ГЛАВА 43
Внове о дружбе боярское
Возвернулися мы подруженьками, верно, со стороны так оно и гляделося, ибо крепко держала меня боярыня под рученьку, да знай нашептывала:
— Вот увидишь, Зослава, переменится твоя жизнь, учебу эту бросишь, сказывал Игнатушка, как тебе тяжко тут приходится. И верно, не дело это — девке за мужиков жилы рвать… я тебя, милая, в шелка одену, в атласы… шубку тебе справим, чтоб не хуже царское…
И рядышком с собой усадила, сунула в руки пяльцы с иглою, велела:
— Шей… лепо жить станешь… спать на перинах столько, сколько восхочется… хоть ты целый день не вставай, все девки сенные принесут, чего только душенька пожелает… а как надоест лежать, то и поднимут, и в баньку сведут. Умоют водицей ключевой… нарядов будет… станешь мерить один за другим…
Сладко шепчет боярыня.
Да только за тою сладостью горечь мне чуется… и лжа… уж не ведаю, чего в кошелечке том разэтакого, но не на пользу оно Арею пойдет.
И мне не будет счастия.
Бабка меня учила, что Божиня-матушка хитро дорожки чужих судеб выплетает, и вроде есть вольному воля, да только каждый евоный шаг узоры на полотне жизни меняются. Влево свернет — одну ниточку переступит. Вправо — другую заденет, а то и вовсе совьются, сольются нити в одно, и тогда быть им до самое смерти неразлучными. И вот видится мне, что, коль приму я боярынино подношеньице, коль сделаю так, как велит она мне, сладкоречивая Ксения Микитична, то и беда с Ареем случится.
После и со мною.
Какая?
Как знать… может, и я потравлюся, а может, скажут, что я потравила… судить станут… а если и не станут, то не дозволит она своему Игнатушке на простой девке жениться…
Так аль этак, но изведет.
Но сижу, вышиваю, думаю о том, что тягомотен нынешний день… скорей бы уж завершился он. И тут, точно почуяв мысли мои этакие, скрипнула дверца, и боярыни спешно повскочили с местов своих, кланяться принялися, приседать, заговорили разом.
— Тихо, — велела царица и рученькою махнула, боярыни да и смолкли. — Что ж, Кирей… не буду держать тебя, молодой ты да горячий…
Поклонился он.
А царица вдруг на цыпочки поднялася да и расцеловала азарина в обе щеки.
— Иди, — говорит, — да и береги себя… счастлив будь.
— Буду, матушка, — ответил он серьезно. И вновь поклонился, до самое земли.
Потом уж ко мне подошел, ручку протянул, я и приняла… шли молча, до самое двери… только спиною чуяла чужие недобрые взгляды.
От них-то второю рученькою кукиш и скрутила, за спину заложила. Так-то оно верней, чтоб от сглазу-то…
— Ну что, — спросил Кирей, дверь прикрыв, — не заклевали тебя, Зослава?
— Разве что малость самую… — Мне ажно в грудях попустило. — Скажи, Кирей-ильбек…
Хотела спросить, да…
Ответит ли? Иль нет нужды его еще чужими делами путать? Арей ему, конечно, сродственник, да только нет в том родстве особое любви.
— Говори уж, коль начала, — он усмехнулся только, — чего там Ксения Микитишна от тебя хотела…
— А ты откелева…
— Зослава, Зослава. — Кирей рассмеялся, а я лишь подивилася, его, вона, хоронят ужо, впору вдовий плат расшивать, он же знай смеется… — Так оно сразу понятно было. Ксения Микитишна — еще та змея… старая гадюка, да яд ее крепок. Не будет она дружбу водить ни с кем, коль не увидит в том выгоды. А тебя вон рядышком усадила, под крылышко свое, почитай, взяла. Стало быть, решила с тебя некую пользу поиметь. А что взять с простой девки?
