. Моя новая знакомая выглядела просто шикарно и держалась очень спокойно. А я была страшно испуганная, заплаканная; посмотрев на меня, она прикурила следующую сигарету от предыдущей и сказала: «Милая девочка, очень скоро тебе придется просто удивляться тому, как это ты ухитряешься со всем этим жить».

И жизнь показала, что та женщина была совершенно права.

…Сквозь сон я услышала, как лает Зимбра, и проснулась. Я по-прежнему сидела в кресле возле печки, и Зимбра действительно лаял у бокового крыльца. Я встала, уронив наполовину заштопанный носок, и, шатаясь, как пьяная, двинулась к двери. «Зимбра!» Но он меня не слышал. Зимбра больше не был Зимброй, теперь он был первобытным псом, учуявшим древнего врага. Неужели там и впрямь кто-то есть? Господи, как жаль, что нельзя включить наш старый прожектор – это всегда отлично помогало! Зимбра перестал лаять всего на мгновение, но и этого мне хватило, чтобы понять, в каком ужасе несушки. Ох, только бы не лиса! Я схватила фонарь и чуть приоткрыла дверь курятника, но пес тут же протиснулся в эту щелку и стал скрести землю в том месте, где под проволочной оградой был, скорее всего, лисий подкоп. В меня полетели комья земли, а куры совсем ошалели от страха. Я посветила туда фонариком, но никакой лисы разглядеть не смогла. Впрочем, у Зимбры явно не было ни малейших сомнений. Приглядевшись, я обнаружила сперва одну мертвую несушку, потом еще двух; и еще одна явно здорово потрепанная курица слабо хлопала крыльями. Вот оно! Два округлых кровавых отпечатка лап на крыше загона! Зимбра – пятнадцать кило веса, помесь немецкой овчарки, черного лабрадора и еще черт знает кого – протиснулся в загон и вспрыгнул на крышу куриного домика. Под его тяжестью домик перевернулся, куры заголосили и, хлопая крыльями, стали метаться по загону. Рыжий промельк в воздухе – и быстрая, как удар кнута, лисица метнулась обратно к дыре и уже почти просунула туда голову, но Зимбра успел вонзить ей в шею свои мощные клыки. На долю секунды я перехватила ее взгляд, а потом пес вытянул ее из дыры, хорошенько тряхнул и отшвырнул с распоротым горлом. Все было кончено. Куры продолжали паниковать, пока одна не заметила, что битва завершена, и все они разом притихли. Зимбра по-прежнему стоял над добычей, медленно приходя в себя после схватки; вся пасть у него была перепачкана кровью. Я тоже встряхнулась и собралась уже вернуться в дом, когда дверь приоткрылась, и на крыльце появился Рафик в своем «халате».

– Что случилось, Холли? Я услышал, что Зим орет, прямо как бешеный.

– Лиса в курятник забралась, милый.

– Вот черт! Дрянь паршивая!

– Не ругайся, пожалуйста.

– Извини. И скольких она прикончила?

– Двух или трех. Зим ее убил.

– Можно я посмотрю?

– Нет. Это просто мертвая лиса.

– Но нам-то, по крайней мере, можно будет съесть этих кур?

– Слишком рискованно. Особенно теперь, когда снова полно случаев бешенства.

Большие глаза Рафика еще больше расширились:

– Господи, тебя-то она хоть не укусила? Или?..

Благослови его Господь.

– Ступайте обратно в постель, мистер. Со мной все в порядке.

Ну, кажется, я и впрямь еще держусь на ногах. Рафик убрался к себе наверх, а Зимбру я заперла на веранде. В загоне я обнаружила четырех, а не трех мертвых несушек; в общем, ущерб средней величины; хотя если учесть, что яйца для нас – основной бартерный продукт на пятничном рынке и основной источник белка для Лорелеи и Рафика, то… Впрочем, Зимбра выглядел вполне нормально, и я очень надеялась, что ему не понадобится помощь ветеринара. Синтетических медикаментов для людей почти не осталось, а уж если ты собака, так и вовсе забудь о лекарствах. Я отодвинула солнечные часы, вытащила из тайника бутылку картофельного самогона, собственноручно изготовленного Дикланом О’Дейли, и налила себе то, что мой отец назвал бы «добрым глотком», позволяя алкоголю постепенно обволакивать мои вдернутые нервы. Сама я тем временем изучала свои старые, ох, какие старые руки. Ничего хорошего не увидела: бугристые суставы, извилистые выпуклые вены, старческие веснушки. Левая рука в последнее время постоянно дрожала. Хотя и не особенно сильно. Но Мо сразу заметила и тут же сделала вид, будто ничего не видит. Ровесникам Лол или Рафика кажется, что все старые люди дрожат и трясутся; юным это кажется естественным и ничуть их не беспокоит. Мне стало холодно, и я накинула на плечи плед, сразу став похожей на бабушку Красной Шапочки; впрочем, именно такой я себя и чувствую в нашем мире, где слишком много волков и очень не хватает храбрых дровосеков. На улице и впрямь было промозгло, и я решила, что завтра непременно загляну в бар Фицджеральда и спрошу у Мартина, будут ли у нас этой зимой поставки угля, хотя я и так знаю, что он скажет: «Если мы хоть раз увидим это собственными глазами, значит, будут». Фатализм – слишком слабый антидепрессант, но никаких других более сильных средств для борьбы с депрессией у доктора Кумар попросту нет. В боковое окно был виден мой сад, который в свете почти полной луны казался присыпанным меловой пудрой. Высоко над полуостровом Мизен висела луна. Скоро надо будет убрать урожай лука и посадить немного капусты.

В темном окне отражалась старая женщина, сидящая в старинном кресле, принадлежавшем еще ее бабушке. Я сказала этой старухе: «Шла бы ты спать» – и буквально заставила себя подняться, стараясь не обращать внимания на хруст в тазобедренном суставе. Возле буфета я на мгновение задержалась; там стояла маленькая, сделанная из плавника шкатулка-святилище. Эту шкатулку я смастерила пять лет назад, чтобы хоть чем-то занять руки во время наполненных оглушительным горем и отупением недель, невыносимо медленно тянувшихся после той страшной авиакатастрофы, которая унесла жизни Аоифе и Орвара. Лорелея украсила крышку шкатулки раковинами, а внутрь поместила фотографию своих родителей. Но сегодня я даже не стала приподнимать крышку; я просто гладила большим пальцем крышку шкатулки и пыталась вспомнить, какими были на ощупь волосы Аоифе.

– Спи крепко, дорогая детка, и не позволяй клопам тебя кусать.

