В чуткий сон Предславы проникли знакомые голоса, и она приподняла голову. Они с Воятой вдвоем лежали прямо на полу в гриде, на подстеленном сене и плаще, укрывшись другим плащом. Вокруг висел запах мокрой шерсти и кожи: после дождя народ еще не совсем просох. Воята у нее за спиной спал, умаявшись за день, но крепко обнимал сестру, словно боялся, что во время его сна кто-то ее похитит. И его страх имел под собой все основания: ведь проклятый змей, Хельги, бывший сын-Хрёрека, сам сказал Утушке, что ему нужна самая знатная женщина Ладоги, королева, а значит – Предслава!

– Я ему каток дам – губу-то закатать! – пообещал сгоряча Воята. – Хрен ему лысый, а не Славуню.

– Но он же сказал – поговорить! – отвечала она, убеждая не только брата, но и саму себя. – Он же почти пообещал, что согласен на переговоры, только не с Утушкой, а со мной. И он даже почти прав: раз он – княжьего рода, то и говорить ему уместно только с людьми княжьего рода, чтобы были ему ровней. А таких в Ладоге – только я! я одна!

– А я? – Воята упер руки в бока и горделиво приосанился. – Да мой пращур, если кто забыл, был самым первым князем в Ладоге! С него и жизнь здесь пошла, и могила его выше всех на Волхове!

Это была правда. Родной отец Вояты, Хранимир валгородский, являлся прямым потомком Ингваря конунга, первого из властителей Альдейгьи, который жил здесь уже почти полтора века назад и сам приходился сыном знаменитейшему конунгу древнего Севера, Харальду Боевому Зубу. О нем в Ладоге рассказывали длинную сагу, и хотя после многих превратностей судьбы род Ингваря Старого утратил и власть, и положение, и влияние, знатности рода у его потомков уже ничто не могло отнять. Хакон сын Хрёрека назвал свою дочь Ауд в честь жены Ингваря, давая понять, что считает свой род наследующим ему. Собственно, это решение было вполне обоснованным, так как род Хрёрека тоже происходил от Харальда Боевого Зуба, но сестра Вояты, строго говоря, имела на имя древней королевы гораздо больше прав.

– Ты ему не подойдешь, – ответила на это Утушка, вокруг которой все они собрались после того, как она вернулась с переговоров на мосту. Была она бледна и вид имела очень задумчивый, как человек, которому внезапно открылось тайное знание.

– Что? Нехорош? – хмыкнул Воята и бросил взгляд на Предславу: дескать, иным я вполне нравлюсь!

– Не в этом дело. Он… – Утушка подумала, вспоминая человека, с которым говорила. – Он сказал: «Брат моей матери, Одд Хельги, делал так, и это принесло ему славу и удачу». Он ведь племянник Ольга киевского, в его честь имя получил. Ему слава Ольга покоя не дает, за нею он тянется. А Ольг… вы же помните эту повесть? – Утушка подняла глаза и перевела взгляд с сестры на брата. – Ну, про королеву Эринна, которая жила в подземелье? Мой отец ее часто рассказывал зимой.

– Да уж мы про Ольга киевского каких только баек не слышали, – проворчал Воята, который после событий в Коростене и Киеве к нынешнему полянскому князю относился неприязненно.

– Ну, это его любимая. Про то, как он был с войском в Эринне, убил там несколько знатных мужчин из рода ригов, а потом случайно нашел вход в подземелье, где все стены были увешаны драгоценными одеждами, а на скамьях из золота сидели прекрасные девы и пряли шелковую пряжу.

– Что же не золотую? – снова хмыкнул Воята.

– И одна из них была самой красивой, – продолжала Утушка, не слушая насмешника. – Она оказалась королевой, дочерью и сестрой тех ригов, которых он убил. И вместо выкупа она предложила ему провести с ней три дня и три ночи. За это время она сшила ему рубаху из алого шелка, которая обладала свойством хранить своего владельца от огня, от ран и всякого зла, видимого и невидимого. А когда он через три ночи вышел наружу из подземелья, то увидел своих людей, и они очень ему удивились и обрадовались, потому что, как оказалось, его не было не три дня, а три года.

– Да помню я, помню! – буркнул Воята. – Князь Акун десять раз про это баял…

– А я видела эту рубаху, – подала голос Предслава. – Да и ты видел. – Она кивнула Вояте. – В Киеве, помнишь, братец Свентя в ней на своей свадьбе сидел. Красная такая, шелковая, с золотным шитьем преискусным. я так не умею…

Воята промолчал. Красную шелковую рубаху на Свенельде Ольговиче он сам видел, отметил и непривычный, чрезвычайно искусно выполненный узор золотыми нитями. Значит, все правда. Рубаха – не байки какие, ее потрогать можно, против этого не попрешь.

– Вот и Хельги хочет себе тоже королеву в чужой стране найти, – продолжала Утушка. – Знатных здешних ригов, ну, то есть князей, он уже убил – Гостяту и… от… отца моего…

Тут она не выдержала и снова заплакала, не в силах продолжать. Предслава шагнула ближе, обняла голову сидящей Утушки, прижала к себе, стала гладить по повою и по плечу. Ее переполняло сострадание, горечь и возмущение. Она любила предания и знала, как близко на самом деле находится Та Сторона к нашей, если только уметь найти соединяющую их дверь. И она, и многие в ее окружении с детства были воспитаны в умении видеть эту грань – и родичи, и друзья, и враги, как оказалось. Но все в ней кипело от негодования при мысли, что ради того, чтобы войти в сагу, Хельги сын Сванрад убил и своего брата Хакона, и ее брата Гостяту. Будто ему на этой стороне худо жилось!

Однако некое утешение сага им все же принесла: ведь Одд Хельги не собирался убивать прекрасную королеву в подземелье, напротив, обошелся с ней вежливо и дружелюбно, даже был ее гостем. Если Хельги сын Сванрад намерен следовать по стопам знаменитого вещего дяди, то и Предславе не стоит опасаться его вражды. Это несколько примирило Вояту с тем, что ей, как видно, придется завтра идти на мост; прежде он никак не хотел согласиться с этим решением, хотя что он мог сделать против воли всего рода, всех старших и всех ладожан? С этим они и наладились спать, не зная, чего ожидать от приближающегося нового дня.

Подняв голову, Предслава увидела рядом всех трех теток-ведуний: это их шепот нарушил ее дрему. Заметив движение, Олова обернулась, и по ее глазам Предслава поняла, что они шептались о ней. Она бесшумно приподнялась; Воята не хотел ее выпустить, и ей пришлось самой разжать его руки, он так устал за день, что не проснулся.

– Вы к Рерику ходили? – шепнула она.

– Руны раскидывали, – кивнула Ведома. – Подтвердилось: не за твоей головой змей пришел, а за князевой.

– Да он там жив еще? – Предслава взглянула в сторону Рериковой спальни.

– Жив покуда. Льдиса вон говорит, оправился бы, сил в нем еще достаточно. Да не даст сынок выздороветь.

– Что, Рерикову голову требует? – К ним придвинулся Селинег, заметивший, что самые знатные и мудрые женщины Ладоги опять сбились в кучку и шепчутся. – Он вам сам сказал или нагадали?

– Прабабкины руны сказали. – Ведома прикоснулась к мешочку на поясе. – Вот увидишь, братец, завтра он сам то же Славуне скажет. Надо решать…

– Я уж с отцами говорил. – Селинег оглянулся на Радобожа и Кологостя, своих родичей и ладожских старейшин. – Рерика жалко, пятнадцать лет он с нами жил в мире и согласии, да коли такая его судьба злая, что же, всем нам с ним пропадать? За ним змей проклятый пришел, пусть его и забирает.

– Отдадите? – вздохнула Ведома. – Ох, отцы…

– А что делать? – Селинег и сам был не рад. – Своих-то жальче! Славуню, вон, мне жальче, а тебе, сестра? Хочешь Ящеру, как в кощуне, племянницу отдать? И так девок в роду мало совсем. А Рерик… из его рода к нам такое зло пришло, пусть его и забирает. Уж коли на него сын родной с мечом пошел, брата родного загубил, стало быть, несчастливый его род, нет ему удачи ни в чем, и нам с ним удачи не будет. А Велем хотел его князем кликнуть! А я вот рад, что коли уж такое дело, то не дочь сестры моей змей в пасти уволочет! – И Селинег приобнял Предславу за плечи.

– Об чем вы тут? – Между плечами Льдисы и Оловы просунулась голова деда Братислава, шустрого старика из дальней воеводской родни.

Предслава больше не вмешивалась, молча слушала, как старшие толкуют о злой Рериковой судьбе. Иногда она оглядывалась на дверь его спальни: несколько раз оттуда показывался кто-то из его людей и снова уходил, но в целом все было тихо. Она помнила, что там внутри Утушка и Малова: позовут, если их деду вдруг станет хуже. Наконец ведуньи ушли, мужчины и старики снова расселись по лавкам, устроились спать кто где. Предслава посмотрела на Вояту, думая прилечь назад и подремать до утра сколько получится. В его руках так хорошо и уютно, так тепло и спокойно! Но решила напоследок все же проведать Утушку и Рерика. Жаль старика! Да и какой он старик – до этих событий это был зрелый мужчина, бодрый и крепкий, и никому не казались смешны разговоры о его женитьбе – на ней, на Предславе. Не судьба, видно. Один у нее жених – Зверь Забыть-реки… И к нему ей завтра идти… Предслава поежилась, встала и направилась к двери спальни.

