Глава 6
Еще один побег
Несколько следующих дней после побега наших вечно недовольных компаньонов и гибели дяди Кубы мы приводили свою жизнь в норму, но потом на нас свалились новые неприятности. Конечно, термин «норма», я использую скорее условно, но все относительно. Под нормой я имею в виду определенный порядок, правила, режим дня, потому что только благодаря этим правилам мы еще могли чувствовать себя цивилизованными людьми. Именно в повседневной рутине мы находили силы продолжать жить.
Итак, на второй неделе июля 1943 года, почти через шесть недель после того, как мы оказались под церковью Марии Снежной, папа вернулся из похода за водой в насквозь мокрых ботинках. Ничего удивительного – мужчины всегда возвращались вымокшими до нитки и настолько грязными, что им даже не хотелось думать о том, из чего состоят эти вонючие сточные воды. По возвращении в убежище отец всегда выливал воду из ботинок. Это тоже было частью повседневной рутины, хотя иногда заканчивалось неприятными сюрпризами. Однажды отец потерял таким образом драгоценный камень. Он клал камни между пальцев ног и приклеивал их липкой лентой, но в тот раз лента отвалилась, и камень упал в реку, когда он снял ботинок. Для нас это была катастрофа: камень стоил несколько месяцев жизни под землей. Но в этот день отца беспокоили не драгоценные камни, а то, что у него насквозь промокли ботинки.
Сезон дождей уже подходил к концу, но в трубах еще оставалось много воды. Сейчас было уже не так опасно, как в те времена, когда по каналам периодически проносились бурные потоки, один из которых унес дядю Кубу, но передвигаться в жидкой грязи было все же трудно и неудобно. Мокрые ботинки грозили появлением натертостей, вылечить которые в подземелье будет сложно, кроме того, они страшно воняли, и в них было просто неудобно ходить. Так что папа повесил их на железную лестницу, ведущую к люку колодца, где мы обычно развешивали на просушку одежду. Папа привязал ботинки к лестнице шнурками – под слабый поток свежего воздуха, поступающего через люк.
Из-за этого мы чуть не погибли! В тот самый день незапланированную инспекцию этого колодца провел работник, не входивший в бригаду Сохи. В гетто случилось очередное маленькое восстание, и немцы посчитали, что устроившие его евреи скрылись в канализационных тоннелях. Гестаповцы устроили облаву с участием работников канализационной сети. Над нашими головами раздался лязг, кто-то открыл крышку люка и заглянул в наше убежище. Мы помертвели от ужаса и, кажется, перестали дышать. Теперь нас оставалось всего 12, и бесшумно застыть в темном углу комнаты нам всем было легче, чем раньше, но мы все равно старались не издавать ни малейшего звука!
Маленький Павел старался храбриться, но тоже понимал, что происходит. