Книга: Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв
Назад: Глава 10 Образ
Дальше: Глава 12 «Антарктика начинается здесь»

Глава 11
Отпустив тормоза

Мона проснулась, когда самолёт зашёл на посадку.
Прайор, кивая, слушал Эдди, вспыхивал на каждом кивке своей прямоугольной улыбкой. Возникало впечатление, как будто улыбка всегда была на лице, просто пряталась за бородой. Прайор успел переодеться, значит, его чемодан был в самолёте. Теперь на нём был неприметный серый деловой костюм и галстук в косую полоску. Он стал похож на тех лохов, на которых Эдди натаскивал её в Кливленде, разве что сидел костюм по-другому.
Она однажды видела, как лох примеривает костюм — тот мужик, что возил её в гостиницу «Холидей Инн». Примерочная магазина примыкала к вестибюлю гостиницы. Лох стоял посреди комнаты в одном белье, весь в квадратах голубого света, и рассматривал своё изображение на трёх больших экранах. На экранах не видно было голубых линий, поскольку на каждой голограмме лох был в другом костюме. Моне пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться; система была снабжена косметологической программой: на каждом экране клиент выглядел иначе, чуть вытягивалось лицо или делался твёрже подбородок — лох же вроде ничего такого не замечал. Потом он выбрал костюм, влез в тот, в котором пришёл, — на том всё и кончилось.
Эдди что-то объяснял Прайору, какой-то узловой момент в «архитектуре» очередной своей аферы. Мона научилась отключаться от содержания его речей, но сам голос всё же до неё доходил. Эдди всегда разглагольствовал так, будто твёрдо знал, что никому не понять всех уловок, которыми он так гордится, поэтому говорил он медленно и доходчиво, как разговаривают с маленькими детьми, и к тому же понижал голос, чтобы создать видимость доверительности. Прайора это, похоже, не беспокоило. А потом Моне показалось, что Прайору вообще плевать, что там болтает Эдди.
Зевнув, девушка потянулась. Самолёт дважды подскочил на бетоне посадочной полосы, развернулся и сбавил ход. Эдди не переставал трепаться.
— Нас ждёт машина, — перебил его Прайор.
— А куда вы нас везёте? — спросила Мона, не обратив внимания на гримасу Эдди.
Прайор улыбнулся своей картонной улыбкой.
— В нашу гостиницу. — Он расстегнул ремень. — Мы пробудем там несколько дней. Боюсь, большую часть времени тебе придётся провести в своём номере.
— Замётано, — сказал Эдди, как будто то, что ей придётся сидеть в четырёх стенах, было его идеей.
— Ты любишь стимы, Мона? — спросил Прайор, по-прежнему улыбаясь.
— Конечно, — ответила она. — Кто ж не любит?
— А у тебя есть любимые записи, Мона? Есть любимая звезда?
— Энджи, — несколько ошарашенно сказала она. — Кто же ещё?
Улыбка стала чуть шире.
— Хорошо. Мы достанем тебе все её последние записи.

 

Вселенная Моны состояла, по большей части, из мест и предметов, где она физически никогда не бывала или которые сама никогда не видела. Аэродром северного Муравейника в стимах не имел запаха. Его подредактировали, решила она, точно так же, как у Энджи никогда не бывает ни месячных, ни головной боли. Но как же тут воняет! Как в Кливленде, даже хуже. Когда они только-только сходили с самолёта, Мона было подумала, что это просто запах аэропорта, но стоило им выйти из машины, чтобы пройти несколько метров до входа в гостиницу, вонь лишь усилилась. К тому же на улице было адски холодно, ледяной ветер кусал её за голые лодыжки.
Вестибюль отеля показался ей гораздо просторнее, чем в «Холидей Инн», хотя само здание было более старым. В вестибюле толпилось народу больше, чем в любом стиме, но повсюду — чистые синие ковры. Прайор оставил её ждать у рекламы орбитального курорта, пока они с Эдди отошли к длинной чёрной стойке поговорить с женщиной с медной именной табличкой на груди. Мона чувствовала себя глупо в белом пластиковом дождевике, который Прайор заставил её надеть, как будто думал, что её прикид недостаточно хорош для этого места. Примерно треть толпы состояла из япошек, которых она посчитала туристами. У всех, похоже, было при себе какое-нибудь записывающее снаряжение: видео-, голо-, а у нескольких на поясе даже симстим-модули, — но в остальном они совсем не были похожи на денежные мешки. А она-то думала, что у всех японцев полно денег. Наверное, они просто ловчат, скрывают, решила она.
