ГЛАВА 41
Еще одна встреча с царицею
Ноне все было иначе, нежели минулым разом.
Лицо я отерла мокрою тряпицей. Косу переплела скоренько, платьице омела, покрутилась перед Хозяином, который, о великое чести прослышав, враз беспокоен стал.
— Погодь, Зославушка, складочки разложить надо… для пущего благолепия…
Кирей, на этакое глядя, только посмеивался. Вот был бы он взаправду женихом мне, ни в жизни не простила б! А так… гляну на физию его, и враз отпускает.
Ну царица.
И что, что царица?
Чай, не в первый раз ужо… и живая осталася, и ныне-то не одна пойду, а с Киреем.
— Ленты! — всплеснул руками Хозяин. — Ленты узорчатые в рукава надобно… и бусов побольше!
От бусов я отказалася. И так ожерелье на шее, что хомут, повисло. Неудобственное, страсть, а еще и тяжеленное, к вечеру, чую, и ворочать шеею не смогу.
— Ты прекрасна, дорогая, — степенно сказал Кирей и ручку подал.
Я приняла.
Иду и ног под собой не чую. Сердечко в грудях трепыхается… а он еще и молчит… только, как из общежития вышли, произнес тихонько:
— Главное, не слушай никого…
— Кого не слушать?
— Баб этих… которые при царице. Глупые и злые.
Это он про боярынь, которым честь великая выпала в услужение идти. И дивно мне стало, отчего ж царица, Межена-матушка, терпит их, коль глупы да норовом скверны? Погнала б этих, позвала б иных, небось, любая была б рада в терем царский пойти.
— Не все так просто, Зослава. — Кирей шагал медленно, под мою ходьбу подстраиваясь. И за то я ему зело благодарная была. Во всех нонешних нарядах не побегаешь. — В ее свите боярыни из самых знатных, а потому и самых опасных родов, тех, которые спят и во снах трон видят. А может, и не один. Росское царство велико, земель для всех хватит. А там уж провозгласить себя что князем, что иным царем просто.
Крамольные слова, да не мне судить. Кирей же был серьезен.
— Не раз и не два случалось ей заговоры в самом зародыше душить. И в том боярыни помогали крепко… самолюбивы больно и болтливы чрезмерно.
А больше ничего не сказал, мол, сама думай, Зослава.
Я и подумала.
Это ж выходит… а то и выходит, небось, не молча боярыни служат, друг перед дружкою рядятся, красуются, что нарядами, что гишториями всякоразными. А там уж, в запале, и лишнего сболтнуть недолго… нет, сумлеваюся я крепко, что смутьяны боярынь в свое планы посвящают, да только и оне не слепы да глухи.
Многое баба разглядеть способна, только сама не уразумеет, чего увидала.
Там гость пришел нежданный.
А там и дюжина их… и пущай не скажут хозяйке, что за гости, да сама увидит, когда забегают служки, да ключница придет, поклонится в ножки, испрошая из запасов сахару и кофию взять. После ж, бабская натура прелюбопытственна, девки сенные, холопки, боярского указу сторожася, все про гостей расповедают. И пущай имен знать не сподобятся, да вид наружный опишуть.
Хитра царица.
Да как бы ей самое себя не перехитрить… но, верно, немашеки у нее иного пути. Небось, неможно дозволить, чтоб царствие Росское на куски развалилося, будто бы чашка старая.
— И еще, Зослава. — Перед зданием Акадэмии, каковое ноне двойною цепью стрелецкою окружили, Кирей остановился. — Одни будут тебя ненавидеть. Другие — презирать. Третьи станут искать дружбы, но они самые опасные. Не верь таким.
— Не буду, — пообещала я.
Понимаю же ж, что дружба моя боярыням надобна, как лисе хвост заячий… ни красоты, ни толку.
— Вот и хорошо. Улыбнись… я тебе говорил, что улыбка у тебя замечательная?