Входя, она пристально вглядывалась в полутьму, чтобы не наступить на кого-нибудь из спящих на полу: краем глаза приметила, как сюда входили человек пять его хирдманов. Но пол оказался на удивление свободен, только на лежанке кто-то сидел… Да и лежанка была почему-то сдвинута со своего места на несколько шагов и загромождала середину не слишком просторной клети.

– Что тут такое? – безотчетно закрыв за собой дверь, Предслава остановилась. Теперь она разглядела, что на лежанке сидит Утушка. – Чего это вы лежанку сдвинули? Как он?

Она подошла еще ближе… и увидела, что раненого на месте нет! Вскинув глаза на Утушку, Предслава при свете догорающей свечи в недоумении воззрилась на невозмутимое лицо Рериковой внучки.

– Ты куда своего деда подевала? – шепотом ахнула Предслава и снова огляделась, будто раненого князя могли переложить куда-нибудь в уголок.

Глаза привыкли к полутьме, и теперь она разглядела, что в спальне вообще никого больше нет – ни Рерика, ни его хирдманов, ни даже Маловы.

– Унесла его лиса за темные леса, – обронила Утушка. Она понимала, что последней новости никто здесь не обрадуется.

Пытаясь понять, что тут произошло, Предслава обошла лежанку и сразу увидела лаз в полу. Утушка не стала его закрывать, потому что крышка была для нее слишком тяжела и она боялась, что произведет при этом слишком много шума.

Предслава не так чтобы удивилась открытию. Воевода Велем, Селинег и Воятин дед, волхв Святобор, совершенно точно знали про подземный ход из крепости, а многие другие догадывались; в Ладоге о нем ходили слухи, поэтому Предслава сразу поняла, что означает это черное отверстие в полу. И куда все делись…

– Его унесли! – ахнула она и в ужасе зажала себе рот рукой, поверх пальцев обратив на Утушку потрясенный взгляд. – Раненого унесли!

Утушка кивнула. Предслава застыла, не зная, что теперь делать, что подумать. Так вот что означали эти передвижения хирдманов! Она-то подумала, что они просто ищут себе свободное местечко для сна поближе к вождю, а оказалось… Но кто бы мог подумать? И что теперь будет, как теперь быть?

– Что же ты наделала? – Она всплеснула руками. Хотела сказать: «Выкуп наш сбежал!», но опомнилась: кому выкуп, а кому и дед родной.

– Тебе хорошо, – с независимым видом отозвалась Утушка. – У тебя родни – дождем не смочить, а нас осталось трое: дед да мы с Маловой. Один он у меня на всем белом свете! А руны сказали, что коли избегнет он смерти в этот раз и сынку своему бешеному не достанется, то снова женится и от него новый род пойдет. Вот и будет у меня снова родня! Вон, у Ведомы спроси, они втроем нагадали. Зачем же ему умирать, коли можно еще жить-поживать да семью наживать?

Предслава села на лежанку, сжав руки на коленях и лихорадочно размышляя. Первым делом ей пришел на ум Воята: разбудить, рассказать… Послать людей вдогонку… Она оглянулась на темный лаз. Суету возле спальни она наблюдала довольно давно: отцы и ведуньи за это время много о чем перетолковали, а хирдманы Рерика уж точно успели донести своего вождя до берега и погрузить в лодку. Из-под носа унесли: и у Хельги, и у старейшин. Время выбрали удачно: об эту пору настоящая темная ночь продолжается всего ничего, но бегство пришлось именно на этот час, и если Рерика несли на поверхности земли без огня, то со стены могли ничего и не увидеть. А в таком случае бежать вдогонку бесполезно.

Но все же она не могла взять такое решение на себя и разбудила Вояту. Увидев черный лаз в полу и невозмутимо сидящую Утушку – ни дать ни взять красавица Гудрун, пронзившая мечом Атли на супружеском ложе, – он принялся шепотом браниться на чем свет стоит, но сбегал в грид, привел троих парней и вместе с ними исчез в черном отверстии. Через слово вспоминая йотунову мать, он велел не поднимать шуму: незачем всей крепости знать, что выкуп сбежал. И от своих, и от чужих эту новость надо оберегать как можно дольше.

Предславе и Утушке он велел оставаться здесь, и они сидели рядком на опустевшем ложе, думая каждая о своем. Предслава нередко косилась на открытый лаз. Ей вспоминался тот овраг, в котором имелся вход в подземелье, тайное Велесово святилище, где она бывала неоднократно. К Дивинцу теперь не пройти: там неподалеку стоят корабли Хельги. Но… весьма вероятно, что и из крепости можно пройти под землей прямо в пещеру к Велесову камню. Она припоминала рассказы бабки Милуши о подземелье: никто не знает, кем и когда положено ему начало, какие части его создали человеческие руки, а какие существовали изначально, от богов. Рерик, проложивший ход от крепости к берегу, ничего нового не придумал. А поскольку мыс, где он поставил крепость, заселен был изначально, от Ингваря Старого, а может, и до него, то весьма может быть, что и подземные дороги здесь тоже были проложены не при нынешних поколениях. Чутье ей подсказывало, что должен быть ход отсюда в Велесову пещеру, обязательно должен!

Она посмотрела на Утушку: та сидела, глядя перед собой, будто спала с открытыми глазами. Предслава неслышно встала и шагнула к черному лазу. Оглянулась, посмотрела на свечу, но решила огня не брать: много с ним все равно не разглядишь, а вот тебя с огнем издали будет отлично видно.

Еще раз оглянувшись на дверь, она сошла по нескольким ступеням. Внизу открывался единственный довольно узкий проход, уводивший на юг, к берегу Волхова вверх по течению. Предслава двинулась вперед, ведя рукой по стене. Последние отблески света из спальни мгновенно исчезли за спиной, Предславу охватила тьма, но темноты она не боялась и лишь ощупывала ногой неровный пол перед собой, прежде чем сделать шаг.

Никого живого не было ни видно, ни слышно. Должно быть, Воята с парнями уже вышли на поверхность и теперь ищут следы беглецов на берегу. Предслава торопилась: если Воята застанет ее здесь, то утащит обратно наверх и слушать ничего не захочет. А ей нужно добраться до Велесова камня. При нынешних делах никто, кроме богов и чуров, не подскажет, как ей быть и что делать. Как идти завтра к мосту на свидание с Хельги, Зверем Забыть-реки, жаждущим крови своего отца, притом что отца-то этого больше в крепости нет? Чем заменить сбежавший «выкуп»? Она, Предслава, была следующей готовой жертвой: во всех преданиях Ящер требует себе девицу, княжескую дочь. И этот, нынешний змей, сам уже сказал, что нужна ему только она, Предслава. Что ее ждет, как спастись, возможно ли это вообще? Думая об этом, она не ощущала страха перед подземельем, а только тревогу, как бы ее не остановили по пути.

Вот слева открылся провал. Предслава немного отодвинулась от стены и убедилась, что это не просто ниша, а ответвление подземного хода. Этот ход сворачивал на север, и она пошла по нему, тщательно ощупывая стену. Под ногами в изобилии лежала каменная крошка и более крупные обломки камней, идти по ним было больно, но она почти не обращала на это внимания, думая об одном. Если появится влага…

Ее ожидания оправдались: рука, касавшаяся каменной стены, скоро ощутила холодную воду. Где капли, а где и ручейки сбегали на пол, и ноги вскоре промокли, но Предслава даже обрадовалась. Значит, над ней, над каменным сводом, уже русло Ладожки! Она разрывалась между желанием ускорить шаг, чтобы побыстрее миновать опасное место, и сознанием того, что здесь необходима удвоенная осторожность. Пожалела, что не взяла волховский посох, он бы тут пригодился. «Надо было хоть сулицу прихватить», – подумала она, вспомнив легкие метательные копья, составленные в углу башни возле спящих гридей. Но кто же знал?

Но вот стены высохли – она миновала русло и очутилась за рекой. На Той Стороне… Во владениях Зверя Забыть-реки, но он еще не знает, что она уже проникла тайком в захваченный им край. «Только бы он не узнал!» – билось в голове. Предславе казалось, что их загадочный враг должен видеть и под землей. Или… Она сама не могла сказать точно, о ком думает. О Ящере, грозном божестве своих ладожских предков? О Звере Забыть-реки, которому была обещана в трехлетнем возрасте и который уже приходил за нею в Коростене? О Хельги сыне Сванрад, мстителе за мать и убийце родного брата? Все три образа сливались в ее сознании, наполняя священным ужасом, но и решимостью идти вперед. Если кто-то из живущих и может противостоять таким врагам, то только она – Предслава, дочь Дивомилы и Аскольда, внучка Милорады и легендарного Ульва Зверя, правнучка Радогневы Любшанки и полянского князя Святослава, несущая в жилах солнечную кровь Дажьбога. Неудивительно, что и Зверь Забыть-реки, и заморский дракон явились именно за ней.

Вокруг было совершенно темно и тихо, лишь изредка ее слуха касался легкий скользящий звук, а по головному покрывалу пролетал ветерок. Это были ушаны и ночницы – летучие мыши, в бесчисленном множестве обитавшие в подземельях. И хотя их считают воплощением мертвых душ, Предслава знала, что они не причинят ей вреда, и ничуть не боялась страховидных зверьков. Ах, если бы ей было некого бояться, кроме них!

Ей казалось, что она идет бесконечно долго, но и это ее не смущало: незнакомая дорога всегда кажется очень длинной, особенно в темноте. И тем более под землей! Но, насколько она могла доверять своим ощущениям, ход шел в нужную сторону – на север, вдоль берега Волхова, а значит, должен был привести именно туда, куда надо.

Она уже перестала думать, долго ли идет и не достигла ли сопок, как рука снова упала в пустоту. С осторожностью ощупывая пол, Предслава сделала еще несколько шагов и убедилась, что подземный ход вывел ее в просторную пещеру. Неужели она на месте? Выставив перед собой руки, она медленно-медленно двинулась вперед. В кромешной тьме у нее было чувство, будто и земли под ногами нет, а она идет, как при волховском путешествии, через Навь, где вообще нет ни земли, ни верха, ни низа, а одно черное пространство Бездны.

И вдруг она наткнулась на что-то большое; ладони легли на знакомую поверхность, твердую, гладкую и холодную. В черной пустоте Нави появилась точка опоры: тот самый Алатырь-камень, основа Мер-Горы, на котором стоит весь зримый мир. Предслава ощупала камень, пальцы нашли знакомые выемки, и тяжесть свалилась с души: она действительно в Велесовой пещере! Не обманула ее надежда: ход привел куда нужно! Теперь-то она не пропадет!

С камнем в качестве отправной точки она знала, куда идти дальше. В известном месте, в углублении стены, был приготовлен трут, светильник с маслом, а кресало и кремень в серебряной оправе висели у нее на поясе. Вскоре Предслава выбила огонь, зажгла светильник и поставила его на камень. Слабый свет разлился по пещере, освещая сам камень, но не доставая до стен. Так и положено: сколь ни будь ярок свет нашего знания, ему не достать до всех глубин мироздания. Только дурак думает, будто ведает все. Среди волхвов таких дураков не водится, а попадают сюда только настоящие волхвы.

Уже совсем успокоившись, Предслава встала на колени, опираясь ладонями о камень, и опустила на него голову. Закрыв глаза, она расслабилась и попыталась войти в свое навье окно. Его не надо искать, как в баснях, ходить за тридевять земель, за высокие горы, за быстрые реки. Все это – иносказания: труден путь на самом деле лишь к истинному себе. А если ты найдешь истинного себя, то и навье окно всегда в тебе, всегда под рукой. Только постучи – и там сразу откроют. Обязательно откроют. Предслава не помнила этого, но знала, что ее навье окно открылось, когда ей было всего три года от роду. В ту осеннюю ночь, когда ее мать вступила в смертельную схватку с колдуньей и вышла победительницей, но лишь потом узнала, что ценой победы может оказаться дочь. Предславу не спросили, хочет ли она этого, даже не уведомили, предоставив все времени и судьбе. И хотя порой она досадовала на то, что ее лишили выбора, этот выбор дал ей силу, о которой тысячи людей лишь мечтают, а сотни тысяч – не могут и мечтать, ибо не подозревают ни о чем подобном. С ней же эта сила была всегда, и взрослой Предславе потребовалось лишь ее осознать. Это как сердце: оно всегда в тебе, с рождения, и с рождения выполняет свою работу, просто подумай о нем и услышь его стук…

Однако сегодня что-то ей мешало. Вновь и вновь она пыталась скользнуть в навье окно, и у нее получалось, но тут же она вновь оказывалась в темной пещере возле горящего на камне светильника. После нескольких попыток она подняла голову и прислушалась, расширенными глазами глядя в полутьму перед собой. Что-то было не так. Ей мешало нечто не внутри, а снаружи. Где-то близко находилась внешняя сила, отвлекавшая ее внимание, тянувшая назад.

Вспомнился тот весенний день, Медвежий праздник, когда королева Сванрад наслала на Рерика своих злобных духов, когда в яростном сражении на тропах незримых погибла бабка Милорада, растратив все силы, но унесла с собой и саму Сванрад. «Бабушка!» – окликнула Предслава мысленно. Со смерти прежней старшей волхвы еще не прошло года, и душа ее была совсем близко: все это время Предслава ощущала, будто покойная бабка не сводит с нее глаз, но это не пугало, а наоборот, давало чувство защищенности и родственного пригляда. И она позвала бабку на помощь. Теперь, когда бессильны смелые мужчины, вооруженные острым железом, гораздо полезнее окажется седая старуха с волховским посохом, пусть даже и покинувшая мир живых…

И вдруг далеко впереди блеснул огонек. Предслава знала, что там, куда она сейчас обращена лицом, на другом конце пещеры расположен выход, ведущий в овраг – тот, через который она впервые попала сюда с еще живой Милорадой и через который обычно приходила к Велесову камню и теперь. И в то же время она не могла отделаться от ощущения, что к ней приближается некто с Той Стороны. Один из тех, для встречи с кем она и пришла сюда.

Огонек медленно рос. Опираясь о камень, Предслава смотрела, как он подходит все ближе, и уже могла разглядеть, что это факел в руке человека – или кого-то очень похожего на человека. Он шел неторопливо, тихо, видимо, был один. Пламя шевелилось, бросало отблески по сторонам, и у Предславы вдруг остро защемило сердце от нетерпеливого желания увидеть это существо, понять, кто же это, каков он, с чем пришел! Но она знала, что далеко не всегда на эти вопросы дается ответ. Спасибо чурам, если получишь ответ на вопрос, с которым пришел на Ту Сторону. Поэтому она с усилием подавила в душе ненужное любопытство и стала ждать.

Отблески выхватывали из темноты то кисть руки, сжимавшую рукоять факела, то плечо, покрытое вроде бы белой одеждой, что естественно для потусторонних жителей, то голову, похожую на лошадиную. Предслава сглотнула, стараясь не дать себе испугаться. Духи имеют разный облик: кто человечий, кто звериный, а кто и серединка на половинку. Бояться тут нечего. Гораздо важнее то, с чем иномирный гость к тебе пришел.

В десятке шагов от нее огонь факела замер – гость вышел из прохода и стоял теперь на пороге пещеры, прямо напротив Предславы. Но лучше его видеть она не стала, потому что он отодвинул от себя руку с факелом, а потом и вовсе бросил его на каменный пол, целиком исчезнув во тьме.

– Нет, не уходи! – в испуге крикнула Предслава и поспешно встала, даже сделала пару шагов к нему, обходя камень. – Останься!

– Я не уйду, – донесся из темноты голос – довольно низкий, уверенный. – я пришел не для того, чтобы сразу уйти. Но почему ты здесь одна?

– А кто здесь еще должен быть? – Предслава удивилась этому вопросу и даже отчасти растерялась. – Сюда приходят поодиночке. Со мной раньше приходила моя бабка, но она… уже ушла к предкам.

– Нет, бабка мне точно ни к чему!

Гость из тьмы усмехнулся совершенно по-человечески, и Предслава с опозданием сообразила, что он говорит с ней на северном языке и она безотчетно на том же языке отвечает, благо разницы для нее нет. И вместо уже готового вопроса: «Кто ты и из какого мира?», который положено задать иномирным гостям, она сказала другое:

– Подойди. Раз уж ты пришел сюда, то не стой на пороге.

Он помедлил, но все же подошел: даже если и робел, было стыдно это показать. Когда пришелец сдвинулся с места, Предслава заметила, что он слегка хромает, припадая на правую ногу, и снова ее пробрал озноб: в мире людей гости с Той Стороны имеют какой-то телесный недостаток, поскольку часть их все равно остается там, и наиболее частый их изъян – именно хромота.

Теперь их разделяло несколько шагов и Велесов камень. Гость вступил в круг света от светильника на камне, и Предслава убедилась, что по виду он человек как человек. Мужчина, молодой, среднего роста и плотного сложения. Надета на нем была рубаха из разноцветных шерстяных лоскутов, о которой Предслава уже не раз слышала; один рукав белый, другой темно-серый. Голову и плечи его покрывал худ из темной шерсти – вот почему его голова сперва показалась ей лошадиной, – и верхняя часть лица оставалась в тени. Удавалось разглядеть только небольшую бородку и довольно пухлую нижнюю губу, которая придавала лицу оттенок мягкости и чувственности. Но во взгляде, который Предслава ощущала на себе, ничего мягкого не было, и это несоответствие пугало.

– Я знал, что найду тебя здесь, – снова заговорил он. – Но где же твои девы? Где драгоценные одежды, которыми должны быть увешаны стены?

Предслава вздрогнула: в его низком глуховатом голосе ей послышался какой-то шипящий призвук. Ее облила дрожь: это Змей! Она не ошиблась: снова он, Зверь Забыть-реки, пришел за нею уже в новом облике. Ноги приросли к каменному полу, руки бессильно упали.

– Девы? – едва сумела выговорить она. Страх сменился недоумением: она не понимала его. – Одежды?

– Ну да! – Слово «да» он произнес с придыханием, будто хотел подчеркнуть его, и Предслава вновь ясно услышала шипение змея. – Такое уже было однажды с моим дядей по матери, Оддом Хельги. Он был на острове Эринн и взбирался там на одну гору, где не было троп, и вырывал перед собой кусты вместе с корнями. А когда он вырвал один куст, ему показалось, что из дыры из-под земли пробивается свет. Одд конунг спустился под землю и пошел по широкому подземному проходу. я тоже нашел сегодня на рассвете вход в подземелье и сразу понял, что меня там ждет. я шел во мраке и увидел свет. Но Одд конунг пришел в большое помещение, где все стены были увешаны роскошными одеждами, а вместо светильников служили большие золотые чаши. Там сидели и шили двенадцать юных дев удивительной красоты, и одна из них была самой статной. Ты достаточно хороша, чтобы быть самой статной из двенадцати дев, но где же остальные одиннадцать? И где золотые чаши?

За время этого рассказа недоумение Предславы поначалу лишь возросло: в его словах она слышала нечто очень, очень знакомое, и именно это сейчас казалось невероятным, невозможным! Но потом она вспомнила. Именно так, почти в тех же словах, сагу о подвигах брата своей матери рассказывал зимними вечерами Хакон ярл. Об этом им с Воятой напоминала Утушка… совсем недавно. Сегодня… То есть там, в земном мире, с тех пор еще и ночи не прошло. А здесь… Здесь нет времени.

– Так… это… ты… – выговорила Предслава, стараясь убедить саму себя и не веря.

Это не Змей, не Ящер. Это Хельги сын Сванрад. Нет ничего невозможного в том, что он нашел вход в подземелье. И что у него хватило смелости сюда сунуться, особенно если его ведет жажда повторить все подвиги знаменитого дяди. Вот они и встретились – раньше, чем она предполагала.

– Это я. – Он наконец сбросил худ с головы, и пламя осветило его лицо.

Предслава смотрела, будто стараясь прочитать по нему свою судьбу. Лицо продолговатое, с прямым носом и изящно очерченным подбородком, которого почти не скрывает пушистая рыжеватая бородка гораздо светлее волос. Темные, как у Хакона или Утушки, волосы, похоже, очень длинные, зачесанные назад и собранные в хвост, красиво обрамляют высокий, истинно варяжский лоб. Широкие черные брови гуще и темнее, чем у двоюродной сестры, ресницы длинные и черные, точно как у девушки. А глаза… Глянув ему в глаза, Предслава вздрогнула и отвела взгляд. В полутьме, при свете огня, они казались черными, и было чувство, будто эти глаза смотрят откуда-то издалека, из неведомых глубин мироздания. Она уже не сомневалась, что он колдун, этот племянник Ольга Вещего. И эта рубаха, сшитая как обрядовая одежа для пребывания на грани Того и Этого Света, и длинные волосы, как носят волхвы, и этот взгляд – все сходилось одно к одному. Он был довольно красив, но эта красота пугала, вызывая в памяти Зверя Забыть-реки.

– Ты разве пришел сюда… за девами? – пытаясь взять себя в руки, спросила Предслава.

– От них я никогда не отказываюсь! – Он снова усмехнулся, бросив на нее многозначительный взгляд.

Весь его облик – скупые, но изящные движения, голос, выражение глаз – источал неявную, но ощутимую чувственность; скрытая, не бьющая в глаза, не выпячиваемая, она действовала мягко, обволакивающе, тем вернее захватывая и подчиняя. «Истинный змей!» – отметила Предслава, вспомнив, как ночной гость в Коростене пытался обольстить ее, то прикидываясь ее мужем, то предлагая его заменить.

– Но ты пришел не за этим, – сказала она, при помощи осенних воспоминаний отгоняя от себя власть его обаяния.

– Не за этим, – подтвердил он. – я пришел за головой моего отца, Хрёрека сына Харальда.

– А нам тут показалось, ты совсем забыл, что он твой отец!

– Напрасно вы так думали. я ничего не забываю. я не забуду, как он бросил мою мать, достойнейшую женщину королевского рода и свою законную жену.

– Это она его бросила. Она приезжала сюда, но уехала назад. Ты ведь был с ней тогда?

– Она уехала, потому что он не мог или не желал оказывать ей подобающее уважение. Моя мать имеет право быть первой везде, где окажется. На твоем месте должна была быть она! – Хельги бросил на Предславу прямой суровый взгляд. – Но она умерла. я обещал отомстить за нее. Мне нужна голова моего отца. Выдайте мне его, и я уйду, больше никого не тронув.

– У нас его нет! – вырвалось у Предславы. Сейчас она не могла прикидывать и рассчитывать, как лучше вести эти переговоры, к которым оказалась не готова. Хотелось лишь отодвинуться от раскрытой пасти чудовища. – Твоего отца уже нет в Альдейгье! Он знал, что ты хочешь его смерти. Ты опасно ранил его в битве, и мы не думали… Никому не приходило в голову… Наши хёвдинги уже приняли решение отдать тебе его, но…

– Что – но? – внешне невозмутимо спросил Хельги, но его напряженный взгляд выдавал душевное волнение.

– Он сбежал! Этой же ночью! Его люди унесли его к реке и… я не знаю точно, но думаю, они уже уплыли вверх по Волхову.

– Если это правда, то я пойду за ним. я знаю, эта земля велика, но я достану его, даже если он спрячется в Серкланде! А раз уж вы дали ему сбежать, то пропустите меня и мое войско.

– Я не могу тебе этого обещать. я не воевода и не совет старейшин.

– Но ты – здешняя королева?

– Да! – отчеканила Предслава. Возлагая на себя звание королевы Альдейгьи, она не столько присваивала не принадлежащую ей честь, сколько соглашалась принять ответственность. – Королева и старшая жрица. Нет на этой земле никого, кто мог бы претендовать на это звание с большим правом, чем я. Но у нас все решает совет хёвдингов. Тебе нужно говорить с ними.

– Я не буду ни с кем говорить, – так же спокойно, с неумолимой безжалостностью ответил он. – Пошли они все! я пойду и возьму то, что мне нужно. Меня никто не остановит. И если кто-то будет мне мешать, то ему же хуже!

– Подожди! – Предслава шагнула ближе: эта угроза не столько напугала ее, сколько наполнила решимостью. – Мы не имеем права пропустить тебя с войском. У нас заключен договор со Словенском, что мы не пропустим никого, кто, как ты, придет не с миром. Но мы можем попытаться найти его сами. Пойми, мы знаем свою землю и ее людей. Брат моей матери и наш главный харсир сейчас там, в Словенске. Если ты обещаешь соблюдать мир на время, то он сам попытается достать для тебя… то, что ты ищешь.

– Пока я ничего не обещаю, – ответил Хельги, так же пристально глядя на нее. – Но можно подумать об этом, если ты предложишь мне достойную цену мира.

– Чего ты хочешь? – подавляя дрожь, спросила Предслава.

– Мой дядя Одд Хельги получил от королевы Эринна шелковую рубаху, которая…

– Защищала от огня, от ран и от всякого зла, – в один голос с ним продолжила Предслава.

– Ты знаешь эту сагу? – Хельги прищурил левый глаз.

– Еще бы не знать! я ведь несколько лет была довольно хорошо знакома с самим Оддом Хельги! Он муж старшей сестры моей матери, а значит, мой близкий родич. Он, можно сказать, выдал меня замуж, был на моей свадьбе, и мы встречались несколько раз в год. И я видела эту рубашку, в последний раз совсем недавно.

– Ты видела? – Хельги оживился. Вот уж где он не ждал найти живых свидетелей той саги, которую многие считали лживой.

– Да. Одд Хельги подарил ее на свадьбу своему сыну Свен… Свену Эльду, – Предслава все же вспомнила, как первоначально звучало имя братца Свенти. – Это редкое сокровище – она сшита из алого шелка и украшена золотой вышивкой. Не знаю, насколько она защищает от огня и ран, но другой такой красивой и богатой одежды Одд Хельги не нашел, думаю, и в Миклагарде.

– Я не прочь заиметь такую же.

– Такую же? – Предслава растерялась. Первая мысль была: где же взять такую же? Не посылать же к королеве Эринна в ее подземелье!

– Это вещь всем на зависть. Как раз такая мне подойдет. Не смогла бы ты сшить ее?

– Я… – Предслава в растерянности опустила глаза и провела ладонью по камню.

– Это будет большая честь для меня, – добавил Хельги, с ясным намеком глядя на нее.

– А я думала… – Она посмотрела на него, но вновь отвела глаза, смущенная его слишком выразительным взглядом, а еще больше тем, что рассудку вопреки этот взгляд был ей приятен. – А я думала, ты всегда ходишь вот в таком… – Она кивнула на его лоскутную рубашку.

– Для такого, как я, именно такая и подходит. – Он усмехнулся.

Предслава кивнула. Не надо было объяснять, почему ему подходит такая одежда. Как и она, этот человек постоянно жил на грани Того и Этого Света и ни от кого не собирался это скрывать.

– Неужели во всем вашем богатом вике не наберется шелка на одну рубаху?

– Хорошо! – Предслава положила руку на камень, выражая готовность скрепить договор. – я сошью тебе рубаху, как у нашего общего родича Одда Хельги, а ты за это не тронешь никого в Альдейгье, уведешь войско назад к кораблям и дашь нам время самим отыскать твоего отца.

– Сторговались! – с задорным удовлетворением отозвался он и, протянув руку, накрыл ею кисть Предславы. Рука его была небольшой, почти такого же размера, как ее, только шире, с единственным витым серебряным кольцом.

Она отняла руку.

– Я принесу ее сюда, когда будет готово, – пообещала она, пятясь от него. Его рука оказалась неожиданно теплой, и от этого Предславу пробрала дрожь.

– А я именно в ней приду на переговоры с вашими хёвдигами. Так что не задерживайся! – Он подмигнул, будто они болтали где-то на веселом пиру.

– Хорошо.

Предслава вдруг задула светильник, и темнота накрыла их широкими мягкими крыльями. Под прикрытием темноты Предслава сделала несколько быстрых бесшумных шагов, отступая к лазу, из которого пришла. Она не хотела, чтобы Хельги видел, где этот лаз, хотя при желании обнаружить его ничего не стоило. Он, судя по всему, застыл на месте, обезоруженный внезапно воцарившейся тьмой. А Предслава уже нашла нужный проход и поспешила прочь, подобрав подолы и ведя рукой по стене. Даже если он снова выбил огонь, чтобы найти дорогу наружу, она к тому времени была уже далеко.

Казалось, ее подземные странствия заняли целую вечность, но тем не менее Предславе удалось вернуться в крепость даже раньше Вояты. Когда она выбралась из лаза, в спальне Рерика было тихо и пусто, только Утушка свернулась комочком на опустевшей лежанке. Мигала готовая погаснуть свеча, но она была уже и не нужна: в оконце пробивался рассвет. Предслава погасила ее, сбросила промокшие черевьи и чулки и пристроилась рядом с внучкой беглого конунга. Но заснуть не могла: беспокоилась о Вояте, ушедшем за пределы крепости, и пыталась разобраться в своих впечатлениях. Несмотря на явную усталость, сон не шел, мысли кипели. Хельги сын Сванрад стоял перед глазами, и она не могла отделаться от чувства, что он и сейчас где-то рядом, совсем близко. Он оказался не так страшен, как она себе представляла заранее, но обладал, как выяснилось, способностью проникать в душу и не отпускать. Как и она сама, этот человек был гораздо ближе к Той Стороне, чем обычные люди, и прекрасно об этом знал. Против воли, вопреки горю и страху, которые он принес с собой, она осознавала, что думает о нем не без удовольствия. Вопреки всем обстоятельствам, в нем оказалось нечто неодолимо притягательное. В полутьме, при дрожащем свете огонька на камне, она не слишком хорошо рассмотрела его лицо, но отчетливо помнила взгляд. Там, в пещере, он смотрел на нее пристально, слегка наклонив голову, и теперь она осознала, что выражал этот взгляд, почему он так волновал, пробирая до глубины души: в нем были соблазн и вызов. Но этот человек убил своего родного брата и собирался убить отца! «На твоем месте должна была быть моя мать», – сказал он Предславе. Ей трудно было представить, чтобы в Ладоге верховодила приезжая, чужая здесь женщина-урманка, пусть даже и королева. Но Хрёрек действительно обошелся с женой не так, как того заслуживал ее высокий род. Достойно ли это кровной мести по отношению к родичам? Для Халогаланда – кто знает? Может быть, и да. Что у этой семьи осталось, кроме чести? Да ничего. Понятно, что они пойдут на все. И слава, заработанная даже самыми ужасными преступлениями, для потомков древних северных вождей все же лучше, чем безвестность и забвение рода.

За окошками, отволоченными ради летнего тепла, давно уже рассвело, когда Воята с парнями наконец вернулись – ни с чем, как и ожидалось. Они были так разочарованы, раздосадованы и утомлены, что даже не ругались, а просто повалились на пол кто где и заснули. Воята решительно подвинул обеих молодых женщин и пристроился с краю возле Предславы, крепко обняв ее, будто хотел быть уверенным, что уж эта никуда не денется. Она еще раз порадовалась, что успела вернуться раньше, и он ничего не узнает о ее ночном подземном путешествии. И постаралась незаметно отодвинуть от него подальше свои холодные ноги, завернутые в край одеяла, чтобы он не стал спрашивать, где она их промочила.

Ведома и Льдиса немало удивились, когда поутру, явившись менять Рерику повязки, обнаружили на его лежанке только сладко спящую Предславу. К тому времени Воята уже ушел к дружине, а Утушка, проснувшись раньше всех, благоразумно ускользнула и отправилась в дом отца, тоже расположенный в крепости, предоставив Предславе объясняться со старшими. Предслава заснула, сама не заметив как, совсем незадолго до этого, а когда проснулась, то первым делом вспомнила события ночи. Нет, этого не может быть, это все ей приснилось!

– Ты что тут делаешь, подруга? – Над ней стояли изумленные Ведома и Льдиса. – Рерик-то где?

– Унесла его лиса… – Предслава подавила зевок, повторяя вчерашний ответ Утушки, – за темные леса… За высокие горы, за быстрые реки. Не беспокойтесь, матери мои! – Она села и взялась за растрепанную голову, скручивая отросшие волосы комлем и нашаривая рядом снятый повой. – Не надобен нам пока Рерик. Мне сейчас другое нужно…

– Да змей-то уполз!

– Что? – Предслава вскинула голову.

– Снялось войско и ушло назад к Дивинцу! Вот, как рассвело, спустя немногое время. Сами снялись и ушли! Отцы думают, может, на их корабли напал кто?

– Нет, не напал! – Предслава, не выражая удивления от этой новости, потерла глаза. Все-таки ей это не приснилось. – Он ушел… у нас перемирие. Он будет говорить с нашими хёвдингами через несколько дней. Но для этого мне нужно…

– Что? Ты что-то знаешь? – Ведуньи переглянулись. Ни о чем таком руны прабабки Оловы их не предупреждали.

Но не успела Предслава ответить, как вновь отворилась дверь и вошла Олова-младшая с каким-то свертком в руках.

– Вот, я принесла! – Она устремилась прямо к Предславе, сидящей на лежанке, и вывалила ей на колени груду блестящих разноцветных лоскутов. – Это же тебе нужно? Гневашка говорит, тебе нужны лоскуты шелковые, от этого, говорит, наше спасение зависит. Бабы все уже по ларям полезли, кто шелковое что шил. Вот у меня от Светлушиной рубахи осталось и от отцовой шапки кусок… Если мало, еще могу у той корсуньской рубахи рукава подрезать, что отец еще при твоем деде Домане привез, а то больно длинны. Но зачем тебе? Сколько живу, а на шелковых лоскутах ворожбы не видала! У деревлян научилась?

– Это особая новая ворожба! – с важностью ответила Предслава, но потом не выдержала и рассмеялась.

И впрямь ведь: доверяясь своему предсказанию, Гневаша принесла ей несколько лоскутов золотистого и изумрудного шелка. Сказала, будет нужно. И правда – понадобилось! Ей нужно сшить шелковую рубашку, которая послужит выкупом если не окончательного мира, то хотя бы перемирия, но ведь и оно сейчас Ладоге жизненно необходимо. А поскольку Хельги сын Сванрад следует по стопам Одда Хельги, но своим собственным путем, то и рубаха ему нужна особая – лоскутная, как и подобает живущему на грани Того и Этого Света.

Предслава смеялась и смеялась, не в силах остановиться; из глаз потекли слезы, намочили пряди свесившихся на лицо волос, и она вытирала их ненадетым повоем. Три тетки-ведуньи, догадавшись, что их молодая старшая жрица уже своим путем получила объяснение всех этих странностей, постепенно начали смеяться вместе с ней; они хохотали, сгибаясь пополам и хватаясь за животы под расшитыми завесками, звеня серебряными заушницами на кичках, охая и вытирая слезы. Селинег, сунувшись было в покой посмотреть, что за шум, как ошпаренный выскочил назад в грид. Вид четырех старших ладожских жриц, заходящихся в безумном хохоте, будто одержимые духами, напугал его, как случайно подсмотренный колдовской обряд. А женщины никак не могли успокоиться. Хоть всю жизнь учись и привыкай, но нельзя привыкнуть к тому, что ветры иного мира дуют через твою душу.

Оповещенные Гневашей, женщины из состоятельных ладожских родов несли Предславе шелковые лоскуты: по кусочку размером с ладонь, по полосочке шириной в три пальца, оставшиеся после отделки рубахи или нарядного плаща. Самые большие были длиной в локоть, и эти Предслава и Утушка отыскали в ларях воеводской и ярловой семьи. Три дня Предслава усердно трудилась, сшивая лоскуты между собой, чтобы получились два полотнища стана шириной в локоть с небольшим и длиной в два с половиной; снимать мерки в пещере она не стала, но, вспоминая фигуру Хельги, надеялась, что не слишком ошиблась. Рукава удалось сделать из целых кусков, но разноцветные: один из белого некрашеного шелка, очень старого, пожалованного бабкой Велерадой и пожелтевшего от времени, а второй из совсем нового, ярко-синего, из запасов приданого Маловы. Всего, как потом подсчитала Предслава, на рубаху ушло сорок три лоскута, отрезанных от двадцати разных кусков шелка. Поистине, со всего мира собирали этот выкуп!

В эти дни она жила в спальне Рерика – хозяин все равно ее покинул, а кому же, как не «королеве Альдейгьи», занять освободившееся место? Хотя в крепости уже стало гораздо свободнее: поскольку войско Хельги ушло назад к Дивинцу, где оставались его корабли, в самой Ладоге было спокойно, и люди возвращались в оставленные дома, только скотину и самое ценное из спасенных пожитков пока хранили в крепости.

К вечеру третьего дня работа была закончена, и плод своих трудов Предславе неожиданно понравился. Готовая рубаха оказалась гораздо менее кривой, чем можно было ожидать при таких условиях, и смотрелась хоть и непривычно, но привлекательно. «Только бы не оказалось узко в груди!» – думала она, вспоминая плотное сложение Хельги.

Как Предслава намерена передать выкуп, никто ее не спрашивал, кроме Вояты, но и ему она не ответила. Все были потрясены тем, что старшая жрица, не выходя из крепости и даже не видя врага, сумела точно предсказать его действия, притом благоприятные для Ладоги, но вопросов не задавали и не очень удивлялись – на то она и старшая жрица! Даже пожилые женщины и старухи, прежде считавшие, что дочка попрыгуньи Дивляны слишком молода для столь почетной должности, теперь значительно поджимали губы и уважительно кивали.

А Вояту Предслава еще в первый же день убедила поскорее отправляться в Словенск. Он хотел сперва дождаться исхода переговоров, чтобы рассказать вую Велему о положении дел, но Предслава заверила, что ждать нечего, все условия ей уже известны заранее. С трудом, но Воята ей поверил, а три дня при такой дальней дороге и правда не стоило терять. Теперь он был уже, как она надеялась, на полпути в Словенск. Ждать оставалось недолго, уже совсем скоро дело возьмет в руки воевода Велем. Но пойдет ли он на мир с убийцей своего единственного сына?

На третий вечер Предслава удалилась в спальню и закрыла дверь, велев никому к ней не входить. Лежанка все еще была отодвинута от лаза, и Предслава без приключений добралась до Велесовой пещеры. По дороге она и боялась, и желала снова встретить там Хельги, и от волнения не замечала камней под ногами. Хотя понимала, что это получится едва ли: не мог же он сидеть в пещере день и ночь, поджидая ее, а время встречи они ведь не назначили. Обнаружив в пещере лишь тишину и пустоту, Предслава ощутила одновременно и разочарование, и облегчение. Она слишком много думала о нем и не могла избавиться от власти, которую этот человек приобрел над ее мыслями, и это не нравилось ей. Положив рубаху на Велесов камень, Предслава напоследок погладила ее, пробежала пальцами по многочисленным швам. Ей почему-то было жаль расставаться с этой вещью, в которую она поневоле вложила столько души. Казалось, вместе с этим удивительным нарядом она дарит Хельги часть себя. Стоя в темноте под землей, на границе между Тем и Этим Светом, она ощущала себя в предании, в саге, которая ничуть не хуже тех, что рассказывают об Одде Хельги. И пусть тут нет чаш из золота вместо светильников – в чашах ли дело?

Вернувшись, она устроилась на Рериковой лежанке, к которой успела привыкнуть, и закрыла глаза, пытаясь заснуть. Но против воли представляла, как Хельги с факелом в руке идет по знакомому ей подземному проходу, как проникает в пещеру, как приближается к камню и как отблеск огня падает на пылающий красочный шелк… Он увидит, как старательно она соблюдает уговор… Предслава очень надеялась, что ему понравится ее работа. Иначе она была бы сильно разочарована. И не только потому, что от этого зависит успех переговоров…

Она то проваливалась ненадолго в неглубокую дрему, то ее вновь выносило на поверхность сознания, мысли сменялись грезами, видения прошлого, настоящего и неясные надежды на будущее наплывали одно на другое… Пошевелившись, она вдруг наткнулась на кого-то; кто-то живой и теплый плотно прильнул к ней сзади, чьи-то руки обняли ее, чьи-то губы крепко прижались к ее шее. Кожу пощекотали мягкие волоски усов и бороды. В полусне у нее мелькнула мысль о Вояте, но она помнила, что он сейчас должен быть за три дня пути отсюда, даже дальше. А главное – запах: она ощущала незнакомый теплый запах тела, приятный, новый, совсем не как у Вояты. Предслава повернулась, уперлась рукой в грудь того, кто лежал рядом с ней. Пальцы коснулись чего-то очень гладкого и местами неровного; вспомнилось жуткое ощущение мелких прохладных чешуек под пальцами в ту ночь в Коростене, когда к ней под видом уже мертвого Володыни приходил Зверь Забыть-реки…

Это воспоминание окончательно пробудило ее, она вздрогнула и попыталась отодвинуться. Уже светало, при бледном сиянии рассвета из окошка она различила, что рядом с ней на лежанке действительно находится человек. В полутьме перед ней, совсем близко, было уже знакомое лицо с прямым носом, красивыми черными бровями и маленькой рыжеватой бородкой; темные волосы, зачесанные назад и заплетенные в косу, оставляли открытым широкий прямоугольный лоб, а на Предславу смотрели уже знакомые глаза с выражением соблазна, вызова и легкой насмешки.

– Что это? Кто… Как ты сюда… – шепотом ахнула она, пытаясь сесть, и он, вопреки ожиданиям, легко выпустил ее.

– Пришел поблагодарить тебя. – Хельги приподнялся, подперев локтем голову, и она увидела, что на нем надета новая рубаха; это ее гладкого шелка и швов Предслава коснулась в темноте.

– Ты смог пройти… – Она бросила взгляд на открытый лаз.

– Конечно. я все могу.

– Ты видишь, я выполнила наш уговор… – Предслава отодвинулась от него как могла дальше на одной лежанке, но ей вовсе не хотелось вскочить, закричать, убежать.

Напротив, она была убеждена, что никому, кроме нее, знать о его появлении в крепости не следует, хотя само по себе это казалось еще более удивительным делом, чем посещение змея-летавца.

– Тебе… хорошо сидит? – озабоченно уточнила она, кивнув на рубаху. Ее беспокоила оценка проделанного труда, и было бы обидно, если при всем старании что-то оказалось не так. – В груди не узко? Под мышками не жмет?

Она не смогла вставить в подмышки ластовицы, потому что не хватило шелка среди тех пожитков, которые самые богатые из ладожских женщин сумели унести с собой в крепость. Предславе даже пришлось отрезать по куску от рукавов собственной далматики, привезенной из Киева, а не то рубаха Хельги сзади получилась бы короче, чем спереди.

– Все отлично! – Хельги потянулся и снова устроился на подушках своего отца так удобно, будто на своих собственных. Впрочем, откуда ему знать, что это постель его отца? – Все как надо. А вот это уже похоже на жилище королевы, – одобрительно заметил он, оглядываясь. – Не то что в том подземелье. Наверное, золотые чаши у тебя там?

Он кивнул на пару больших ларей под расшитыми крышками. В спальне Рерика действительно было на что посмотреть: на бревенчатых стенах висело три восточных ковра, несколько греческих одежд из плотного яркого шелка с вышивкой золотыми нитями, несколько дорогих мечей, секира с серебряной насечкой на лезвии.

– Именно там, – подтвердила Предслава, но не стала уточнять, что и одежды, и ковры, и меха, и содержимое ларей принадлежат вовсе не ей, а отцу Хельги, которого он уже, по сути, выгнал из дома.

На одном из ларей лежал шлем Рерика с гребнем в виде змея. Но если Хельги его и заметил, то ничего не сказал. Вновь посмотрев на Предславу, он протянул руку и мягко погладил ее по голой ноге под подолом рубахи, но она отстранилась и натянула подол пониже. Он смотрел на нее с тем же выражением – соблазна и вызова, – и ей было неловко, тревожно, но где-то в глубине души приятно, за что она сама на себя сердилась. Видят боги, на этой лежанке незваный и нежданный гость чувствовал себя гораздо более непринужденно и удобно, чем она! Каждое его движение – уверенное, немного небрежное и притом ловкое и изящное – источало тот же соблазн, который сиял во взгляде, и Предслава чувствовала, что против воли любуется ночным гостем. Ее наполняло волнение, не имеющее ничего общего со страхом.