Я встала еще до рассвета, чтобы ощипать четырех мертвых несушек. Теперь у нас осталось всего двенадцать кур. Когда я перебралась жить в Дунен-коттедж – это случилось четверть века назад, – я бы ни за что в жизни не смогла заставить себя ощипать курицу. Теперь же я запросто могла курицу и оглушить, и обезглавить, и выпотрошить. И тушки я разрубала с той же легкостью, с какой это делала моя мать, когда готовила говядину или рагу. Необходимость заставила меня забыть о тошноте, когда приходилось снимать шкуру с кроликов, а потом их тушить. Я сложила перья и тушки кур в старый мешок из-под удобрений, погрузила его в тачку и повезла в дальний конец сада мимо клетки для кур, где прихватила еще и труп лисы. Это, собственно, был лис. Не тронь лисьего хвоста – так всегда говорит Деклан. Лисий хвост – это натуральное бактериологическое оружие, нашпигованное заболеваниями, а возможно, еще и блохами. У нас и без того хватало хлопот с блохами, клопами и вшами. Лис выглядел так, словно просто прилег отдохнуть, если, конечно, не обращать внимания на его растерзанное горло. Один его клык слегка выступал, как бы вдавливаясь в нижнюю губу. Как у Эда. Интересно, подумала я, а у этого лиса была семья, дети? Поймут ли его детеныши, что он никогда больше к ним не вернется? Будут ли они скучать по нему или продолжат как ни в чем не бывало совершать бандитские набеги на чужие курятники? Если да, то я им завидую.

На море сегодня рябь. По-моему, я заметила в нескольких сотнях ярдов от берега нескольких дельфинов, но когда снова пригляделась, животные уже исчезли, и я засомневалась, что действительно их видела. Ветер был все еще западный, не восточный. Просто страшно было подумать, что будет с нами, если восточный ветер принесет с Хинкли-Пойнт радиоактивную заразу. Вот так. Теперь направление ветра способно было стать для нас вопросом жизни или смерти.

Я опрокинула тачку прямо с каменного причала, сбросив мерзкий груз в море. Я никогда не даю своим курам клички. Гораздо труднее свернуть шею существу, которому ты сама дала имя. И все же мне было очень грустно, что мои верные несушки были вынуждены перед смертью испытать такой страх. Теперь они поплывут в открытые воды залива вместе со своим убийцей.

Я бы и хотела ненавидеть этого лиса, но не могла.

Он ведь тоже всего лишь пытался выжить.

Когда я вернулась домой, Лорелея на кухне намазывала жалкие остатки сливочного масла на вчерашние булочки, готовя школьный завтрак для себя и для Рафика.

– Доброе утро, ба.

– Доброе. Там еще есть сушеные водоросли. И маринованный турнепс.

– Спасибо. Раф рассказал мне, что приходила лиса. Надо было тебе все-таки меня разбудить.

– Зачем же мне было тебя будить, милая? Ты же все равно не смогла бы оживить убитых кур, а с лисой расправился Зим. – Интересно, вдруг подумала я, а помнит ли Лол, какой сегодня день? – У нас есть несколько кусков ржавой железной сетки, оставшейся от старого курятника, и я попробую дополнительно укрепить ее вокруг загона для кур. Просто для безопасности.

– Хорошая мысль. Это должно отпугнуть следующего гостя.

– Спокойно встречать любые трудности – это, пожалуй, единственное, что ты, Лол, унаследовала от своего дедушки Эда.

Лорелее всегда бывало приятно, если я говорила что-нибудь в этом роде.

– А сегодня, между прочим, мамин и папин день. Двадцать седьмое октября, – как ни в чем не бывало заметила она.

– Да, дорогая, я помню. Хочешь, я зажгу душистую палочку?

– Да, пожалуйста.

Лорелея подошла к маленькой шкатулке-святыне и откинула крышку. На фотографии Аоифе, Орвар и десятилетняя Лорелея стояли на фоне какой-то канавы или канала в Л’Анс-о-Медоуз. Фотография была сделана весной 2038 года – и в том же году они погибли. Зеленые и желтые тона уже начинали выцветать, а синие и красные – тускнеть. Я бы заплатила за репринт сколько угодно, но теперь нет ни электричества, ни картриджей для принтера; да нет и оригинала, с которого можно было бы сделать репринт: мое беспечное поколение доверяло воспоминания Интернету, так что катастрофа 2039 года стала чем-то вроде коллективного удара.

– Ба, ты что? – Лорелея смотрела на меня так, словно я не в себе.

– Извини, милая. Я просто, хм… – У меня теперь довольно часто бывали какие-то провалы в памяти, когда я не могла вспомнить, о чем думала или что собиралась сделать.

– А где у нас жестянка с душистыми палочками?

– А, да! Я ее прибрала. Положила в безопасное сухое место. Хм… Где же она? – Неужели эти провалы в памяти теперь будут случаться все чаще? – Да вот же она, на печке!

Лорелея зажгла от огня, горевшего в печи, душистую палочку и задула крошечное пламя на ее конце, чтобы пошел ароматный дымок, а потом поставила палочку вместе с держателем внутрь нашей маленькой святыни. Рядом со шкатулкой лежали еще старинная римская монета, которую Аоифе подарила Лорелее, и старые часы с заводным механизмом, которые Орвар унаследовал от своего деда. Мы смотрели, как дым с запахом сандала вьется над тлеющим концом палочки. Еще один запах старого мира. В первый год мы попытались отметить этот день иначе: я приготовила специальную молитву и стихотворение, но вдруг расплакалась и плакала так, что никак не могла остановиться, чем привела Лорелею в ужас; и с того раза мы как-то потихоньку договорились, что лучше просто постоять немного возле фотографии и побыть наедине с собственными мыслями. Я каждый раз вспоминала, как махала им на прощанье рукой в аэропорту Корка пять лет назад – это был тот последний год, когда обычные люди еще могли покупать дизельное топливо, водить автомобили и летать на самолетах, хотя цены на билеты уже взлетели чуть ли не до небес; Орвар и Аоифе не смогли бы сами оплатить перелет, если бы австралийское правительство не выдало Орвару соответствующий грант. Аоифе, кроме всего прочего, очень хотелось повидаться с тетей Шэрон и дядей Питером, которые перебрались в Австралию еще в конце 2020-х годов и, как я очень надеялась, до сих пор благополучно живут в Байрон-Бей, хотя уже полтора года не было ни малейшей возможности получить из Австралии хоть какую-то весточку. Как легко, практически мгновенно мы когда-то сообщали друг другу все что угодно из любой точки земного шара! Лорелея взяла меня за руку. Она ведь тогда тоже должна была полететь с родителями, но заболела ветрянкой, и родители привезли ее ко мне из Дублина, где в тот год жили. Лол утешилась довольно быстро: целых две недели с бабушкой Холли вполне служили для нее утешительным призом.