От же ж… и знаю, что врет, а все одно приятственно.
В главный корпус Акадэмии вошла я степенною боярыней, с Киреем под ручку. И исти старалася, как Арей учил, плавненько, неспешненько, чтоб спина прямая, подбородок в гору задратый, и взгляд этакий с прохладцею. Уж не знаю, чего вышло, — хотелося на себя поглядеть страсть, да негде.
А внизу внове людно стало.
Вдоль стен стрельцы вытянулися. А перед ними — и рынды в белых своих кафтанах.
Стоять истуканами, только глазьями по сторонах зыркають, не умышляет ли кто злого супротив центральное власти? Кирей меня мимо провел, к зале, которую для особых случаев использовали.
Дверь перед ним распахнули.
И бляхи испрошать не стали. Только шагнула, как ктой-то проорал над самым ухом:
— Кирей-ильбек с невестою Зославой…
А главное, что громко так проорал, у меня прям в ухе загудело.
Кирей же ступил на дорожку красную и поклонился. И я присела, как была учена…
— Рада видеть тебя, мальчик мой. И невесту твою… встань, — это уже мне царица молвила. Я и разогнулася.
— Доброго дня, матушка, — ответствовал Кирей царице.
И вперед шагнул.
Обнял.
Поднял и закружил… я ажно роту открыла. Правда, вспомнила, где стою, и закрыла. А то мало ли… ишшо муха залетит, и что тогда? Небось, перед царицею муху сплевывать не будешь.
А Межена на Кирея вовсе не озлилася, засмеялася и пальчиком легонько погрозила.
— Все никак не повзрослеешь…
Была она сегодня такою, как в тот раз, царицею, в платье малахитовом с рукавами отрезными до самое земли. И перехвачены те рукава шнуром золотым, а платье каменьями шито густенько, но и без каменьев шитье предивно.
И птицы туточки.
И гады всякие.
И еще цветы чудесные. На один энтот наряд глядеть можно — не наглядишься.
Волосы царицыны в косу плетены.
А на голове шапочка махонькая да с сеточкою на норманскую манеру. По-за сеточкою энтой лицо навроде как видать, а все одно в тени.
— Повзрослел уже. — Кирей царицу отпустил и руку подал, на которую она оперлась. — Жениться вот надумал… невесту подыскал…
И ко мне, значится, царицу подвел.
А она глядит… прямо так глядит, и мнится, что видит наскрозь, хотя ж и нет у ней костяного глазу. Собственные ясные. И неудобственно мне, а ну как увижу в них то, чего видеть не полагается… и не объяснишь же опосля, что дар это такой, от деда доставшийся.
Казнят.
Аль просто на месте зарубят.
Вона, высятся за царицею рынды-истуканы, да не с дубинками, но с бердышами.
— Что ж, мальчик мой… жениться и повзрослеть — разные вещи… но надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Сказала и на Кирея глянула, а он покраснел вдруг.
Экое диво!
И мнится, что вовсе не о женитьбе этой царица говорила, а об чем — им двоим ведомо.
— Знаю. — Он ажно набычился.
— Хорошо. — Межена улыбнулась светлою ласковой улыбкой. — Тогда идем, расскажешь мне, как прошла сегодняшняя встреча… а невеста твоя пусть здесь обождет.
И рученькою махнула.
— Посиди, девонька, с моими боярынями, порукодельничай, чтоб тоскливо не было…
Ой, чуется, не до рукоделия мне будет, а тоска так вовсе не грозит. Сидят боярыни по лавкам, насупились, глядят недобро… да только разве будешь царице перечить?
Вздохнула я.
Сказала себе, что, может, Божена даст, и не побьют, коль сами знатного рода и этикетам ученые. А если бить вздумают, то и я найду, чем ответить.
— Как скажете, царица-матушка. — Я поклонилася, не по книге, а как бабка учила, поясным поклоном.
И пошла на лавку.