Не смущаясь ее попыткой отстраниться, он снова протянул руку и опять погладил ее по ноге, уже через ткань рубахи. Предслава схватилась за голову – волосы были рассыпаны по плечам, благо в покое было все же достаточно темно.

– У тебя красивые волосы, – произнес из полутьмы низкий теплый голос, словно его обладатель проник в ее мысли. – Не убирай их, они мне нравятся. И сама ты очень красивая и привлекательная женщина. Пусть это довольно дерзко звучит, но я хотел бы тебя поцеловать.

– Нет! – Предслава потянула на себя одеяло, но ничего не вышло, потому что Хельги лежал на нем.

Теперь она по-настоящему испугалась. Но не Хельги – в нем не ощущалось никакой угрозы и никакого намерения применить силу. Наоборот: Предслава удивилась, что это предложение, действительно весьма дезкое и неприличное, вовсе не показалось ей оскорбительным, ей даже… было приятно это услышать. Он был в точности как Зверь Забыть-реки, но только гораздо красивее и потому опаснее.

– Разве я сказал что-то плохое? Это просто предложение, ты можешь его не принимать.

– Опомнись! Здесь не игры на… – Она хотела сказать, «на Купалу», но вспомнила, как это называется у него на родине, – на День Середины Лета.

– На Мидсоммар я бы и спрашивать не стал! – Он засмеялся, и вот теперь у него сделался отчасти смущенный вид.

– Ну а поскольку сейчас не Мидсоммар… уходи! – выговорила Предслава, с усилием одолевая собственное нежелание того, чтобы он уходил. Что с ней такое делается?

– Ну, увидимся! – Хельги поднялся с лежанки и встал с другой стороны, там, где находился подземный ход.

– Подожди! – окликнула его Предслава, и он с готовностью обернулся.

Она тоже встала и подошла ближе. Теперь никакого Велесова камня между ними не было, и она, шаг за шагом, приблизилась вплотную. Рубаха все же вышла узковата и оттого облегала его стан плотнее, чем обычная просторная одежда, и это волновало Предславу. Он молча ждал, глядя на нее выжидательно и чуть-чуть насмешливо, сколько она могла разглядеть при слабом свете утра из окошка. Теперь она заметила, что они почти одного роста: ведь Предслава для женщины была высокой.

– Ну так что, ты не хочешь меня поцеловать? – усмехаясь с тем же смущенным видом, уточнил он.

– Не сейчас, – ответила Предслава.

Ей вспомнилось одно из северных сказаний старой Оловы, которое передавалось в ее роду: о сыне конунга, которого превратили злыми чарами в дракона и с которого надо было снять несколько шкур, чтобы он снова стал человеком. И хотя Хельги сын Сванрад по виду уже был человеком, Предслава знала, что драконья шкура на нем есть, пусть ее и не видно.

– Видишь вот это? – Она показала на маленький плотно зашитый мешочек, висящий у нее на шее, – могучий оберег, корень солонокреса, который уже не раз спасал ее от Зверя Забыть-реки.

– Вижу. – Пользуясь случаем, Хельги с явной охотой опустил взгляд к ее груди и не спешил поднимать.

– Ты можешь… к нему прикоснуться?

– С удовольствием.

Небольшая рука с широкой ладонью и витым серебряным кольцом на указательном пальце поднялась и коснулась груди Предславы, скользнула по ткани рубашки, будто погладила, сжала мешочек. С бешено бьющимся сердцем Предслава ждала, но ничего не происходило: он не бросал мешочек, не отскакивал с шипением и руганью. Он даже не понимал, что ей нужно: вот он спокойно выпустил мешочек, рука его мягко накрыла ее грудь, потом обвила стан, он обнял ее и привлек к себе, давая почувствовать, как возбуждает его ее близость. И когда Предслава действительно это ощутила, ее пробрала теплая дрожь и пронзило почти болезненное желание; от его запаха, от тепла его тела у нее кружилась голова; сухие жесткие губы коснулись ее щеки, отыскивая рот. Когда их бедра соприкоснулись, у нее возникло чувство, будто две реки, стремившиеся навстречу друг другу, слились и устремились дальше могучим общим потоком; где-то в глубине возникло то же ощущение, которое она испытывала, обращаясь духом к божествам Нижнего мира. Хотелось отдаться этому потоку, будто невидимая горячая река несла ей саму жизнь, но Предслава отпрянула, испуганная и смущенная силой этих ощущений. Она словно проснулась и обнаружила себя на самом берегу Огненной реки, а ведь даже в обычную реку не советуют соваться, не зная броду.

Хельги выпустил ее, не пытаясь удержать.

– Ну, если ты не хочешь, зачем меня дразнить? – спросил он, впрочем, без обиды или досады, и это тоже ей понравилось.

– Я… должна была проверить. – Предслава сама сжала солонокрес в руке, будто ища у него поддержки.

– Что? – Хельги засмеялся, намекая на одно, очевидное для них обоих обстоятельство, и Предслава едва сдержала беспокойный смех.

– Не это! Я… хотела узнать…

«Не нечисть ли ты!» – собиралась она сказать, но не решилась.

– Здесь мой оберег, – пояснила она вместо этого, показывая на мешочек. – К нему не в силах прикоснуться никто, кто желает мне зла. Моя мать получила его от своей матери, когда выходила замуж, а я от нее, тоже когда выходила замуж. И он уже не раз спасал меня… от по-настоящему опасного пришельца из мира мертвых.

– Я ничего особенного не почувствовал. Ну, кроме прилива крови сама понимаешь к чему.

– Значит, ты не нечисть. Ты… ты нечто гораздо большее, – тихо, будто сама себе, произнесла Предслава. – А это у тебя что?

При свете из близкого оконца она рассмотрела, что у Хельги на шее, в самой ямке под горлом между ключицами, висит оберег в виде треугольного кусочка кости, но без каких-либо рунических или обережных знаков.

– Зуб дракона. Настоящий.

– Настоящий зуб дракона? – Предслава вздрогнула.

Только что она думала о драконе; она даже едва не спросила: «Твой собственный?» Однако тут же опомнилась. Нет, они ведь не в предании. Но для зуба какого-либо живого существа костяной клин, размером с березовый листок, был слишком велик – даже у медведя таких зубов не бывает.

– А… потрогать можно? – робко спросила Предслава. Она знала, что прикасаться к чужим оберегам не следует, но любопытство победило.

– Можно, – великодушно разрешил Хельги, ничуть не опасаясь, что ее прикосновение лишит «зуб дракона» силы.

Предслава осторожно притронулась к амулету, взяла в руку, осмотрела с разных сторон. Он был плоский, почти правильной треугольной формы, с мелкими зубчиками по краям, а на тупом конце отчетливо выделялась часть, которая должна находиться внутри челюсти. Судя по всему, эту вещь действительно не изготавливал никакой косторез – это был настоящий зуб, выросший в пасти жуткого чудовища! Предславу пробрала дрожь. Впервые в жизни она столкнулась со свидетельством того, что подобный ужас существует не на Той Стороне, а здесь, в мире людей, на белом свете!

– Откуда он у тебя?

– Издалека привезли. Из Серкланда.

Впрочем, редкостный амулет был у него не единственным – на другом ремешке, подлиннее, их висел еще целый набор: серебряный молоточек Тора и другой, костяной, бронзовая узорная копоушка, две серо-зеленых стеклянных бусины, небольшая пластина из серебра, покрытая сложными «вязаными» рунами, золотой перстень старинного вида с полупрозрачным красным камнем, который Хельги почему-то не желал носить на пальце… Но когда Хельги накрыл ее руку своей, Предслава устыдилась ненужного любопытства и отпрянула.

Он еще некоторое время смотрел на нее, потом повернулся.

– Не скучай! – бросил он и исчез в отверстии подземного хода.

Предслава села на лежанку и обхватила себя за плечи. Что она делает? Она сошла с ума? Теперь это был не Зверь Забыть-реки, а живой человек, которому нечего бояться солонокреса. Враг всей Ладоги, убийца своего брата и ее, между прочим, брата Гостяты, приходит ночью в ее спальню, обнимает ее… И она разговаривает с ним… о поцелуях! Все это само по себе казалось невероятным сном, бредом. Такого ни в одной басне не рассказывается! Но против воли Предслава жалела, что он ушел. Она отлично знала, что не должна поддаваться на его домогательства, и у нее даже хватало на это силы воли, но она не могла об этом не жалеть! Она чувствовала трудноодолимое влечение к нему, и это было влечение к чему-то большему, чем просто молодой привлекательный мужчина. Да она и не рассмотрела его толком… Глядя на него, она внутренним взором видела нечто настолько огромное и мощное, что внешний вид человеческой оболочки этого нечто терял значение.

Слава чурам, никто, кажется, этого дикого свидания не видел! Да и загляни кто в спальню, пошел бы слух, что вдову Волегостевну посетил змей-летавец… Нет, это в Деревляни знают летавца, а тут решили бы, что сам Ящер явился за обещанной жертвой прямо в дом. И Предслава, несмотря на устроенное ему испытание, не могла бы поручиться, что это не так!

