7 апреля

Инес вела машину. Она надела темные очки, чтобы скрыть последствия бессонной ночи. «Дворники» вжикали каждые несколько секунд. Мы почти не разговаривали; да и о чем, собственно, было говорить? Уналак сидела впереди, Ошима, Холли, Аркадий и я с некоторым трудом устроились сзади. Сегодня «хозяином» для Эстер стал Ошима. Промокший от дождей Нью-Йорк был охвачен спешкой, и ему было совершенно безразлично, что нам, Хорологам, и Холли предстоит рискнуть жизнями ради совершенно чужих нам людей, ради их детей, которые обладают высоким уровнем психической энергии, и ради тех еще не рожденных малышей, родители которых даже пока не знакомы. В глаза мне почему-то бросались такие вещи, которых я обычно просто не замечала: лица в толпе, текстура тканей и строительных материалов, дорожные знаки, течение толпы. Бывают такие дни, когда Нью-Йорк способен просто поразить воображение, словно волшебник, фокусник. Собственно, все крупные города на это способны, и все они, если ждать достаточно долго, должно быть, вновь превратятся в джунгли, в бескрайнюю тундру или в пустые прибрежные отмели, и об этом мне следовало бы помнить. Но сегодня нью-йоркская реальность была поистине неопровержима; казалось, этому городу подчиняется даже время, а не он – времени. Разве способны были даже бессмертный глаз, даже бессмертная рука заключить в определенные рамки эти бессчетные мили дорог, эти мощные сваи мостов, эти кишащие людьми тротуары, эти стены, в которых кирпичей больше, чем на небе звезд? Разве во времена Клары Косковой мог кто-либо предсказать, как высоко в небеса взметнутся эти здания, как глубоки будут каньоны улиц между ними? А ведь я видела Нью-Йорк совсем иным, когда приезжала сюда с Кси Ло и Холокаи, точнее, с моими друзьями Давыдовыми. Однако уже тогда будущее этого города таилось в его душе, точно могучий дуб в желуде; гигантские здания фирмы «Крайслер» были тогда свернуты до такой малости, что целиком помещались в голове одного Уильяма Ван Алена. Если сознание существует и за пределами Последнего Моря, куда я сегодня, возможно, отправлюсь, то я буду скучать по Нью-Йорку не меньше, чем везде по нему скучаю.

Инес свернула с Третьей авеню на нашу улицу. В последний раз? Нет, не надо так думать! Это все равно не поможет. Но неужели я умру, так и не дочитав до конца «Улисса»? А как же все мои научные записи, оставленные в Торонто, вся моя электронная переписка? И что подумают и почувствуют мои коллеги, друзья, соседи и пациенты, когда я превращусь из «исчезнувшую без объяснения причин» доктора Айрис Фенби, в «пропавшую без вести Айрис Фенби, предположительно считающуюся мертвой»? Нет, не думай об этом! Мы поднялись к себе. Если у Хорологов и есть дом, то он именно здесь, в 119А, среди красных кирпичных стен цвета супа из бычьего хвоста и темных оконных рам разной конфигурации. Инес приказала автомобилю: «Паркуйся», и машина послушно мигнула сигнальными огнями.

– Будь осторожна, – сказала Инес подруге. Уналак молча кивнула. Инес повернулась ко мне: – Пожалуйста, приведи ее назад.

– Я непременно постараюсь сделать все, что будет в моих силах, – сказала я и почувствовала, как слабо и неубедительно звучит мой голос.

* * *

Дом 119А сразу узнал Хорологов и позволил всем нам войти. Садакат приветствовал нас, все еще отделенный от входа внутренним защитным полем. Наш верный слуга был одет как пародия на специалиста по выживанию: в армейской форме с дюжиной карманов и с компасом на шее.

– Добро пожаловать, доктор. – Он принял мое пальто. – Мистер Л’Окхна – у себя в кабинете. Доброе утро, мистер Аркадий, мисс Уналак, мистер Ошима. И мисс Сайкс. – Увидев Холли, Садакат несколько приуныл. – Надеюсь, вы уже пришли в себя после того трусливого и подлого нападения? Мистер Аркадий рассказал мне, что с вами случилось.

– Да, я уже в полном порядке, спасибо. Обо мне очень хорошо позаботились, – ответила Холли.

– Эти Анахореты просто отвратительны! Сущие паразиты!

– Зато их нападение убедило меня в том, что помочь Хорологам абсолютно необходимо, – сказала Холли.

– Это очень хорошо, – сказал Садакат. – Абсолютно! Это как черное и белое.

– Холли присоединяется к нашей Второй Миссии, – пояснила я.

Садакат изобразил легкое удивление, хотя мои слова его явно смутили.

– Ах, даже так? Я и не знал, что мисс Сайкс изучала методологию Глубинного Течения.

– Ничего она не изучала, – сказал Аркадий, вешая свою куртку, – но у каждого из нас есть определенная роль, которую ему и предстоит сыграть в самое ближайшее время. Верно, Садакат?

– Истинная правда, друг мой. – Садакат упорно пытался убрать все остальные пальто и куртки в шкаф. – Уж так это верно, что и слов нет! А что, будут и еще какие-то изменения… сделанные в последнюю минуту? Или, может быть, Миссия будет вообще осуществляться по иному плану?

Садакат был хорошо подготовлен, но он не сумел до конца скрыть жадный интерес, который отчетливо слышался в его голосе.

– Никаких, – сказала я. – И ничего менять мы не будем. Но действовать станем с предельной осторожностью. И Элайджу Д’Арнока будем воспринимать, так сказать, по номинальной стоимости. Если, конечно, он не предатель.

– Между прочим, у вас есть и свое секретное оружие, – просиял Садакат. – Это я. Но сейчас еще нет и десяти, а мистер Д’Арнок появится не раньше одиннадцати, так что я испек несколько вкусных сдобных булочек… Надеюсь, вы уже почувствовали их запах? – Садакат улыбался, как веселый кондитер, искушающий посетителей, которые тщетно пытаются придерживаться строгой диеты. – С бананами и спелыми вишнями! Армия не должна выходить в поход голодной, друзья мои.

– Извините, Садакат, – вступила я, – но есть нам не следует, иначе нас может стошнить, когда мы будем подниматься по Пути Камней. Туда лучше идти на пустой желудок.

– Но, конечно же, доктор, крошечный кусочек вкусной булочки вам не повредит? Они же еще теплые! Свежее просто не бывает! Я их еще и стружкой из белого шоколада посыпал.

– Уверен, что эти булочки будут ничуть не хуже, когда мы вернемся, – сказал Аркадий.

Садакат не стал настаивать.

– Ну, тогда потом. Чтобы отпраздновать.

Он улыбнулся, демонстрируя усилия американского дантиста, стоившие Хорологам двадцать тысяч долларов. Собственно, все, что имел Садакат, было либо заработано им на службе у Хорологов, либо ими подарено. Что вполне естественно, ибо большую часть своей жизни он провел в психиатрической лечебнице в пригородах английского города Ридинга. Туда же устроилась секретарем некая Хищница-одиночка, которая сразу взялась обхаживать пациентку с высоким уровнем психической энергетики, и та успела поделиться своими конфиденциальными переживаниями с Садакатом до того, как из несчастной понемногу выцедили всю душу. Я избавилась от этой Хищницы в ходе весьма напряженной дуэли в ее заросшем саду, но «редактировать» то, что Садакат узнал о мире Вневременных, не стала, а просто постаралась изолировать тот сектор его мозга, в котором таилась шизофрения, лишив его связи с соседними секторами. Благодаря этому он почувствовал себя практически исцеленным и заявил, что отныне будет мне благодарен по гроб жизни, а я привезла его в Нью-Йорк и сделала стражем дома 119А. Это было пять лет назад. А примерно год назад наш верный слуга и приверженец был обращен в иную веру в результате нескольких встреч с Анахоретами в Центральном парке, где Садакат каждый день занимался физкультурой вне зависимости от погоды. Ошима, первым заметивший в его душе следы воздействия Анахоретов, требовал немедленно «отредактировать» воспоминания Садаката за последние шесть лет, а затем убедить его сесть на корабль, занимающийся контейнерными перевозками в Россию, и отправить на Дальний Восток. Смесь сентиментальности и желания – вопреки собственной интуиции – переубедить «крота» Анахоретов и заставить его действовать против них заставила меня остановить грозную руку Ошимы, уже занесенную для мести. Последовавшие за этим двенадцать месяцев оказались исполнены опасности и бесконечных догадок относительно возможных намерений наших врагов. Л’Окхне даже пришлось перестроить сенсорные устройства в доме 119А, чтобы незамедлительно определять наличие токсинов в пище, если Садакат получит приказ попросту нас отравить. Впрочем, все так или иначе сегодня должно было прийти к логическому завершению, хорош будет этот конец или плох.

Как же я ненавидела эту Войну!

– Идем, – сказал Ошима Садакату. – Давай в последний раз проверим надежность цепи в наших «волшебных» коробках…

Они пошли наверх проверять оборудование, чтобы заранее подготовленная система в последнюю минуту не подвела. Аркадий поднялся в садик на крыше, чтобы под неохотно брызжущим дождиком заняться своей любимой гимнастикой. Уналак удалилась в гостиную, чтобы отправить инструкции своим кенийским сотрудникам. Я же прошла в кабинет, чтобы передать Л’Окхне протоколы хорологических совещаний и прочие документы. С этой задачей я справилась быстро, и Л’Окхна, самый молодой из нас, крепко пожал мне руку на прощанье и выразил горячую надежду вскоре вновь с нами встретиться, а я ответила, что и сама очень на это надеюсь. Затем он незаметно покинул 119А через тайный ход. До появления Д’Арнока оставалось еще минут тридцать, и я просто не знала, чем себя занять. Поэзия? Музыка? Бильярд?

Я спустилась вниз и обнаружила у бильярдного стола Холли, которая как раз собирала шары.

– Надеюсь, – спросила она, – ничего страшного, если я немного погоняю шары? Просто для развлечения? Все куда-то разбрелись, и я просто…

– А можно и мне к вам присоединиться? – спросила я.

Она была удивлена:

– Вы играете?

– Когда не сражаешься с дьяволом за шахматной доской, ничто так хорошо не успокаивает нервы, как стук кия по шарам.

Холли выровняла шары треугольником и спросила:

– Можно мне задать вам один вопрос личного свойства? – Я кивнула: мол, начинай. – У вас есть семьи?

– Мы часто возрождаемся внутри какой-то семьи. Иногда у нашего временного «хозяина» полно родственников, как, например, у Жако. У нас бывают и любовные связи, как у Уналак и Инес. Кстати, до начала ХХ века незамужней женщине даже путешествовать одной считалось не совсем приличным; во всяком случае, это вызывало определенные проблемы.

– Значит, вы тоже были замужем?

– Пятнадцать раз. Но после 1870 года больше ни разу. В целом больше, чем Лиз Тейлор и король Генрих Восьмой вместе взятые. Вам, впрочем, хочется знать, способны ли мы зачать ребенка, так? – Я махнула рукой, как бы отметая ее смущенную попытку возразить. – Нет. Не можем. Таковы правила и условия нашего существования.

– И это правильно. – Холли задумчиво натирала мелом кончик кия. – Наверное, было бы очень трудно жить…

– …Зная, что твои дети умерли от старости несколько десятилетий назад. Или что они вовсе не умерли, а просто не желают пускать в дом какого-то психа, который упорно называет себя их «возрожденным» папочкой или мамочкой. А каково было бы случайно узнать, что от тебя забеременела твоя праправнучка? Но мы иногда берем детей на воспитание, и у нас зачастую это получается неплохо. На свете всегда много детей, которым нужен дом. Но у меня самой детей не было никогда – ни в моей женской ипостаси, ни в мужской; однако ваши чувства по отношению к Аоифе я отлично понимаю, ибо и сама их испытывала; мне тоже знакома эта готовность, не колеблясь, ринуться в горящий дом, дабы спасти своего ребенка. Да я, собственно, и бросалась. Единственное, но весьма существенное преимущество нашей неспособности зачать ребенка – это то, что мы в своих женских воплощениях избавлены от участи самки-производительницы, а ведь именно такова была судьба большинства женщин от каменного века до века суфражисток. – Я мотнула головой в сторону бильярдного стола: – Ну что, сыграем?

– Конечно. Эд всегда говорил, что мне свойственно чрезмерное любопытство, желание во все сунуть свой нос; это мое качество то страшно сердило, то умиляло его, моего мистера журналиста… Вы не возражаете? – Холли вытащила из сумочки монетку. – Орел или решка?

– Путь будет орел.

Она подбросила монету.

– Решка. Когда-то я это здорово умела.

Холли прицелилась и нанесла первый удар – очень удачно: сразу несколько шаров упали в лузы.

– Я полагаю, это не просто везение новичка? – с восхищением спросила я.

– Брендан, Жако и я всегда играли по воскресеньям, когда «Капитан Марло» был закрыт. Догадайтесь, кто обычно выигрывал?

Я скопировала удар Холли, но у меня вышло гораздо хуже.

– Учтите, – сказала я, – Кси Ло играл на бильярде с 1750-х годов. Да еще и относительно недавно он играл – например, со мной. Мы с ним весь 1969 год практически каждый день сражались вот за этим самым столом.

– Серьезно? За этим самым столом?

– Да, именно за этим самым. Его, правда, с тех пор два раза обивали заново.

Холи провела большим пальцем по обивке.

– А как выглядел Кси Ло?

– Невысокого роста. В 1969 году ему было чуть за пятьдесят. Бородатый и, как ни странно, похож на еврея. Он, кстати, первым стал преподавать сравнительную антропологию в Нью-йоркском университете, так что там в архивах сохранились его фотографии. Если хотите, можете на него посмотреть.

Она обдумала мое предложение.

– В другой раз. Когда нам не нужно будет выполнять некую самоубийственную миссию. Кси Ло, значит, в 1969 году тоже был мужчиной?

– Да. У Постоянных Резидентов обычно сохраняется та гендерная принадлежность, которая для них наиболее естественна. Эстер, например, предпочитает быть женщиной. Мы же, Временно Пребывающие, меняем пол в зависимости от того, в чьем теле возрождаемся, нравится нам это или нет.