Вона, местечко пустое рядом с царицыным крестлицем имеется, аккурат как для меня сбереженное. Царица же в мой бок и не глянула. Шла она, опираясь на руку Кирееву, а он, к голове ее склонившись, сказывал о чем-то…
— Куда лезешь? — зашипела круглолицая боярыня сквозь сомкнутые губы.
И как это у нее вышло-то?
— Сюды. — Я на местечко пальцем указала. — Рукодельничать…
Боярыни загомонили.
А некоторые, небось, от гнева праведного, ажно с лавок поднялися.
Не, ну аккурат куры! И раскудахталися, руками замахали, знай, рукава-то пляшуть. И чего разошлися? С Того, что царица туточки мне сидеть велела? Аль попросту что вышла она?
Куда?
Я и не приметила.
Рынды вона осталися, стоять, глаза пучать для пущее важности, в бердыши вцепилися, а на лицах их мука нечеловеческая. И мнится мне, что будь их волечка, порубали б боярынь этих на раз.
Те же кривятся, обступили меня, тычуть пальцами. Платье щупають, жемчуга считают. Серьги, когда б позволила, с ушами оторвали б, чтоб поближе глянуть. А после разом будто бы интересу утратили. Разошлися по лавкам, расселися. Не все, некоторые подле меня осталися стоять. Беседу начали.
И главное, громко так говорят, про меня, а так, будто бы меня туточки и нету.
— Божиня помилуй… где он ее выкопал? В каком стогу?
— Маменька, родненькая, а что ж это теперь бу-у-удет, — тоненько завыла молоденькая боярыня, однако же опосля ласковое материной оплеухи примолкла.
— Ничего не будет, Фроська. Нехай себе невестится, а оженится с тою, на кого матушка-царица укажеть, — ответствовала боярыня статей немалых. Грузна была да животом обширна, когда б не годы ея, подумала б, что брюхатая.
— Может, и так, а может, иначе… — произнесла другая, худощавая, в жемчужное шапочке да с лицом набеленным. И белила клала на то лицо густенько, аккурат как мы известку на печной бок.
— Вот чего ты, Брусвята, городишь!
— Маменька…
— Не слухай ее, Фроська, не будь дурой…
— Так ведь азарин-то не под царицыною рукой ходит, вольный он… на ком захочет, на том и женится…
— На холопке?
— Если будет его такое желание.
— Ма…
Фрося смолкла и голову в плечи вжала, только всхлипнула жалобно, да маменька ейная этого всхлипу то ль не услыхала, то ль попривыкла ужо.
— А ведь, Любавушка, — задумчиво произнесла третья боярыня, которая и в горнице шубейки не скинула, так и стояла в соболях, — ежели подумать, то лучше холопка, чем твоя Фроська…
— Что ты говоришь такое, Глуздовна!
— А то и говорю… правду… зачем азарину твоя перестарка!
— Да ей только двадцатый годочек пошел!
— Ма…
— Фроська, смолкни! Вона, поглянь, какая красавица…
Боярыня и вправду была красива. Телом обильна, особенно спереди, а задом она не повернулася, но мыслю, что тож достало. Лицо ее, круглое, что тарелка, набелили щедро, нарумянили. Бровки подвели сурьмою. Губы — вишневым цветом.
На волосы вздели венчик с каменьями. В уши — серьги вида преудивительного, с колокольцами.
— В самым соку…
— Ага, только сок этот, — заметила Глуздовна, — уж прокисать начал… долго ты ее в невестушках держала. Вот и передержала.
— Все равно по мойму будет! — боярыня Любава ножкою топнула. И Фроське еще одною оплеухой одарила, от которое венчик на самый Фроськин лоб съехал. — Небось, царица мне обещалась…
— А она всем чего-нибудь да обещалась. — Глуздовна рученькою махнула, этак поважно, я аж моргнула, а ну как и вправду вылетят из рукава косточки птичьи, и ладно, ежель лебедями белыми обернутся, но ведь и по лбу могут.
