Вера — благо или зло?

Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь9.

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц

Полная драматизма история второго рождения школьника по имени Джеймс Кэмерон началась одной жаркой августовской ночью 1930 года, когда на штат Индиана опустилась давящая темнота. Для жителей города Марион Джеймс был приветливым крепышом, чистившим обувь белым людям на станции междугородной железной дороги на Адамс-стрит. У Джеймса было два друга — Томас Шипп и Эйб Смит, которые, в отличие от него, не знали угрызений совести и не останавливались перед мелкими (и не только мелкими) преступлениями. Все трое возвращались от приятеля после игры в Подковки в купе-кабриолете Томаса, когда Эйб внезапно достал из кармана спецовки «айвер-джонсон» 38-го калибра. «Давайте грабанем кого-нибудь, — предложил он и посмотрел на остальных безумным взглядом. — Я буду главарем, а вы, пацаны, — моей бандой».

Джеймс — самый младший из троих, слишком низкорослый для своих шестнадцати лет, неспособный спорить, — не знал, как уклониться от участия в том, что, как он боялся, должно было вот-вот произойти. Друзья выехали из города по мосту, которым заканчивается Тридцать восьмая улица, и уже через минуту мчались по погруженной во мрак проселочной дороге. Эйб поднял руку, давая Томасу сигнал, что нужно притормозить. В перелеске у реки он заметил «бьюик».

Джеймс вышел из машины вместе с остальными и, стараясь держаться немного поодаль, последовал за ними в лес по высокой траве в бледном свете луны. В паре метров впереди стоял «бьюик», припаркованный у илистой речки, протекавшей вдоль ограды стекольного завода. Внутри сидели мужчина и женщина — они разговаривали. Эйб всунул что-то Джеймсу в руку; во взгляде Эйба читалась угроза.

— Это легко, — сказал он. — Просто возьми пушку и наставь ее на эту парочку. Потом скажи: «А ну, руки вверх!»

У Джеймса все опустилось внутри. Он знал — то, что велел ему сделать Эйб, было неправильно; он чувствовал это всем своим существом. Он вспомнил о своей набожной матушке, которая ждала его дома, и внезапно понял, что ничего так не хочет, как бросить пистолет и убежать к ней. Но он боялся реакции Эйба. Да, Эйб был его другом, но с недавних пор Джеймс стал относиться к нему с опаской. Эйб был старше, его отличала жестокость, мстительность и непредсказуемость; Джеймс не хотел его злить. С каждым шагом к машине он все более отчетливо понимал, что поступает неправильно. Спустя годы Джеймс будет спрашивать себя, почему его юношеский ум помутился, почему он не набрался храбрости и не повернул назад. Но, какими бы соображениями он ни руководствовался, он не отступил, о чем потом горько пожалел.

Джеймс дернул ручку водительской двери — она распахнулась.

— Какого черта! — закричал сидевший в машине мужчина, широко раскрыв глаза от удивления.

Джеймс наставил на него пистолет. Сердце билось так, словно вот-вот выскочит из груди.

— Руки вверх! — приказал он, почти срываясь на визг. Голос подростка еще не сформировался, ему было трудно найти интонацию, которая внушала бы уважение.

Понимая, что Джеймс с его испуганно-виноватым выражением лица вряд ли произведет нужное впечатление, Эйб вышел вперед.

— Вон из машины, — скомандовал он парочке. — Руки не опускать!

В этот самый момент Джеймс заметил нечто такое, что заставило его похолодеть. Мужчину, которого он держал на прицеле, звали Клод Дитер — это был один из лучших его клиентов на вокзале. Клод был хорошим человеком.

Разум снова вернулся к Джеймсу. Он сунул пистолет обратно в руки Эйбу: «Я сваливаю». Товарищи даже не пытались его остановить. Они дали ему скрыться в темноте. Джеймс добежал до дороги — пот струился градом по всему телу, мысли о содеянном заставляли сердце сжиматься от отчаяния. Сначала он хотел пойти в полицию и сдать друзей. Но в Индиане начала 1930-х ни у кого не было иллюзий относительно истинного значения слова «правосудие» применительно к черным парням. Да и потом, убеждал он себя, Эйб и Томас наверняка просто взяли пару долларов. Все будет хорошо.

За поворотом показался мост на 38-й улице. Когда он ступил на него, где-то вдали прогремело три выстрела.

Тогда Джеймс еще не знал, что стреляли в Клода Дитера. Перед смертью в больнице Клод указал следователям на мальчиков. Очень скоро дом матери Джеймса окружили патрульные машины. Войдя внутрь, полицейские нашли мальчика под простынями на кровати и арестовали его. Когда они выталкивали его на улицу, Джеймс услышал крики матери: «Боже, смилуйся. Господи Иисусе, дай мне сил!»

В течение следующих двенадцати часов повсюду в Индиане начались разговоры о необходимости линчевать заключенных. В тот исторический период правосудие для чернокожих далеко не всегда предусматривало судебное разбирательство, решение судьи или жюри присяжных, состоящего из людей того же социального положения и цвета кожи, или хотя бы приговор о заключении под стражу. Случалось, что все ограничивалось жестокой расправой, учиненной разгневанной толпой белых. С 1882 года по 1960-е годы, когда заявило о себе движение в защиту гражданских прав, жертвами линчевания в США стали приблизительно три с половиной тысячи афроамериканцев. Не прошло и дня с момента убийства Эйбом и Томасом Клода Дитера, как за стенами тюремной камеры Джеймса послышался нарастающий шум и гул голосов, который не сулил ничего хорошего. Толпа окружила вход в тюрьму — в руках у нападавших были веревки. Потом поговаривали, что гнев толпы подогревали члены ку-клукс-клана. Несмотря на все попытки полиции не допустить проникновения людей в тюрьму, двое мужчин выломали дверь, орудуя кувалдами. Толпа хлынула в здание. Звук шагов заглушали выкрики расистского содержания. «Кровь за кровь» — на другое толпа не была согласна.

Толпа вытащила Томаса Шиппа из здания в благоухающую летнюю ночь, без остановки награждая ударами и пинками, и привязала его к решетке одного из тюремных окон. Потом настал черед Эйба — его протащили по улице по направлению к зданию суда, беспрестанно молотя кулаками, каблуками и битами. Набросив на шею петлю, его повесили на клене. Эйб вырвался из пут и схватился руками за душившую его веревку, жадно глотая воздух.

Джеймс в ужасе наблюдал из окна своей камеры за тем, как толпа спустила Эйба вниз с дерева, переломала ему руки битами и вздернула обратно. Когда Эйб умер, мстители отвязали Томаса от решетки и повесили его рядом с Эйбом на клене. На месте казни присутствовал профессиональный фотограф, которого позвали запечатлеть расправу. Фотограф не спеша расставил оборудование для съемки, направив мощные лампы на дерево так, чтобы в сгущающейся тьме были отчетливо видны тела.

Джеймс думал о преступлении, в котором оказался замешан. Он спрашивал себя, как бы все обернулось, если бы он сам пришел в полицию и сдал Эйба и Томаса, когда еще мог это сделать. Может быть, вместо того чтобы убегать, он должен был попытаться остановить их. Теперь уже трое были мертвы, а толпа повернула назад, движимая жаждой новой крови. На минуту ему даже показалось, что он сам виноват во всем произошедшем. Может быть, он действительно заслуживал смерти.

Наконец мстители пришли за Джеймсом. Сначала они заставили его подчиниться, избив до такого состояния, что все его лицо оказалось залито кровью, через которую пробивались потоки слез. Потом они выволокли его на центральную площадь города. Кто-то ткнул его в голову концом лома. Тумаки, камни и плевки сыпались на него со всех сторон. В толпе были знакомые лица, люди, которых он знал, люди, которые были ему симпатичны, люди, которые, как он думал, хорошо к нему относились. Для них Джеймс перестал быть человеком, потеряв всякую индивидуальность и превратившись в символ, который должен был вселить страх в людей второго сорта — жителей города с черным цветом кожи. Оказавшись под кленом у здания суда, он почувствовал под нижней челюстью шершавую веревку толщиной с большой палец — петля была готова. Он посмотрел на безжалостную толпу. Когда петля вокруг его шеи затянулась, до его слуха донеслись странные слова.