– И у вас от этого крыша не едет?

– Пожалуй, в течение первых нескольких жизней чувствуешь себя несколько странно, но потом привыкаешь.

Холли выбила шар от краев в середину и ловко загнала его в лузу.

– Вы так говорите, словно это… совершенно нормально! – сказала она.

– Нормальным кажется все то, что вы в итоге начинаете воспринимать как само собой разумеющееся. Для вашего предка из 1024 года жизнь в 2024 году тоже показалась бы абсолютно невозможной; или, по крайней мере, загадочной, полной чудес, как в сказке.

– Да, но… это не совсем одно и то же. И тот мой предок, и я сама – простые смертные, и если мы умираем, то умираем навсегда. А вот вы… На что это похоже, Маринус?

– Вневременное состояние? Вечная жизнь? – Я помолчала, втирая голубоватый порошок мела в основание большого пальца. – Самое неприятное, что мы чувствуем себя старыми, даже когда мы молодые. И потом, всегда кого-то оставляешь позади. Или же кто-то оставляет позади тебя. Мы устаем от этих бесчисленных и порой мучительных связей и разрывов. Я, например, до 1823 года, когда меня отыскали Кси Ло и Холокаи, чувствовала себя безмерно одинокой. Но мне приходилось терпеть свое одиночество. Причем в совершенно чужой среде. Я называю это «ennui Вечных Людей», и подобная тоска способна порой буквально свести с ума. Но то, что я с давних времен являюсь врачом и Хорологом, придает моей метажизни некие дополнительные смысл и цель.

Холли поправила накрученный на голову шарф – сегодня он был зеленый, как мох, – и, нечаянно его сдвинув, обнажила часть черепа, поросшего пучками коротких волос. Раньше она всегда стеснялась показывать волосы в моем присутствии, и я была тронута.

– Последний вопрос: откуда вообще взялись Вневременные люди? – сказала она. – И те, кого вы называете «Постоянными Резидентами», и те, кто постоянно возрождается? Они что, эволюционировали, подобно человекообразным обезьянам или китам? Или вы так были… «созданы»? Может быть, с каждым из вас в первой жизни случилось что-то необычное?

– Даже у Кси Ло не было ответа на этот вопрос. Даже у Эстер. – Я забила оранжевый шар в левую нижнюю лузу. – Просто я такая, а вы другая, но обе мы – люди.

* * *

В десять пятьдесят Холли забила черный шар, победив меня одним ударом.

– Потом я, так и быть, позволю вам отыграться, – пообещала она, и мы поднялись на галерею, где уже собрались все остальные.

Ошима опустил жалюзи. Холли сходила на кухню за стаканом воды из-под крана. Только вода из-под крана, к воде в бутылках даже не прикасайтесь. Ее могли отравить, мысленно оповестила я всех остальных. Холли снова куда-то ушла и вернулась через минуту, прихватив с собой маленький рюкзачок, словно мы собирались ненадолго съездить в лес автостопом. У меня не хватило сил спросить у нее, что она туда положила – фляжку с чаем, теплую кофту, кусок мятного кекса для поддержания сил? – и в очередной раз объяснять ей, что это будет совсем другая «прогулка». Все сидели и тупо рассматривали картины на стенах. Говорить было больше не о чем. Мы еще в библиотеке Уналак в мельчайших подробностях обсудили свою дальнейшую стратегию, и сейчас вряд ли стоило делиться своими страхами, да никому и не хотелось заполнять последние мгновения пустой болтовней. Картина Бронзино «Венера, Купидон, Безумие и Время» звала меня в путь. Кси Ло когда-то очень жалел, что не заказал ее копию в Лондоне, но был уверен, что без оригинала не смог бы совершить все бесчисленные Акты Убеждения, копания в чужих душах и все те сложные действия, которые необходимы, чтобы исправить неправильное. И вот через пятьдесят лет после тех его откровений я стояла возле этой картины, полная тех же сожалений. Для Вневременных все наши завтра воспринимались, как некая бесконечная череда, как неисчерпаемый источник. И вот теперь вдруг у меня этих завтра совсем не осталось.

– Вход, – сказала Уналак. – Я чувствую, что он открывается.

Мы, все шестеро, стали озираться, ища глазами расширяющуюся линию Входа…

– Вон там, – сказал Аркадий, – возле Джорджии О’Кифф.

На стене, точно напротив картины О’Кифф с горизонтальными желтыми и розовыми полосами заката в Нью-Мексико, появилась черная вертикальная трещина. Затем трещина расширилась, оттуда высунулась чья-то рука, а потом вылез и сам Элайджа Д’Арнок. Холли едва слышно выругалась и прошептала: «Господи, он что, из стены вылез?», и Аркадий шепотом ей ответил: «Нет, оттуда, куда и мы собираемся».

Физиономия Элайджи Д’Арнока явно нуждалась в бритве, а его курчавые, давно не чесанные, волосы – в расческе. Должно же было как-то проявиться напряжение, которое испытывает предатель?

– Вы весьма пунктуальны, – сказал он вместо приветствия.

– У Хорологов не может быть извинений по поводу опозданий, – ответил ему Аркадий.

Д’Арнок сразу узнал Холли.

– Мисс Сайкс! Очень рад, что вас тогда удалось спасти. Но Константен полагает, что ваше дело еще не доведено до конца.

Холли ему не ответила; она все еще была не в силах разговаривать с человеком, который возник перед ней буквально из воздуха.

– Мисс Сайкс присоединится к нашему боевому отряду, – сообщила я Д’Арноку. – Уналак станет проводником для ее психозотерической энергии для создания защитного поля.

На лице Элайджи Д’Арнока отразилось сомнение, и я вдруг подумала: «А что, если эта затея погубит всю Вторую Миссию?»

– Я не могу гарантировать ее безопасность, – сказал Д’Арнок.

– А я думал, вы уже обеспечили нам прикрытие со всех сторон! – поддел его Аркадий.

– На войне не бывает гарантий. И вы это прекрасно знаете, мистер Аркадий.

– Кстати, мистер Дастани, – я указала на Садаката, – также будет участвовать в нашей операции. Вы, я полагаю, знакомы с нашим верным стражем?

– Всем свойственно шпионить за противником, – сказал Д’Арнок. – И какова же роль мистера Дастани?

– Пристроить свою задницу где-нибудь на середине Пути Камней, – сказал Ошима, – и спустить с поводка удесятеренную силу психоинферно, если кто-то вздумает обойти нас с тыла. Будет это простой смертный или кто-то из Вневременных – любой, кто за нами потащится, будет мгновенно превращен в пепел.

Д’Арнок нахмурился.

– А что, это «психоинферно» тоже связано с Глубинным Течением?

– Нет, – сказал Ошима. – Этим словом я просто обозначаю то, что случится, если бомба, созданная из N9D – знаменитой взрывчатки, созданной в Израиле, – и в настоящее время находящаяся в рюкзаке мистера Дастани, взорвется, когда мы будем подниматься по Пути Камней.

– Это просто наша страховка, – сказала я, – чтобы нам не помешали с тыла, пока мы будем брать Часовню.

– Разумная мера предосторожности, – сказал Элайджа Д’Арнок, явно впечатленный пояснениями Ошимы. – Хотя я молю Бога, чтобы вам не пришлось воспользоваться этой штукой.

– А как вы вообще себя чувствуете? – спросил Ошима. – Предательство – шаг очень серьезный.

И этот Хищник, проживший на свете сто тридцать два года, посмотрел на Ошиму, которому стукнуло уже больше восьми веков, даже с некоторым вызовом:

– Я многие десятилетия участвовал в огульных злодеяниях, мистер Ошима. Но сегодня я попытаюсь принять участие в том, что эти злодеяния прекратит.

– Но ведь без вашего Черного Вина, – напомнил ему Ошима, – вы очень быстро начнете стариться и в итоге умрете в приюте для престарелых.

– Не начну, если Пфеннингеру или Константен удастся остановить нас до того, как мы разнесем вдребезги Часовню Мрака. Ну что, будем продолжать препираться?

* * *

Один за другим мы скользнули в темную щель и оказались на округлой каменной площадке шириной в десять шагов. Там высилась немигающая, белая как бумага, Свеча – стержень циферблата солнечных часов – высотой с ребенка. Я уже успела позабыть и то сложное, одновременно возникающее, чувство клаустрофобии и агорафобии, которое охватывало меня здесь, и этот запах замкнутого пространства, и этот спертый воздух. Сквозь щель приоткрытого Входа, как сквозь слегка раздвинутую портьеру, которую Д’Арнок заботливо придержал сперва для Холли, потом для Садаката, нагруженного смертоносной взрывчаткой, еще просачивались лучи света с нашей галереи. На лице Садаката прочитывался ужас, смешанный с восторгом. Лицо Ошимы, вошедшего последним, было воплощением мрачного безразличия.

– Это ведь еще не Часовня, нет? – спросила Холли. – И почему мой голос звучит еле слышно?

– Это Циферблат, с него начинается Путь Камней, – сказала я, – то есть лестница, состоящая из множества каменных ступеней и ведущая к Часовне. Края Циферблата способны поглощать свет и звук, так что постарайтесь говорить чуть громче, чтобы это компенсировать.

– По-моему, тут и все цвета куда-то исчезли, – сказала Холли. – Или дело во мне?

– Эта Свеча монохромна, – пояснила я. – Она горит уже восемь веков.

Я оглянулась и увидела, что Элайджа Д’Арнок уже запечатывает Вход. В последний раз я успела на мгновение увидеть «Венеру» Бронзино, легко держащую свое золотое яблоко, – и путь назад для нас закрылся. Ни один из донжонов больше не был надежен. Теперь только Эстер или кто-то из последователей Пути Мрака могли распечатать Вход и позволить нам вернуться домой. Меня вдруг охватило пронзительное воспоминание, как я в последний раз стояла на этом Циферблате, бестелесная, и мы с Эстер расплетали, разъединяли свои слившиеся воедино души, зная, что Джозеф Раймс, преследовавший Эстер по пятам, явно ее нагоняет. «Наверняка Эстер, обретшая сейчас убежище внутри Ошимы, тоже об этом вспоминает», – подумала я.

– Тут какие-то буквы на камнях вырезаны, – сказала Холли.

– Это алфавит катаров, – объяснила я, – только теперь его уже никто толком не знает, даже те, кто занимается еретическими учениями. В основе этого алфавита – древний язык жителей Лангедока, еще более древний, чем баскский.

– Пфеннингер говорил мне, – сказал Д’Арнок, – что это на самом деле молитва, обращенная к Богу: просьба помочь восстановить Лестницу Иакова. Очевидно, Слепой Катар, когда строил эту каменную лестницу, думал, что строит именно Лестницу В Небо. Старайтесь не прикасаться к стенам. Из чего бы они ни были сделаны, это вещество и материя, состоящая из обычных атомов, плохо сочетаются. – Он вытащил из кармана монету и бросил за край Циферблата. Монета тут же исчезла, оставив лишь мимолетный фосфоресцирующий след. – На Пути Камней не стоит оступаться.

– И где же сам Путь? – спросил Ошима.

– Он скрыт и постоянно движется, чтобы сбить с толку любого, кто захочет проникнуть в Часовню. – Д’Арнок закрыл глаза и открыл свою чакру на лбу. – Подождите минутку. – Мелкими шажками, стараясь все время держаться спиной к Свече, он подошел к краю Циферблата и двинулся по его периметру; в тишине слышался только звук его шагов и отрывистое бормотание – должно быть, он совершал Акт Открытия. – Нашел, – сказал он наконец. За краем Циферблата примерно на фут выше его нашим взглядам открылась каменная плита длиной и шириной примерно с большую столешницу. Затем стала видна и вторая плита, чуть выше первой, затем третья, четвертая и так далее – эти ступени вели куда-то вверх, в непроглядную тьму.

– Маринус, – наклонившись к моему уху, спросила Холли, – это что, ухищрения технологии или?..

Я поняла, какое слово она не произнесла.

– Если бы вам в начале XIV века удалось вылечить Генриха Седьмого от туберкулеза с помощью этамбутола, если бы вы предоставили Исааку Ньютону возможность в течение часа наблюдать Вселенную в телескоп Хаббла, если бы в 1980 году вы продемонстрировали хотя бы самый допотопный 3D-принтер завсегдатаям «Капитана Марло», вы бы тоже наверняка услышали это слово на букву «м». Немного магии – это вполне нормальная вещь на любом отрезке нашей жизни; просто вы пока еще к этому не привыкли.

– Если профессор семантики не возражает, – сказал Ошима, – то нам, может быть, стоило бы завершить этот семинар?

* * *

Элайджа Д’Арнок шел первым; за ним следовала я; затем Холли, Аркадий, Уналак и Садакат с десятью килограммами N9D в рюкзаке. Последним шел Ошима, охранявший наши тылы. На пятой или шестой каменной плите я оглянулась, пытаясь поверх голов товарищей разглядеть Циферблат, но его уже не было видно. Даже само нерегулярное расположение плит на Пути Камней было каким-то неестественным. На отдельных участках ступени шли вверх по крутой спирали, точно винтовая лестница в башне, потом спираль внезапно сменялась спокойным и мягким подъемом, и плиты на этом участке становились гораздо шире и длиннее. Встречались и совсем ровные участки пути, но там приходилось перепрыгивать с одной плиты на другую – как когда переходишь реку по камням. О том, что ничего не стоит поскользнуться и упасть, лучше было даже не думать. Вскоре я почувствовала, что вся взмокла от напряжения и физических усилий. Видимость была никудышная – мы словно поднимались по узкой горной тропе ночью, да еще и в густом тумане. Камни, правда, слегка поблескивали под ногами бледным светом, похожим на свет Свечи, создавая иллюзию, что Путь как бы каждый раз сам себя создает заново по мере того, как по нему поднимаются все выше и выше. Тьма, окружавшая нас со всех сторон, невероятно подавляла и странным образом вызывала в памяти голоса из прошлых жизней. Я, например, слышала голос своего родного отца, который на одном из диалектов средневековой латыни объяснял, как скормить неясыти мышь-соню. А потом вдруг Шолитса, травник из племени Дювамиш, принялся ругать меня за то, что я слишком долго варила какой-то корень. Его сменило воронье карканье Ари Грота, владельца склада из Дижона. Их тела давно стали прахом, а души улетели к Последнему Морю. Мы заранее договорились, что не будем переговариваться мысленно из опасений, что нас могут подслушать, но мне очень хотелось знать: неужели и остальные тоже слышат голоса из прошлого? Разумеется, никого я спрашивать об этом не стала – боялась отвлечь. Нужно было очень внимательно следить за тем, куда ставишь ноги. Тот, кто падает с Пути Камней, падает в никуда.