И вот уже пять лет прошло. Я судорожно вздохнула, стараясь не расплакаться. Ведь дело было не только в том, что я больше не могла обнять Аоифе, а в том, что мы сотворили со своим миром. Мы превратили в пустыни целые страны, растопили ледяные шапки на полюсах, изменили направление Гольфстрима, до предела иссушили некогда полноводные реки, затопили морские побережья, задушили отходами своей жизнедеятельности озера и моря, уничтожили множество живых существ, в том числе и насекомых-опылителей, практически исчерпали запасы нефти, сделали бесполезными лекарства и постоянно голосовали за разнообразных лжецов-утешителей, превращая их в руководителей государств, – и все это мы сотворили только ради того, чтобы не менять удобный для себя образ жизни. Люди теперь говорили о Всеобщем Затемнении с тем же ужасом, с каким наши предки говорили о «черной смерти», причем те и другие считали все это божьей карой. Но ведь это мы сами вызвали Затемнение, приближая его с каждой цистерной нефти, которую безжалостно и бездумно сжигали. Мое поколение вело себя как беспечные клиенты в Ресторане Земных Богатств, которые поедают все эти роскошные яства, понимая – хоть и не желая это признавать, – что поступают бесчестно по отношению к собственным внукам, поскольку оставят им такие долги, с которыми никому не под силу расплатиться.

– Мне так жаль, Лол… – Я вздохнула и поискала глазами коробку с бумажными носовыми платками, совсем позабыв, что в нашем мире больше нет ни бумажных носовых платков, ни бумаги.

– Ничего, ба. Все равно хорошо было вместе с тобой вспомнить маму и папу.

Рафик, начав спускаться по лестнице, принялся скакать на лестничной площадке – должно быть, подтягивал или надевал носок, – напевая что-то на условно-китайском языке. Китайские группы казались детям на территории нынешнего Кордона такими же крутыми, какими в свое время казались мне группы американской «Новой волны».

– Нам в некотором смысле еще повезло, – тихо сказала Лорелея. – Мама и папа, по крайней мере, не муча… В общем, для них все очень быстро кончилось, и они до конца были вместе, и мы с тобой сразу узнали, что с ними случилось. А вот Раф…

Я посмотрела на Аоифе и Орвара.

– Они бы гордились тобой, Лол, – сказала я ей.

И тут наконец появился Рафик:

– Лол, у нас найдется хоть капелька меда для овсянки? Привет, Холли, с добрым утром!

Школьные сумки были упакованы, школьные завтраки приготовлены, косы Лорелеи заплетены, инсулиновая помпа Рафика проверена и даже его синий галстук – последний символ школьной формы в Килкрэнноге, на котором школа все еще имела право настаивать, – завязан, перевязан и снова завязан; наконец мы вышли из дома и двинулись по тропе. Впереди вздымалась гора Кагер, южным склоном которой я вот уже более двадцати пяти лет любовалась во все времена года при любой погоде и при любом настроении. По ее каменистым склонам, покрытым пятнами утесника и поросшим вереском, скользили тени облаков. Внизу раскинулась плантация в пять акров – посадки молодых сосенок. Я шла и толкала перед собой большую детскую коляску, которая была музейным экспонатом еще в 1970-е, когда мы с Шэрон играли с ней во время каникул.

Еще издали мы заметили, что Мо не только встала, но и вышла из дома. Мы окликнули ее из-за калитки. Она развешивала на веревке выстиранную одежду, наряженная в грубый рыбацкий свитер, до такой степени растянутый, что превратился почти в платье.

– Доброе утро, соседи. Ну, вот и снова пятница! Черт знает, куда уходят эти недели? – Мо когда-то была известным физиком, а сейчас стала просто седой старухой, хромой и довольно сердитой. Опираясь на палку, она проковыляла через плохо выкошенную лужайку и сунула мне пустую коробку для продовольственного пайка. – Заранее большое спасибо, – как всегда, сказала она, а я, как всегда, ответила: «Не беспокойся, мне совсем не трудно». И присоединила ее коробку к трем таким же, уже лежавшим в коляске.

– Позвольте мне помочь вам со стиркой, Мо, – сказала Лорелея.

– Со стиркой я и сама справлюсь, Лол, а вот дохромать до города, – «городом» мы теперь называли деревню Килкрэнног, – мне не под силу. Просто не представляю, что бы я делала без твоей бабушки! Как бы я, например, получала паек? – Мо ловко крутанула в воздухе своей тростью, точно печальный и жалкий Чарли Чаплин. – Впрочем, представить-то на самом деле нетрудно: я бы просто потихоньку померла с голоду.

– Чушь какая! – возмутилась я. – О’Дейлы наверняка бы о тебе позаботились.

– А у нас прошлой ночью лисица четырех кур зарезала! – сообщил Рафик.

– Жалость какая! – искренне огорчилась Мо и быстро на меня посмотрела.

Я только пожала плечами. Зимбра нюхал следы на тропе, ведущей к дому Мо, и вилял хвостом.

– Нам еще повезло, что Зимми успел сцапать этого лиса, прежде чем он всех кур передушил! – продолжал Рафик.

– Ну-ну, молодец какой! – Мо почесала Зимбру за ухом, моментально отыскав то заветное местечко, которое заставляло его совершенно расслабиться. – Прямо-таки настоящая ночь в опере.

Я спросила:

– Тебе прошлой ночью случайно не удалось выйти в Интернет? – Собственно, меня интересовало одно: есть ли новости насчет реактора в Хинкли?

– Да, но всего на несколько минут и по официальному каналу. Ничего интересного. Все те же заявления. – Ей явно не хотелось развивать эту тему в присутствии детей. – Я потом еще попытаюсь зайти на этот сайт.

– Я, собственно, надеялась, что ты подержишь у себя Зимбру, пока я не вернусь, – сказала я. – Мне совсем не хочется, чтобы на нас обрушился весь гнев организации «Зов дикой природы» – ведь лиса-то он все-таки прикончил.

– Конечно, я его возьму. А ты, Лорелея, будь добра, скажи мистеру Мурнейну, что в понедельник я буду в деревне, так что смогу провести все положенные мне занятия по естествознанию и математике. Кахил О’Салливан повезет туда на лошади свои капканы, вот он и предложил заодно меня подвезти. Так что к школе меня доставят с почестями, прямо как царицу Савскую. Ну все, вам давно пора, я вас совсем заболтала, еще опоздаете из-за меня. Идем, Зимбра! Посмотрим, нельзя ли отыскать ту отвратительную овечью голяшку, которую ты закопал в прошлый раз…

Осень близилась к концу. Зрелость плодов и золото листвы сменились запахом тлена, холодами и дождями; вот-вот должны были ударить первые морозы. В начале 2030-х во временах года царил полный кавардак: летом нередко случались заморозки, а зимой – засуха. Но в последние лет пять лето стабильно было долгим и засушливым, и зима тоже тянулась очень долго, с метелями и порывистыми ветрами, зато весну и осень мы толком и заметить не успевали, так быстро, точно спеша, они начинались и кончались. За Кордоном один за другим переставали работать трактора, и урожаи в последнее время стали просто смехотворными; а две ночи назад по радио RTE сообщили, что на фермах в графстве Мит собираются вернуться к конскому плугу.