Мона увидела, как англичанин отправил женщине через стойку кредитный чип. Женщина взяла чип и пропустила его через металлическую прорезь.

 

Прайор положил её сумку на кровать, широкий пласт бежевого темперлона, и коснулся панели на стене, после чего справа разошлись портьеры.
— Здесь, конечно, не «Риц», — сказал он, — но мы постараемся, чтобы тебе было удобно.
В ответ Мона только что-то уклончиво пробормотала. «Риц» — так называлась котлетная в Кливленде, и она не поняла, какое отношение эта забегаловка может иметь ко всему происходящему.
— Взгляни, — сказал он, — твоя любимица. В обитое плюшем изголовье кровати оказался встроен стим-модуль, а рядом — небольшая полочка с набором тродов в пластиковой упаковке и штук пять кассет.
— Тут все новые стимы Энджи.
Интересно, кто приготовил кассеты, и не попали ли они сюда после того, как Прайор спросил, какие стимы она любит? Мона показала ему собственную улыбку и отошла к окну. Муравейник выглядел в точности так, как в стимах; окно было похоже на голографическую почтовую открытку, за ней — знаменитые здания, названий которых она не знала, знала только, что они знаменитые.
Серый цвет куполов. Белизна снега оттеняет путаницу решёток геодезиков, а за всем этим — серый фон неба.
— Счастлива, детка? — спросил Эдди, подходя сзади и кладя ей руки на плечи.
— А душ у них тут есть?
Прайор рассмеялся. Передёрнув плечами, она сбросила руку Эдди и с сумкой в руках скрылась в ванной. Заперла за собой дверь. Слышно было, как Прайор опять рассмеялся, а Эдди снова завёл шарманку о своих аферах. Присев на унитаз, Мона открыла сумку и выкопала косметичку, где хранился «магик». У неё осталось четыре кристалла. Должно хватить. Хватило бы и трёх, но когда число их уменьшалось до двух, она обычно начинала соображать, как сравнять счёт. Она не слишком часто закидывалась, во всяком случае, не каждый день, разве что в последнее время, но это потому, что Флорида начала её доставать.
Теперь можно и сократиться, решила Мона, вылавливая кристалл из пузырька. Кристалл напоминал твёрдую жёлтую карамельку, сперва её надо раздавить, потом растереть между двух нейлоновых пластинок. Измельчённый стимулятор издавал слабый, чем-то схожий с больничным, запах.

 

К тому времени, когда она покончила с душем, оба они ушли. Мона долго нежилась в ванной, пока это ей не наскучило. Во Флориде она пользовалась в основном душами возле общественных бассейнов или на автобусных станциях — и в тех и в других требовались жетоны. Она предположила, что и в этот, в отеле, встроен приборчик, который отмеряет расход воды и заносит потом в счёт — как это было в «Холидей Инн». Здесь, под пластмассовым распылителем, висел большой белый фильтр, а наклейка на кафеле — глаз и слеза — означала, что во время мытья старайтесь, чтобы вода не попала в глаза, — совсем как в бассейне. В кафель был встроен ряд хромированных краников, и если по очереди нажимать на кнопку под каждым, получаешь шампунь, гель для душа, жидкое мыло, масло для ванны. После этого возле кнопки загорается красная точка, потому что это включается в твой счёт. Или в счёт Прайора. Мону только порадовало, что они ушли. Так хорошо остаться одной, да ещё под кайфом и чистой. Ей редко удавалось побыть в одиночестве, разве что на улице, а это совсем не то. Она завернулась в огромную купальную простыню, где на махровой стороне было выбрито какое-то слово. Наверное, название отеля. Прошла к окну, оставляя за собой мокрые следы на ковре.
В квартале от отеля стояло старомодное здание. Уходящие вверх уступы стен были стёрты и изрыты так, что придавали фасаду видимость горного склона — с валунами, травой и водопадом. Водяной поток падал, разбивался о камни, падал дальше. Это вызвало у неё улыбку: с чего бы им так выпендриваться? Там, где вода падала на камни, поднимались струйки пара. «Но не может же вода просто так течь на улицу, — подумала Мона, — это стоило бы слишком уж дорого». Она решила, что воду насосами закачивают обратно наверх и используют вновь, гоняя по кругу.