Чей-то спокойный голос пытался усмирить толпу словами, которые поначалу он не мог разобрать. Вскоре веревка ослабла, и воцарилась тишина.

Ни в одной из хранящихся в архивах газетных заметок о знаменитом случае линчевания в Марион 7 августа 1930 года не поясняется, почему толпа отпустила Джеймса. Потом кто-то скажет, что палачей урезонил шериф. Другие считали, что толпа сжалилась над Джеймсом, потому что он был молод, а оттенок его кожи был светлее, чем у Томаса и Эйба. Голос, который произнес слова «Снимите мальчика. Он никого не изнасиловал и не убил», мог принадлежать кому-то из родственников Дитера, решившему остановить кровопролитие. Или, может быть, всеобщее возбуждение просто-напросто поутихло к тому моменту.

Но сам доктор Джеймс Кэмерон, великий борец за гражданские права, человек, переживший второе рождение и с тех пор решивший изменить мир к лучшему, до самой своей смерти в 2006 году в возрасте 92 лет клялся, что в ту ночь его спас, успокоив толпу, глас Божий.

* * *

Найдутся те, кто скажет, что история Джеймса Кэмерона не имеет отношения к нашей теме. Все-таки отчасти он сам был виноват в произошедшем; впрочем, Джеймс никогда этого и не отрицал. Он поступил неправильно и стал соучастником преступления, приведшего к смерти хорошего человека от рук людей, которых Джеймсу не стоило считать друзьями. Но моральная чистота не является обязательным условием второго рождения. В отличие от многих переживших травму, чьи истории приведены в этой книге, случившееся с Джеймсом стало результатом цепи событий, отчасти спровоцированных его собственными действиями. Но если бы для второго рождения нужно было быть святым, то практически ни у кого не было бы никакого шанса. При этом, как мы не раз могли убедиться, иногда травма переворачивает жизнь человека. В ту ночь в 1930 году Джеймс вступил на новый путь, ведомый верой в то, что своим спасением он обязан Господу.

Конечно, никто никогда не узнает, действительно ли его спасло вмешательство десницы Божьей. Философы и теологи спорят о существовании и природе Бога не одну тысячу лет. Рене Декарт и Фома Аквинский полагали, что они доказали существование Бога; Бертран Рассел и Ричард Докинз были почти уверены, что доказали обратное или по крайней мере привели серьезные аргументы в поддержку скептиков. Спор продолжается, и конца ему не видно.

К счастью, для изучения влияния веры на человека знать ответ на вопрос о существовании божественного начала не требуется. В своей, возможно, самой неоднозначной работе «Будущее одной иллюзии»10 скандально известный критик религии Зигмунд Фрейд пишет о своем подходе к религиозным верованиям: «О соответствии большинства из них действительному положению вещей мы не можем судить. Насколько они недоказуемы, настолько же неопровержимы». Впрочем, это не помешало Фрейду детально изучить то, что он считал тлетворным влиянием веры в бога.

Но методы Фрейда были грубы, заключаясь главным образом в углубленном изучении конкретных случаев, часто взятых из его собственной жизни или из жизни его эмоционально неустойчивых пациентов. Несмотря на уважительное отношение к его теории в некоторых кругах, его работа вряд ли может считаться убедительной в соответствии с современными стандартами научного знания. С 1927 года, когда работа «Будущее одной иллюзии» впервые увидела свет, социологи и психологи провели бесчисленное количество исследований, пытаясь ответить на вопрос о смысле веры.

Многие превосходно показали положительные аспекты веры. Самое масштабное исследование такого рода было проведено под руководством Дэвида Сноудона, оно получило известность как «Исследование монахинь». Первоначально Сноудона как эпидемиолога и профессора неврологии в Университете Кентукки интересовало, какие факторы уменьшают или повышают риск развития болезни Альцгеймера. За более чем двадцать пять лет исследований, сопровождавшихся публикацией более 50 научных работ, он пришел к выводам, которые далеко выходили за рамки первоначального замысла. Сотрудники Сноудона наблюдали за процессом старения приблизительно 700 монахинь из конгрегации «Школы сестер Нотр-Дам», относящейся к американской католической церкви. Каждый год они собирали информацию о работе когнитивных функций и физическом состоянии, заболеваниях, генетических изменениях и питании. Кроме того, ведение сестрами подробных записей, в которых они фиксировали практически все важные моменты в своей жизни, означало, что исследователи могли с высокой степенью точности выявлять симптомы заболевания на самых ранних стадиях, а также определять факторы, позволяющие избежать его развития.

Получивший наибольшую известность вывод исследования очень прост: чем счастливее была монахиня, тем дольше она жила. В 1930 году, когда средний возраст монахинь составлял всего лишь двадцать два года, мать-настоятельница попросила их написать автобиографии. К концу 1990-х годов сохранилось приблизительно 180 таких документов. Сноудон и его коллеги Дебора Дэннер и Уоллес Фризен проанализировали их, выделив в тексте фрагменты, в которых описывались эмоции, а затем подсчитали количество переживаний положительного, негативного и нейтрального характера.

Оказалось, что по количеству упоминаний о положительных эмоциях в тех ранних автобиографиях можно было судить о риске смерти шесть десятилетий спустя. Но удивительнее всего не это, а то, что, если рассматривать их как единую группу, продолжительность жизни монахинь оказалась выше, чем у кого-либо из их современников. В своем исследовании, опубликованном в The Journals of Gerontology, Стивен Батлер и Дэвид Сноудон проанализировали данные по 2500 членам конгрегации «Школы сестер Нотр-Дам», родившимся в период с 1886 по 1916 год. Исследователи хотели сравнить число монахинь, ушедших из жизни в период с 1965 по 1989 год, с общим уровнем смертности среди женщин со схожими характеристиками (например, возрастными и расовыми) в США. Учитывая, что за это время умерла приблизительно одна тысяча сестер, показатель смертности в этой группе составил лишь 73% от аналогичного показателя, рассчитанного для женщин того же возраста в целом по Америке. Более того, по данным статистики, в среднем монахини римско-католической церкви живут приблизительно на восемь лет дольше прочих групп женского населения США. Этот вывод далеко не нов: еще в 1959 году в журнале Time появилась статья под заголовком «Монахини-долгожители», в которой упоминалось исследование социолога Кона Фетчера из Дейтонского университета, показавшее, что продолжительность жизни сестер превышает среднюю.

Но даже сейчас не до конца понятны причины этого разрыва в продолжительности жизни. Было ли то, что наблюдали исследователи, материальным проявлением силы веры? «Для меня остается загадкой, как [столь многим] из этих женщин удалось дожить до ста лет и более, — пишет Сноудон в своей книге 2001 года «Старение в благодати» (Aging with Grace). — Но чем больше я погружался в подробности их прошлого, чем больше информации мы собирали об их душевном и физическом состоянии, чем больше я узнавал о них как личностях и чем больше данных давал анализ их генов и головного мозга… тем больше появлялось ключей к разгадке тайны их долголетия.

Два из этих факторов не поддаются научному анализу по данным “Исследования монахинь”, — признается Сноудон. — Но после пятнадцати лет работы с сестрами я твердо уверен в их важности. Первый — глубокая духовность, которая свойственна всем этим женщинам… Вторым фактором является жизнь в коллективе». Могли быть и другие факторы — высокий уровень образования, хорошее медицинское обслуживание, правильное питание, низкий уровень потребления алкоголя и табака и даже низкий уровень стресса, связанного с работой. В исследованиях влияния религии на физическое и психическое здоровье такое встречается нередко — отделить веру от других, более материальных атрибутов духовной жизни практически невозможно.

Во всяком случае в религии определенно есть нечто такое, что идет на пользу верующим. И это относится не только к монахиням. В десятках исследований было показано, как религия и духовность помогают мирянам справляться с разными жизненными трудностями, включая рак, сердечную недостаточность, почечную недостаточность, депрессию, избыточный вес, тяжелые психические расстройства и даже мелкие проблемы, с которыми люди сталкиваются ежедневно.