* * *

Наконец мы добрались до единственной за весь подъем довольно просторной треугольной плиты с небольшой впадиной посредине. Здесь мы могли стоять даже вшестером.

– Добро пожаловать! Это Остановка в середине Пути, – сказал Д’Арнок, и я вспомнила, что Иммакюле Константен точно так же называла ее, обращаясь к Жако во время Первой Миссии.

– Мне кажется, Садакат, это будет отличное местечко для тебя, – сказал Ошима. – Вниз отсюда видно настолько далеко, насколько это здесь вообще возможно. Устраивайся в этой ложбинке в центре плиты и увидишь любого гостя раньше, чем он увидит тебя.

Садакат кивнул и посмотрел на меня; я тоже кивнула.

– Хорошо, мистер Ошима.

Садакат долго и старательно усаживался, потом вытащил из рюкзака тяжелый кубик адаптера и тонкий металлический цилиндр. Адаптер он направил в сторону «низа».

– Это что, зажигательная бомба? – с профессиональным любопытством спросил Д’Арнок.

– Это генератор поля Глубинного Течения. – Садакат открыл шторку на боковой поверхности кубика и стал возиться с настройками. – Он также подает душе сигнал тревоги. Такой сигнал, – Садакат продемонстрировал довольно сложный звук, похожий на крики диких гусей, – звучит, когда прибор обнаруживает некую не идентифицированную им душу, например, вашу, мистер Д’Арнок… – Пальцы Садаката забегали по клавиатуре, и поле над кубиком задрожало. Вписав в реестр Д’Арнока, Садакат удовлетворенно сказал: – Ну вот, теперь он будет и вас воспринимать как друга.

– Умное устройство, – сказал Д’Арнок. – И хитро придуманное.

– Этот генератор не позволяет психозотерикам использовать Акт Убеждения, так что никто не сможет заставить меня дезактвировать N9D. – Садакат открутил крышечку на металлическом цилиндре. – А детектор сразу предупредит меня о подобной попытке – как раз это и может явиться причиной для взрыва зажигательной бомбы, которая, разумеется, помещена вот здесь. – Садакат на что-то нажал, и из днища цилиндра вылезли три ножки, на которые он его и поставил. – Между прочим, в эту трубочку в сжатом виде вбиты десять кило N9D – вполне достаточно, чтобы Путь Камней превратился в сплошной поток огня с температурой 500 градусов Цельсия. Если этот гусь «загогочет», – Садакат выразительно посмотрел на Д’Арнока, – тогда и случится психоинферно.

– Смотри, будь наготове! – предупредил своего ученика Ошима. – Мы на тебя рассчитываем.

– Я же дал вам клятву, мистер Ошима! Именно для этого я и был предназначен.

– У вас верный помощник, – заметил Д’Арнок. – Готовый даже на… абсолютное самопожертвование.

– Да уж, нам просто повезло, – сказала я и посмотрела на Садаката.

– Не надо так мрачно на меня смотреть, доктор! – Садакат встал и пожал всем нам руки. – Мы скоро увидимся, друзья мои. Я уверен, что это деяние записано в Сценарии. – А когда он дошел до меня, то хлопнул себя ладонью по левой стороне груди и сказал: – И вот здесь!

* * *

Мы продолжали подъем, перебираясь с одной каменной ступени на другую, но понять, как далеко или как высоко мы находимся по отношению к Циферблату, то есть к исходной точке Пути Камней, было невозможно; невозможно было и понять, давно ли мы оставили Садаката стоять на страже посредине Пути. Телефоны и часы мы оставили в 119А. Время здесь, разумеется, тоже существовало, но измерить его было не так-то легко даже Хорологу. Сперва я хотела считать ступеньки, но это решение было поколеблено вновь зазвучавшими голосами давно умерших людей. Так что я тупо следовала за Д’Арноком, глядя ему в спину и стараясь по возможности бодриться, пока мы наконец не достигли второй округлой каменной плиты, очень похожей на Циферблат в самом начале подъема.

– Мы называем это Вершиной, – сказал Д’Арнок, заметно нервничая. – Мы почти у цели.

– Но разве мы не в этом самом месте начали подъем? – спросила Холли. – Такая же свеча, такой же каменный круг, такие же надписи на стенах…

– Это другие надписи, – сказала я, – верно, мистер Д’Арнок?

– Никогда их не изучал, – признался перебежчик. – Пфеннингер у нас силен в филологии, и Джозеф Раймс тоже был не хуже, но для большинства Часовня – это… что-то вроде машины, способной чувствовать, с которой нам приходится иметь дело.

– То есть «не вините меня, я человек маленький», так? – сказал Аркадий.

Д’Арнок вдруг как-то сразу осунулся и устало на него поглядел.

– Может, и так. Может, про себя мы именно так и считаем. – Он потер глаз, словно туда попала пыль, и сказал: – Ну, хорошо. Теперь я распечатаю Янтарную Арку – это путь внутрь. Но я должен предупредить вас: Слепой Катар должен постоянно пребывать в безопасном состоянии покоя. В своей иконе. В северном углу Часовни. Вы его сразу почувствуете. Но он нас чувствовать вообще-то не должен был бы. Итак…

– «Не должен был бы?» – переспросил Ошима. – Что это еще за выражение? «Не должен был бы»?

– Убийство божества всегда связано с определенным риском, – совсем помрачнел Д’Арнок. – Иначе это не было бы убийством божества. Если вы боитесь, Ошима, ступайте вниз и присоединитесь к Садакату. Здесь есть только три способа немного уменьшить риск: стараться не смотреть в лицо Слепому Катару, точнее, лику, изображенному на иконе, не производить особого шума, не делать резких движений, не осуществлять никаких актов Глубинного Течения, никаких психозотерических действий, не обмениваться мысленно даже самыми невинными репликами. Я могу действовать с помощью Пути Мрака, не тревожа Часовню и Катара, однако сам он сразу почувствует присутствие психозотериков, явившихся сюда с противоположного края Схизмы. Ваш дом 119А оснащен всевозможными «тревожными кнопками», охранным полем и тому подобными защитными средствами, но и наше святилище защищено не хуже, и если Слепой Катар почувствует присутствие в своем доме Хорологов еще до того, как начнут рушиться стены Часовни, для всех нас этот день может плохо закончиться. Это всем ясно?

– Да уж куда ясней, – сказал Аркадий. – Дракулу можно будить без опаски, только когда осиновый кол уже воткнут ему в сердце.

Но Д’Арнок вряд ли его расслышал: он в эту минуту как раз осуществлял Акт Открытия. Скромная, украшенная орнаментом в виде трилистника дверца высотой чуть больше человеческого роста возникла, мерцая, на краю той округлой плиты, которую Д’Арнок именовал Вершиной. Это и была Янтарная Арка. За ней виднелась сама Часовня; внутри меня все сжалось от ужасных предчувствий. Но я тем не менее последовала за Элайджей Д’Арноком, услышав, как кто-то сказал:

– Ну что ж, заходим.

* * *

Часовня Мрака, созданная Слепым Катаром, безусловно, была живым существом. Это чувствовалось сразу. Если взять за точку отсчета Янтарную Арку, находившуюся на южной стороне Часовни, то странный, ромбической формы неф был примерно шагов шестьдесят в длину по оси юг – север и шагов тридцать в ширину по оси восток – запад; высота Часовни была гораздо больше, чем ее длина. И каждая ее поверхность тем или иным образом указывала или отражала икону Слепого Катара, находившуюся в узком северном углу, или каким-то иным образом соотносилась с ней; приходилось хорошенько сосредоточиться, чтобы не смотреть на эту икону, потому что она так или иначе все время попадала в поле зрения. Стены, пол и пирамидальной формы купол – все было сложено из одного и того же молочно-серого, как кремень, камня. Единственной мебелью служили длинный дубовый стол, стоявший посреди Часовни по оси север – юг, две скамьи по обе стороны от стола и четыре больших картины – по одной на каждой из стен. Я слышала, как Иммакюле Константен в прошлый раз объясняла Жако смысл этих гностических картин: Голубые Яблоки Рая в полдень на восьмой день Творения; Демон Асмодей, которого Соломон обманом заставил построить королевский дворец; «истинная» Богоматерь, кормящая пару младенцев Христов; и святой Фома, который стоял посреди какого-то помещения ромбической формы, удивительно напоминавшего Часовню Мрака. Чуть ниже верхней точки купола в воздухе словно плыла извивающаяся змея, созданная из переливчатого камня и в круговом, сакральном движении прикусившая свой хвост, – символ Вечности. Блоки, образовывавшие стены Часовни, были безупречно пригнаны друг к другу; создавалось ощущение, что Часовню как бы вырубили внутри скалы или же создали с помощью процесса кристаллизации. Воздух в ней был странный: ни свежий, ни спертый; ни теплый, ни холодный; и в нем словно чувствовался некий запах дурных воспоминаний. Здесь погибла Холокаи. Здесь, возможно, погиб и Кси Ло. И хотя мы позволили Холли надеяться, что он остался жив, у меня не было никаких доказательств этого.

– Дайте мне минуту, – прошептал Д’Арнок. – Мне нужно инициировать Акт Иммунности, чтобы мы смогли соединить нашу психическую энергию.

Он закрыл глаза. Я отошла в западный угол Часовни, откуда виднелась то ли одна миля, то ли сто унылой, как на планете Дюна, пустыни, которая, казалось, простиралась до тех холмов Сумеречной Страны, что за пределами Света Дня. Холли последовала за мной, и я показала ей в ту сторону, откуда мы пришли.

– Видите, – сказала я, – эти бледные огоньки?

– Значит, все это души, которые бредут по этим бескрайним пескам? – в ужасе прошептала Холли.

– Да. Их тысячи и тысячи. Они движутся вечно. – Мы отошли к восточному окну, откуда в сгущавшихся сумерках был виден берег Последнего Моря. – Это место, с которым они отныне связаны навсегда.

Мы смотрели, как маленькие огоньки словно ныряют в беззвездное сумеречное пространство, а потом выныривают из него один за другим.

– А Последнее Море – это действительно море? – спросила Холли.

– Сомневаюсь. По-моему, это просто название, которым у нас принято пользоваться.

– Что случается с душами, когда они туда добираются?

– Вы это узнаете, Холли. Может быть, и я узнаю когда-нибудь. А может, даже сегодня?

Мы вернулись к центральной части Часовни. Д’Арнок все еще пребывал в забытьи. Ошима глазами указал нам на купол Часовни, а затем как бы провел взглядом невидимую линию по направлению к северному углу. Икона, висевшая там, похоже, наблюдала за нами. Я закрыла глаза, открыла свой чакра-глаз и принялась сканировать потолок в поисках трещины, о которой упоминала Эстер…

Не сразу, правда, но я ее нашла. Она действительно начиналась в центре купола и по кривой спускалась вниз, в полумрак, окутывавший северный угол.

Да, трещина была, но только очень тонкая, и на эту еле заметную трещину сейчас рассчитывали, поставив на кон свои жизни, пять Вневременных и одна простая смертная.

– Это у меня с головой не в порядке, – услышала я голос Холли и тут же открыла глаза и закрыла чакру, – или же эта картина… эта икона… как-то странно покачивается и словно притягивает меня к себе?

– Нет, с головой у вас все в порядке, мисс Сайкс, – ответил ей Элайджа Д’Арнок, уже успевший прийти в себя. Мы дружно посмотрели на икону. Слепой Катар был изображен в белом плаще, капюшон которого красивыми складками лежал у него на плечах; голова Катара была обнажена. Непроницаемое лицо, пустые глазницы… – Не смотрите на него слишком пристально, – напомнил нам Д’Арнок. На Пути Камней звук отчего-то казался приглушенным и говорить приходилось в два раза громче обычного. Но здесь, в Часовне, даже шепот, даже шелест шагов и одежды звучали так, словно были усилены спрятанными динамиками. – Отведите взгляд, мисс Сайкс. Не надо все время на него смотреть. Он сейчас, может, и дремлет, но сон у него чуткий.

Холли с явным усилием заставила себя отвести глаза от иконы.

– Это все его пустые глазницы! Они прямо-таки приковывают к себе взгляд!

– У этого места злая, извращенная душа, – заметил Аркадий.

– В таком случае пора уничтожить этот источник зла и несчастий! – воскликнул Д’Арнок. – Акт Иммунности завершен. А что касается плана дальнейших действий, то он таков: Маринус и Уналак осуществляют Акт Хиатуса по отношению к иконе, чтобы Катар не проснулся, тем временем Аркадий, Ошима и я приготовимся и начинаем жечь икону, используя каждую каплю имеющегося у нас психовольтажа.

Мы подошли к северной стене, где бледным, как чешуя на брюхе акулы, светом мерцал безглазый лик.

– Значит, для того чтобы разрушить Часовню, – спросила Холли, – вам нужно только уничтожить это изображение?

– Но это возможно только в определенный момент, – ответил ей Д’Арнок, – пока душа Слепого Катара находится внутри самой иконы, потому что в иное время она как бы растворена в той материи, из которой все здесь создано. И в таком случае он бы мгновенно нас почуял, догадался о наших намерениях и попросту расплавил бы наши тела, как плавятся восковые фигурки в пламени паяльной лампы. Маринус, начинайте.

«Если Элайджа Д’Арнок все-таки предатель, – подумала я, – то он явно намерен продолжать свою рискованную игру вплоть до самой последней минуты, и действует он, надо сказать, весьма убедительно».