Что-то серое пошевелило головой там, наверху, вскинуло большие изогнутые рога, словно хотело посмотреть на неё, Мону. Отступив на шаг по ковру, она моргнула. Какой-то баран, но это, должно быть, дистанционка — голограмма или вроде того. Животное тряхнуло головой и принялось жевать траву. Мона рассмеялась.
Приход. «Магик» прошёлся волной по внутренней стороне лодыжек, закопошился в лопатках. Холодное стягивающее покалывание, и больничный запах где-то в нёбе.
Раньше она боялась, но со временем страх ушёл.
У Прайора нехорошая улыбка, но ведь он пешка, просто мерзкий пиджак. Если у него и есть деньги, то принадлежат они кому-то другому. И Эдди она больше не боялась; скорее она боялась за него, поскольку теперь ясно видела, как его воспринимают другие.
«Ладно, — подумала Мона, — это неважно. Она больше не выращивает сомов в Кливленде, и никто никогда не вернёт её назад во Флориду».
Она вспомнила спиртовку, зимний утренний холод, старика, нахохлившегося в своём огромном сером пальто. Зимой он утеплял окна вторым слоем пластика. Тогда тепла печурки хватало, чтобы обогреть помещение, потому что стены были обиты листами жёсткого пенопласта, а поверх них — древесно-стружечными плитами. Там, где проглядывал пенопласт, его можно было ковырять пальцем. Если старик тебя за этим застукает — разорётся. Содержать в тепле рыбу холодной зимой значило только то, что у Моны прибавлялось работы: приходилось накачивать воду на крышу, где стояли солнечные зеркала, отбрасывающие свет в такие прозрачные пластиковые трубки. Отчасти помогали и гниющие по стенкам баков водоросли… Когда идёшь ловить сетью рыбу, поднимается пар. Старик обменивал рыбу на всякую еду, на то, что выращивали другие люди, на кофейные зёрна; отбросы шли на корм рыбам.
Он не был её отцом, он повторял это очень часто, когда вообще открывал рот. И всё же время от времени она задумывалась: а может быть, он ей всё-таки отец? Когда Мона впервые спросила, сколько ей лет, он ответил, что шесть, так что она отсчитывала от этого.
Услышав, как за её спиной открывается дверь, Мона обернулась. В дверях стоял Прайор с золотой пластинкой ключа в руке. Борода раздвинулась, чтобы показать «улыбку».
— Познакомься, Мона, — сказал он, переступая порог, — это Джеральд.
Высокий, китаец, серый костюм, волосы с проседью. Джеральд мягко улыбнулся, проскользнул мимо Прайора в комнату и направился прямо к буфетной стойке — что она, чёрт побери, здесь делает? — напротив изножья кровати. Положил чёрный чемоданчик и нащёлкал на замке код.
— Джеральд — наш друг. Он медик, наш Джеральд. Ему нужно тебя осмотреть.
— Мона, — подал голос сам Джеральд, вынимая что-то из чемоданчика, — сколько тебе лет?
— Шестнадцать, — ответил за неё Прайор.
— Шестнадцать, — повторил Джеральд. Штуковина, которую он держал в руках, походила на чёрные защитные очки, этакие затемнённые линзы со зловещими шишками сенсоров и проводками.
— Значит, чуть-чуть набрасываем? — обернулся он к Прайору. Тот улыбнулся. — Сколько вам не хватает? Десяти лет?
— Ну не совсем, — отозвался Прайор. — Совершенства не требуется.
Джеральд перевёл взгляд на Мону.
— Вы его и не получите. — Он зацепил дужки очков за уши и на что-то нажал; под правой линзой загорелся огонёк. — Но есть степени приближения.
Луч скользнул к Моне.
— Речь идёт всего лишь о косметических процедурах, Джеральд.
— Где Эдди? — спросила Мона, когда врач подошёл ближе.
— В баре. Позвать его? — Прайор взялся за телефон, но тут же положил трубку назад, так и не набрав номер.
— Что это? — Она сделала шаг назад.
— Медицинское обследование, — сказал Джеральд. — Больно не будет.
Он загнал её к окну, лопатки над полотенцем вжались в холодное стекло.
