ГЛАВА 52,
где случаются беседы и не ладятся договоры
Поднялися мы на самое зорьке, да и где ж ты наспишь, когда туточки этакое непотребство едва ль не случилося? И хотя ж мягкими были перины Добронравы Любятичны, да чудилося мне, что в мягкость этую будто бы крошек кто сыпанул, аль плевела отмолоченного, как оно разлучницам на селе делають. Помнится, опосля первое ночи Зданешка, которая молодшенькая, за муж за Станюкова выскочившая, да не просто выскочившая, а отбившая его у Любавки — с ею-то почти и сговорилися, — вся красная была, расчесанная. После неделю скреблася.
Наши-то только посмеивались.
Кто и как пробрался в сараю, где молодым стелили, того неведомо… а может, и свекровушка поспособствовала, ей, говорили, зело не по нраву новая невестка пришлася. С Любавкиною ж матушкой оне — лучшими подругами были…
Ну, так я ж не о том.
Вот мыслилося, только упаду, как глазыньки сами склеются, усну сном беспробудным. А упала, так они не склеилися, и сна того ни в левом, ни в правом немашечки. Ворочаюся с боку на бок, ерзаю… и тут мне свербит, и там чешется.
Арей же внове лег спокойненько, в шкуру свою, то есть не свою, а медвежью завернулся.
Сопит.
— Злишься на меня? — шепотом спросила я.
— За что?
— За то, что Кирею слово дала…
Он вздохнул и перевернулся, знать, тоже неудобственно. Ну так я его не звамши была, сам пришел, сам лег… и не уйдет ведь, как ни проси.
А я и не хочу, чтоб уходил.
Оттого и уши горять, да впотьмах не видно.
— Нет, — Арей ответил шепотом. — Мне не следовало втягивать тебя в свои проблемы.
Так ить не втягивал, сама я втянулася. Лежу, перстенек трогаю. А ить хорошо сидит.
— И как выяснилось, оно к лучшему. — Арей все ж таки сел. — Надеюсь, теперь они тебя тронуть не посмеют.
— Надеешься?
Он только кивнул.
А я… я вдруг припомнила, что сказывали о Добронраве Любятичне, что будто была она норову крутого, и коль полагала чего своим, то в жизни не упустила б.
— Не волнуйся, Зослава, — тихо произнес Арей. — Я не позволю причинить тебе вред…
И как-то и вправду на душе спокойней сделалось.
— Одного не пойму… Кирей тебе родовое кольцо отдал. Почему оно не предупредило? Оно ведь не только яды знает… а тут промолчало, будто глушил кто. И это мне не нравится. Надеюсь, ты не будешь против, если мы уедем завтра?
— В Барсуки?
— Для начала в Барсуки… а там и в Акадэмию.
В Барсуки-то ладне, но я ж еще погостевать хотела. Но в Акадэмию… только-только приехали, а тут ужо обратно. И с чего? Из-за блажи боярское? Так этакою манерою меня вовсе без хаты оставить могут!
— В Акадэмии безопасней. — Арей говорил мягко, что с дитем малым. — Зослава, подумай сама… как-то это… не вяжется. Я читал книги по обрядам, много книг… и по истории. По эволюции… да неважно, главное, ни в одной не нашел такого обряда, через который жена супруга излечивает. Здоровье, уж извини, половым путем не передается.
Это он верно говорил.
И разумом-то я понимаю правоту евоную, да вот…
— А если хочешь, возьми с собой бабку. И Станька пусть съездит. В столице на зимние дни ярмарка открывается огромная… Кирей дом снимет.
— С чего бы ему?
Он-то ласков не в меру, да только ласке этой веры не видать.
— Ну, — хмыкнул Арей, — коль назвался женихом, пусть отрабатывает. Нечего знакомства с родственниками избегать… спи давай. Чую, нелегкий завтра будет день.
И ночь не лучше.
Завтрашняя-то, самая долгая в году, не для спанья.