Следует упомянуть, что никто из ученых не говорит о вреде неверия для психического и физического здоровья. Но при этом во многих случаях наличие искреннего чувства веры может оказаться весьма полезным. Оно даже может спасти жизнь; так или иначе, оно продляет ее на несколько лет, как это случилось с монахинями конгрегации «Школьные сестры Нотр-Дам». Что касается Джеймса Кэмерона, даже если мы поставим под сомнение возможность божественного вмешательства, якобы спасшего его от кровожадной толпы любителей линчевания, нельзя не согласиться, что обретенное им чувство веры наполнило его жизнь смыслом, дало ему новые возможности для приложения сил и в конечном счете помогло изменить мир к лучшему.

* * *

Джеймс Кэмерон, теперь уже молодой человек чуть старше двадцати, стоял в одиночестве в заставленной пустыми складными стульями комнатке для общественных мероприятий в городе Андерсон в штате Индиана. Он не знал, придет ли кто-нибудь сюда в этот вечер или трусость снова возьмет верх. Линчевание в Марион и преступление, в котором он был замешан, лишили какого-либо смысла все, что он прежде знал о жизни. Он провел год в заключении, ожидая суда, а затем — четыре долгих года в тюрьме, не только заново открывая в себе веру, но и размышляя о ее значении в современном мире. Что бы это ни было — вмешательство Бога или внезапное сочувствие толпы, которая поначалу казалась совершенно безжалостной, — он, оказавшись перед лицом смерти, сумел каким-то загадочным, чудесным образом выжить. Для Джеймса было важно не столько то, как именно он спасся, сколько почему.

С течением времени причина становилась все более очевидна для него. Он чувствовал, что Бог поручил ему важную миссию: превратить страдания, чувство вины и гнев в нечто действительно стоящее — стремление изменить мир к лучшему. Пережитое пробудило в Джеймсе веру, которая только крепла со временем. Объяснить это так же трудно, как и загадочное спасение.

Если верить его собственным рассказам и данным исторических документов, своим обращением в католицизм Джеймс был обязан удивительному стечению обстоятельств. Как только толпа линчевателей отпустила его, полицейские усадили Джеймса в машину и из соображений безопасности увезли из Марион в соседний городок Андерсон. «Тамошний шериф, он сыграл важную роль во всей этой истории, — рассказывает борец за гражданские права и исследователь биографии Кэмерона Фрэн Каплан. — Шерифа звали Бернард Брэдли. Он был хорошим человеком. Он заботился о мальчике. Шериф был набожным католиком, так что он не мог быть членом ку-клукс-клана». Чтобы дать Джеймсу возможность восстановиться после побоев, шериф Брэдли перевел его в разряд надежных заключенных, пользующихся доверием администрации. Это означало, что до суда он мог на время покидать тюрьму. Он даже нянчился с детишками шерифа. Когда в 1931 году жюри присяжных, состоявшее исключительно из людей с белым цветом кожи, признало его виновным в пособничестве в убийстве Клода Дитера, доверительные отношения между ним и шерифом Брэдли сохранились. Брэдли умер от рака довольно молодым, но Джеймс всегда помнил о его доброте.

Эта доброта резко контрастирует с жестокостью, которая разделяла представителей разных рас в Америке. Да, Джеймс отправился в тюрьму за участие в уголовном преступлении, однако люди, от чьих рук погибли Томас Шипп и Эйб Смит, так и не предстали перед правосудием. Проблема не в том, что эти два парня не были виновны в преступлении, а в том, что это не давало разъяренной толпе права казнить их без суда. Америка погрязла в расовых предрассудках, которые не только приводили к линчеванию мужчин и подростков, но и находили самые разнообразные проявления в повседневной жизни, становясь чем-то обыденным. «Я понял, что дошел до последней черты в конфликте света и тьмы, добра и зла и перешагнул через нее», — пишет Джеймс в автобиографической книге «Время страха» (A Time of Terror). Ожидание близкой смерти и вмешательство загадочной силы, заставляющей вспомнить о Боге, укрепили его веру и пробудили в нем жажду действия. «Я благодарил Господа за все — деревья, траву, цветы, птиц в небе, животных на пастбищах, за свое измученное тело и несовершенный ум, который снова обрел ясность, — продолжает Джеймс. — С верой в душе и не сходящей с уст молитвой я был полон решимости следовать по предначертанному свыше пути, никуда не сворачивая… Я был молод — двадцать один год, так что у меня было время собрать из разрозненных кусочков своей прежней жизни нечто прекрасное, стоящее, угодное Богу».

Он начал сеять семена перемен, призывая других принять участие в инициативе по созданию первого в Андерсоне отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. И вот он стоит один в уставленной складными стульями комнате, терпеливо ожидая, пока кто-нибудь решится прийти на первое заседание новой организации. Прошел час — никто не появился. «Люди боялись вступать, — рассказывает Каплан. — Считалось, что всякий, кого заподозрят в членстве в организации, лишится работы, если не хуже». Но еще некоторое время спустя на пороге появились первые пять храбрецов. Они уселись на складные стулья. Улыбнувшись, Джеймс приветствовал их. Брошенные им в землю семена дали побеги — в течение следующих десяти лет он основал новые отделения в Манси и Саут-Бенд, превратившись в одного из самых многообещающих лидеров движения за гражданские права, которое получило бурное развитие в 1950-е годы.

Но одновременно он стал мишенью.

«Он боялся не за себя, а за свою семью. Ему все время угрожали расправой, — поясняет его сын Верджил Кэмерон. — Мы должны были переехать в Канаду, но по дороге туда задержались в Милуоки и решили остаться там». Милуоки был процветающим промышленным городом — он идеально подходил для семьи Кэмерон. Джеймс быстро нашел хорошую работу на фабрике по изготовлению тары. К тому же в Милуоки проживало большое количество чернокожих, обосновавшихся там в начале ХХ века в ходе Великой миграции миллионов афроамериканцев из сельских районов Юга страны на Север. Движение за гражданские права набирало обороты по всей стране. К 1955 году его лидеры начали пропагандировать принцип гражданского неповиновения, и у Милуоки были все шансы сыграть заметную роль в его внедрении. За каждой общенациональной демонстрацией, в которой участвовал Джеймс, такой, например, как марш на Вашингтон, во время которого преподобный Мартин Лютер Кинг-младший произнес свою знаменитую речь «У меня есть мечта», следовали акции местного масштаба, например демонстрации в поддержку десегрегации жилых районов.

В качестве силы, которая взяла на себя задачу примирения и объединения разношерстных идеологий участников движения, выступили афроамериканские церкви, включая католическую церковь, к которой принадлежал Джеймс и все члены его семьи. «Появление собственных афроамериканских организаций в ответ на давление государства и общества, вероятно, является главным достижением афроамериканской культуры. Афроамериканская церковь, от которой ждали, что она будет средством обуздания протеста, стала фундаментом, на котором он вырос», — пишет Лоуренс Левин в книге «Афроамериканская культура и афроамериканское самосознание» (Black Culture and Black Consciousness). Вдохновляясь примером этого подпитываемого религиозной верой движения под предводительством священников-активистов, таких как преподобный Мартин Лютер Кинг-младший, который вел за собой людей во время маршей против территориальной сегрегации в Чикаго, Джеймс примкнул к участникам демонстраций, сыгравших решающую роль в принятии закона о запрещении дискриминации при продаже жилья и сдаче его внаем. Протестуя в течение 200 дней подряд, он и еще тысячи жителей Милуоки вынудили власти провести десегрегацию жилых районов, дав афроамериканцам право владеть домами в любой части города. Следует отметить, что первый федеральный закон о запрещении расовой дискриминации при операциях с жильем был составлен по образцу аналогичного закона, принятого в Милуоки.

Иногда Верджил Кэмерон задается вопросом, откуда его отец черпал силы. Какие бы новые законы ни принимались, они не могли побороть застарелую нетерпимость, укоренившуюся в обществе. Очевидно, что его отцом двигало сильнейшее стремление к справедливости и равноправию. Но вряд ли его рвение объяснялось лишь этим. По словам Верджила, его отец хотел реабилитироваться в глазах Господа, заслужив прощение за участие в гибели Клода Дитера, Эйба Смита и Томаса Шиппа.