— Кое-кто собирается предложить тебе работу и очень хорошо за неё платить. Им нужна полная уверенность в том, что ты совершенно здорова. — Луч вонзился ей в левый глаз. — Она на каких-то стимуляторах, — сказал он Прайору уже совершенно другим тоном. — Постарайся не моргать, Мона. — Луч переместился на другой глаз. — Что это, Мона? Сколько ты приняла?
— «Магик». — Она сморщилась от света. Холодные твёрдые пальцы взяли её за подбородок, наклоняя голову вправо.
— Сколько?
— Кристалл…
Луч погас. Гладкое лицо китайца оказалось близко, очень близко, защитные очки утыканы всякими линзами, прорезями, маленькими бляшками из чёрных стальных петелек.
— Знаешь ли, нет никакой возможности определить, насколько он чист, — пожурил медик.
— Он чистый, совсем чистый, — сказала она и захихикала.
Отпустив её подбородок, Джеральд улыбнулся.
— Ну это не будет проблемой, — сказал он. — Ты не могла бы открыть рот? Пожалуйста.
— Рот?
— Я хочу посмотреть твои зубы.
Мона перевела взгляд на Прайора.
— С этим тебе повезло, — сказал Прайору Джеральд, с помощью всё того же лучика заглядывая ей в рот. — Состояние вполне удовлетворительное, и по конфигурации он близок к требуемой модели. Коронки, пломбы.
— Мы знали, что можем на тебя рассчитывать, Джеральд.
Сняв очки, Джеральд с полминуты молча глядел на Прайора. Потом повернулся к чёрному чемоданчику, чтобы убрать прибор.
— И с глазами тоже удачно. Очень похожи. Только подкрасить.
Теперь из чемоданчика появился пакет; китаец разорвал его и натянул на правую руку светлую хирургическую перчатку.
— Сними полотенце, Мона. Устраивайся поудобнее.
Она посмотрела на Прайора, на Джеральда.
— Вы хотите посмотреть мои бумаги, анализ крови и всякое такое?
— Нет, — сказал Джеральд, — с этим всё в порядке.
Она выглянула в окно, надеясь увидеть барана, но тот исчез. И небо теперь казалось гораздо темнее.
Развязав полотенце, она дала ему упасть на пол, потом легла на спину на бежевый темперлон.
Это не многим отличалось от того, за что ей обычно платили, даже заняло меньше времени.

 

В ванной комнате, с раскрытой на коленях косметичкой, размалывая себе очередной кристалл, Мона решила, что имеет полное право на паршивое настроение.
Сперва Эдди сваливает куда-то без неё, потом является Прайор с этим жутким медиком да ещё говорит, что Эдди будет спать в другом номере. Там, во Флориде, ей не помешало бы немного свободы от Эдди, но здесь-то всё по-другому. Ей совсем не хотелось оставаться одной, а попросить у Прайора ключ она до смерти боялась. У него-то, чёрт побери, ключ есть, чтобы он мог в любое время приводить сюда своих кошмарных приятелей. И что это, интересно, за сделка?
И история с пластиковым дождевиком тоже сидела занозой. Чёртов одноразовый пластиковый дождевик.
Она вспушила измельчённый «магик» между нейлоновыми пластинками, осторожно ссыпала в ингалятор, резко выдохнула и, приложив мундштук к губам, вдохнула. Облачко жёлтой пыли осело на перепонках горла; какая-то часть, вероятно, даже дошла до лёгких. Она как-то слышала, что это, мол, вредно для здоровья.
Когда Мона шла в ванну, чтобы закинуться, у неё не было никаких особенных планов, но потом, когда в основании шеи начало покалывать, она обнаружила, что думает об улицах вокруг отеля, по крайней мере, о тех, какие она видела из окна машины. Там — клубы, бары, магазины со шмотками в витринах. Музыка. Вот что сейчас бы не помешало, да и толпа тоже. Можно затеряться в толпе, забыть о самой себе, просто быть. Дверь не заперта, это она знала; Мона уже попробовала её открыть. Впрочем, за её спиной дверь автоматически захлопнется, а у неё нет ключа. Но она же остановилась в этой дыре, так что Прайор не мог не зарегистрировать её у стойки. Мона задумалась, не спуститься ли ей вниз, чтобы попросить у женщины-администратора ключ, но от одной мысли об этом ей стало как-то не по себе. Знает она этих пиджаков за стойками и то, как они на тебя смотрят. Нет, решила она, лучше остаться в номере, застимить новьё Энджи.