Рафик скакал впереди, собирая рядом с тропой случайно уцелевшие поздние ягоды ежевики, и я все подбивала Лорелею заняться тем же. Количество витаминов в выдаваемых нам пайках раз от раза становилось все меньше. Ежевика, правда, росла все так же бурно, но если ее в ближайшее время не вырубить, то наша тропа, ведущая к главной дороге, вскоре превратится в непроходимую колючую стену, как лес вокруг замка Спящей Красавицы. Лужи на дороге становились все глубже, а болотистые места рядом с ней – все более болотистыми; Лорелее то и дело приходилось помогать мне вытаскивать коляску из очередной колдобины – жаль, что я когда-то не позаботилась сделать на тропе твердое покрытие, пока еще можно было это сделать за деньги. Но больше всего я теперь жалела, что никогда не делала никаких более-менее основательных запасов. Впрочем, нам никогда и в голову не приходило, что временные перебои могут в одночасье стать постоянными. А потом стало уже слишком поздно думать о запасах.

Мы миновали ручей, служивший и для нас, и для Мо единственным источником воды. Только благодаря ему мы и могли наполнить цистерны. Сейчас ручей чудесно журчал после недавних дождей, однако прошлым летом он на целую неделю пересох, и это было просто ужасно. Переходя через поток, я каждый раз вспоминала рассказы моей двоюродной бабушки Айлиш о Волосатой Мэри – Противной Фейри, которая якобы жила поблизости, когда я была совсем маленькой. Эта Мэри была такой волосатой, что другие фейри-феи постоянно над ней смеялись, и это ее страшно злило, и она от злости переиначивала все человеческие желания, так что, если тебе чего-то хотелось, нужно было непременно постараться ее перехитрить и попросить как раз то, чего тебе совсем не нужно. Или, например, сказать так: «А мне никогда и не хотелось иметь скейтборд!» И, разумеется, ты тут же получала в подарок скейтборд. Некоторое время людям отлично удавалось обманывать Волосатую Мэри, пока она обо всем не догадалась, и тогда она стала в половине случаев давать людям то, о чем они мечтали, а в половине случаев давать им нечто совершенно противоположное их желаниям. «И мораль отсюда, моя девочка, такова: если хочешь что-то добиться, так добивайся этого старым, испытанным способом – собственными руками и собственной головой, а не путайся со всякими фейри», – каждый раз почти шестьдесят лет говорила мне бабушка Айлиш.

Но сегодня, сама не знаю почему – возможно, из-за ночного нападения лисы, возможно, из-за тревоги, которую у меня вызывало состояние атомного реактора в Хинкли, – я все же попытала счастья и попросила: Волосатая Мэри – Противная Фейри, пожалуйста, помоги моим дорогим детям выжить!

– Прошу тебя! – нечаянно произнесла я вслух, и Лорелея тут же обернулась и спросила:

– У тебя все в порядке, ба?

Там, где наша тропа выходила на главную дорогу, мы свернули направо и вскоре миновали поворот, ведущий к ферме Нокро, а потом увидели и самого хозяина фермы, пятидесятилетнего Диклана О’Дейли, тащившего куда-то тачку с сеном. Жену Диклана звали Брана; у них было трое детей – двое парней постарше и девочка, которая училась в одном классе с Лорелеей. Диклан владел двумя дюжинами молочных коров джерсейской породы и двумя сотнями овец, пасшимися на дальнем конце полуострова, более каменистом, но и более богатом травой, которая росла там пышными пучками. Высокий лоб, прямой нос, курчавая борода и лицо немало пережившего человека делали Диклана О’Дейли похожим на Зевса, хотя и несколько обрюзгшего. Сосед он был очень хороший, не раз помогал Мо и нам, и мы были очень рады, что он живет неподалеку.

– Я бы с удовольствием вас расцеловал, – сказал он, шагая через двор фермы к дороге в своем чудовищно грязном комбинезоне, – но одна из коров только что сбила меня с ног и уронила прямо в кучу навоза. И что в этом такого смешного, юный Рафик Байати? – Диклан сделал вид, что страшно разгневан. – Вот я вас сейчас поймаю и, клянусь богом, воспользуюсь вами как тряпкой! Мне же надо чем-то вытереться…

Рафик, трясясь от сдерживаемого смеха, спрятался за меня, а Диклан навис над ним, точно перепачканный навозом Франкенштейн.

– Кстати, Лол, – сказал Диклан совсем другим тоном, – Исси просила перед тобой извиниться и передать, что ей с утра пораньше пришлось пойти в деревню – она там помогает своей тетке укладывать овощи в ящики. Для Конвоя. Ты ведь потом к нам придешь, да? И ночевать останешься, насколько я знаю?

– Да, если это удобно, – сказала моя внучка немного смущенно.

– Ну, конечно! Мы тебе всегда очень рады. И не стесняйся. Ты же все-таки не команда регби?

– Но все-таки лишний рот! И это так мило с вашей стороны, Диклан, что вы постоянно приглашаете Лол к себе, – сказала я.

– Гости, которые помогают доить коров, – это не просто гости… – Диклан умолк и выразительно возвел глаза к небесам.

– Ой, что это?! – Рафик, вытаращив глаза, смотрел в сторону Кайлин-пик.

Я сперва ничего не разглядела, но услышала какое-то металлическое жужжание, а Диклан возмущенно сказал:

– Нет, вы только посмотрите!

– Это самолет? – спросила Лорелея, словно не веря собственным глазам.

Ну да, вот он, только не самолет, а что-то вроде планера. Сперва мне показалось, что он большой, просто находится довольно далеко, но потом я поняла, что это совсем маленький планер и летит он совсем рядом, над холмами Сифин и Пикин, явно направляясь в сторону Атлантики.

– Дрон, – сказал Диклан каким-то странно напряженным тоном.

– Магно! – в полном восхищении воскликнул Рафик. – Самый настоящий НЛА!

– Мне семьдесят пять, – довольно ворчливым тоном напомнила я.

– НЛА – это неуправляемый летательный аппарат, – тут же пояснил мальчик. – Есть и большие самолеты, управляемые на расстоянии, и у них на борту бывают всякие камеры и приборы, а иногда даже ракеты, но этот, пожалуй, для ракет маловат. В Стабильности таких дронов много.

– И что он тут делает? – спросила я.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Диклан, – он шпионит.

– А с чего это вдруг кому-то понадобилось за нами шпионить? – спросила Лорелея.

– Вот это-то и есть самый главный вопрос, – сказал Диклан, и в голосе его прозвучала тревога.

– «Я вздымаюсь из пор океана и гор…» – декламировала Лорелея, когда мы проходили мимо старой заржавевшей электроподстанции.

Странно, думала я, почему мистер Мурнейн выбрал именно «Облако»? Лорелея и Рафик не одиноки: у многих детей в Килкрэнноге с тех пор, как установилось Затемнение, погиб по крайней мере один из родителей.