Может показаться парадоксальным, что именно религия стала тем мотивирующим фактором, который помог Джеймсу родиться заново и, если брать шире, подтолкнул его к участию в борьбе за гражданские права. Но не все так просто — ведь у него и других лидеров движения за гражданские права были все основания думать, что Господь невзлюбил их, что ему не было никакого дела до их участи или что он вовсе не существовал. Разве не был этот несправедливый мир творением Бога? Как мы увидим позже, далеко не каждый переживший травму религиозный человек остается столь же непоколебим в своей вере, как Джеймс. Но на него и его соратников теракты в церкви, суды Линча и преступления на почве расовой ненависти производили необыкновенный эффект: сила веры превращала энергию боли в искреннюю надежду на перемены. Казалось, даже когда логика наводила на мысли об обратном, вера помогала людям справляться с тяготами и поддерживала в них стремление к лучшему. Вера давала им мужество открыто, не дрогнув, взглянуть в лицо расовым предрассудкам и задать вопрос: «Что дальше?» Это мужество в сочетании с уверенностью в собственной способности изменить ситуацию к лучшему и есть та самая обоснованная надежда, о которой шла речь во второй и третьей главах.

Вера — благо, во всяком случае в жизни Джеймса это было именно так. Но мы все слышали о людях, для которых увлечение религией переросло в болезнь — вера мучает их, изнуряет чувством вины или заставляет ополчиться против собственных друзей. Тут-то и возникает второй вопрос: всегда ли вера — благо?

Однажды в 1959 году, когда реформы в области гражданских прав захлестнули всю территорию США, одиннадцатилетний мальчик по имени Майкл Бусси спешил на велосипеде в публичную библиотеку в городе Риверсайд в Калифорнии, отчаянно мечтая о переменах несколько иного характера. Накануне его товарищи-пятиклассники обнаружили, что Майкл был не совсем обычным мальчиком. После этого они стали обзывать его словом, которое звучало отвратительно. Он не понимал его значения, но было ясно, что это ругательство. Порывшись в библиотечном каталоге, он остановился на карточке со ссылками на книги о гомосексуализме — они все стояли на полке с табличкой «Психопатология». «Боже мой, — подумал он, — это все не выдумки». Это слово наконец-то объясняло, почему его все время тянуло к другим мальчикам в школе.

Этот момент стал поворотным для Майкла. Система ценностей, в которой он воспитывался, внушала ему, что его влечение противоестественно, что он болен и что, если придерживаться максимально строгой интерпретации библейских текстов, гомосексуализм является греховным извращением. В церкви, куда он ходил, открыто о гомосексуализме не говорили, но даже в этом юном возрасте у Майкла уже сформировалось четкое представление о последствиях, которые он может иметь для его души. «Если ты не придумаешь, как это преодолеть, — говорил себе Майкл, — тебя ждет все то, что описывается в Библии. Первое послание к Коринфянам, глава шестая, стихи с девятого по одиннадцатый, — цитирует Майкл по памяти. — “Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи... ни мужеложники... Царства Божия не наследуют”11».

Со временем он возненавидел свои романтические чувства к другим мужчинам, но мысль о невозможности быть любимым повергала его в ужас. Не желая обрекать себя на жизнь в одиночестве, так называемое «моральное разложение» и вечные муки, он вступил на путь исправления, тщетно пытаясь сделать из себя гетеросексуала. Решив бороться со своей «болезнью», Майкл провел долгие годы в упорных попытках добиться результата.

На первом курсе колледжа он вызвался работать волонтером на горячей линии экстренной психологической помощи при христианском центре «Мелодиленд». «Иногда звонили люди и шепотом говорили: “Со мной что-то не так, но рассказать об этом я не могу”, — вспоминает Майкл, — и я прекрасно понимал, что они имеют в виду». Выход казался простым: если ты христианин, ты не можешь быть гомосексуалистом. И если ты думаешь иначе, значит, тебя обманул Сатана. «Никто не может быть по-настоящему гомосексуалистом, — убеждал себя и своих собеседников Майкл. — Нужно много молиться и ждать, и тогда все эти чувства исчезнут».

Видя его успехи в качестве оператора телефона доверия, руководство христианского центра «Мелодиленд» привлекло Майкла к созданию первой миссионерской организации специально для работы с геями. В основе разработанной им вместе с другими сотрудниками центра так называемой «переориентирующей» или «репаративной» терапии лежало сочетание пошаговых программ (состоящих из 12 шагов), психотерапии, изучения Библии и молитв. «Мы думали, что гомосексуализм является выражением неудовлетворенных потребностей, — вспоминает Майкл. — Если люди удовлетворят эти потребности способом, который в большей степени отвечает представлениям о духовном здоровье, то со временем нечистые чувства должны сойти на нет. Вера и непрестанная молитва — вот залог успеха. Если облегчение не наступает, то это потому, что вы недостаточно искренне верите или у вас есть неисповеданный грех, который не дает вам приобщиться к Божьей благодати». Эти рассуждения отчасти напоминают движущуюся по кругу логику сторонников позитивного мышления, о которой шла речь во второй главе. Теперь Майкл признает, что, как и в случае с парадоксом позитивного мышления, эта идея часто приводила к усилению чувства вины, депрессии и ненависти к себе у тех самых людей, которым он пытался помочь. «Подразумевается, — говорит он, — что ты, скорее всего, не настоящий христианин».

В сентябре 1976 года церковь провела симпозиум для групп поддержки экс-геев, на котором было принято решение объединить усилия в рамках организации, получившей название Exodus International. Этот день мог бы стать днем триумфа для Майкла, если бы не одно трагическое обстоятельство. Став одним из основателей и руководителей Exodus, он постепенно обнаружил, что программа по смене ориентации, которую он помог разработать для других, самому ему не помогала. Более того, в поведении некоторых из его подопечных начали проявляться тревожные симптомы. Один нарочно свернул с дороги, чтобы его автомобиль угодил в дерево. Другой, впав в отчаяние из-за неспособности измениться, изуродовал гениталии лезвием бритвы и залил раны средством для прочистки труб. Многие, не выдержав тяжести вины и ненависти к себе, все бросали и навсегда уходили из жизни Майкла. О таких он говорил, что они «скрылись в неизвестном направлении».

В течение нескольких лет после того, как Майклу стало известно об этих пугающих последствиях, среди специалистов по психиатрии разгорелся жаркий спор об эффективности терапии, направленной на коррекцию сексуальной ориентации. Хотя дискуссия продолжается и по сей день, большинство исследователей не разделяют мнение о действенности такой терапии, указывая на множество серьезных методологических просчетов и ошибок в этой области. В 2008 году Джулианна Серович, профессор и декан факультета человеческого развития и науки о семье Университета штата Огайо, совместно с коллегами провела систематический анализ 28 научных исследований, посвященных переориентирующей терапии. В своей статье в Journal of Marital and Family Therapy они пишут о научной недостоверности результатов этих исследований, обусловленной «отсутствием теоретической основы, отсутствием единого подхода к определению и оценке сексуальной ориентации, ограниченностью выборки, игнорированием лонгитюдного метода и неучетом различий между полами». Опасения Майкла насчет правильности того, что он делал со своими подопечными, подтвердились, когда ряд организаций, включая Американскую психологическую ассоциацию, Американскую психиатрическую ассоциацию, Американскую ассоциацию консультирования, Американскую ассоциацию школьных консультантов, Национальную ассоциацию школьных психологов и Национальную ассоциацию социальных работников, начали проводить политику отказа от терапии, направленной на изменение сексуальной ориентации, на том основании, что гомосексуальность не является психическим расстройством, а значит, не может быть «вылечена» и не требует никакого «лечения».

Казалось, единственное, что помогало Майклу Бусси держаться на плаву в тот период, — это дружба с Гари Купером, соучредителем Exodus. В конце концов это привело к катастрофе: их отношения из тесных рабочих чудесным образом переросли в любовные.

Гари был молодым человеком с аккуратными усиками, коротко стриженными волосами и небрежной челкой, с волевым подбородком и сверкающим взглядом. Несмотря на растущий скептицизм Майкла в отношении Exodus, двое мужчин продолжали ездить с проповедями по стране. Все разрешилось, когда в 1979 году во время перелета в Индианаполис, куда они отправились вдвоем, в сознании Майкла произошел перелом.