Для молитвы.
Для размышлениев благочестивых. Для веселья. Для бесед с духами и гаданиев девичьих, прошлым-то разом, помню, мы в старостихиной бане так угадалися под малиновую настойку, что по три разу замужними побывали, и за купцами, и за боярами…
…за царевича вот и то угораздило. Пущай и не замужняя, зато просватанная.
Тьфу…
А бабке-то столица глянулась бы. Она-то, небось, сколько лет никуда дальше Мулявской ярмарки не выглядывала. Конечно, отнекиваться станет, что за скотиною пригляд нужон, за домом, и люд опять же по зимнему времени имеет обыкновение болеть.
Ну так не одна она в округе знахарка, найдутся иные, послабже, но все ж…
За Пеструхою дядька Панас глянул бы. И за хатою… свои ж люди… а там на седмицу-другую…
— Арей, бабку я лесами не повезу, — сказала я, на перинах ворочаясь.
— И не надо… не думаю, что будут ждать скорого возвращения. Людными местами нам удобней будет. Найдем обоз… в столицу сейчас многие едут, хотя большею частью приехали уже, но всегда опоздавшие есть.
И вновь непонятно, отчего сюды, так по лесам и буеракам, а назад — трактом да с обозом.
Хитрое это дело, воинская наука.
…И подумалося, что на ярмарке той Станьке платьев справим, аль тканей возьмем, того ж шелку азарского… будет у ней рубаха — всем на зависть.
С тою мыслею и задремала.
А уже в дреме и поняла, где видела я этакую картинку… чтоб пухлая белая кожа, будто одревесневшая, и трещина, и вишенкою в трещине этой — язва.
…не урожденная сие болячка.
…и не от еды она, не от пития дурного с Добромыслом случилась.
…прокляли его, да не просто прокляли, проклятие обыкновенное отмыть можно, а это — смертным словом наложено, вздохом последним, криком, что от самого сердца идет. На этот крик и отзываются Боги…
…и в книге той, которую Марьяна Ивановна мне давала, писали, что воздают сии боги по справедливости… тогда, выходит, заслужил Добромысл свою болезню.
Вот только ведает ли о том боярыня?
А коль не ведает, то… сказать? Бабке-то скажу… Добронраве Любятичне же… не поверит. Кто я? Княжна со скотного двора? Верно сие сказано… она ж боярыня и у всяких лекарей бывала. И не могли те лекари, коль и вправду учеными были, проклятия не разглядеть.
Значится, ведает…
Тогда и сказать должны были, что нет иного средства, кроме как раскаянием душу очистить да молить Божиню о милости.
Ведает, конечно, ведает.
Но не привыкла Добронрава Любятична молить, пусть бы и богов. Иное придумала, а что… надобно будет с Марьяной Ивановной побеседовать. Уж она-то об этаких проклятиях должна знать, авось и присоветует чего. Оно и случается, что в книгах не всегда все пишут.
На том и успокоилась.
И верно, возвернуся в столицу, побеседую… а там ужо и письмецо напишу боярыне, так оно правильней будет. Пока ж пущай бабкино лечение примет. Глядишь, и поможет хотя ж бы самую малость.
Заснуть я не заснула.
Успокоилась.
И поднялася засветло, сама. Сама и умывался — Арей на руки лил. После я ему… водица за ночь выстыла, ну так студеною мыться, оно только пользительней.
Только-только прибралася, как в дверь поскреблися.
— Добронрава Любятична к себе княжну Зославу зовет. Завтракать, — сказала давешняя девка тихим голосочком и глаза-то отвела. Стыдно ей, небось, за тое, что ночью случилося, да только зла на нее не держу, подневольный человек.
Я-то поеду, а она останется с боярынею, с сыном ейным.
— Мы идем, — ответил за меня Арей. И рученьку подал.
Понятно, что одну меня не пустит. А то вчера сонного зелья плеснули, сегодня, глядишь, и приворотным пожалуют. Мне оно надо?