Десять минут спустя она уже была на пути к боковому выходу — и бегом из главного вестибюля. В голове пел «магик».
Снаружи моросило. Может, капало с куполов? Для вестибюля она накинула белый дождевик, решив, что Прайор, в конце концов, знает, что делает, а вот теперь и сама была рада, что захватила его с собой. Выудила мятую распечатку факса из переполненного мешка с мусором и прикрыла им голову, чтобы не намочить волосы. Было не так холодно, как до этого, — опять же неплохо. Ни один из предметов её туалета нельзя было назвать тёплым.
Оглянулась вправо-влево по авеню, решая, куда пойти. Перед ней — с полдюжины почти одинаковых фасадов гостиниц, строй такси-рикш, глянцевое на дожде поблёскивание шеренги небольших магазинов. И люди, целые толпы, как в центре Кливленда, но все так клёво одеты и идут с таким видом, будто они крутые, и у всех у них есть куда идти. Просто слейся с ними, подумала она. «Магик» придал ей сладкое второе дыхание, которое окунуло её в реку симпатичных людей — даже думать не надо. Только постукивать по мостовой каблучками новеньких туфель, держа над головой факс, и вдруг заметить — опять удача, — что дождь перестал.
Она не против была бы поглазеть на витрины, когда толпа несла её мимо, но подхвативший Мону поток сам по себе был удовольствием, а потом — никто ведь не останавливается. Мона решила удовлетвориться беглым осмотром — каждая витрина как новая вспышка красок… Одежда была точь-в-точь как в стимах, а некоторые вещи вообще таких фасонов, какие она нигде до сих пор не видела.
Моё место здесь, думала она. Мне всё это время надо было быть здесь. Не на рыбной ферме, не в Кливленде и не во Флориде. Вот оно, настоящее место — кто угодно может сюда приехать, и не нужен для этого никакой стим. Она ведь никогда не видела этой части города в стимах, той, где люди живут постоянно. А звезда вроде Энджи… Это — не её город. Энджи развлекалась бы где-нибудь в высоком замке с другими звёздами стима, а не здесь на улице. Но, Боже, как тут красиво, ночь такая яркая, вокруг струится толпа, несёт её мимо всех этих чудесных вещей, которые, если повезёт, сами упадут тебе в руки.
А вот Эдди это всё не нравится. Во всяком случае, он всегда трепался о том, как тут дерьмово, слишком много народу, квартирная плата слишком высока, слишком много полиции и конкурентов. Ну да, а выждал ли он хотя бы пару секунд, когда Прайор предложил сделку? А впрочем, она, кажется, знает, почему Эдди так собачится. Он провалился здесь, как-то по-чёрному влип или свалял дурака. Не то он сам не желает, чтобы ему об этом напоминали, а может, есть люди, которые не забудут ему напомнить, как только Эдди вернётся. Это явно слышалось в злости, с какой он отзывался об этом месте, точно так же, как Эдди ругал любого, кто сказал бы ему, что его гениальные планы не сработают. Каждый новый приятель, такой ловкач и умница в первый вечер, на следующий же день становился «полным придурком, беспросветным тупицей, ума ну ни на грош».
Мимо огромного магазина с классным стим-оборудованием в витрине — да уж, экипировка для асов — вся такая матово-чёрная, хрупкая, под сенью голографической Энджи, которая смотрит на прохожих с этой своей знаменитой, чуть печальной улыбкой. «Как они все скользят мимо!» Что да, то да — королева ночи.
Толпа-река вытекла на какую-то круглую площадь, место, где встречались четыре улицы, и закружилась вокруг фонтана. Мона брела, сама не зная куда, и её вынесло прямиком к фонтану — а люди вокруг растекались во всех направлениях без остановки. Не беда, и здесь тоже были люди, некоторые даже сидели на потрескавшемся бетоне чаши. В центре фонтана стояла статуя, мрамор выветрился, углы оплыли. Что-то вроде ребёнка верхом на огромной рыбине, а может, дельфине. Казалось, дельфинья пасть вот-вот готова выплеснуть водяную струю, — если бы фонтан действовал. Но он не работал. Поверх голов тех, кто сидел на краю чаши, Моне было видно, что в воде плавают размокшие факсы и белые пластиковые стаканчики.