Он читал роман Глендона Свортаута «Благослови зверей и детей» (Bless the Beasts and Children)12, то и дело останавливаясь, чтобы прочитать вслух сидевшему рядом Гари тот или иной отрывок. «Это была книга о трудных подростках, которые однажды вырываются на свободу и вместе пытаются обрести чувство собственного достоинства, — вспоминает Майкл. — Им надоело, что их ни во что не ставят. В конце они выпускают на волю стадо буйволов и в то же время сами обретают свободу. Гари сказал: “Знаешь, это как будто про нас. Разве нет?” Я заплакал. Я сказал Гари, что люблю его. Он сказал, что любит меня».

Это была первая настоящая влюбленность Майкла. Это была такая любовь, которую, как он боялся, ему не суждено испытать, любовь, которая, как он думал, гею не доступна, любовь, обрести которую, как он полагал, он сможет только тогда, когда станет гетеросексуалом.

Но эта любовь могла повлечь за собой ужасные последствия. Члены организации объяснили Майклу, что на спасение ему теперь надеяться не стоит. Некоторые, не гнушаясь самыми жуткими подробностями, пугали его адским пламенем, которое непременно поглотит его, когда придет время умереть. В 1979 году, следуя примеру многих из своих подопечных, Майкл и Гари вышли из состава Exodus и растворились в людской массе. В узком кругу друзей они не скрывали свою сексуальную ориентацию и свои отношения, однако факт членства в организации держался в строгом секрете.

Майкл все больше замыкался в себе. Его терзало жгучее чувство вины за то, что Exodus уже сделала и продолжала делать с такими же геями, как он сам, с людьми, которые просто хотели обрести любовь Бога и любовь других людей. Его обуревали противоречивые мысли и чувства. Временами он хотел вовсе забыть о религии. «Кому вообще нужен этот Бог?» — часто думал он. Но от веры он отказаться не мог; это было не так-то просто. Дело в том, что Майкла по-прежнему волновал вопрос о греховности гомосексуализма. По мнению многих из его прежних друзей по Exodus, они с Гари были обречены на мучения в аду. «Может быть, они правы?» — думал он.

Впрочем, несмотря на эти гнетущие мысли, альтернативы он не видел. «Лгать самим себе, — вспоминает он, — мы не могли ни при каких обстоятельствах, даже если это означало, что придется провести вечность в аду».

* * *

Похоже, что людям свойственно впадать в крайности, когда речь заходит о религии. Многие утверждают, что религия — абсолютное благо; другие объявляют ее величайшим злом. После знакомства с фактами из жизни Джеймса Кэмерона и монахинь «Школы сестер Нотр-Дам» может создаться впечатление, что ответить на этот вопрос не так уж трудно и ответ этот — положительный. Но в истории Майкла все предстает в совершенно ином свете. Хотя всю его жизнь вера служила своего рода маяком, указывавшим ему правильный путь, подобно тому как религиозные убеждения служили руководством к действию для Джеймса, часто она становилась источником тревоги и беспокойства. Для большинства геев осознание своей сексуальной ориентации, обычно в детстве, сопряжено с эмоциональным стрессом. Учитывая исторически сложившееся отсутствие положительных образцов для подражания и свойственную нашей культуре поверхностность суждений, некоторые дети тратят многие годы, чтобы примириться со своей сексуальной ориентацией. Но религиозные убеждения Майкла усугубили и без того значительное бремя, превратив тяжелый опыт осознания в травмирующий.

Обе эти истории — и история веры как источника вдохновения в случае Джеймса, и история веры как источника страха и беспокойства в случае Майкла — правдиво отражают опыт переживания веры многими людьми. Для некоторых религиозные убеждения и обряды служат утешением, компенсируя разрушительные последствия травмы и стимулируя личностный рост, тогда как другим они приносят горе.

Многие исследования, число которых продолжает расти, свидетельствуют о наличии связи между противоречивыми религиозными чувствами и нарушениями физического и психического здоровья. В качестве примера может служить исследование 2004 года, в рамках которого священник и исследователь Джордж Фитчетт и его помощники раздали опросники пациентам Медицинского центра при Университете Раш. Участники, среди которых были люди с тяжелыми заболеваниями, включая диабет, застойную сердечную недостаточность и рак, должны были ответить на вопросы, касающиеся религии, эмоциональных потрясений и житейского благополучия. Чуть более половины пациентов заявили, что у них никогда не было никаких сомнений или противоречивых чувств по отношению к религии, тогда как остальные указали на наличие таких переживаний разной степени выраженности. Как и ожидалось, у пациентов, заявивших о сложных отношениях с религией, наблюдался более высокий уровень эмоциональной подавленности и депрессии. Важно отметить, что исследования такого рода не могут ответить на вопрос о том, являются ли противоречивые чувства по отношению к религии причиной эмоциональной подавленности или все наоборот. Но ясно, что связь существует.

Сомнения или даже утрата веры являются частыми последствиями травмы или несчастья, хотя насколько частыми — наверняка не известно. Одни исследования показывают, что многие люди перестают верить после травмы; другие свидетельствуют об обратном, доказывая, что травма обычно способствует укреплению веры. Группа ученых под руководством Менахема Бен-Эзра из Ариэльского университетского центра Самарии в Израиле провела опрос на тему религиозных убеждений, в котором приняли участие 111 женщин. Приблизительно половину участниц опроса составляли женщины, получившие травму сексуального характера, а вторую — обычные женщины. При этом во всех остальных отношениях — возраст, исповедуемая религия, семейное положение — представительницы обеих групп ничем не отличались друг от друга. Отвечая на вопрос о том, изменились ли их религиозные убеждения в результате перенесенной травмы, 45% опрошенных дали отрицательный ответ, и всего лишь 8% заявили, что стали более религиозными.

В то же время целых 47% сообщили об уменьшении влияния религии на их жизнь после травмы. Любопытно также сравнить следующие цифры: среди женщин, не подвергавшихся сексуальному насилию, лишь 25% считали себя неверующими, тогда как во второй группе доля атеистов была просто громадной — 47%.

С другой стороны, когда исследователи из Университета Лойолы в Мэриленде Кари О’Грейди, Дебора Роллисон, Тимоти Хэнна, Хайди Шрайбер-Пан и Мануэль Руис опросили тех, кто в 2010 году пережил разрушительное землетрясение на Гаити, они увидели совершенно другую картину. Целых 80% опрошенных частично или полностью согласились с утверждением: «Моя вера в Бога / высшую силу укрепилась после землетрясения», а 71% заявили, что стали чаще участвовать в отправлении религиозных обрядов.

Вероятно, характер воздействия травмы на религиозную веру зависит от сложного набора факторов, включая тип травмы, возраст, в котором человек получает травму, и степень причиняемых ею страданий, не говоря уже о возможном влиянии со стороны культурных, социально-экономических и демографических факторов. Не исключено также, что он зависит от содержания религиозных убеждений получившего травму человека.

Хотя большинство верующих на Западе поклоняются одному и тому же Богу, имеющиеся у них конкретные представления о нем могут различаться весьма значительно. Например, в сознании некоторых Бог ассоциируется с милосердием и прощением, тогда как для других он — судья, божество, которое наказывает ослушников, нарушающих его заповеди. Важные последствия именно этого различия в восприятии людьми беды наглядно продемонстрированы в исследовании, результаты которого были опубликованы в 2011 году в Journal of Behavioral Medicine психологом Университета Майами Гейл Айронсон и ее командой. В ходе исследования ученые на протяжении четырех лет наблюдали за группой ВИЧ-положительных мужчин и женщин общим числом 101 человек, проводя с ними встречи раз в полгода. В ходе встреч участников просили заполнить анкеты, с ними вели подробные беседы, а также проводили анализ крови, чтобы оценить динамику заболевания. Они должны были отвечать на самые разные вопросы, начиная с того, что они делают для поддержания здоровья, и заканчивая тем, насколько они привержены лечению, как у них обстоят дела с половой жизнью и все ли в порядке с психическим здоровьем. Также участники рассказывали исследователям, что они лично думают о Боге. Ученые хотели понять, имеется ли какая-нибудь связь между образом Бога в сознании участника и числом CD4-клеток в его крови (показатель состояния иммунитета), а также вирусной нагрузкой ВИЧ (показатель количества вируса в крови).