– Ой, ба, просто невероятно, но я снова забыла этот кусок!

– «Ибо в час после бури…»

– Все-все, вспомнила:

– Э-э-э…

Я невольно посмотрела на небо. Воображение все еще проектировало крошечный сверкающий самолетик на голубом фоне небес. Не ту игрушку-переростка, какой мне показался неизвестно зачем залетевший к нам беспилотник – хотя и само по себе это было достаточно запоминающимся событием, – а реактивный самолет, лайнер, тянущий за собой инверсионный след, который сперва выглядит как четкая белая линия, а потом расплывается в белую, тающую вату. Когда же я в последний раз видела летящий самолет? Пожалуй, года два назад. Помнится, Рафик влетел в дом с совершенно безумными глазами, и я решила, что случилось что-то ужасное, но он схватил меня за руку и потащил на улицу, тыча пальцем в небо: «Смотри, смотри!»

Впереди на дорогу выбежала крыса, остановилась и посмотрела на нас.

– Что значит «возникает»? – спросил Рафик, подобрав с земли камень.

– Строится, становится все выше и выше, поднимается ввысь, – сказала Лорелея, – а не уходит в глубь земли, как пещера.

– Значит, у Диклана живот тоже возник?

– Ну, не то чтобы «возник»… Но пусть лучше Лол вернется к мистеру Шелли, – сказала я.

– К «мистеру»? – Рафик был изумлен. – Шелли – это девчачье имя!

– Это его фамилия, – сказала Лорелея. – Он – Перси Биши Шелли.

– Перси? Биши? Мама с папой, должно быть, его ненавидели! Спорим, его в школе просто изводили.

Рафик метнул заготовленный камень в крысу, но чуть промахнулся, и крыса поспешила скрыться в кустах. Еще совсем недавно я бы наверняка сказала Рафику, чтобы он перестал использовать живые существа как мишень, но с тех пор, как возник страх перед «крысиной лихорадкой», правила совершенно переменились.

– Продолжай, Лол, – сказала я.

– А я уже почти все прочитала.

– Очень хорошо, – похвалила я. – У твоего отца тоже была удивительная память.

Рафик сорвал цветок фуксии и высосал капельку нектара. Иногда мне казалось, что не стоило бы упоминать об Орваре в присутствии Рафика. Отца мальчика я никогда даже не видела. Но Рафик, похоже, ничуть не был огорчен и тут же продолжил расспросы:

– Чрево – это то место, где ребенок находится внутри матери, правильно, Холли?

– Да, – сказала я.

– А что такое «гробница»?

– Памятник, построенный в честь умершего человека, часто – в честь погибшего на войне.

– Я тоже не понимала это стихотворение, – сказала Лорелея, – пока мне Мо все не разъяснила. Оно о рождении и возрождении, а еще — о круговороте воды в природе. Когда идет дождь, облако расходует себя и вроде как умирает; а ветры и солнечные лучи строят купол голубых небес, который и есть гробница для умершего облака. Но потом дождь, который был тем умершим облаком, падает в море, испаряется и превращается в новое облако, которое смеется под голубым куполом небес – в своей гробнице, – потому что теперь оно возродилось. А потом оно сметает свою гробницу и поднимается все выше. Ясно?

Заросли утесника наполняли воздух ароматом ванили и звенели от птичьего пения.

– Хорошо, что мы проходим «Пуфф – волшебный дракон», – сказал Рафик.

У ворот школы Рафик, крикнув «Пока!», сразу ринулся к группе мальчишек, которые, раскинув руки, изображали парящие над землей дроны. Я хотела напомнить ему, чтоб он не забывал об инсулиновой помпе, но промолчала: он и так знал, что у нас в запасе осталась всего одна, да и ни к чему было смущать мальчика перед друзьями.

– Ну, ба, до скорого, ты там осторожней на рынке, – сказала Лорелея, словно это она взрослая, а я подросток с неустойчивой психикой, и неторопливо двинулась к группе знакомых девочек, точнее, юных женщин, собравшихся у входа в школу.

Том Мурнейн, заместитель директора, заметив нас, широким шагом направился ко мне.

– Холли, я как раз хотел с вами поговорить. Вы по-прежнему не хотите, чтобы Лорелея и Рафик посещали уроки христианского воспитания? Отец Брейди, наш новый священник, с сегодняшнего дня как раз начинает изучать с ребятами Библию.

– Нет, Том, подобные занятия не для моих детей. Если, конечно, у вас это не вызовет неприятностей.

– Ну что вы, это совершенно нормально. С вашими детьми в одной лодке еще человек восемь или девять. Вместо Библии они будут изучать строение Солнечной системы.

– И что, Земля будет вращаться вокруг Солнца или наоборот?

Том понял шутку.

– Без комментариев. Как Мо чувствует себя сегодня?

– Спасибо, лучше. Приятно, что вы о ней спросили. Моя па… – Я не договорила, попросту заставила себя замолчать и не произносить в который раз «Моя память стала как решето», потому что это больше уже не выглядело смешным. – Она просила передать вам, что Кахилл О’Салливан привезет ее на своей повозке в следующий понедельник, так что она сможет провести все занятия по естественным дисциплинам и математике, если это все еще актуально.

– Если она будет в состоянии это сделать, то мы будем страшно рады, но передайте ей, чтобы она не слишком торопилась, если колено у нее еще не совсем прошло. – Прозвенел школьный звонок. – Ой, я должен бежать! – И Том умчался.

Я обернулась и увидела Мартина Уолша, мэра Килкрэннога, махавшего рукой своей дочери Ройзин. Мартин был крупным мужчиной с розовым лицом и белоснежными, коротко подстриженными волосами; он напоминал Деда Мороза, который пытается служить охранником в ночном клубе. Раньше Мартин всегда был чисто выбрит, но бритвенные лезвия перестали класть в пайковые коробки еще полтора года назад, и теперь большинство мужчин на нашем полуострове носили бороды того или иного типа.

– Холли! Как вы сегодня себя чувствуете?

– Не могу пожаловаться, Мартин, но Хинкли-Пойнт меня тревожит.

– А, не надо об этом… Вам на этой неделе случайно не удалось связаться с братом?

– Нет. Я много раз пыталась, но сеть либо совсем не работает, либо отключается уже через пару секунд. Так что мы с Бренданом уже вторую неделю не общаемся, а между тем там уже оранжевый сигнал опасности. Его дом находится в огороженном и охраняемом анклаве в пригороде Бристоля, но, увы, слишком близко от запретной зоны; да и что могут поделать с радиацией даже самые лучшие охранники. Однако, как говорится, – обратилась я к самой распространенной «мантре» нашего времени, – чему быть, того не миновать. – Почти у всех моих знакомых кто-то из родственников находился сейчас в опасном районе и практически недоступен для общения, а потому высказывать вслух свои тревоги и опасения с некоторых пор считалось дурным тоном. – Ваша Ройзин выглядела просто чудесно, насколько я сумела разглядеть, конечно. Пряменькая, свеженькая, точно дождем умытая. Значит, это все-таки оказалась не свинка?