Потом толпа у неё за спиной растаяла, отодвинулась изогнутой стеной тел, и тут на фоне фонтана вдруг отчётливо проступила — будто подсветку включили — троица, уставившаяся на неё с бордюра. Жирная девица с крашеными чёрными волосами, рот полуоткрыт, наверно, всегда такой, сиськи вываливаются из красного резинового корсета. Блондинка с длинным лицом и тонким синим шрамом помады, рука, похожая на птичью лапку, мнёт сигарету. Мужчина с поблёскивающими маслом руками, голыми, несмотря на холод, пересаженные мускулы камнями бугрятся под синтетическим загаром и неприличной тюремной татуировкой…
— Эй ты, сука, — с каким-то даже весельем окликнула жирная. — Н’деюсь, ты не с’-ик-бираешься к’го-то здесь подцепить?
Устало оглядев Мону, блондинка одарила её блеклой — «я тут ни при чём» — ухмылкой и отвернулась.
Будто чёрт на пружинках, с места вскинулся сутенёр, но Мона, повинуясь жесту блондинки, уже двигалась сквозь толпу. Он схватил её за руку, шов пластикового дождевика с треском разошёлся, и Мона локтями протолкалась обратно в толпу. Верх взял «магик» и… следующая картинка — она сознаёт, что до троицы уже больше квартала, приваливается к какому-то железному столбу и сползает по нему вниз, кашляя и обливаясь потом.
А «магик» вдруг опять — иногда такое случается — поставил мир с ног на голову, и всё кругом сделалось отвратительным. Лица в толпе казались загнанными и голодными, как будто всем им нужно срочно бежать по каким-то сугубо личным делам, а свет за стёклами магазинов стал холодным и жёстким, и все вещи в витринах были выставлены лишь для того, чтобы сказать ей, что ничего такого у неё никогда не будет. Где-то звенел голос, злой детский голос, нанизывающий непристойности на одну бессмысленную бесконечную нить. Осознав, чей это голос, Мона примолкла.
Левая рука мёрзла. Она опустила глаза; рукава не было, а шов на боку разошёлся чуть ли не до пояса. Сняв дождевик, она просто завернулась в него: может, тогда его жуткий вид будет не так заметен.
Волной задержанного адреналина нахлынул «магик», и Мона спиной оттолкнулась от столба. Ноги сразу подогнулись в коленях, и она ещё успела подумать, что вот-вот отключится… Но «магик» опять сыграл с ней одну из своих шуточек, и вот она сидит на корточках во дворе у старика, летний закат, слоистая серая земля искорябана чёрточками игры, в которую она играла… но теперь она просто прячется, без всякого дела, смотрит мимо массивных чанов туда, где в зарослях черники над старой покорёженной автомобильной рамой пульсируют светлячки. Из дома у неё за спиной льётся свет и доносится запах пекущегося ржаного хлеба и кофе, который старик кипятит снова и снова, пока, как он говорит, ложка не встанет; он сейчас там, читает одну из своих книг, переворачивает иссохшие, крошащиеся коричневатые листы, нет ни одной страницы с целым углом. Книги приносили в потёртых пластиковых мешках, и иногда они просто рассыпались в пыль у него в руках. Но если он находил что-нибудь, что ему хотелось бы сохранить, то доставал из ящика маленький карманный ксерокс, вставлял батарейки и проводил машинкой по странице. Она так любила смотреть, как из щёлки вылезают свежие копии, с их особым запахом, который быстро исчезал, но старик никогда не давал ей подержать ксерокс в руках. Временами он громко читал вслух с какой-то странной заминкой в голосе, как человек, пытающийся что-то сыграть на музыкальном инструменте, за который он не брался многие годы. Эти его книги, никаких историй в них не было… Что это за история, если у неё нет ни начала, ни конца и никаких анекдотов она тоже не рассказывает? Эти его книги… Они были как окна во что-то уж очень странное, старик никогда не пытался что-либо объяснить; должно быть, сам ничего в них не понимал… а возможно, не понимал никто…
Тут улица обрушилась на неё снова — больно и ярко. Мона потёрла глаза и закашлялась.
Назад: Глава 10 Образ
Дальше: Глава 12 «Антарктика начинается здесь»