Результаты оказались поразительными. За четыре года, что продолжалось исследование, выяснилось следующее: у тех, в чьем восприятии Бога доминировали идеи суровости, суда и наказания, как это было в случае с Майклом, темпы снижения числа CD4-клеток в два с половиной раза превышали темпы изменения этого показателя у тех, кто воспринимал Бога иначе; при этом вирусная нагрузка у первых росла в три раза быстрее, чем у последних. Поскольку вера в Бога как карающее существо не исключает представления о нем как источнике блага, имеет смысл взглянуть на эти выводы под несколько иным углом. Те, кто воспринимал Бога как источник милосердия, блага и прощения, теряли CD4-клетки в пять раз медленнее, чем те, кому это не свойственно, а темпы увеличения вирусной нагрузки у них были в восемь с половиной раз меньше.

Разумеется, между уровнем вирусной нагрузки и работой иммунитета участников и их верой в Бога может не быть никакой связи. Не исключено, что это было простое совпадение и люди, воспринимающие Бога в более позитивном ключе, также и лучше заботились о собственном здоровье или получали большую поддержку со стороны других людей. Может быть, вера в возможность прощения улучшает настроение, побуждая людей вести более здоровый образ жизни или более ответственно относиться к антиретровирусной терапии. Поэтому для проверки достоверности своих выводов Айронсон и ее коллеги воспользовались сложным методом статистического исследования под названием «иерархическое линейное моделирование». Метод показал, что, даже несмотря на схожесть внешних атрибутов религии, различия в характере восприятия участниками Бога действительно определяют различия как в вирусной нагрузке, так и в работе иммунитета. Таким образом, важно не только то, верит человек или нет, но и во что конкретно он верит.

Некоторые формы веры могут оказывать более благотворное влияние и делать людей более жизнестойкими, чем другие. Мы не хотим сказать, что какие-то представления заведомо неправильные или правильные — предоставим обсуждение этих вопросов теологам и духовенству. Но несомненно, что одни убеждения нивелируют разрушительные последствия травмы лучше, чем другие. Придет время, когда и Майклу понадобится именно такая вера — вся, какая только есть в его душе.

* * *

В 1989 году, через десять лет после ухода из Exodus, Майкл Бусси и Гари Купер жили вместе как самые обычные люди в Анахайме в Калифорнии. Однако все изменилось, когда однажды утром Гари обнаружил под языком странный бугорок. Майкл сразу распознал кандидоз — один из ранних признаков странного нового заболевания, которое терзало гей-сообщество. Число жертв ВИЧ было столь велико, что активисты стали сравнивать ВИЧ-эпидемию с холокостом. Еще недавно столь размеренная жизнь Майкла и Гари превратилась в хаос, когда они начали ходить по врачам в поиске лечения, отчаянно пытаясь сделать все возможное в течение каждого дня. Им недолго оставалось быть вместе.

«Мы возвращались домой из турпохода по шоссе, идущему вдоль тихоокеанского побережья. Гари был очень слаб. В какой-то момент он перестал дышать и тихо ушел из жизни у меня на глазах… Думал ли я, что это была кара Божья? Что это было возмездие за переход на темную сторону? — Майкл замолкает, колеблясь. — Да, какое-то время я так думал».

Смерть Гари стала лишь первой в череде утрат, которую предстояло пережить Майклу. Гей-сообщество несло тяжелые потери в результате эпидемии ВИЧ, и, подобно многим, Майклу пришлось проститься с несколькими друзьями и близкими.

Он перебирал в памяти то, что знал о гневе Божьем, когда был моложе. Он не мог избавиться от мысли, что, возможно, Бог и вправду невзлюбил геев. Может быть, Бог наказывал его за грехи, за уход из Exodus, за то, что он уступил своей природе. Может быть, это и был тот ад, которым его пугали в детстве. От этих мыслей Майкл впал в отчаяние и погрузился в депрессию.

Потом, когда, казалось, ничего хуже этого уже случиться не могло, он стал жертвой преступления на почве гомофобии. Произошло это в 2002 году: однажды, когда он и еще пара друзей выходили из театра, на них внезапно набросилась группа мужчин, выкрикивавших оскорбления. Казалось, что они отделались лишь царапинами и синяками, но по дороге домой Майкл заметил, что он сам и один из его лучших друзей получили многочисленные ножевые ранения. Майкл выжил; его друг Джеффри умер от кровопотери на операционном столе.

Это стало кульминацией десятилетия насилия, болезней, смертей и ненависти к самому себе. Сначала он рассматривал нападение как еще одно подтверждение того, что Бог решил его наказать. Но были в этой последней трагедии некоторые обстоятельства, которые делали ее непохожей на прежние бедствия. Он задался вопросом: а может ли вообще какой-либо бог, даже то суровое божество из его детства, быть настолько жестоким? В тот момент что-то надломилось в нем. После всего, через что ему пришлось пройти, он счел невозможным верить в то, что Бог может так поступать.

Вера Майкла перестала быть верой, «которая лишь усиливает чувство вины и стыда и вгоняет в депрессию, — вспоминает он. — Эта отравляющая разновидность веры — будто все плохое случается с вами потому, что Бог хочет вас наказать, а хорошее происходит только тогда, когда вы поступаете правильно, — эта разновидность фундаментализма просто-напросто опасна».

Майкл не отказался от веры в Бога, но понял, что она изменилась. «Да, я по-прежнему был христианином, — убежденно заявляет он, — но мне пришлось задать себе вопрос: “Что это за религия, которую я исповедую?”» Его вера не пропала, и она даже в чем-то стала крепче, чем прежде; но настало время «сменить ориентацию» — правда, в совершенно ином смысле.

* * *

Одним солнечным весенним днем 1979 года в аэропорту Бен-Гурион в Израиле приземлился самолет. Группа прихожан из города Милуоки в штате Висконсин села в туристический автобус и отправилась в Иерусалим по шоссе № 1. Участники недельного тура прошли по стопам Иисуса по Крестному пути внутри окруженного крепостной стеной Старого Города к Храму Гроба Господня. Маршрут предусматривал остановки у Храма Рождества Христова в Вифлееме и на склонах Масличной горы. Ознакомление с библейскими достопримечательностями чередовалось с дегустацией фалафеля и покупкой сувениров на базарах.

Утром одного дня двое паломников отделились от группы и самостоятельно отправились в Яд Вашем — мемориальный музей жертв холокоста.

Джеймс Кэмерон и его жена Вирджиния много говорили о том, как они будут вместе путешествовать по миру. За его плечами было немало путешествий, совершенных в одиночку: он бывал в школах на Среднем Западе и на Юге, читал лекции на Восточном и Западном побережье. Немного найдется людей, в последний момент избежавших линчевания, поэтому его история поражала воображение людей. Он встретил Вирджинию вскоре после того, как его выпустили из тюрьмы. Рассказав ей свою историю, он опасался, что она не захочет встречаться с бывшим заключенным. Но она сказала, что для нее не имеет значения, каким он был в прошлом, важно то, какой он теперь. Джеймс решил, что, раз Вирджиния принимает его таким, как он есть, может быть, пришло время простить самого себя после стольких лет самобичевания.

В Яд Вашем Джеймс познакомился с еще одним постыдным явлением прошлого. Осматривая экспозицию, они с Вирджинией спустились в холодную темную пещеру, залитую светом миллиона свечей, пламя каждой из которых представляло убитого нацистами ребенка. Он осознал в тот момент, что 16-летний Джеймс Кэмерон и миллионы детей, погибших от рук нацистов, были связаны чем-то намного более прочным, чем пеньковое волокно веревки, которую набросили на его шею палачи. Высокие стены Зала имен были увешаны фотографиями умерших, которые, как призраки, парили над их головами. Свидетельства выживших узников Аушвиц-Биркенау и загнанных в гетто жертв сегрегации нашли неожиданный отклик в душе Джеймса. Когда они с Вирджинией снова оказались под палящими лучами ближневосточного солнца, он сказал: «Нам необходимо нечто подобное, чтобы рассказать о том, что случилось с чернокожим населением».

«Первый вариант Американского музея холокоста чернокожих он открыл в подвале собственного дома, — рассказывает Фрэн Каплан. — Он выставил там накопившийся за пятьдесят лет личный архив, литературу, исторические документы и артефакты, относящиеся к эпохе Джима Кроу13. Чтобы попасть туда, люди шли через жилую часть дома. Музей был маленьким, но ничего подобного больше нигде не было — уж в Милуоки-то точно».