– Ты займись его левым полушарием, – скомандовала я Уналак, – а я займусь правым.

Мы встали напротив Слепого Катара и закрыли глаза. Наши души и руки действовали совершенно синхронно. Кси Ло обучил Клару Косков-Маринус Акту Хиатуса еще в Санкт-Петербурге, а я во время своей «индийской» жизни в качестве некоего Чоудари научила этому Уналак. Чтобы усилить и углубить хиатус, мы одними губами произносили по памяти список и очередность всех необходимых действий – так глаза пианиста скользят по сложным, но хорошо знакомым ему символам на раскрытых страницах нотного сборника. Я чувствовала, как пробуждается сознание Слепого Катара, поднимаясь к поверхности иконы, точно рой пчел. Мы с Уналак старались его удержать, оттолкнуть обратно. Отчасти нам это удавалось. Но только отчасти.

– Быстрее, – сказала я Элайдже Д’Арноку. – Это выглядит скорее как местная анестезия, чем как глубокая кома.

Сделав все, что могли, мы с Уналак отошли в сторону, а Д’Арнок встал перед своим бывшим – а может, и настоящим? – хозяином, вытянул перед собой руки и повернул их ладонями вверх. Аркадий и Ошима, стоявшие слева и справа от него, приложили к его ладоням свои ладони с открытыми чакрами.

– Даже не думай сейчас выйти из игры, – пробормотал Ошима, грозно глянув на перебежчика.

Мертвенно-бледный, Д’Арнок закрыл глаза; по лицу его катились крупные капли пота. Затем он открыл чакру у себя на лбу, и оттуда прямо в горло Слепого Катара ударил янтарно-красный луч служителей Пути Мрака.

И тут Слепой Катар окончательно проснулся. Нам больше не удавалось погрузить его хотя бы в дремоту, ибо он почувствовал, что на него ведут атаку. Вся Часовня напряженно сопротивлялась нашему общему натиску, словно связанный и поваленный на землю великан. Примерно так же сопротивлялся арктическим бурям мой дом в Клейнбурге. Я невольно пошатнулась и, по-моему, моргнула; рот Слепого Катара тут же исказился в злобной гримасе. Чакра у него на лбу стала постепенно раскрываться: сперва там появилось черное пятнышко, потом оно стало разрастаться, расплываясь, как чернильная клякса. Если его «третий глаз» откроется полностью, нам грозит страшная беда, поскольку в стены этой Часовни поймано чудовищное землетрясение. Элайджа Д’Арнок испускал какие-то нечеловеческие, предельно высокие звуки: его, похоже, убивала необходимость служить проводником столь мощного потока психической энергии. Должно быть, его стремление перейти на нашу сторону, все же было вполне искренним, подумала я, и теперь он готов даже погибнуть. Наверное, я снова нечаянно моргнула, и икона вспыхнула пламенем, задымилась, а нарисованный монах взревел, словно в агонии: пламя, охватившее его одновременно из двух измерений, начало пожирать икону. «Третий глаз» у него во лбу опасно мерцал, словно говоря: «Я и здесь, и не здесь… здесь и не здесь…»

* * *

А потом он погас. Воцарилась тишина. Икона превратилась в обугленный прямоугольник. Элайджа Д’Арнок, согнувшись пополам и задыхаясь, с трудом вымолвил:

– Все! У нас получилось! Наконец-то, черт побери!

Но мы, Хорологи, лишь молча переглядывались…

…и Уналак, не выдержав, подтвердила общие опасения:

– Но он по-прежнему здесь!

Эти ее слова, собственно, прозвучали как наш смертный приговор. Слепой Катар попросту покинул икону, сбежал, растворившись в созданной им материи – в стенах, полу, потолке Часовни. А мы, не подозревая об этом, стали участниками шарады, которая должна была дать армии Анахоретов возможность выиграть время и подняться сюда по Пути Камней. Теперь их приход стал неизбежен, а все действия Д’Арнока были направлены на то, чтобы заманить нас в ловушку. Наша Вторая Миссия оказалась просто бессмысленной атакой камикадзе. Мне очень хотелось послать мысленные извинения Инес и Аоифе, но я, увы, не могла этого сделать: их реальный мир был для нас сейчас недосягаем.

– Холли, встань, пожалуйста, позади нас.

– Неужели все получилось? И значит… Жако… вот-вот появится?

Вот кого я сейчас с удовольствием погрузила бы в хиатус! Мне так не хотелось, чтобы Холли перед смертью окончательно меня возненавидела. Значит, Сценарий все-таки нас подвел. И тогда, на Блитвудском кладбище, надо было вернуться на улицу, окликнуть Венди Хангер, сказать, что произошла ошибка, и попросить ее отвезти меня обратно на вокзал в Покипси.

– Не знаю, – сказала я Холли, матери, сестре, дочери, вдове, писательнице, другу, – но на всякий случай все-таки встань позади нас.

Послание от Эстер, – мысленно оповестил всех Ошима. – Она приступает к осуществлению Последнего Акта. Ей понадобится четверть часа.

– Мы должны попытаться, – сказала мне Уналак. – Пока еще есть надежда.

А Элайджа Д’Арнок, по-прежнему притворяясь перебежчиком, с улыбкой спросил:

– О чем это вы? Мы уже победили! Слепой Катар мертв, а без него поддерживать крепость материи, из которой создана Часовня, невозможно. Мрак полностью заполнит это пространство уже через шесть часов.

Я посмотрела на него. В шпионских романах таких обычно называют двойными агентами. Мне даже не нужно было сканировать его мысли – и так все было ясно. Элайджа Д’Арнок вовсе не был таким искусным лжецом, как это представлялось ему самому. Для выполнения первого пункта своего плана он у меня в доме, в пригороде Торонто, сумел превратиться в искреннего penitento, но в какой-то момент в последние несколько дней Пфеннингер или Константен сумели должным образом вернуть его на Путь Мрака.

– Можно мне, Маринус? – спросил Ошима. – Пожалуйста!

– Как будто мое разрешение когда-то имело для тебя значение! Давай! И посильней!

Ошима сделал вид, будто чихает, и кинетическая энергия его «чиха» отшвырнула Д’Арнока к дальнему концу стола, стоявшего посреди Часовни. Он сумел затормозить лишь у самой Янтарной Арки.

Кси Ло сделал то же самое с Константен, – мысленно сказала я Ошиме, – но ему удалось прокатить ее только до середины стола.

– Д’Арнок легковеснее, – сказал Ошима вслух. – К тому же тут все очень просто: стол очень гладкий, а этот тип страшно меня раздражает. Весьма трудно в таком случае противиться искушению.

– Я… кажется, догадываюсь… – прошептала Холли. – Значит, он – предатель? Он против нас?

– Ты и вы все, – крикнул с дальнего конца Часовни Элайджа Д’Арнок, поднимаясь на ноги и собираясь с силами, – будете гореть на медленном огне! Вы будете корчиться от невыносимого жара, постепенно обугливаясь!

Вокруг него вдруг прямо из воздуха возникли девять мужчин и одна женщина.

* * *

– Гости, гости, гости! – Батист Пфеннингер, улыбаясь, захлопал в ладоши. Первый Анахорет был высок ростом, хорош собой и элегантно одет; он прекрасно себя чувствовал и пребывал в отличном настроении. Теперь он носил искусно подстриженную, чуть тронутую сединой бородку. – Наша старая уютная обитель так любит гостей! Особенно когда их много! – Я уж и забыла, какой у него низкий, хорошо поставленный баритон. – Обычно такая возможность равна одному к четырем, а сегодня, значит, особый день. Уже второй, совершенно особенный для нас день. – Все мужчины-Анахореты были в смокингах различного покроя и моды. Пфеннингер, например, выглядел как типичный эдвардианец. – О, Маринус! Добро пожаловать! Вы единственный в истории Часовни Мрака гость, которые посещает ее уже не впервые. Хотя, конечно, в прошлый раз вы оставили свое тело на Земле. А вы, Ошима, выглядите постаревшим, опаленным временем и усталым; вы явно нуждаетесь в возрождении. Но с вами этого, увы, более не случится. Благодарю вас за убийство Бржички; он, между прочим, в последнее время стал проявлять склонность к вегетарианству. Кто тут еще у нас? Ах да! Уналак – я правильно произношу ваше имя? Оно до ужаса похоже на марку какого-то суперклея, особенно когда его произносишь вслух. Аркадий, Аркадий, вы стали выше ростом с тех пор, как я отпилил вам ступни. Помните тех крыс? Во времена Салазара диктаторы в Лиссабоне действительно были диктаторами. Чтобы умереть, вам тогда понадобилось семьдесят два часа. Я посмотрю, нельзя ли мне побить этот рекорд с Инес, а? – Пфеннингер прищелкнул языком. – Какая жалость, что Л’Окхна и Рохо не могут быть здесь, но мистеру Д’Арноку, – Первый Анахорет повернулся к своему агенту, – удалось завлечь в наши сети самую крупную рыбу. Молодец! Хороший мальчик. О, вот и самая последняя и, возможно, самая главная наша гостья! Холли Сайкс, автор мистических произведений, превратившаяся в хозяйку ирландской куриной фермы, в торговку яйцами. Мы с вами никогда прежде не встречались, так что позвольте представиться: Батист Пфеннингер, тот, кто заставляет крутиться это чудесное, – он жестом указал на стены и купол Часовни, – устройство. Ах да, титулы, титулы! Они тянутся за тобой, точно цепи Марли, Джейкоба, разумеется, а не Боба. Однако это неважно. Дело в том, Холли, что два члена нашей группы с куда большим нетерпением ждали встречи с вами, чем даже я…

И вперед вышла Иммакюле Константен, одетая в черное бархатное платье, щедро украшенное паутиной бриллиантов.

– Моя замечательная юная леди стала взрослой… и уже пребывает в состоянии менопаузы, к тому же у нее рак, но она сделала неправильный выбор, присоединившись не к той компании… Ну что, Холли? Мой голос звучит по-прежнему, не так ли?

Холли, словно утратив дар речи, смотрела на ее безупречную девичью фигуру.

Улыбка Константен несколько поблекла; впрочем, эта улыбка никогда не была искренней.

– Жако мог бы поддержать нашу беседу. Хотя он ведь тогда уже не был настоящим Жако, не так ли? Скажите мне, Холли, вы поверили, когда Маринус стала утверждать, что ваш брат умер от естественных причин как раз в момент, когда Кси Ло, болтаясь где-то поблизости, ждал его смерти?

Текли секунды. Голос Холли прозвучал сухо:

– О чем это вы?

– О господи! – Улыбка Константен сменилась жалостливой гримаской. – Значит, вы действительно им поверили? Забудьте все, что я сказала, умоляю вас. Сплетни – это радио дьявола, и я вовсе не желаю быть на этом радио диктором, однако… попытайтесь хотя бы перед смертью все же сложить два и два. Я ведь «позабочусь» и об Аоифе – чтобы она недолго о вас тосковала. А, собственно, почему бы мне и в самом деле со всем этим не покончить? Может, убить заодно и Шэрон с Бренданом, чтобы уж собрать полный комплект семейки Сайксов? Пусть они и после смерти будут все вместе, как это было при жизни.

У Эстер было около трех минут. Обезвреживание Садаката должно было занять минут пять, особенно если Пфеннингеру захочется еще порассуждать. Я подсчитала наши шансы на тот момент, когда начнется неизбежная психодуэль. Анахореты-новички не должны причинить нам особого беспокойства, но в Часовне практически нет предметов, которые можно перемещать с помощью кинетической энергии, а одиннадцать против четверых – это существенный перевес сил, что по-прежнему создает определенные сложности. Нужно каким-то образом предоставить Эстер еще минут семь. Но сможем ли мы сдерживать их так долго?

– Клянусь, вы непременно пожалеете, что посмели угрожать моей семье, – услышала я голос Холли. – Богом клянусь!

– Ах, вы клянетесь? Да еще и Богом, никак не меньше? – Иммакюле Константен выглядела озабоченной. – Но ваш Бог мертв. Почему бы нам не проверить, вдруг я сожалею об обещаниях, которые дала с помощью наших друзей, которых вы называли «радиолюди»? – Она приложила сложенную лодочкой ладонь к своему украшенному бриллиантовой сережкой ушку, делая вид, что прислушивается. – Нет, Холли, нет. Вас дезинформировали. Я не стану сожалеть ни о чем; а вот вы вскоре будете корчиться от невыносимых угрызений совести по поводу того, что так нехорошо расстались с вашим тайным другом мисс Константен в те времена, когда были такой милой, такой одаренной девочкой всего семи лет от роду. Подумайте об этом. Ведь тогда умрет только один из Сайксов, а не пятеро. Ну, если не считать Брубека, конечно. Нет, вы действительно будете кричать от душевной боли, терзаемая напрасными сожалениями! Ну что, мистер Анидер? Была ли эта хрупкая костлявая вдова склонна к истерическим воплям и рыданиям, когда обладала более привлекательной внешностью и отменным запасом феромонов?

И перед Холли возник Хьюго Лэм. Ямочка на подбородке, отлично сохранившееся тело красивого двадцатипятилетнего мужчины, презрительный взгляд.

– Нет, она всегда была молчаливой. Привет, Холли. А забавно все повернулось, правда?

Холли даже слегка отшатнулась от него. Получить предупреждение, что ты, возможно, встретишься с призраком, и увидеть призрак прямо перед собой – это совсем не одно и то же.

– Что это они с тобой сделали?

Кто-то из Анахоретов рассмеялся. Хьюго посмотрел на свою давнишнюю любовницу.

– Они, – он обвел глазами Часовню, – меня исцелили. Исцелили от ужасной и бессмысленной болезни, которая называется смертностью. Смертные вообще слишком много болтают о жизни. Молодость, правда, какое-то время сохраняется, но даже самые стойкие неизбежно начинают стареть, усыхать, покрываться морщинами и в итоге превращаются в сушеные эмбрионы, в… покрытые варикозными венами жалкие, тощие, страдающие старческим маразмом, пускающее слюни существа… Лицо простого смертного всегда его выдаст, всегда расскажет, долго ли ему еще осталось.