– Нет, слава богу, у нее просто железки распухли. У доктора Кумар даже какое-то лекарство нашлось. А как там наш киберневролог?

– Поправляется. Сегодня мы ее застали на улице за развешиванием белья.

– Отлично! Обязательно передайте ей от меня привет.

– Конечно, передам… но, вообще-то, Мартин, я хотела с вами поговорить…

– Да, пожалуйста. – И он, поддерживая меня под локоть, наклонился поближе, словно это он немного глуховат, а вовсе не я, – обычно именно так публичные деятели ведут себя с хрупкими старушками за неделю до выборов, особенно в таких общинах, где всего-то сотни три избирателей.

– Вам случайно не известно, будет ли Стабильность распределять хотя бы какое-то количество угля до начала зимы?

На лице у Мартина было написано «Хотелось бы мне это знать!». Но он сказал:

– Если этот уголь сумеют сюда доставить, то, безусловно, да. Дело все в той же старой проблеме: в Дублине, похоже, начинают рассматривать Зону Кордона как вполне успешную; они там считают, что мы очень неплохо живем за счет своих земельных участков, и попросту умывают руки, когда речь заходит о том, что и нам нужно иной раз помочь. Мой кузен из Рингаскидди рассказывал, что на прошлой неделе в порту пришвартовалось судно с углем из Польши, но вот вопрос: когда в Рингаскидди найдется топливо, чтобы заправить грузовики и этот уголь развезти?

– А проклятое ворье между тем совсем распустилось, – раздался рядом с нами голос Ферна О’Брайена, появившегося словно из воздуха, – и уголь по дороге из Рингаскидди до Шипсхеда с такой невероятной скоростью исчезает прямо из кузова грузовиков, что просто дух захватывает.

– Мы поднимали этот вопрос на прошлом заседании комиссии, – сказал Мартин. – Несколько человек, в том числе и я, предложили организовать небольшую экскурсию в горы, к Седловине Кахера, и подыскать подходящее место для добычи торфа. Оззи в своей кузнице сделал – как это называется? – в общем, что-то вроде компрессора для формовки торфяных брикетов вот такой величины. – Мартин раздвинул руки примерно на фут. – Ну, торф – это, конечно, не уголь, но все-таки лучше, чем ничего. И потом, если мы не оставим наши заветные пять акров лесопосадок в покое, то вскоре леса у нас вообще не будет. Нисколько. Глазом моргнуть не успеем. Как только срубленные деревья подсохнут, я скажу Фиону, чтобы когда в следующий раз повезет солярку на ферму Нокро, он отвез по возу дров вам, Холли, и Мо. И мне совершенно неважно, за кого вы намерены голосовать! Морозу на политику наплевать, а мы должны заботиться о людях.

– Я проголосую за того, кто уже доказал, что справляется со своими обязанностями, – заверила я его.

– Спасибо, Холли. Каждый голос для нас важен.

– Но ведь, по-моему, серьезной оппозиции не существует?

Ферн О’Брайен мотнул головой куда-то мне за спину. Я повернулась, подошла к церковной доске объявлений и прочла новый, большой, написанный от руки плакат:

– Мюриэл Бойс? В мэры? Но Мюриэл Бойс – это же… То есть…

– Мюриэл Бойс нельзя недооценивать, даже если этот призыв и написан не слишком грамотно, – сказала, подходя к нам, Айлин Джонс. Когда-то она была режиссером-документалистом, но теперь переквалифицировалась в рыбачку и промышляла ловлей омаров. – У нее тесная дружба и со всяким ворьем, и с нашим приходским священником. Между прочим, я и раньше не раз замечала, что между слепым фанатизмом и плохой грамотностью всегда есть связь.

– Но отец Макгахерн вроде бы никогда раньше политикой не увлекался? – заметила я.

– Это верно, – ответил Мартин, – да только отец Брейди – из другого теста. Приходите в воскресенье. Я, как всегда, буду сидеть на нашей скамье. Сами услышите, как наш новый священник рассказывает, что Господь защитит вашу семью только в том случае, если вы проголосуете за Партию Господа.

– Но люди же не настолько глупы, – сказала я. – Вряд ли они проглотят такую наживку.

Мартин посмотрел на меня с таким выражением, словно я так и не поняла, каков в целом расклад. В последнее время я регулярно замечала, что на меня именно так смотрят.

– Людям нужен спасательный корабль. Им нужны чудеса. Партия Господа предлагает им и то и другое. Ну, а я предлагаю торфяные брикеты и полусгоревшие бревна из ям углежогов.

– Но ведь никакого спасательного корабля не существует, а брикеты торфа не только существуют, но и добыть их вполне реально. Не сдавайтесь, Мартин. У вас всегда была репутация человека упорного и решительного. И люди, конечно же, прислушаются к голосу разума.

– Разума? – Айлин Джонс мрачно усмехнулась. – Как говорил мой старый друг доктор Грег, если бы мы могли воззвать к разуму религиозных людей, то никаких религиозных людей попросту не осталось бы. Не обижайтесь, Мартин.

– Да на что ж тут обижаться, – сказал мэр.