Популярность музея росла, и Джеймс перенес его в чуть более просторное помещение магазина в бедном районе в центре Милуоки. Несмотря на то что это по-прежнему было, скорее, любительское предприятие, для Джеймса музей был его небольшим вкладом в увековечивание истории творившегося в этой части мира зла. Тем больше было его удивление, когда этот вклад привлек внимание широкой общественности. Вскоре он получил крупное денежное пожертвование, на которое купил и отремонтировал помещение спортзала для занятий боксом, площадью более тысячи квадратных метров. Теперь Джеймс мог принимать и размещать передвижные выставки национального масштаба и даже оборудовать музей системой безопасности. Среди экспонатов постоянной экспозиции были модель грузового трюма перевозящего рабов корабля, галерея фотографий, посвященных линчеванию, и видеоролики, рассказывающие о 200-дневном периоде маршей-протестов против жилищной дискриминации. «Музей был встречен с большим энтузиазмом, — говорит Каплан. — Люди уходили домой и присылали Джеймсу свои фамильные вещи, которые становились частью коллекции. Кто-то прислал ему найденный на чердаке костюм члена ку-клукс-клана. Другой парень прислал кусок веревки для линчевания, которую кто-то разрезал на части и продавал как сувенир с линчевания в Марион». Среди этих музейных экспонатов был и сам Джеймс Кэмерон, который, даже когда ему перевалило за восемьдесят, все свое время проводил в музее. Он с удовольствием беседовал с посетителями и отвечал на все их вопросы.

«Его спрашивали, как ему удалось спастись, — рассказывает Реджи Джексон, один из первых кураторов музея. — Тем, кто верит в Бога, объяснять не нужно. Тем, кто в Бога не верит, объяснить невозможно. Он чувствовал, что спасся не просто так, что Бог уготовил ему важную миссию. Он должен был вернуть свой долг миру. Вот откуда взялась идея музея. Его миссией было учить людей — они думают, что знакомы с этими историями, но на самом деле они их не знают. Мы исходим из того, что все знаем об этом периоде. Но его преподают поверхностно. Более подробное знакомство позволит глубже погрузиться в эпоху и поможет людям победить дискриминацию».

Музей производил сильное впечатление, в том числе и на сильных людей. Вице-президент Альберт Гор проявил интерес к модели грузового трюма корабля работорговцев высотой четыре с половиной метра. Джулиан Бонд и Джон Льюис восхищались представленной в музее картиной жизни африканской деревни до порабощения. В 1998 году число посетителей музея продолжало расти, равно как и его репутация, причем не только на местном, но и на международном уровне. Именно тогда к Джеймсу обратились с необычной просьбой документалисты из Би-би-си: они хотели отвезти его в Марион в штате Индиана, в то место, где все началось. Джеймс согласился, и Би-би-си, получив от него предварительное разрешение, организовала встречу с человеком, которого Джеймс никогда прежде не встречал. Его звали Уильям — в 1930 году трое подростков ограбили и убили его брата, Клода Дитера.

Джеймс согласился встретиться с Уильямом Дитером в церкви в Марион. Когда назначенное для встречи время наступило, Джеймс все еще испытывал смятение: с одной стороны, он чувствовал раскаяние за соучастие в преступлении, и воспоминания, которые все еще вызывал в нем Марион, наполняли его душу трепетом, а с другой — мысли о всем том, что он потерял в этом городишке, рождали в нем гнев и злобу. Уильям и Джеймс, оба давно уже не мальчики, прекрасно понимали, что проступки, которые на первый взгляд кажутся малозначительными, способны полностью изменить чью-то жизнь, раскручивая маховик истории. Пускай не он нажимал на спусковой крючок — Джеймс все равно испытывал глубокое чувство вины за свое участие в событиях, которые произошли в тот злосчастный вечер. Но когда пришло время встретиться с прошлым, Джеймсу вовсе не пришлось просить прощения — ему просто не дали такой возможности. «Уильям протянул руки к Джеймсу, и они обнялись, — рассказывает Каплан. — Потом Уильям попросил Джеймса помолиться вместе с ним».

* * *

«Травма наносит удар по процессам смыслообразования, поскольку она лишает людей ощущения комфорта, которое дают привычные системы смыслообразования, — пишет психолог и известная поборница культурно ориентированной терапии Лаура Браун в своей книге «Культурная компетенция в терапии травмы» (Cultural Competence in Trauma Therapy). — Она учит их, что, говоря словами молитвы, которую евреи повторяют ежегодно в Йом Кипур, “нет за ними добрых дел”.

Лучшее, пишет Браун, что религия может предложить своим адептам, — это «избавление от ощущения бессмысленности и случайности существования, не важно, поклоняются ли они Вишну, возносят ли молитвы Аллаху, читают ли “Отче наш” или “Шма Исраэль”, едят ли только кошерную пищу или придерживаются вегетарианской диеты, дали ли они обет безбрачия или нет. Эти и другие ритуалы человеческого бытия дают им возможность наполнить свою жизнь смыслом, несмотря на очевидное его отсутствие, и заключить хаос в рамки порядка».

Но Майклу Бусси не повезло — его вера была иного рода. С юных лет религия учила его, что Бог не просто суров, он преисполнен гнева — идея, которая превратила травму в бесконечную череду страданий. Но теперь все было по-другому. «Я по-прежнему верил, что должен всем сердцем, всей душей, всем своим существом любить Господа и что мы должны возлюбить ближнего своего как самого себя, но что касается догматов, теологии, представлений о порядке, иерархии и богословских споров о сексуальной ориентации, толку от всего этого не было никакого, — говорит он. — Мне не оставалось ничего другого, как поверить, что Библию написали люди, движимые желанием рассказать о Боге, и иногда ее авторы ошибались».

Повторяя выводы, сделанные Гейл Айронсон в исследовании с участием ВИЧ-положительных пациентов, Браун пишет в своей книге, что одни формы религиозных верований лучше помогают справиться с последствиями травмы, чем другие. «Системы верований, в которых между милостью божества и буднями земного существования нет прямой связи, могут стать опорой для тех, кто пережил травму, — пишет Браун. — Религиозные убеждения, рождающие ощущение личной связи с по-отцовски заботливым Богом, также могут стать инструментом защиты: не случайно многие выжившие после травмы люди рассказывают об утешении, которое им дает молитва и ощущение того, что Бог слышит их, пусть даже это не приводит к немедленному избавлению от боли и облегчению страданий».

В своих духовных странствиях Майкл пришел именно к таким представлениям, и они дали ему силу жить дальше. Так религия из тяжелого бремени превратилась в источник истинного покоя. Также благодаря ей он снова обрел цель в жизни, которой у него не было многие годы. Он решил все исправить.

«После моего ухода Exodus стала еще опаснее. Вокруг нее сформировалось целое движение против гомосексуалистов. Я презирал себя за то, что так долго молчал, — говорит Майкл. — Я оставался верующим, но мне теперь казалось, что нет никакой нужды отказываться от веры или сексуальной ориентации. Их можно было совместить. В этом была суть, а не в никудышной психологии, никудышной науке и гомофобии, которые пропагандировала Exodus. Когда я был одним из руководителей этой организации, я не мог даже представить себе, что когда-нибудь стану на защиту тех, кто оставил попытки изменить свою ориентацию или окажусь в составе небольшой, но постоянно растущей группы лидеров экс-экс-геев». Но именно это с ним и произошло — иначе он, как родившийся заново, поступить и не мог.

Ранее, еще до смерти Гари в 1991 году, он уже кое-что пытался сделать. В их отсутствие организация стала частью сети, состоящей из сотен миссий в 17 странах. Гари заявил, что совесть не позволяет ему больше молчать. Но Майкл сомневался. Он понимал, что им есть что терять. Публичность могла поставить их в уязвимое положение как раз в то время, когда Майклу нужно было сосредоточиться на заботе о Гари. Но Гари был непреклонен. Так что Майклу пришлось созвать небольшую пресс-конференцию, чтобы предупредить других о вреде терапии, направленной на смену сексуальной ориентации. Реакция была неоднозначной. Например, некоторые представители гей-сообщества с одобрением восприняли их смелый поступок, тогда как другие обвинили их в том, что у них самих руки в крови. Что касается Exodus, члены этой организации предприняли шаги к тому, чтобы дистанцироваться от Майкла и Гари, не останавливаясь ни перед чем, даже перед ложью, направленной на принижение их участия в ее основании. Несмотря на то, что в самой организации тогда уже разгорались споры об эффективности репаративной терапии, Exodus продолжала отвергать любые намеки на пагубность ее методов или на необходимость прекращения своей деятельности. Не в силах дальше отстаивать свою точку зрения, Майкл решил, что пора остановиться.