– Вот именно, «выдаст»! – Пфеннингер шагнул вперед. – Минутку, Маринус. Вы знали, что у нас внутри вашего тесного кружка есть лазутчик, так сказать, «прикормленный наркоман»?

Я промолчала, с трудом подавив искушение сообщить, что мы уже год как об этом знаем.

– Это не мистер Д’Арнок, – продолжал Пфеннингер. – Он обманывал вас всего семь дней. Это кое-кто другой. И этот «кое-кто» превратил вас в чертовски удобную, полную сладкого молока грудь и целый год ее сосал.

Я с ужасом ждала завершения этой сцены.

– Не надо, Пфеннингер.

– Да, это больно, но veritas vos liberabit. И потом, только развлекая меня, вы сможете протянуть еще несколько дополнительных минут…

Да, это было так. Я подумала об Эстер, прячущейся в теле Ошимы и готовящей настоящий психозотерический ад. Нам действительно была важна каждая секунда.

– Ну, так удивите меня, – сказал Пфеннингер. – Или попытайтесь смутить мою душу.

Он щелкнул пальцами, чуть повернувшись в сторону Янтарной Арки, и оттуда появился Садакат. Его манера держаться сильно изменилась: из скромного слуги он превратился в боевого капитана огневой роты.

– Еще раз приветствую вас, дорогие друзья! – радостно заявил он. – Сразу скажу, передо мной стоял вот какой выбор: еще двадцать лет работы по дому, стирки, уборки, прополки, унылого старения, катетеров, проблем с простатой и так далее или вечная жизнь, свободное обучение в рамках Пути Мрака и подвиги в качестве лазутчика в доме 119А. Хм? Дайте-ка подумать… Ну, хотя бы секунд двадцать… Короче, я решил, что путь вашего дворецкого не для меня!

Холли была потрясена.

– Они же вам доверяли! Они же были вашими друзьями!

– Если бы вы были знакомы с Хорологами дольше, чем пять дней, мисс Сайкс, – Садакат подошел к дальнему концу стола и оперся о него с видом хозяина, – вы бы тоже вскоре пришли к пониманию того, что Хорология – это клуб бессмертных, которые не позволяют другим обрести те привилегии, которыми обладают сами. Они ведут себя как аристократы. Как белые люди в своей стране – жаль, что приходится ссылаться на расовые предрассудки, но это, увы, очень точная аналогия; они ведут себя как войска в бастионе на берегу богатой империалистической страны, населенной белыми людьми; и из этого бастиона белые люди выпускают торпеды по судам с темнокожими беженцами из стран Угнетенных Небелых Народов, которые пытаются на этот берег высадиться. Я всего лишь сделал выбор в пользу возможности выжить. Любое живое существо на моем месте поступило бы точно так же.

– Поздравляю, Садакат, с переходом на новое место работы, – с безупречной искренностью поздравил его Аркадий. – Теперь ты займешь высокую должность «жнеца человеческих душ». Такая «удача» могла, разумеется, выпасть только очень приличному человеку.

Садакат ощерился:

– Вам, должно быть, забавно видеть, мистер Аркадий, как легко ваш жалкий слуга, ваш раб-пакистанец улавливает вашу тонкую иронию?

– И какое теперь у тебя будет новое имя, хипстер? – спросил у него Ошима. – Майор Честность? Мистер Доносчик? Иуда МакЯнус?

– Я вам скажу, как меня точно звать не будут: мистер Не-беспокойтесь-насчет-Садаката-он-счастлив-вам-служить-и-взорвать-себя-на-лестнице-чтобы-спасти-наши-драгоценные-вечные-задницы!

– Ну что ж, Садакат сыграл для вас свою роль, – сообщила я Пфеннингеру. – Отпустите его.

Пфеннингер поправил галстук и усмехнулся.

– Не притворяйтесь, Маринус, что знаете мои мысли лучше меня. Ведь если бы вы действительно обо всем знали, вы наверняка не стали бы прикармливать у себя шпиона.

– Хорошо, считайте, что я ни о чем понятия не имела. Он подчинялся вашим приказам. Он за нами шпионил. Он выбросил десять кило нашей взрывчатки. Ну и отпустите его с миром.

Садакат зарычал – он не вел себя так с тех пор, как я впервые пригрозила ему в Беркшире, в госпитале Докинза.

– Это была не просто взрывчатка! Это была супервзрывчатка N9D, которую вы практически привязали к моей груди!

– На самом деле, Маринус, он наполовину прав, – сказал Аркадий, – потому что технически название той штуки, которую мы загрузили ему в рюкзак…

Садакат, вскочив на скамью, заорал:

– Лжецы! Вы тащили меня за собой, как какой-то ненужный балласт!

– Три раза я пыталась убедить тебя не присоединяться к нашей Второй Миссии, Садакат, – напомнила я ему.

– Вы могли бы подвергнуть меня Акту Убеждения, если так уж хотели, чтобы я остался. А мистер Пфеннингер вовсе и не собирается меня отпускать! Я теперь Двенадцатый Анахорет!

– Извини, что снова поднимаю тему расовой принадлежности, – сказал Аркадий, – но посмотри на Анахоретов повнимательнее, Садакат. Рассмотри их с первого по одиннадцатый. Тебе не бросается в глаза их этническая общность?

Но Садакат был неуязвим для сомнений.

– Меня рекрутировали именно для того, чтобы исправить… этот… этнический дисбаланс!

Аркадий фыркнул, не сумел сдержать смех и закашлялся.

– Извини, Садакат. Мне просто слюна не в то горло попала. Но объясни, почему все эти Белые Люди выбрали именно тебя?

– А у меня психовольтаж выше всяческих пределов – вот почему!

– У тебя глупость выше всяческих пределов, – сказал Ошима и зевнул.

– А мне вот что любопытно узнать, Маринус, – сказала Иммакюле Константен. – Ваш любимец-шизофреник только что вас предал, перебежал на нашу сторону, так неужели даже это не заставит вас его презирать?

– Убийство людей и убийство душ вы осуществляете весьма успешно, надо признать. Но я виню вас не в этом, а в том, что вы склонили Садаката, страшившегося смерти, к предательству. Извини, Садакат. Это Война. Я должна была позволить им поверить, что ты станешь самым лучшим ключом к нашему замку. А за сад на крыше тебе большое спасибо. Этого даже твое предательство изменить не может.

– Но я теперь действительно Двенадцатый Анахорет! Скажите им, мисс Константен! Скажите им то, что говорили мне! Насчет моего потенциала в качестве последователя Пути Мрака.

– У тебя богатый потенциал, Садакат, – ты способен залюбить до смерти, то есть буквально заколоть любимого человека кинжалом. – Поскольку в голосе Константен появились материнские нотки, мне сразу стало ясно: время практически истекло. – Но с точки зрения психозотерики ты стреляешь исключительно холостыми. Впрочем, гораздо хуже, что по натуре ты предатель. Бесталанный, жалкий, лишенный даже чакр, темнокожий предатель.

Садакат, явно не веря собственным ушам, посмотрел по очереди на каждого из высоких белокожих Анахоретов. На его изменившееся лицо было больно смотреть, но я уже ничем не могла ему помочь. Он сам выбрал путь. Затем, слава богу, он повернулся к нам спиной и сделал несколько неуверенных шагов к Янтарной Арке. Двое Анахоретов из арьергарда преградили ему путь. Садакат попытался обойти их, но психолассо Пфеннингера, мгновенно обвив его шею, втащило его обратно и мощным рывком подбросило футов на двадцать вверх. Вмешиваться я не стала. Вторая Миссия зависела от того, сумеем ли мы сберечь каждый вольт своей психической энергии для предстоящей дуэли. Константен изобразила в воздухе символ Акта Насилия, и голова Садаката сама собой крутанулась вокруг своей оси. Раздался легкий хруст.

– Ну вот, – промурлыкала Константен. – Не такие уж мы садисты, верно? Все получилось быстро и красиво. Куры страдают куда сильней, когда вы перерезаете им горло, не так ли, Холли?

Обмякшее тело Садаката рухнуло на пол, и кто-то из младших Анахоретов тут же вышвырнул его в восточное окно, точно полный мусорный мешок. Ну что ж, душа Садаката, по крайней мере, отыщет свой путь к Последнему Морю. Этим он выгодно отличается от остальных «гостей», которых приводят в Часовню, чтобы выпить их душу.

Они вот-вот пойдут в атаку, мысленно предупредила меня Уналак.

Чувствуя себя дирижером, который поднимает палочку, готовясь дать сигнал своему Оркестру Всех Сорвавшихся С Привязи Чертей, я мысленно приказала: Давайте!

* * *

Уналак с помощью заклинания создала защитное поле, перекрывшее северную четверть Часовни от стены до стены. Его сила была столь велика, что даже стоявшие на расстоянии тридцати шагов от него Пфеннингер, Константен, Хьюго Лэм и Д’Арнок оказались отброшены еще на несколько футов. Источник защитного поля был в поднятых вверх руках Уналак; от ее ладоней исходило мерцающее голубоватое сияние, и они были похожи на чечевицеобразные линзы Глубинного Течения. Однако Пфеннингер и Константен, находившиеся по ту сторону защитного поля, почему-то смотрели на нас снисходительно. Интересно, почему? Элайджа Д’Арнок, сложив ладони рупором, что-то крикнул, но звуку его голоса потребовалось несколько секунд, чтобы пробиться сквозь созданный Уналак экран, так что мы с трудом разобрали долетевшие до нас слова, но все же поняли, что он хотел сказать: Сзади!

Я оглянулась, и меня даже затошнило: я увидела, что обугленный лик Слепого Катара быстро себя восстанавливает. Сперва он восстановил кожу и сияющий нимб над головой. Потом начал оживать черный глаз посреди лба. Я понимала: как только этот глаз полностью раскроется, Слепой Катар сумеет с легкостью высосать душу каждого из нас по очереди!

А Пфеннингер издевался: Вы только посмотрите, вместе с кем вы себя заперли!

– Этот мой! – крикнул Ошима. – Маринус, Аркадий, держите поле. Прощай, Эстер.

И он выпустил на свободу душу Эстер. Она повисла в сторонке, дрожа и пульсируя в ожидании Последнего Акта. Затем Ошима, огромный, старый, седой воин, повернулся, обеими руками ухватил икону за края и, приблизив к ней лицо примерно на расстояние фута, зажмурился и открыл свой сверкающий чакра-глаз, а через него излил всю психическую мощь Глубинного Течения прямо в черный зрачок в центре лба Слепого Катара. Ошима не мог победить в схватке с этим бестелесным генератором Черного Вина, но он мог выиграть для нас хотя бы одну, но такую драгоценную, минуту.

Пфениннгер, однако, заметил душу Эстер, лишившуюся убежища, и рявкнул приказание своим приспешникам. Анахореты ринулись к нам, натолкнулись на защитное поле и остановились – по пять человек с каждого конца перегораживавшего помещение огромного стола; их руки яростно двигались, изображая в воздухе какие-то символы. До меня долетел голос Константен: Сперва уничтожьте защитное поле, а потом займетесь этой неприкаянной душой! Аркадий, Уналак, Холли и я оказались отброшены назад вспышками янтарного пламени, ударами лазерных лучей и звуковых пуль. Я чувствовала, как пронзительно «вскрикивает» от боли нервная система Уналак после каждого такого удара. Мы с Аркадием, впрочем, старались отвечать, используя силы Глубинного Течения. Пущенные нами заряды вылетали из чакр на наших ладонях, пронзая созданное Уналак поле, и те, что попадали в цель, погружали Анахоретов в состояние хиатуса, сильнейшей заторможенности или вовсе выводили их из строя; однако огненные снаряды, порожденные энергией Пути Мрака, были крайне опасны, ибо буквально поджаривали нашу плоть. Если Анахореты действовали с помощью огнеметов, то мы – скорее с помощью дротиков-транквилизаторов, и наше защитное поле, к сожалению, уже получило несколько пробоин. Несмотря на огонь и дым, мне удалось разглядеть, что несколько наших с Аркадием «выстрелов» оказались весьма удачными: Каммерер, Восьмой Анахорет, замертво рухнул на пол, а Остерби, Шестой Анахорет, был надежно погружен в хиатус и через некоторое время, утратив равновесие, тоже повалился на бок, точно свиная туша; но Дю Норду вскоре удалось активизировать защитное поле, питаемое энергией Пути Мрака, и тем самым предотвратить дальнейшие потери в рядах Анахоретов.

Силы были по-прежнему неравны – нас было трое против девятерых, – и мы к тому же оказались заперты в тесном пространстве со злобным полубогом, сдерживать которого достаточно долго у Ошимы явно не хватило бы сил. Холли скорчилась у стены, но мне совершенно некогда было догадываться, о чем она думает. Уналак с трудом удерживалась на ногах: раскаленное докрасна защитное поле противника наносило удар по нашему защитному полю с силой и скоростью тяжелого грузового состава и с пронзительным визгом буровой установки. В местах нанесенных ударов голубые тона Глубинного Течения становились болезненно багровыми, как пятна у прокаженных; вскоре Уналак пришлось отступать – сперва на один шаг, а потом еще, еще и еще, и занятый нами треугольник в северной части Часовни уменьшился до нескольких квадратных метров. Я не успела даже проверить, отодвинулась ли вместе с нами Холли, потому что еще двое Анахоретов подняли свои ладони открытыми чакрами вверх, и сквозь грохот психоснарядов до меня донесся крик Константен: Давите их, как муравьев!