В полдень в крепости опять поднялся переполох: дозорные углядели, что к Ладоге вновь приближается отряд. Но это было не все войско, а дружина человек в сорок. Сиял на ветру синий стяг с серебряным волком, и теперь уже издалека становилось ясно, кто здесь конунг – благодаря рубахе из блестящих, ярко окрашенных кусков разноцветного шелка Хельги сын Сванрад сразу бросался в глаза. Теперь на нем не было шлема, длинные темные волосы были распущены и спускались почти до пояса, только по сторонам лица были заплетены две тонкие косички, чтобы пряди не лезли в глаза. Перейдя мост, отряд остановился на площадке перед воротами, и оттуда объявили, что Хельги конунг приглашает хёвдингов Альдейгьи на мирные переговоры. Ладожские хёвдинги, заранее предупрежденные Предславой, что именно сегодня это произойдет, уже приготовились и ждали, поэтому ворота распахнулись незамедлительно.

– Но где же королева? – спросил Хельги, когда перед ним в ряд выстроился десяток зрелых мужей в нарядно расшитых рубахах до земли, с бородами до пояса и ткаными кушаками в ладонь шириной.

– Волегостевну хочет, – переглянулись старейшины.

– Да вон же она. – Хельги сам увидел Предславу, стоявшую среди женщин на стене, и приветливо помахал ей рукой. – Попросите ее спуститься к нам, я хочу ее видеть… поближе. Вы сказали, ее зовут Виль… гести, как там?

– Это ее отца Волегостем зовут, – пояснил Творинег. – Князя плесковского.

– Отчима, – поправил Рановид. – А отец ее покойный – Аскольд киевский, сын Улеба Зверя.

– А как ее имя?

– Предслава.

– Фрейдис… лейв?

Послали за Предславой, и Хельги приветствовал ее самым учтивым образом. Если бы не надетая на нем рубаха, она могла бы подумать, что все случившееся ночью ей приснилось – но она точно знала, что уже видела его в этой удивительной одежде. Пока велись переговоры, она жадно рассматривала его при ярком наконец-то свете дня, стараясь понять, что же не дает ей покоя.

Увы! Осмотр этот не принес успокоения. Ничего и никого подобного ему она никогда не видела, и чем больше она его рассматривала, тем больше поражалась. Шелковая рубаха и серебряное кольцо были единственными признаками богатства и знатности в его облике. Будто последний нищеброд, он не носил даже нижней льняной рубахи; обтрепанные, явно старые шерстяные штаны, грязные обмотки, стоптанные, кое-как сшитые башмаки явно не подобали конунгу; к тому же по ним сразу было видно, что Хельги не только хромает, но и косолапит. Однако держался он с непринужденной уверенностью истинно знатного и сильного человека, что в сочетании с бедняцкой одеждой производило какое-то невероятное, сокрушительное впечатление. Удивительным образом небрежность одежды не гасила, а подчеркивала и усиливала впечатление уверенности, которую источал весь его облик, но которая ни на волос не переходила грань, за которой начинается самодовольство. Он стоял, опираясь одной рукой на копье, за древко которого держался выше своей головы, а другой на рукоять меча на плечевой перевязи, и смотрел на собеседников, слегка прищурив правый глаз, что придавало ему насмешливое выражение; но казалось, что и над собой он тоже всегда готов посмеяться, и поэтому даже эта красивая поза не делала его смешным. И хотя Хельги сын Сванрад был далеко не так могуч, как Тор, и не так строен, как Бальдр, было ясно, что он ничем не хуже всех на свете силачей.

Но еще больше Предславу поразила его красота, которая при дневном свете прямо-таки била в глаза. Бывает красота, как цветок, что очаровывает и умиляет; бывает красота, как огонь, что согревает и опаляет; его же красота была как острый стальной клинок, холодный и безжалостный, пронзающий сердце насквозь. При свете дня Предслава разглядела, что кожа у него довольно смуглая, как была и у Хакона – наследство прабабки-гречанки, о которой Хакон как-то вскользь упоминал. От загара его лицо стало совсем бронзовым, и от этого Хельги выглядел старше своих двадцати трех лет. Волосы его поначалу показались просто темными, но вот он повернул голову, на них упал прямой солнечный луч, и каждый волос загорелся изнутри каштановым золотом – это было так красиво, что захватило дух. Но вот он вновь повернулся, и золотое сияние исчезло.

Зато когда Предслава с близкого расстояния и при солнечном свете дня заглянула ему в глаза, то ее поразил их цвет. Они оказались серыми с явным зеленовато-голубым отливом, как самоцвет под названием смарагд – на той застежке миклагардской работы, которую ей в Киеве подарила княгиня Яромила. Густые, красиво изогнутые черные брови, длинные черные ресницы подчеркивали цвет; и хотя глаза были светлыми, взгляд их дышал тьмой, будто смотрел из самой бездны.

Но едва успела Предслава подивиться этому, как взгляд ее упал на его левую руку. Из-за жары он закатал рукава своей новой рубахи до локтя, будто рыбак за работой; и на локте у него она заметила шрам – розовый, еще не очень старый, очертаниями явно напоминавший ящера: вытянутое тело, голова, хвост… Расширенными от ужаса глазами Предслава уставилась на этот шрам, застыла, будто обездвиженная злыми чарами. Уж сколько всяких примет указывало на связь Хельги с ящером-драконом, но тут она увидела на нем настоящую, недвусмысленную печать. И это не оберег на ремешке, такую отметину с себя не снимешь.

– На что ты так засмотрелась? – спросил Хельги. – Это у меня осталось от прошлогоднего похода на Волин. Есть такой город, он далеко отсюда, но там тоже живут венды, ваши дальние сородичи. Один их знатный воин, его звали Радогост, нанес мне удар мечом. Правда, потом мы заключили мир, и за эту рану он преподнес мне виру: вот это кольцо и серьгу. – Он поднял руку с кольцом и указал на левое ухо, в котором висела серебряная серьга, обвитая скрученной золотой проволокой.

– Мечом? Ты мог остаться без руки.

– Я уже не раз мог умереть… – Он усмехнулся. Предслава вновь отметила, что, когда он смеется, у него делается немного смущенный вид: будто он стыдится того, что в мире нашлось нечто, способное нарушить его невозмутимость.

Хорошо, что остальные представители ладожской знати не были женщинами, иначе они тоже лишь смотрели бы на Хельги конунга, разинув рот. Но к счастью, на старейшин и воевод его красота впечатления не производила, да они ее и не замечали. Что их по-настоящему смутило, так это требования Хельги: пропустить его с войском вверх по Волхову, чтобы он мог догнать своего сбежавшего отца, либо в короткий срок привезти Рерика сюда. В противном случае он обещал сжечь поселение, чтобы лишить своего отца всего достояния. Согласиться на первое Ладога не могла, этому мешал договор со Словенском, согласно которому, кстати, ильмерьские поозёры были обязаны в таких случаях помогать войском.

Ладожане очень надеялись, что раз уж сам воевода Велем в это тревожное время оказался в Словенске, то он вытрясет обещанное войско из ильмерьских старейшин, чей вожак, Вышеслав, кстати, приходился ему тестем. Однако требовалось, во-первых, выиграть время до прибытия помощи, а во-вторых, если получится, вообще обойтись без битвы. Никто не хотел разорения родного гнезда. Пока удалось избежать пожаров и пришельцы лишь немного пошарили в брошенных домах, откуда все самое ценное хозяевами было вынесено и скотина угнана; но если вражда вспыхнет вновь, Ладога будет сожжена, в который уже раз за время своего существования. Нынешние старики еще помнили, какой она была лет пятьдесят назад, после войны, в ходе которой был изгнан Лют Кровавый и его свейская дружина, помнили засыпанные углем и заросшие сорняками пустыри на месте нынешних изб, причалов, гостиных дворов и клетей. Пообещать выдать Рерика было проще, и старейшины надеялись, что Велем привезет его с собой, волей или неволей, живого или мертвого. А там уж пусть отец с сыном сами разбираются.

При условии, что Ладога выдаст ему отца, Хельги согласился заключить перемирие. В качестве заложников он пока оставил у себя всех пленных, захваченных на Ореховом острове, однако разрешил, чтобы родичи навестили их там и оказали помощь. Также он не возражал против того, чтобы ладожане сами отправились на Ореховый остров и погребли брошенные там тела павших в первой битве. С этим приходилось спешить: по жаркой летней поре мертвые и так уже слишком долго ждали возложения на краду…

В тот же день крепость почти опустела: жители вернулись в брошенные дома, а те, кто ничего не знал о своих мужчинах-воинах, устремились в урманский стан возле Дивинца, надеясь отыскать их среди пленных. Селинег собирал людей для похода на Ореховый остров, где предстояло с почетом предать огню тела Гостяты и Хакона. Предслава еще несколько дней провела в крепости, в доме Хакона, сидя возле Утушки, которая то выла до хрипоты, то впадала в полубеспамятство. Братилы среди пленных не оказалось, и Предслава сама обрезала по-вдовьи ее темные косы…