Говорит и ведет прочь от дверей, а я иду, слушаю…
— У Ксении Микитишны, как и у многих бояр, есть один весьма полезный недостаток. Они свято уверены, что суть человека определяется тем, кем он рожден был. И потому от холопа не стоит ждать ума. Более того, постепенно подобные люди уверяются, что все-то, кроме них самих, глупы и ни на что не способны. И не стоит их разочаровывать.
Кирей дверцу отворил.
— И потому видела перед собой Ксения Микитишна не будущую магичку, но простую сенную девку, которая только и способна, что думать про женихов и наряды… я, признаться, очень на то надеялся. Так что она тебе предложила? Хотя… дай угадаю… брат моего родича холост, верно?
Я кивнула.
Эк хитро выходит… Арей Кирею роднею доводится, а вот Игнат, который родня Арею, Кирею — чужой человек.
— И если ты поступишь, как велено, то и станешь женою, боярынею, будешь на перинах спать и ничего не делать…
— Ты подслушивал?
Кирей покачал головой.
— С некоторыми людьми просто. Умные, а дураки… так что тебе сделать было велено?
— А ты…
Азарин глянул, и в глазах его темных ноне не было и тени смеха.
— Я не стану чинить вреда племяннику, пусть у него и пустая голова, но все равно, кровь не водица. А он, пожалуй, единственный из нынешней моей родни, кто не пытается меня убить. Так что, Зослава…
И замолчал.
Верить иль нет?
Ах, до чего тяжко с ними, с боярскими детьми. Все игры какие-то, придумки… и не поймешь, кто тебе друг, а кто притворяется. Но никому вовсе не верить если, то и сердцем зачерстветь недолго.
— Вот, — я протянула шитый кошель. — Велела на одежду сыпануть. Я его Марьяне Ивановне снести хотела…
— Марьяне Ивановне? — Кирей кошелек взял аккуратненько, коготочком, а мне вдруг подумалося, что этакие коготочки вострить надобно. Наша-то кошка вона лавки скребеть, а он как?
Прям вживку увидела Кирея, как он спину по-кошачьи гнет, да к лавке бочком, бочком подбирается, а потом лапу тянет…
Нет, такому лавки мало будеть… он, небось, стены дерет.
Или еще чего.
— Интересно…
— Она ж травница…
— Травница, — согласился Кирей и за локоток меня придержал. — Идем-ка, Зослава, прогуляемся… стало быть, ты с Марьяной Ивановной сошлась, раз решила к ней с этаким вопросом…
— А что, нельзя?
— Можно, отчего ж нельзя… знаешь, про нее многое сказывают… всякого… к примеру, что был у Марьяны Ивановны некогда муж… и сын… да только людьми они были, потому и скоро век свой сменяли, зато от сына остался внук. Очень его Марьяна Ивановна любила…
На тропочку свернули, которая промеж сугробов пролегла нитью гнилою. То исчезнет такая, то разорвется, и торчат хвосты уродливые. Ступать-то на нее неохота, а Кирей знай ведет-волочет…
— И из любви, не иначе, купила ему земель… вернее, невесту сначала, чтоб рода древнего, славного, а следом и земель, которые род этот растерял. Чай, денег у нее было вдосталь, и милости царское. Она еще нынешнего царя батюшке служила. Верой да правдой, говорят, служила… пока он ее внука на плаху не спровадил.
— За что?
— За то, что смуту затевал. Не он сам, невестушка Марьяны Ивановны гонорливая была… так говаривали… и родни у ней немало. И родня та спала и видела, как бы былое величие роду возвернуть. Приняли неравного… да не забыли, что иной он.
Кирей остановился.
А и место для беседы-то выбрал! Мало не дошли до корпусу некромантского, вон он, возвышается уродливым горбом, торчит из перин-то снежных.
— Матушка в царевы покои вхожа была… вот и решили воспользоваться… это дело такое, Зослава… могли бы и иным путем, службой там верной или подвигами во имя царево себя прославить, да только это же и времени, и сил требует немалых. Куда уж проще старого царя потравить, а малому голову задурить… только что-то там у них не вышло.