Аркадий бросился Уналак на помощь, вливая все свои силы в созданное ею защитное поле, и на время им удалось остановить отступление, но натиск Анахоретов стал мощнее раза в четыре. Психодуэль была в самом разгаре, и противоборствующие поля, соприкасаясь, вспыхивали так ярко, что больно было смотреть, и во время этих вспышек я старалась прикрывать глаза веками. Но все же успела заметить «третьим глазом», как длинный стол поднялся над полом футов на десять, секунду повисел в воздухе, точно хищная птица над добычей, и ринулся прямо на Аркадия и Уналак. Я инстинктивно начертала в воздухе останавливающее заклятие, и стол замер буквально на расстоянии ладони от лица Аркадия, пронзив собой оба защитных поля. Теперь этот чертов стол оказался как бы одновременно по обе стороны фронта, и наша борьба стала походить на детскую потасовку: Пфениннгер все старался ударить дубинкой Уналак или Аркадия и прорвать наше защитное поле, а я пыталась ему помешать. Мы сражались за контроль над столом довольно долго, словно играя в «Царя горы», скользя и падая, но тут к Пфеннингеру присоединились еще Анахореты, и в какой-то момент я вдруг почувствовала, что более не в силах сдерживать их натиск, – уже в следующую секунду стол врезался прямо в голову доктора Айрис Маринус-Фенби и, к счастью, перелетел на нашу сторону, так что Анахореты больше не могли использовать его в качестве тарана. Но, увы, мой череп оказался расколот практически пополам, и я поспешила совершить эгрессию до того, как мозг моего бывшего тела умрет и закроется навсегда. Так и запишем: причина смерти – летающий стол. Это первый случай в моей врачебной практике и, я думаю, последний, потому что моя окончательная смерть тоже явно была не за горами.

Сквозь становившуюся все более красной пелену защитных полей я видела Пфеннингера, Константен и некоторых других Анахоретов всего в нескольких шагах от меня; они вели шквальный «огонь» по Уналак, и в итоге им удалось не только прорвать наше защитное поле, но и разорвать его на куски. Батист Пфеннингер, улыбаясь, точно отец, гордящийся своими отпрысками, поднял руку и повернул ее ладонью в сторону Уналак; тонкий луч ослепительного света возник в воздухе между его ладонью и сердцем Уналак. Эта была настоящая психоэнергетическая разрывная пуля. Она не просто пронзила тело моей старинной подруги, но буквально сплющила его, превратив в уродливую массу костей и внутренностей. Глаза Пфеннингера и Константен вспыхнули от радости. Аркадий отчаянно пытался в одиночку восстановить наш бледно-голубой защитный барьер, а Ошима по-прежнему был заперт внутри сверкающей иконы Слепого Катара, ведя с ним безнадежную схватку.

Увидев под стеной мое мертвое тело, Анахореты решили, что никто из психозотериков теперь не сможет атаковать их, и красное поле замерцало и погасло. «Ничего, они еще заплатят за эту ошибку», – подумала я, лишенная тела, и, собрав всю свою психическую энергию, направила этот нейрозаряд в наших противников. Моя «бомба» попала в Имхоффа и Вестхузена, Пятого и Седьмого Анахоретов, и оба рухнули на пол. Итак, трое против семерых. Я ингрессировала в тело Аркадия, желая помочь ему восстановить защитное поле, которое сразу обрело более интенсивную синюю окраску и оттолкнуло назад остальных Анахоретов. Но когда Аркадий оглянулся на Ошиму, то я его глазами увидела, что битва Ошимы проиграна. Его тело испарялось прямо у нас на глазах. Переходи в тело Холли, мысленно приказал мне Аркадий, и я подчинилась, даже не попрощавшись с ним, о чем пожалела сразу, едва успев завершить ингрессию и осуществить Акт Полного Убеждения. Но… что теперь?

Потеряв Имхоффа и Вестхузена, Анахореты пришли в ярость и всем скопом накинулись на Аркадия. Естественно, такого натиска он не выдержал, и наше голубое защитное поле потухло. Истратив последние силы, Аркадий выпрямился и показал Батисту Пфеннингеру средний палец. И тут же Слепой Катар, ударив ему в спину короткой тяжелой психострелой, превратил его в пар. Битва была окончена. Я понимала, что теперь они либо убьют Холли, либо попытаются высосать ее душу. Я, разумеется, не могла ни увидеть Эстер, ни связаться с нею мысленно, но достаточно будет и нескольких секунд, чтобы Слепой Катар определил, где находится ее душа, и аннигилировал ее, и тогда Хорология окончательно проиграет свою вековую Войну с Анахоретами, которые…

* * *

Часовню вдруг наполнил свет, проникая сквозь руки, прижатые к глазам, сквозь сомкнутые веки, сквозь роговую оболочку глаз, сквозь стекловидное тело, сквозь плоть, сквозь наши души… И этот белый свет был настолько ярок, что казался черным. Это Эстер! Ей удалось! Она победила! Мне казалось, сейчас я услышу хруст ломающихся костей, когда Часовня расколется пополам. Я ждала, что услышу пронзительные крики Анахоретов, когда эта машина, дающая им бессмертие, начнет разваливаться на куски…

Но летели секунды… длинная череда секунд…

И ослепительно-белый свет, казавшийся черным, стал меркнуть; сперва он снова стал белым, потом молочно-серым, цвета кремня…

Ко мне вернулась способность видеть. Я, то есть лежавшая на полу Холли, открыла глаза и посмотрела вверх, на купол Часовни. Купол был цел. И Часовня не развалилась на куски.

Значит, подумала я, Последний Акт, совершенный Эстер, был лишен должной мощи.

И еще: Значит, Слепой Катар предпринял контрмеры.

Собственно, вряд ли было так важно понять, почему попытка Эстер не удалась. Вторая Миссия была нашим последним шансом. Хорология теперь – это всего лишь хакер Л’Окхна и охранник Рохо. Хорология кончилась. Анахореты победили.

Тело Холли страдало; ей хотелось стонать, ее мучила рвота, но я заставила ее оставаться в состоянии, больше похожем на смерть, и быть совершенно неподвижной, пока я буду вырабатывать… Что? У меня не хватило бы психовольтажа даже для того, чтобы выпустить в противника один-единственный заряд. Попытаться спастись? Выйти из тела Холли, попробовать скрыться? Или притаиться где-нибудь поблизости и смотреть, как Холли будут убивать, как будут высасывать из нее душу? Все равно Слепой Катар в итоге заметит меня, маленькую перепуганную мерзавку, пытавшуюся от него спрятаться. Я почти позавидовала Эстер. Она, по крайней мере, умерла в уверенности, что завоевала для Хорологов абсолютную победу. Увы, все получилось совсем не так, как она надеялась.

Оставшиеся в живых Анахореты собрались вместе. Пфеннингер по-прежнему стоял в центре ромбовидного нефа. Его окружали уцелевшие Константен, Д’Арнок, Хьюго Лэм, Ривас-Годой, Дю Норд и О’Дауд. Возможно, через некоторое время мог очнуться и кто-то еще. Они, конечно, понесли большие потери, но у них имелись достаточно длинные списки потенциальных Хищников, так что лет через двадцать они бы полностью восстановили свое могущество. Да и Часовня Мрака, как оказалось, ничуть не пострадала. Не было заметно почти никаких следов недавней битвы, разве что один конец стола как-то странно приподнялся, скамьи оказались сдвинуты и одна из малозначительных икон висела немного криво. Видя все это, я совершенно растерялась и, парализованная собственной нерешительностью, решила пока просто остаться в теле Холли.

– Что это была за яркая вспышка? – спросил Элайджа Д’Арнок.

– Это был Последний Акт, – сказал Пфеннингер. – И очень мощный. Вопрос в том, кто его совершил?

– Эстер Литтл, – сказала Константен, – в бесплотной форме существования. В Контрсценарии, как вам известно, факт ее смерти никогда не подтверждался. Да и я постоянно чувствовала ее присутствие. Она атаковала Часовню в самом ненадежном месте, по линии трещины, надеясь ее разрушить до основания под тяжестью упавших небес. Никто, кроме нее, не смог бы осуществить подобный акт. Нам еще повезло, что ее последний удар оказался не столь мощным, как она рассчитывала.

– Значит, мы победили? – спросил Ривас-Годой.

Пфеннингер переглянулся с Константен, и они в один голос сказали:

– Да.

– Хотя, – тут же признался Пфеннингер, – нам еще потребуется немало очистительных операций, потребуется зализать собственные раны. Но Хорология мертва! Я жалею лишь, что Маринус не дожила до той минуты, когда стало ясно, что они потерпели сокрушительное поражение. Слепой Катар, должно быть, прикончил ее между убийством Ошимы и Аркадия.

– Давайте-ка отправим и эту женщину по имени Сайкс следом за Садакатом, – сказала Константен, делая шаг в нашу с Холли сторону. Потом она вдруг остановилась и спросила у Д’Арнока: – А зачем все-таки Маринус притащила ее с собой? Я не… Погодите-ка минутку. – Она вгляделась в глаза Холли – в мои глаза – своими не совсем человеческими глазами. – Мистер Пфеннингер, похоже, у нас есть кое-что на десерт! – Константен сделала несколько осторожных шагов в мою сторону и улыбнулась. – Ну-ну, Холли Сайкс, значит – как это говорится? – только притворяется мертвой? Но как же ей…

* * *

Часовню наполнил какой-то рев и последовавший за ним страшный грохот. Константен упала на пол. Остальные Анахореты последовали ее примеру. Я – глазами Холли – увидела, что трещина в стене становится все шире, и ужас в моей душе сменился надеждой, а затем дикой радостью, особенно когда грохот и скрежет падающих и ломающихся камней стал еще громче. Прежде тонкая, как волосок, трещина быстро превращалась в черную зигзагообразную щель, тянувшуюся по всей северной стене Часовни до иконы Слепого Катара. Когда этот тошнотворный скрежет наконец затих, воцарившаяся тишина показалась еще более опасной, беременной смертельной угрозой… И я – точнее, скорчившаяся на полу Холли – заметила, как вздрогнула висевшая под куполом в виде светящегося кольца гностическая змея – символ Змея Познания. Сперва вздрогнула, а потом покачнулась, упала на пол и разбилась вдребезги; ее мельчайшие кусочки разлетелись и раскатились по всей Часовне, точно десять тысяч крошечных летучих существ, и один довольно большой осколок размером примерно с крикетный мяч чуть не попал Холли в голову. Я услышала, как Батист Пфеннингер театрально воскликнул: «Черт! Вы видели, мисс Константен?» И мне вдруг пришло в голову протестировать уровень психической энергии Холли. Странно, что я до сих пор не догадалась это сделать; к моему удивлению, ее психовольтаж оказался куда более высоким, чем я ожидала.

– Это все ерунда, – буркнула в ответ Константен. – Вы лучше на эту трещину посмотрите, Пфеннингер!

Я незаметно осуществила Акт Прикрытия. Если бы какой-то психозотерик посмотрел прямо на Холли, то все же сумел бы разглядеть хотя и смутные, но все же очертания человеческого тела. Однако и это было лучше, чем ничего. Тем более сейчас все семеро Анахоретов были страшно обеспокоены состоянием материи, из которой была создана Часовня. Что ж, этого и следовало ожидать. Мы с Холли осторожно ползли вдоль стены к западному окну, когда снова раздался треск крошащегося камня.

Элайджа Д’Арнок первым заметил, что Холли сдвинулась с места:

– А эта женщина, Сайкс, оказывается, жива!

О’Дауд, Одиннадцатый Анахорет, спросил:

– И куда она направляется?

– Она не одна! Эта сука кого-то в себе прячет! – прогремел голос Дю Норда. – И этот кто-то создал вокруг нее защитное поле!

– Скорей закройте Янтарную Арку! – приказала Ривас-Годою мисс Константен. – Это наверняка Маринус! Ни в коем случае не позволяйте ей отсюда выбраться! Я сейчас осуществлю Акт Разоблачения и…

Над головой у нас словно прорычал великан-людоед; из сильно расширившейся трещины дождем посыпались камни; собственно, трещина теперь выглядела как извилистой формы провал в скальной породе. Мне было ясно: Эстер Литтл все же удалось довести до конца Последний Акт, и сейчас только сам Слепой Катар, прилагая невероятные усилия, поддерживал целостность Часовни. Но даже его древние силы были на исходе.

– Пфеннингер, ШЕВЕЛИТЕСЬ! – закричала Константен.

Но Первый Анахорет, у которого за два века в связи с постоянным употреблением Черного Вина и полной сохранностью здоровья и благополучия, возможно, несколько притупился инстинкт самосохранения, словно застыл на месте. Он успел лишь поднять голову и с некоторым опозданием посмотреть вверх, куда давно уже указывала Константен. Осознав угрозу, он попытался нырнуть в Янтарную Арку, но не успел. Последним, что увидел в своей жизни Батист Пфеннингер, была падающая прямо на него плита с крыши Часовни, и эта плита размером с семейный автомобиль превратила его в лепешку с той же легкостью, с какой молоток разбивает куриное яйцо. Следом за этой плитой вниз посыпались и еще такие же крупные каменные глыбы, как бы взрываясь при ударе об пол, и мне пришлось еще немного укрепить свое защитное поле. Дю Норд, французский капитан, следовавший Путем Мрака с 1830 года, тоже оказался недостаточно расторопен и не сумел защититься от града каменных осколков, разлетавшихся как шрапнель; хотя эти осколки и не лишили его жизни, но нынешняя жена Дю Норда никогда бы его не узнала, настолько он оказался изуродован. Трое или четверо Анахоретов под прикрытием защитного поля пробирались к Янтарной Арке и уже почти ее достигли, но тут южная часть кровли, точно подтаявший айсберг, съехала вниз и полностью заблокировала путь к спасению. Теперь мы все оказались как бы в запечатанной гробнице.

Сквозь зияющие дыры в кровле в Часовню просачивался Мрак – эта кипящая, какая-то зернистая мгла ощупывала своими щупальцами внутреннее пространство и все время гудела, бормотала, но не так, как гудит пчелиный рой или невнятно бормочет толпа людей. А еще вокруг нас то и дело раздавался какой-то неприятный шелест, шуршание, однако это не было похоже на шелест осыпающегося песка. Щупальце Мрака внезапно развернулось за спиной у Элайджи Д’Арнока, когда тот шарахнулся в сторону, уходя от очередного рухнувшего на пол каменного обломка. Словно не замечая защитного поля, это щупальце обвило шею Д’Арнока, и он мгновенно превратился в сгусток тьмы, имевший форму человеческого тела, хотя форма сохранялась не дольше нескольких секунд.