Девка только носом шмыгнула.
Но за собою повела.
Трапезничать боярыня изволила в светелке, по-простому. Стол накрыли белою скатерочкой, а там ужо и блинцов высится стопка, да ладных, тонюсеньких, этакие не кажная баба сумеет испечь. К блинцам и сметанка была, и мед, и варенье малиновое… стояли блюда с орехами да грушами, в сахаре варенными, и иные какие сласти.
— Присаживайся, Зославушка. — Ко мне Добронрава Любятична обратилася хоть и ласково, да все одно с холодком. — Беседа у нас пойдет… приватная.
И на Арея взгляд кинула недовольный.
Ему-то за столом места не сыскалося, два креслица стояли. В одном Добронрава Любятична восседала, а другое, значится, для меня.
— Скажи своему человеку уйти, — велела боярыня, когда Арей это креслице отодвинул.
— Он не мой человек.
— А чей?
— Свой собственный, — отвечала я. И рюмку с наливкой из ручек Добронравы Любятичны приняла, сделала вид, что пригубила, чтоб не обижать хозяйку, да в стороночку отставила.
— Ты. — Боярыня стянула с пальчика перстенек бурштыновый. — На от за старание… а теперь поди прочь.
Ох, зазря она так… привыкла холопами командовать, да Арей не холоп. И перстенечка не взял, тот так и остался на скатерочке лежать.
— Боюсь, — ответил он спокойно, — что при всем моем желании я не исполню вашу просьбу, ибо идет она вразрез со словом, которое я родичу своему дал.
Когда ж успел только?
Но я молчу.
Блинка себе потянула, сметанки, приметила, что боярыня ея себе на тарелку плюхнула, значится, не травленая. Не будет же Добронрава Любятична себя самое заклинать.
— Поспешила ты, Зослава, обручиться. — Мне-то мнилося, что боярыня уговаривать меня станет, она же бровкою повела и вид сделала, будто бы Арея вовсе тут нет. — Зачем в столице женихов искать, когда дома свои молодцы имеются… крепко ты моему сыну глянулась.
Когда только успела?
Неужто вчерашнею ноченькой, когда он с комнаты моей сбег?
— А ему, сама разумеешь, ни в чем отказать не могу… так что благословляю вас…
Эк споро. Я и блина съесть не успела, а уже благословили.
— Жрец ныне же обвенчает…
— Нет. — Я тарелку отодвинула. Ежель так пойдет, то и вправду меня да без меня оженят.
— Что? — Боярыня нахмурилась.
— Благодарствую за ласку, Добронрава Любятична. — Я поднялась и поклонилася, как водится, в пояс. — Да загостились мы у вас. Ноне дни короткие, как до дому засветло добраться… что до сына твоего, то всем он хорош, думаю. И сыщет себе иную невесту, чтоб по нраву пришлась. Я же слово свое дала. И от него, уж прости, не отступлюсь.
— За азарина пойдешь?
— Пойду.
— Дура! — Добронрава Любятична кулаком по столу ударила. — Он тебя в степи увезет да бросит… нужна ты ему! А тут бы жила! Сыром в масле каталась…
Не хочу я сыром.
Да по маслу.
Масло скользкое… я же… вот вижу гнев ее алыми сполохами. И страх вижу, потаенный, животный, какой из человека зверя сотворить способен. И решимость… и отчаяние даже… нужна Добронраве Любятичне эта свадьба.
Может, большего бы разглядела, да она моргнула.
Осела мехом в кресле.
— Убирайтесь из моего дома, — велела.
А мы и радые.
Из таких-то гостей раньше уедешь — целей будешь.
— Только вот о чем подумай, Зослава, — кинула вслед боярыня, — ты-то уедешь, а родичи твои тут останутся… неужто не страшно будет за них?
А вот того не след было говорить.
Не надобно моих родичей трогать.
— С собой заберу, — ответила я, в дверях остановившися. — Так оно всем спокойней будет…