По лбу косточкою я не хотела.
— И не понимаю я твоего желания с азарином породниться… или больше женихов подходящих не осталось?
— Много ты говоришь, Глуздовна, да все без толку…
Вот стою я посеред боярынь, слухаю их разговоры пустые… змеи и те друг дружку без причины не жалят. А эти только и гораздые кусаться.
— …мне только пальчиком поманить, и мигом слетятся.
— Так что ж не поманишь?
— А может, хочу, чтоб моя Фроська царицею стала…
Фроська потупилася, и сквозь белила на щеках ее румянец проступил, густенький такой.
— Тогда тебе не азарин нужен… тем более, что жить ему осталось недолго…
— С чего ты…
Любава на меня покосилася, да видно, решила, что глупа я, как и положено сие холопке. Оно ж свыше заповедано, чтоб боярам разумными быть, а холопам — глупыми, ибо коль прибудет в холопах разума, то и скинут они власть боярскую, сами собою управлять станут.
— Слег старый волк… зато волчат полное логово… и волчица не позволит их тронуть…
Ишь, загадка хитромудрая.
— Мам, об чем она? У нас волки завелися?
— Еще какие… один от ожениться вздумал, — зашлася смехом Глуздовна. — Только покойники свадьбу не играют.
И на меня глянула. В глаза самые, будто упредить хотела… полыхнули зеленью колдовской очи боярыни, да и погасли. Отвернулась, потерявши интересу что ко мне, что к беседе энтой.
— Мам…
— Потом объясню, Фросюшка… а помнишь братца моего двоюродного? У него сынок есть… ой, собою хороший…
— Царевича хочу… — заныла Фрося. — Ты казала…
— А теперь кажу, что не надобен нам царевич. Сама подумай, донечка, заберет он тебя в седло, увезет в степь далекую…
Фроська носом шмыгнула.
— От тятеньки, от маменьки… от подруженек твоих сердечных…
— Совсем увезет?
— А то… на вот, петушка скушай. — Петушка на палочке боярыня из рукава вытянула, о рукав же атласный и отерла. — Глянь, какой славный. Сам красен, хвостик золоченый…
— Дай…
Фрося петушка лизнула, язык для того вываливши вовсе не по этикету.
— Все одно царицею быть хочу! Азарскою! Ты сама говорила, что он любить меня станет. И на ковер посадит…
— Так ковер и тятька нам купит. Мы попросимо, а он и купит… будем сидеть, пока до дыр не просидим. А азары…
Боярыня смолкла, пытаясь найти аргументу.
Я и решила сподмогчи. Не все столпом стоять.
— Он и на тебе жениться может, — сказала так, на Фросю с петушком глядючи. — Азарам можно.
— Да?
— Ага. Я буду первою женою. Ты второй. А третью мы ему сами выберем…
Любава зашипела и в дочерин локоток вцепилась, а ну как и вправду решит та за азарина второю женою идти.
— Не хочу быть второю! — заявила Фрося и ноженькою топнула.
— Будешь первой. А я…
— Единственною быть хочу! Чтоб только меня любил! Мама, скажи ей…
— Единственною не выйдет, у азар то не принято. Вон, у Киреева отца ныне пятеро жен, а еще девки всякие, которые на женской половине дворца живут…
— Мама! — От Фроськиного рева рынды подскочили и в бердыши свое вцепилися. — Мама, я не хочу…
— От и дело! Я ж тебе говорю, не надобен нам азарин… запрет тебя во дворце, в степях, а сам по бабам бегать станет… нет, у Егор Степаныча сынок вот есть… очень собою видный… ну прям царевич!
— На коне?
— А то как без коня…
Боярыня ко мне спиною повернулась, хоть бы спасибо сказала. А с другое стороны, на кой ляд мне ея благодарность, ежели в ней искренности ни на грошик малый?
Тьфу.