– Маринус, это вы там во мне? – шепотом спросила Холли.

Извините, я без разрешения подвергла вас Акту Убеждения, мысленно ответила я.

– Мы ведь их победили, правда? Аоифе теперь в безопасности?

Теперь, надеюсь, все семьи будут в безопасности. По крайней мере, от Анахоретов.

Мы с Холли смотрели на груду каменных осколков, в которые превратилась кровля и часть стен Часовни. Среди камней были видны лишь три янтарно-красные фигуры Анахоретов, окутанных защитным полем. Я узнала Константен, Ривас-Годоя и Хьюго Лэма. Краски с иконы Слепого Катара облезали, как шелуха с луковицы, а потом икона и вовсе рассыпалась в прах, словно ее облили кислотой. В Часовне с каждой секундой становилось все темнее. Мрак уже заполнил ее уже по крайней мере на четверть.

– Эта тьма… этот Мрак… – сказала Холли, – вовсе не выглядит таким уж страшным…

Простите, что втравила вас во все это, – сказала я.

– Не нужно просить прощения, Маринус. Вы не виноваты. Это же Война.

Нам оставалось всего несколько мгновений.

* * *

Треск и грохот разрушения, доносившиеся из северного угла, вдруг превратились в подобие колокольного звона, только колокола звучали как бы вразнобой. А на месте иконы возникло нечто странное: овальное отверстие, сквозь которое лился бледный лунный свет.

– Этот звон, – сказала Холли, – похож на наш обеденный колокол в «Капитане Марло». Что это такое, Маринус?

В нескольких футах от нас лежало бесчувственное после моего психического удара тело Имхоффа. Щупальце Мрака дотянулось до него, и Имхофф перестал существовать.

Понятия не имею, – призналась я. – Может быть, это голос надежды?

Похоже, трое оставшихся в живых Анахоретов пришли к такому же выводу и дружно двинулись в северный угол Часовни. Мы с Холли последовали за ними, точнее, попыталась это сделать, но прямо перед нами в не защищенное теперь восточное окно проникло длинное перо Мрака, я, поскользнувшись в луже того, что осталось от Батиста Пфеннингера, отползла в безопасный карман с еще относительно чистым и светлым воздухом у стены центрального нефа, но крутящаяся колонна какого-то кипящего серого вещества подхватила меня и швырнула к западной стене. Мрак занимал теперь более половины Часовни, и тридцать шагов до открывшегося в стене овала преодолеть было так же сложно, как пройти по минному полю, постоянно меняющему очертания. Я споткнулась о свое прежнее тело, лежавшее под каким-то неестественным углом, но двинулась дальше, понимая, что тело доктора Айрис Фенби через несколько секунд тоже исчезнет. Однако нам с Холли чудесным образом продолжало везти: мы даже сумели добраться до того овала, в который лился лунный свет. Анахоретов больше не было видно. Похоже, имелся еще какой-то тайный выход, использовавшийся в экстренных случаях, что, на мой взгляд, как-то не вязалось с принципами, которыми руководствовался Слепой Катар при строительстве своего убежища. Овальное отверстие теперь светилось еще ярче, а внутренность Часовни еще больше потемнела. Отверстие было словно прикрыто некой мембраной, сквозь которую виднелись быстро летевшие по небу облака; казалось, само небо пришло в движение и затекает внутрь Часовни, которую уже полностью заполнила тьма. Рухнул восточный край кровли, и Холли сказала:

– А что мы, собственно, теряем?

Я почувствовала, как моя «хозяйка», глубоко вздохнув, шагнула в пустоту…

…И мы оказались в узком коридоре, который был лишь чуть шире человеческих плеч и чуть выше человеческого роста; его освещал тусклый, умирающий свет Часовни и те лунные лучи, что проникали сквозь овальное отверстие. Позади еще слышался грохот разваливающихся стен Часовни, но казалось, будто это происходит где-то далеко, на расстоянии по крайней мере мили, а не в нескольких шагах у нас за спиной. Коридор вел куда-то вниз; сделав по нему шагов десять, мы уперлись в стену и стали искать новый проход, для чего сперва свернули влево, потом вправо. Здесь было теплее. Я коснулась стены. Она была примерно температуры человеческого тела и светилась красноватым светом, каким светится в небе планета Марс, а текстура ее напоминала кирпич-сырец. Но я опасалась, что если звук, свет и человеческая плоть оказались способны пройти сквозь мембрану в овальном отверстии, то и Мрак мог за нами последовать. Защитное поле, разумеется, скроет наши следы, тем более что где-то впереди, по всей видимости, трое Анахоретов, но запас психической энергии у Холли крайне мал, а мои силы тоже практически израсходованы, так что оставалось только идти по этому коридору до конца. Он оказался недлинным. Собственно, и правый, и левый коридоры, чуть изгибаясь, вели куда-то во тьму. Такое ощущение, словно мы попали в некрополис, – мысленно сказала я Холли, – однако…

– Но ведь Слепой Катар, кажется, не утруждал себя заботой о телах своих жертв?

Нет. Их, как и труп Садаката, попросту выбрасывали в окно.

Я оглянулась. Овал, еще видимый в конце коридора, уже начинал меркнуть, поскольку Часовня была практически мертва. Я мысленно спросила у Холли: Как ты думаешь, лучше направо или налево?

– Маринус, я, по-моему, только что видела на стене какие-то буквы. Примерно на высоте половины человеческого роста.

Я посмотрела туда и увидела выбитые в камне буквы: JS.

– JS? – каким-то странным тоном повторила Холли. – Может быть, это Жако? Маринус, он всегда именно так подписывал свои…

Она не договорила. Снова раздался знакомый шум, похожий на удары колокола; но на этот раз «колокола» звучали как бы из-под воды. Было ясно, что Мрак преследует нас; даже воздух вокруг несколько изменился.

– Налево, Маринус! – приказала Холли. – Теперь свернем налево!

Не было времени спрашивать, почему она так в этом уверена, и я просто подчинилась. Мы поспешно продвигались по узкому, вызывающему приступы клаустрофобии извилистому коридору с графитно-черными стенами. Сердце пятидесятишестилетней Холли тяжело билось; я вспомнила, что, скорее всего, устроила ей растяжение на ноге во время последнего броска через Часовню. Все-таки она была на десять лет старше Айрис, и мне следовало об этом не забывать.

– Проведите моими пальцами по стене, – шепотом попросила она.

Если хотите, я полностью передам вам контроль над телом, и вы сможете вести нас обеих.

– Да, пожалуйста! Сделайте так! – Холли на мгновение прислонилась к стене, чтобы унять легкое головокружение, вызванное напряжением и усталостью. – Господи, как все-таки это странно!

Я могла бы зажечь небольшой «волшебный» огонек, но это может привлечь ненужное внимание.

– Если моя дикая догадка справедлива, то свет мне и не понадобится. Если же я ошибаюсь, то свет мне не поможет. И мы это узнаем очень скоро. Этот проход, по-моему, все еще куда-то изгибается, да?

Да. Там, впереди, наверняка какая-то арка. До нее, думаю, еще шагов сто.

Холли остановилась. Я слышала ее хриплое дыхание, тяжелые удары сердца и настигающий нас обеих шепот Мрака. Холли оглянулась, и в темноте коридора разлилось слабое монохромное сияние. Она подняла руку, и в темноте стал виден слабый блеск ее обручального кольца. Этот Мрак, – сказала я ей, – обладает фосфоресцирующей способностью. Этот слабый свет будет сопровождать нас, пока мы будем двигаться вперед, так что не останавливайтесь.

– Дьявольщина какая! – сказала Холли и снова пошла вперед.

Я подчинилась, несмотря на терзавшее меня искушение просканировать ее напряженную душу и узнать, что у нее на уме. Еще пятьдесят шагов – и Холли снова остановилась; ей не хватало воздуха. Однако я чувствовала, что ее страх теперь смешан с надеждой.

– Может, мне все это только кажется? Скажи, Маринус, чего я касаюсь пальцами правой руки?

Я проверила, потом проверила еще раз. Ничего.

Она повернулась направо и словно приложила ладони к черной пустоте. Потом нащупала ее края, и мы обе поняли, что это вход в какой-то узкий лаз.

– Теперь немного света, пожалуйста. Если можно. Хотя бы как от горящей спички.

Я буквально наполовину вылезла из ее «третьего глаза», вызвав слабое свечение. Моя «хозяйка» сегодня видела уже так много, что совсем не удивилась свету, льющемуся у нее изо лба. Прямо перед нами был короткий и узкий соединительный проход, заканчивавшийся уже в шагах пяти, а дальше виднелся очередной поворот основного туннеля. Справа от нас совсем недалеко, за поворотом, стеной стоял Мрак.

– Мы уже внутри, – прошептала Холли. – Погасите, пожалуйста, свет. Теперь мне лучше довериться собственной памяти, чем глазам.

Если вы можете идти и одновременно рассказывать, – сказала я, – то объясните, пожалуйста, что значит «внутри»; я просто сгораю от любопытства.

Холли сделала несколько шагов по соединительному проходу до того перекрестка, который она нащупала, упершись ладонями в стену, и свернула направо.

– В последний раз я видела Жако, – начала рассказывать она по-прежнему почти шепотом, – когда паковала рюкзак, собираясь сбежать из дома. Кси Ло когда-нибудь вам об этом рассказывал?

Возможно… я не помню. Это было так давно.

Мы сделали в полной темноте еще шагов десять, и Холли левой рукой снова нащупала пустоту. Это был еще один соединительный проход. Она смело вошла туда, сделала пять шагов до следующего перекрестка и теперь повернула налево. Эти коридоры, похоже, являли собой некие концентрические круги.

– Ну так вот, – продолжала она, – когда я паковала вещи, вдруг появился Жако и подарил мне… один лабиринт. Он обожал рисовать всякие сложные лабиринты-головоломки – просто так, для развлечения… Теперь должен быть еще один короткий проход…

И действительно, через десять шагов за поворотом туннеля Холли отыскала проход – на этот раз справа от себя – и вошла в него. Опасаясь, что мои разговоры ее собьют, я не стала ничего рассказывать о лабиринте, который Кси Ло однажды создал для короля Вильгельма Оранского.

За аркой начинался очередной коридор, а чуть дальше очередная развилка. Холли свернула направо и продолжила свой рассказ:

– Но лабиринт, который в тот день подарил мне Жако, был довольно простым. Девять концентрических кругов и между ними в разных местах – соединительные проходы. Однако Жако взял с меня слово, что я непременно выучу этот лабиринт наизусть. Выучу так хорошо, чтобы если мне это когда-либо понадобится, я смогла бы безошибочно найти выход из этого лабиринта даже в кромешной тьме…

Значит, сейчас мы находимся внутри этого лабиринта?

– Да, мы внутри его. И мне кажется, что для нас это важно. Я права?

Да. Скорее всего, это явление некой транссубстантивности. Душа Слепого Катара слилась с материей, из которой создана Часовня Мрака, а душа Кси Ло, как мне представляется, также слившись с этой материей еще во время нашей Первой Миссии, превратилась в этот лабиринт, в нечто вроде доброкачественной опухоли на этой структуре.

Холли тут же спросила:

– Но зачем он это сделал?

Для того, чтобы после Второй Миссии существовал запасной путь обратно, в наш мир. Но по этому пути можете пройти только вы, Холли. Любой другой… Мы обе одновременно подумали о тех Анахоретах, которые вошли в лабиринт раньше нас и вскоре окажутся пойманными в ловушку в его тупиковом конце, а сзади на них будет неумолимо надвигаться стена Мрака.

– Неужели Жако знает, что мы здесь?

Явление транссубстантивности – это колдовской, могущественный акт. Я, например, на такое не способна, и модус его мне неизвестен. Кси Ло никогда не говорил мне, что изучает проблему транссубстантивности. Слепой Катар, впрочем, сразу узнал, что мы находимся в Часовне, так что вполне логично предположить, что и Кси Ло – или Жако – знает, что вы здесь.

Холли отыскала справа от себя проход и вошла в него.

Если это действительно концентрические круги, – подсказала я, – то мы сейчас движемся в противоположную его центральной части сторону.

– Тут приходится то входить, то выходить, чтобы иметь возможность двигаться дальше. Теперь снова должен быть перекресток. Немножко света, пожалуйста. – Я немного посветила ей, и там действительно оказался перекресток. Холли выбрала левый коридор. Я снова спряталась и погасила свет.

Значит, вы сдержали свое обещание и выучили весь путь наизусть?

– Да. Ведь это была последняя просьба Жако. После разговора с ним я помчалась к своему тогдашнему бойфренду и больше никогда не видела своего братишку. Рут, моя невестка, – она делает всякие ювелирные украшения – сумела по рисунку Жако сделать мне что-то вроде серебряной подвески. Когда я окончательно ушла из дома, то взяла эту подвеску с собой и постоянно на нее смотрела, каждую неделю, наверно, повторяя наизусть рисунок лабиринта. Теперь будет поворот налево.

Мы повернули налево, и в голове у нас обеих буквально взорвалась боль. Холли зашаталась, упала, но почти сразу вскочила. Однако новый приступ боли на этот раз пронзил ее лодыжки и колени, а перед нашими опаленными глазами словно вспыхнуло множество разноцветных огней. Когда моя «хозяйка» подняла голову, я успела заметить Константен, стоявшую над нами; ее «третий глаз» был открыт и прямо-таки пылал ярко-красным пламенем.

– Покажи мне выход, – спокойным, «материнским», тоном приказала Холли Вторая Анахоретка, – или я превращу твое тело в пылающий факел, чтобы осветить себе путь, и ты будешь долго корчиться и вопить от боли.

Чакры у Константен на ладонях тоже были открыты и пылали красным пламенем, а пальцы обеих рук сжимали светящиеся тяжелые психострелы, с помощью которых она намеревалась осуществить свою угрозу. Холли, вся дрожа, бормотала: «Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо…» Я не знаю, что именно услышала Константен, как много она знала, сколько психической энергии еще осталось в ней после битвы, но, по всей видимости, вполне достаточно, чтобы нас прикончить. И я решила оттолкнуть ее от Холли, загнать обратно во Мрак, чтобы хотя бы у Холли был шанс выбраться живой.