По Чёрч-лейн мы вышли на центральную площадь Килкрэннога. Впереди виднелся бар Фицджеральда, низенькое, какое-то ползучее строение, такое же старое, как и сама деревня. Фицджеральды все время что-то пристраивали к своему бару, и за несколько веков он существенно разросся, точнее, расползся, а недавно его еще и выкрасили белой краской. Вороны сидели на многочисленных коньках его черепичных крыш, словно предвещая что-то недоброе. Справа было дизельное депо, которое, когда я впервые сюда переехала, было самой обыкновенной заправочной станцией, и все мы заправляли там свои «Тойоты», «КИА» и «Фольксвагены», словно никакого завтра для нас не существовало. Зато теперь это завтра наступило, и заправка существовала только для кооперативной автоцистерны, которая объезжала все фермы по очереди. Слева стоял кооперативный магазин, где вскоре специальная комиссия как раз и должна была распределять коробки с пайком, а на южном конце площади находилась наша мэрия. Мэрия также служила в День Конвоя и чем-то вроде рынка. Именно туда мы и направились, и Мартин придержал дверь, помогая мне вкатить коляску. В зале было шумно, но смеха слышно почти не было – Хинкли-Пойнт даже сюда отбрасывал свою длинную тень. Мартин сказал, что постарается попозже непременно со мной увидеться, и отправился по своим делам. Айлин поискала глазами Оззи и направилась к нему: ей нужно было поговорить с ним о каких-то металлических деталях для шлюпки; а я стала осматривать прилавки, пробираясь между раскладными столиками с яблоками, грушами, медом, яйцами, марихуаной, сыром, домашним пивом, самогоном, пластмассовыми бутылками и коробками, вязаными вещами, старой одеждой, старыми книгами и тысячами других подобных вещей, которые мы когда-то в лучшем случае сдавали в благотворительные лавки или в помощь переселенцам. Когда двадцать пять лет назад я впервые переехала на полуостров Шипсхед, торговля на рынке в Западном Корке шла вовсю; местные продавали там домашнее печенье и варенье, а хиппи пытались всучить немецким и голландским туристам скульптуры ирландского «зеленого человека». Люди даже с весьма средними доходами вполне могли купить органическое средство от паразитов, крупные финики из Меджула и моцареллу из буйволиного молока. Теперь же на рынке, как когда-то в супермаркетах, можно было купить все что угодно, кроме продуктов, которые выдавались только в коробках с пайком. С нашими «усовершенствованными» детскими колясками, инвалидными креслами и старыми тележками из супермаркета, мы выглядели как толпа голодных, небритых, не пользующихся косметикой людей, торгующих всяким барахлом, – просто пародия на посетителей «Лидл» или «Теско», а ведь всего каких-то пять-шесть лет назад в этих супермаркетах товаров было полно. Да мы, собственно, и не торговали, а занимались бартером, обменом, хотя в ходу были и деньги – юани и доллары, – а также «деньги» Шипсхеда, металлические кружочки с цифрами, введенные в оборот тремя мэрами Дарраса, Охакисты и Килкрэннога. Не обходилось, разумеется, и без обмана. Мне удалось «превратить» сорок восемь куриных яиц в дешевый китайский шампунь, которым вполне можно было и стирать; а несколько мешочков с солью из водорослей и выращенные в огороде кочаны капусты я поменяла на некрашеную шерсть из Килларни – мне нужно было довязать одеяло; на желе из красной смородины – кстати сказать, стеклянные банки стоили дороже самого желе – я выменяла карандаши и пачку бумаги А4, из которой мы сшивали школьные тетрадки; записи в старых тетрадях дети уже столько раз стирали ластиком, что страницы стали почти прозрачными; и, наконец, я очень неохотно обменяла последнюю пару хороших резиновых сапог, которые пролежали в коробке лет пятнадцать, на листы прозрачного пластика, которые намеревалась, во-первых, превратить в дождевики с капюшонами для нас троих, а во-вторых, использовать их для починки парника после зимних бурь. Полиэтиленовую пленку теперь найти было трудно, но непромокаемые резиновые сапоги и вовсе были редкостью, так что, как только я заявила: «Ну что ж, тогда в другой раз» и сделала вид, что ухожу, мой потенциальный «покупатель» тут же прибавил к пластику двадцать метров акриловой веревки и связку зубных щеток. Я волновалась за зубы Рафика. В нашей диете, как и у всех вокруг, было очень мало сахара; впрочем, ни одного дантиста в Корке все равно уже не осталось.

Я поболтала с Нив Мюрнейн, женой Тома Мюрнейна, которая «продавала» перевязанные пеньковой веревкой пучки овса и белых кур-султанок: у Стабильности не хватало юаней, чтобы платить учителям, так что вместо зарплаты им высылали кое-какие продукты, которые можно было продать или обменять. Я очень надеялась найти у кого-нибудь гигиенические прокладки для Лорелеи, поскольку Стабильность больше не включала их в список «самого необходимого», но мне сказали, что прокладки давно уже не привозили, и на последнем грузовом пароходе Компании их тоже не было. Брана О’Дейли использовала лоскутки от старых простыней, которые еще приходилось стирать, потому что старых простыней тоже осталось не так уж много. Если бы меня хоть раз посетили предчувствия, я бы еще несколько лет назад сделала приличный запас тампонов. Но увы. Жаловаться на отсутствие подобных гигиенических средств было как-то неприлично и даже стыдно, если учесть, что более трех миллионов душ за пределами Кордона вообще выживали неизвестно как.

В одной из пристроек к бару Шинейд Фицджеральд подавала горячие напитки и суп, приготовленный на кухне, которая заодно давала тепло и мэрии, а потому имела достаточные запасы топлива. Я тащилась мимо со своей коляской, и Пэт Джо, механик из Кооперации, с громадными, перепачканными маслом ручищами, тут же вскочил и принес мне стул; пожалуй, и впрямь пора было присесть и отдохнуть. Путь от Дунен-коттеджа до ярмарочной площади с каждой пятницей казался мне все более долгим и трудным, а боль в боку с каждым днем становилась все ощутимей. Мне давно следовало бы посоветоваться с доктором Кумар, но, с другой стороны, чем она сможет помочь, если это действительно просыпается мой рак? Теперь не существовало ни сканирования, ни УЗИ, и нигде не достанешь ни лекарств, ни хотя бы простого обезболивающего. Рядом за столиком сидели Молли Куган, которая раньше была известным программистом, а теперь выращивала яблоки в оранжереях под холмом Ардахилл, и ее муж Шеймас. Поскольку меня в Корке всегда считали «англичанкой», мне, естественно, тут же задали вопрос, не знаю ли я чего насчет Хинкли-Пойнт, но я, к сожалению, ничем не могла удовлетворить их любопытство.

Никому в последние два-три дня не удавалось ни в сети, ни по мобильной связи соединиться со странами, лежащими за пределами Ирландии. Пэт Джо сказал, правда, что вчера вечером ему удалось поговорить с кузеном из Ардмора, что в Восточном Корке, и все внимание моих собеседников переключилось на него. Он рассказал, что сотни две беженцев из Португалии добрались до нашего побережья на пяти или шести жалких суденышках, высадились там и теперь живут в старом поместье-зомби, построенном еще в Дни Тигра.

– И такие наглые, будьте уверены! – говорил Пэт Джо, поглаживая свою чашку с супом. – Такое ощущение, словно это они – хозяева здешних мест! В итоге мэру Ардмора пришлось во главе… э-э-э… целой делегации отправиться в чертово заброшенное поместье – мой кузен тоже входил в эту делегацию – и заявить этим психам, что нам, мол, очень жаль и все такое, но зимовать здесь мы вам никак разрешить не можем, потому что в Кооперации запасы продуктов и так крайне малы, а на лесопосадках леса не хватает и для местных жителей, так что нечего и говорить о дополнительных двух сотнях ртов. В общем, примерно в таком духе. И, представляете, тамошний вожак, здоровенный такой парень, вытащил ружье и хладнокровно так выстрелил в Кенни, для острастки сбив с него шляпу, – прямо как в старых вестернах!

– Ужасно! Ужасно! – воскликнула Бетти Пауэр, наш театральный матриарх, а ныне заведующая курильней в Килкрэнноге. – И как же все-таки поступил мэр?