Снег пошел.
Легкий и белый, сыплется серебром с небес, ложится мне на плечи, на руки, и не чую я холода, только… не знаю, тоску? В дома-то все просто… что снег, что солнце — а в радость, и этаких малых радостей набирается изо дня в день, а туточки не продыхнуть от забот. Вот и стою, гляжу, а радоваться не выходит. Все мысли какие-то дурные в голове шевелятся…
— Многие тогда на плаху пошли…
— Откуда ты…
— Сама подумай…
От царицы, не иначе, кто еще этакое рассказать бы сподобился?
— Верно, Зослава. — Кирей глядел на некромантский корпус задумчиво. — Она часто повторяла, что корни будущего в прошлом упрятаны. Сперва я не понимал, а теперь… смотри, вот внука Марьяны Ивановны на плаху отправили. Невестушку в монастырь. Дочку их, правнучку, стало быть, под царево крыло… да только и там неладно случилось… про то матушка сказывать не желала. Только обмолвилась как-то, что в петлю сама она полезла.
Я молчала.
Да и чего сказать? Горе чужое, а все одно горькое. И жаль мне Марьяну Ивановну, потому как страшное это дело, родных лишиться.
— Вот и выходит, что есть у Марьяны Ивановны обида на род царский… она ведь знахарка, каких поискать… Божинин дар. Да только и он царю не помог, как нужда пришла… три жены… а наследник лишь один. Будто проклял кто…
— Кто?
— А разве я ведаю. — Кирей раскрыл ладонь. Снежинки сами на нее летели, садились да таяли, коснувшись смуглое кожи. — И не только я… думаешь, не смотрели царя магики? Что ваши, что пришлые, и царицу… и весь род до третьего колена. Было б проклятье, неужели не углядели бы? И стало быть, судьба… а судьба, она не сама собой выплетается.
На снежинки он глядел с восторгом.
— В степи снега нет, — признался. — Случается холод. И мороз, когда травы становятся стеклянными… мне когда-то нравилось летать на коне да по седому ковылю… скучаю я.
— Думаешь, Марьяна Ивановна…
Была ведь у нее тайна, да только не удалось мне и краешком ее зацепить.
— Думаю, есть у нее обида и на царя, и на весь род его. Думаю, что лечить она умеет, а кто лечит, тот и покалечить сможет так, что никто до правды не доберется. Царица к себе знахарок не подпускала. И магов… и вовсе хоронилась, пока не родила… уезжала, стало быть, по монастырям, по скитам… к родичам, опять же. Уж не знаю, святые места ей помогли или еще что, но, видишь, троих родила…
…и двоих схоронила.
Горькая судьба.
Нет, и в Барсуках случалось, что мерли дети. Они-то, пусть и под крылом Божининым, да все одно… минулым летом случилось Макейчикову младшенькому по ягоды пойти да на змею наступить, или Горюхиных девка хлебанула летом колодезной водицы и слегла с лихоманкой, чтоб в два дня сгореть. Уж на что бабка моя билась, а все одно.
Судьбу не переломишь, так она сказала.
— Я тебе это рассказал, чтобы знала, Зослава… как не станет меня, то и…
— Что ты такое говоришь?!
Неужто и сам хоронить себя вздумал?!
— Потом поймешь. — Кирей отмахнулся. — Просто помни, что… ты рядом с царевичами долгехонько. А будешь еще дольше. И многие, кто поймет, что не случайный ты тут человек, захотят с тобою дружбу водить. Средь них же всякие люди сыщутся. И те, кто просто выгоды себе ищет, и те, которые…
…зло творят.
А могла бы Марьяна Ивановна… ох, не ведаю и ведать не желаю.
Кому исцелять сила дадена, разве может он ее во зло оборотить? Однако ж учил дед, что у любой силы, как и у монеты, две стороны… а потому гляжу я на некромантский корпус и… на снег еще гляжу.
Белый он и чистый.