И я, объятая сиянием, покинула тело своей «хозяйки».

Ледяным гневным тоном Константен спросила:

– И кто же ты?

Я – Маринус.

– Маринус? Хорошо. Пусть будет Маринус. Времени слишком мало. Веди.

Если ты убьешь нас обеих, ты тоже умрешь.

– Зато я умру чуть более счастливой, зная, кого мне под конец удалось прикончить.

Но придумать сколько-нибудь стратегически обоснованный ответ я не успела: «третий глаз» Константен померк, ее голова как-то странно дернулась назад, а тело кулем сползло на пол.

– Я ЖЕ ТЕБЕ СКАЗАЛА! – Холли издала какой-то горловой, скрипучий звук, похожий на клич берсеркера, и второй раз с силой опустила какой-то непонятный, но явно тяжелый предмет на голову нашего главного врага. – НИКТО НЕ СМЕЕТ УГРОЖАТЬ МОЕЙ СЕМЬЕ! – И она в третий раз ударила Константен.

Мое сияние стало еще ярче, и я увидела, что Холли, тяжело дыша, склонилась над бездыханным телом Иммакюле Константен, голова которой представляла собой месиво из крови, золотисто-белых волос и бриллиантов. Я снова нырнула в тело Холли и сразу почувствовала, что она буквально охвачена испепеляющей яростью, выделявшейся на фоне множества иных, еще незнакомых мне, эмоций. Через несколько секунд Холли резко нагнулась, и ее вывернуло наизнанку тремя мощными спазмами.

Все хорошо, Холли, – сказала я. – Я с тобой. Все хорошо.

Холли вырвало в четвертый раз.

Я синтезировала каплю седатива и ввела его ей прямо в гипофиз. Ну, теперь, по-моему, ты покончила со всеми врагами.

– Я ее убила. – Холли трясло. – Я убила… Это просто… я вроде… Нет, это была не я! Но я знаю, что это я ее убила.

Я ввела ей еще успокаивающее и сказала: Она, возможно, еще жива… Точнее, почти жива. Если хочешь, я проверю.

– Нет. Нет! Мне этого лучше не знать.

Как хочешь. Что это было за орудие убийства?

Холли уронила загадочный предмет и сказала:

– Это скалка.

Господи, где же ты взяла здесь скалку?

– Я прихватила ее у вас на кухне. Еще в 119А. И сунула в сумку.

Холли выпрямилась и охнула. Я тут же постаралась снять боль в ее вывихнутом колене.

Зачем же ты ее взяла?

– Вы все время говорили о Войне, а у меня с собой не было даже складного швейцарского ножа. Так что… Да, я понимаю: истеричка, вооруженная скалкой. Совершеннейшее клише. Криспин бы просто вытаращил глаза и сказал: «Ну-ну, давай дальше!» Но мне хотелось… понимаешь?… Ну, хоть что-нибудь иметь на всякий случай. Я ненавижу кровь, так что нож я брать не стала, оставила их все в буфете, а вот скалка… В общем, вот так. Господи, в какое дерьмо я вляпалась, Маринус! Что я натворила!

Ты всего лишь убила Вечного Хищника, которому было два с половиной века. Причем сделала это с помощью самого примитивного кухонного приспособления. Это было просто здорово, хотя до этого ты весьма успешно изображала из себя жалкую перепуганную пожилую тетку в слезах и соплях.

– Насчет испуга, слез и соплей все верно; мне для этого не потребовалось никаких усилий.

Однако Мрак наступает, Холли. Куда нам теперь?

Она взяла себя в руки.

– Немного света, пожалуйста. – Я посветила ей, и мы увидели перекресток, где на нас напала Константен, теперь лежавшая на полу мертвая или умирающая. – В каком направлении мы двигались?

Я вспомнила, что мы, когда упали, несколько раз поворачивались лицом к Константен, которая ходила вокруг нас и угрожала. Я прибавила свету, но от этого стал виднее только ее труп и лужа рвоты.

Нет, я не могу сказать с уверенностью.

Холли охватила паника. Я старалась, как могла, ее успокоить.

До нас уже доносилось монотонное пение наступавшего Мрака.

Если хочешь, я попробую повести нас.

– Да, – хрипло прошептала Холли. – Пожалуйста, веди.

Перед нами открылось сразу четыре совершенно одинаковых с виду прохода.

Впрочем, нет! Один был, пожалуй, чуточку светлее.

Холли, из лабиринта есть только один выход, верно?

– Да.

Я выбрала более светлый коридор и повернула направо, но уже через десять шагов прямо перед нами возникла стена Мрака. Мрак заполнял туннели, как блестящая, медленно текущая вода. В его приглушенном пении слышались голоса. Мы не сделаем вам больно, обещали они на неведомых языках, не сделаем больно…

– Куда это мы направились? – неожиданно звонко спросила Холли.

Я повернула назад.

Это тот путь, по которому мы пришли. Мрак следует за нами по пятам. Мы пришли отсюда – на этом перекрестке мы встретились с Константен. – Я перешагнула через ее мертвое тело. – Постарайся восстановить в памяти рисунок Жако. Или твою подвеску.

– Я вспомнила! Теперь прямо. – Я подчинилась. – Потом налево. Чуть дальше будет поворот направо, но ты не обращай на него внимания, это тупик… Продолжай идти. По следующему коридору направо. – Я шла и думала, как Мрак разливается над телом Константен. – Теперь налево. Вперед. Еще несколько шагов и… Нет, еще немного вперед. Мы уже совсем близко от центра лабиринта, но нам придется пройти по кругу, потому что впереди ловушка. Следующий поворот налево. Теперь вперед под арку… и поверни направо. – Позади отчетливо слышался шелест преследовавшего нас Мрака; все укорачивавшиеся боковые проходы и тупики, казалось, постепенно высасывают из него силы, заставляя двигаться медленней. – Слева будет проход, но ты на него внимания не обращай… Теперь поверни направо. Через перекресток. Скорей! Поверни направо. Поверни налево. Сейчас мы должны оказаться… – Арочный проход впереди был черен, но не из-за отсутствия в этом подземелье света, а непроницаемо черен, как черно Последнее Море; это была чернота, которая ничего не отражала и поглощала даже тот мой свет, который исходил из открытой чакры на ладони Холли.

Я сделала еще шаг и оказалась в…

* * *

…помещении с потолком-куполом тускло-красного, как марсианский, цвета, того же цвета, что и стены в лабиринте, но только наполненного жизнью благодаря резким теням множества птиц. Комната была освещена золотисто-красным, вечерним, светом, исходившим от большого золотого яблока, которое висело в воздухе примерно на высоте человеческого роста.

– Боже… – Несмотря на все, что Холли довелось за сегодняшний день узнать и увидеть, у нее перехватило дыхание. – Посмотри, Маринус! Оно что, живое?

Мне кажется, это чья-то душа.

За свою невероятно долгую жизнь я, естественно, много раз слышала о золотых яблоках. О золотых молодильных яблоках слагали стихи и сказки. Золотые яблоки изображали на своих картинах художники. Не только Венера на знаменитом полотне Бронзино держала в руках золотое яблоко, но именно эта картина была так хорошо знакома Кси Ло, и у меня возникли кое-какие подозрения. Хотя я и сама однажды держала в руках настоящее золотое яблоко, выкованное из казахского золота в XI веке неким мастером при дворе Сулеймана VI; у того яблока был еще листочек из зеленого персидского жадеита, а на листочке – капли росы из жемчужин с острова Святого Маврикия. Но разница между тем золотым яблоком и этим была равносильна разнице между чтением любовных стихов и состоянием любви.

Глаза Холли были полны слез.

– Маринус…

– Это наш путь назад, Холли. Коснись яблока.

– Коснуться? Я не могу его коснуться. Это так…

Кси Ло создал его для тебя, для этого момента.

Она приблизилась к яблоку еще на шаг. Было слышно, как снаружи шелестит воздух в оперении стремительно пролетающих птиц.

– Одно прикосновение, Холли. Пожалуйста. Мрак приближается.

Холли протянула к яблоку свою исхудавшую, грязную, покрытую ссадинами руку.

Покидая тело своей «хозяйки», я услышала нежную песнь горлинки.

Холли исчезла.

* * *

Птицы-тени тоже исчезли, как и золотое яблоко, как и помещение с потолком-куполом. Теперь я находилась то ли в какой-то гробнице, то ли в темном мавзолее. Впрочем, теперь мне было все равно: я умирала. Умирала насовсем. Но, умирая, я знала, что Холли Сайкс в безопасности, что долг Хорологов перед нею выплачен до конца. И это хорошо. У Аоифе по-прежнему есть мать. Я вызвала слабое свечение и мысленно спросила у Хьюго Лэма: Зачем умирать в одиночестве?

Он убрал защитное поле и стал видимым.

– А действительно, зачем? – Он поморщился, коснувшись сильно разбитой скулы. – Ох ты черт! Ну и вид у меня, должно быть! Чертов смокинг! Мой бангладешский портной с Сэвил Роу – просто гений, но шьет только двадцать костюмов в год. Скажите, а почему Кси Ло оставил вам только один волшебный билет в мир живых?

Я переместилась туда, где раньше висело золотое яблоко. Оно исчезло полностью, до последней частицы, до последнего атома. Явление транссубстантивности. Слепой Катар постоянно получал подпитку за счет тех душ, которые вы ему поставляли. А Кси Ло поддерживал себя за счет… внутренних резервов; «батареек», если можно так выразиться. Но почему вы-то не воспользовались этим волшебным билетом?

Он уклонился от ответа и спросил:

– У вас случайно нет сигаретки, Маринус?

Я же дух. У меня и тела-то нет.

Из-под двери, точно песок, просочилась тонкая струйка Мрака.

Вы выискивали жертв, лгали им, обхаживали их, соблазняли, убивали…

– Это были чистые, безболезненные убийства. Эти люди умерли счастливыми.

…став Маркусом Анидером, вы убили даже собственное «я».

– Неужели вы действительно хотите провести последние мгновения жизни, читая мне приговор? Чего вы от меня хотите? Что бы я, как в какой-нибудь пьесе, повинился и воскликнул «Mea culpa!»?

Мне просто интересно, почему Хищник, который столько лет ни о чем другом, кроме себя любимого, не думал и который всего лишь на прошлой неделе хвастался тем, что убил Оскара Гомеса, теперь вдруг…

– Неужели вы до сих пор сердитесь на меня за это?

…Теперь вдруг проявляет благородство и готов пожертвовать своей, чрезмерно растянувшейся, молодой жизнью во имя простой смертной? Ну, говорите же. Обещаю, что не скажу ни одной живой душе.

Бормотание Мрака становилось все громче. Мне не хотелось слышать его голос.

Хьюго Лэм отряхнул рукав своего драгоценного смокинга. Потом спросил:

– Вы ведь сканировали мозг Холли, я полагаю?

Да, и весьма экстенсивно. Мне пришлось это сделать: я должна была отыскать Эстер Литтл.

– Вы видели нас в Ла-Фонтен-Сент-Аньес? Холли и меня?

Я слишком долго колебалась, и он не выдержал:

– Значит, вы всласть насмотрелись? Ну что ж. Вот вам и ответ на ваш вопрос. – Мрак еще активней просачивался из-под двери, напевая, что больно нам не будет, больно не будет, больно не будет… Уже треть пола скрывалась под его темной пеленой. – Вы видели, как Холли тогда врезала Константен по башке? Ирландская кровь! Грейвзендские мускулы. Чего стоят после этого всякие рассуждения о происхождении и наследственности!

Значит, вы стояли рядом и спокойно наблюдали?

– Мне никогда не было свойственно бессмысленное геройство.

Константен, можно сказать, была вашей крестной матерью; это она вас рекрутировала в Анахореты. Она была второй в вашей иерархии.

– У меня всегда были проблемы с начальством. Ривас-Годой повернул направо, когда мы вошли в лабиринт, и его сразу прикончили, а я последовал за Константен. Да, эта она меня рекрутировала, но она всегда действовала по принципу «женщины и дети получают первыми». Так что я, окружив себя защитным полем, отстал от нее, а потом услышал Холли и пошел за вами. И вот мы с вами оказались здесь, став перед смертью невольными приятелями. Кто бы мог подумать, а?

Мы оба как завороженные смотрели на струю черного «песка», вытекавшую из-под двери и постепенно заполнявшую помещение. Я мучительно пыталась вспомнить, что же такое важное я пропустила, когда Хьюго Лэм, деликатно кашлянув, спросил:

– Скажите, Маринус, она тоже любила меня? Нет, я не о том времени, когда ей стало известно о моей причастности к обществу Анахоретов… которые так пугали когда-то ее родителей и пытались убить душу ее брата. Я имею в виду ту ночь. В Швейцарии. Когда мы были молодыми. По-настоящему молодыми. Когда Холли и меня совсем засыпало снегом в той маленькой квартирке.

Две трети пола уже скрылись под черным «песком». Лэму оставалось секунд шестьдесят, прежде чем его поглотит Мрак. Я, возможно, протянула бы чуть дольше, если захочу, – до тех пор пока купол не будет заполнен до самой крыши.

И вдруг меня словно ударило: я поняла, что именно упускаю из виду. Хьюго Лэм тоже не подумал об этом. Как и Константен. Убегая от осыпавшихся стен Часовни, пытаясь уйти от наступавшего Мрака, мы все забыли об альтернативном выходе. Если бы я могла мысленно рассмеяться, я бы это сделала. Но получится ли? Если Мрак уже заполнил Путь Камней и потайной ход, то ничего, конечно, не выйдет… К тому же добираться туда придется достаточно долго.

Я мысленно спросила Лэма: Сколько у вас осталось энергии?

– Не очень много. А что? Вы бросаете мне вызов? Вам хочется сразиться?

Если я войду в ваше тело, то вместе нам, возможно, еще хватит сил.

Он был смущен.

– Хватит на что?

На то, чтобы отыскать Вход.

Назад: 6 апреля

Дальше: Шипсхед