– Послал гонца в гарнизон Стабильности в Дангарван и попросил о помощи – вот только ему сказали, что проклятые джипы заправлять нечем.

– Неужели у Стабильности не нашлось солярки даже для собственных джипов? – в ужасе переспросила Молли Куган.

Пэт Джо, поджав губы, помотал головой:

– Ни капли! И тамошнему мэру велели «самостоятельно разрешить сложившуюся ситуацию», причем желательно «мирным способом». Вот только как нашим людям разрешить эту чертову ситуацию, если самое грозное оружие у них – хреновина, которая называется «большой упаковочный степлер»?

– А я слышала, – сказала Молли Куган, – что «Сунь Ятсен» – один из китайских суперфрегатов, который сопровождает китайские суда, осуществляющие контейнерные перевозки по Северному морскому пути, – на прошлой неделе вошел в гавань Корка, и на борту у него – пятьсот военных моряков. Похоже, нам демонстрируют силу.

– А вот тут ты точно попала пальцем в небо, Молл, – сказала Ферн О’Брайен, которая перегнулась к нам с соседнего стола. – Билл моей Джуд был в тот день на погрузке в Рингаскидди, и он клянется, что там было никак не меньше пяти тысяч китайских военных!

Я легко могла себе представить, как выпучил бы глаза мой давно покойный Эд, услышав столь «достоверные» новости, однако известия сыпались как из рога изобилия, особенно после того, как разговор переключился на невестку кузена Пэта Джо. Она проживала в графстве Оффали и была знакома с одним «человеком, который в курсе дела» из исследовательского центра Стабильности, расположенного в дублинском Пейле; этот ее знакомый якобы утверждал, что шведы вывели генно-модифицированную пшеницу, которая не поддается болезням и способна самовоспроизводиться.

– Я только передаю то, что мне рассказали, – сразу же отмел все сомнения Пэт Джо. – Говорят, Стабильность намерена уже следующей весной засеять этой пшеницей всю Ирландию. А если у людей будут полные желудки, то и с воронами в павлиньих перьях, и со смутьянами будет покончено.

– Белый хлеб! – вздохнула Шинейд Фицджеральд. – Только представьте себе…

– Я бы не хотел сейчас мочиться на вылепленного тобой снеговика, Пэт Джо, – сказал Шеймас Куган, – но не этот ли «человек, который в курсе дела» рассказывал невестке твоего кузена, что у немцев есть пилюля, способная вылечить от «крысиной лихорадки»? А также что Штаты вновь воссоединились и тамошний президент сбрасывает во всех странах – членах НАТО посылки с одеялами, лекарствами и арахисовым маслом? Или это был друг одного твоего друга, который встретился с психами-беженцами возле Югала и потом клялся жизнью собственной матери, что ему удалось найти некую Техноутопию, в которой по-прежнему двадцать четыре часа в сутки есть электричество, горячая вода, ананасы и мусс из темного шоколада, – где-то то ли на Бермудах, то ли в Исландии, то ли на Азорских островах?

Я вспомнила замечание Мартина насчет того, что народу нужны «спасательные корабли».

– Я только передаю то, что мне рассказали, – сердито фыркнул Пэт Джо.

– Что бы нам ни сулило будущее, – сказала Бетти Пауэр, – все мы в деснице Божьей, вот мы где!

– Ага, именно так говорит и Мюриэл Бойс, – заметил Шеймас Куган.

– Мартин старается изо всех сил, – чуть дрогнувшим голосом проговорила Бетти Пауэр, – но совершенно ясно: только Церковь способна по-настоящему позаботиться о людях и предотвратить дьявольщину, накрывающую наш мир.

– Но почему же любящий Господь способен помочь нам лишь в том случае, если мы за него проголосуем? – спросила Молли.

– Вы должны Его попросить! – захлопала глазами Бетти Пауэр. – Именно так действует молитва.

– Но Молли говорит о том, – вмешался Пэт Джо, – что Он давно уже мог бы ответить на наши молитвы. Зачем Ему непременно нужны еще и наши голоса?

– Чтобы Церковь вновь заняла подобающее ей место! – твердо заявила Бетти Пауэр. – И встала во главе страны.

Атмосфера начинала накаляться, но с тем же успехом можно было бы слушать, как дети спорят по поводу действий и мотивов Санта-Клауса. Я же собственными глазами видела, что случается с человеком после смерти, видела Сумеречную Страну и мрачные дюны, и это было для меня столь же реально, как щербатая кружка с чаем в моей руке. Возможно, те души, которые я там видела, и обрели некую жизнь после жизни за пределами Последнего Моря, но если это и так, то все равно это не та жизнь после смерти, которую нам столь красочно расписывают священники и имамы. Не существует никакого Бога, кроме того, которого мы сами себе придумали; я могла бы привести моим соседям-прихожанам массу доказательств этого; человечество всегда существовало и существует само по себе…

…Но мой правдивый рассказ, конечно же, прозвучал бы для них не более безумно и не более здраво, чем их собственные рассуждения и вера в Бога; да и у кого есть право убить Санта-Клауса? Особенно такого, который обещает в итоге соединить Куганов с их мертвым сыном, Пэта Джо – с его умершим братом, а меня – с Аоифе, Жако, мамой и отцом? Который способен превратить Затемнение в его противоположность, вернуть центральное отопление, заказ товаров через Интернет, шоколад и «Райан эйр»? Наша мучительная тоска по любимым, по нашему утраченному миру была столь остра, что превращалась в настоящее горе, тяжким бременем ложившееся на плечи, воющее, требующее пищи. Если бы только эта тоска не делала нас такими податливыми, такими уязвимыми для проходимцев типа отца Брейди…

– …Забеременела?! – донеслось до меня, и Бетти Пауэр даже рот рукой прикрыла. – Не может быть!

Значит, все снова перешли на местные сплетни. Я бы с удовольствием спросила, кто это на Шипсхеде забеременел, но если я это сделаю, они, естественно, тут же придут к выводу, что я либо глохну, либо у меня начинается старческое слабоумие.

– В том-то и проблема. – Шинейд Фицджеральд склонилась ближе к честной компании. – Трое парней гуляли с юной мисс Хегарти после праздника урожая, и все они… – она изобразила, что курит косяк. – В общем, пока по личику ребенка не станет ясно, на кого он похож, играть в «Выследи папочку» рановато. Вот Дамиен Хегарти и не знает, в кого ему целиться из карабина. Короче, полная неразбериха.

Семейство Хегарти, проживавшее в нижней части нашего полуострова между Ахакистой и Даррасом, занималось разведением коз.

– Ужас, – сказала Бетти Пауэр. – И ведь Нив Хегарти никак не больше шестнадцати, верно? Нет у них матери в доме, чтобы поддерживать порядок, вот в чем все дело. Они думают, все им с рук сойдет. Именно поэтому отец Брейди…

– Послушайте-ка, – прервал ее вдруг Пэт Джо и даже воздел палец.