И вот настал день, когда, пережив духовное преображение, он, движимый своими новыми убеждениями, твердо решил исправить ошибки прошлого. Случилось это 27 июня 2007 года.

«Меня зовут Майкл Бусси. Я хочу поблагодарить вас за готовность выслушать мою историю. Тридцать лет назад я помог создать Exodus International. Сегодня я здесь, чтобы извиниться — так он начал открытое письмо к людям, прошедшим через Exodus. — Сегодня я… горжусь тем, что я гей. Но тридцать лет назад я этим совсем не гордился. Более того, все время, пока я рос, я ненавидел свои чувства к другим мужчинам. Я сносил оскорбления, угрозы и побои… Я мечтал о том, чтобы стать гетеросексуалом. Но как? Приблизительно в возрасте 12 лет я начал поиски “лекарства” от гомосексуализма… [Но сегодня я] в числе самых ярых критиков Exodus — и вовсе не потому, что я “оставил надежду”. Напротив, я хочу заявить, что Бог любит каждого — и что Божья любовь действительно способна менять жизни людей. Мою она уж точно изменила. Правда, она не сделала меня гетеросексуалом.

Я обрел гармонию, примирив сексуальность и духовность, — продолжает он. — Я надеюсь, что другие смогут сделать то же самое».

Несмотря на активную позицию Майкла, осуждение со стороны общественности и даже жаркие дискуссии в самой организации, Exodus отказалась прекращать свою деятельность. Поэтому, когда Майкла пригласили принять участие в съемках с участием президента Exodus International Алана Чэмберса для проекта телеканала Опры Уинфри «Наша Америка с Лизой Линг» (Our America with Lisa Ling), он кое-что придумал.

В тот период он вел онлайн-занятия с группами, состоявшими из сотен людей, которые пытались оправиться после пагубных последствий репаративной терапии. У многих из них отмечались посттравматическое стрессовое расстройство и депрессия. Майкл попросил членов групп отправиться вместе с ним на съемки. Оказавшись в одной студии с Аланом Чэмберсом, Майкл и другие пострадавшие от терапии поделились своими историями. «Мы заставили его слушать. К концу съемок все плакали, — рассказывает Майкл. — Рассказчики плакали, съемочная группа плакала. Даже жена Алана не могла сдержать слез».

18 июня 2013 года совет директоров Exodus выступил с неожиданным заявлением, в котором извинился перед гей-сообществом за свою роль в распространении заблуждений. На следующий день на съезде членов Exodus International, который оказался последним, Алан Чэмберс объявил, что организация навсегда закрывает свои двери.

«Долгое время мы жили в плену мировоззрения, которое не является ни уважительным по отношению к ближнему, ни соответствующим библейским канонам, — сказал Чэмберс в своем обращении. — Иудео-христианская традиция учит, что, кем бы мы ни были — геями, гетеросексуалами или кем-то еще, мы все — блудные сыны и дочери. Exodus International — старший брат, пытающийся навязать свое видение обетований Божьих и по своему усмотрению разделить людей на тех, кто достоин Царства Его, а кто не достоин. Бог призывает нас обрести в нем Отца нашего, принимая каждого, даря свою любовь всем без исключения».

В процессе преображения — не из гея в гетеросексуала, а из человека, живущего в страхе, в человека, который ничего не боится, — Майкл собрал вокруг себя небольшую группу экс-экс-геев-активистов, ряды которой стали быстро пополняться новыми членами. Через 55 лет после того посещения библиотеки, когда он с ужасом осознал, какая кара уготована ему Богом, в течение многих десятилетий живя мучимый этим страхом, он наконец встал на путь избавления от ненависти к самому себе. Его новая миссия — помогать другим встать на этот путь.

* * *

В 2005 году Джеймс Кэмерон нашел в своем почтовом ящике приглашение на важное мероприятие. Начав свою деятельность в конце 1960-х, он был хорошо знаком активистам общественных движений по всей стране благодаря публикациям на тему противодействия дискриминации и организаторской работе на местах. Теперь, когда ему был уже девяносто один год, голос доктора Кэмерона стал скрипучим, а волосы и усы уже давно поседели. Но мальчишеский блеск в глазах и полноватое круглое лицо не оставляли сомнений, что он и его наследие будут жить вечно.

Джеймс продолжал выступать на публике, но путешествовать из-за преклонного возраста он уже не мог. Одним из последних для него стало выступление в Висконсинском университете, где ему была присвоена почетная докторская степень за вклад в движение за гражданские права. Это не стало неожиданностью ни для кого, кто знал доктора Джеймса Кэмерона. «Поразительно, жизнь скольких людей этот человек изменил, людей, которые не были знакомы с ним лично: волонтеров, молодых людей, пожилых людей, афроамериканцев и белых», — говорит Фрэн Каплан, занимающая сейчас должность исполнительного директора Американского музея холокоста чернокожих. В 2008 году все архивы музея были переведены в электронный формат и опубликованы в Интернете, что позволило Каплан вести точный учет посетителей сайта, используя инструменты веб-аналитики. В течение года после перемещения архивов в виртуальное пространство она зарегистрировала посетителей из 171 страны. «Музей по-прежнему существует, — объясняет Каплан, — ведь предрассудки и несправедливость никуда не исчезли».

Прощение, как нам предстоит узнать в деталях в следующей главе, дается нелегко. Нежелание США проводить реформу в области гражданских прав доводило Джеймса до бешенства. Однако со временем он пришел к осознанию божественной силы прощения. «Он часто повторял в своих проповедях: “Прощайте, но никогда не забывайте”, — говорит Каплан. — Он имел в виду, что нужно помнить о прошлом, даже если эти воспоминания травмируют душу и причиняют боль, но при этом крайне важно научиться прощать тех, по чьей вине вы страдаете, иначе вы не сможете жить дальше, вы не сможете чего-то добиться». Более того, по ее мнению, в конечном итоге он набрался храбрости, чтобы простить самого себя. В 1991 году Джеймс отправил письмо губернатору штата Индиана достопочтенному Б. Эвану Баю III с просьбой о помиловании. «Я попросил у него прощения, потому что знаю, что Бог простил меня за участие в совершении преступления, приведшего к гибели трех человек, — писал он в письме. — Человек, растоптанный дьяволом из зависти, спасся благодаря милосердию Господа». Через 60 лет после той роковой ночи Джеймс Кэмерон получил помилование. Неделю спустя власти Марион в штате Индиана вручили ему символический ключ от города.

Позже, в 2005 году, сенат США объявил о намерении принять Резолюцию № 39 с извинениями за многолетнюю неспособность страны на законодательном уровне запретить линчевание. Джеймс был приглашен принять участие в церемонии принятия этого решения в качестве почетного гостя. «Когда мы вошли в зал заседаний конгресса, — рассказывает сын Джеймса Верджил, — сенатор Тед Кеннеди опустился на колено перед отцом. Они разговаривали так, как будто были друзьями в течение многих лет. Для меня он всегда был просто отцом. Но для остального мира он был чем-то большим… Сенаторы Дик Дурбин и Барак Обама провели с ним много времени. Если бы папе сказали тогда, что он разговаривает с человеком, который станет первым чернокожим президентом, он бы в это не поверил».

После ланча сотрудники Секретной службы проводили Джеймса и остальных участников церемонии в отделанную деревянными панелями комнату, где должна была состояться пресс-конференция с участием авторов резолюции. Журналисты передали микрофон Джеймсу, рядом с которым стояли Мэри Лэндрю, Джордж Аллен и Джон Керри, и попросили его рассказать, что принятие этой резолюции значило для него.

Пока он говорил, обращаясь со словами благодарности к сенаторам, поддержавшим резолюцию и осуждая правительство за неспособность принять закон о запрете линчевания, вокруг него, подобно пламени миллиона свечей, вспыхивали и мерцали огоньки камер прессы.

8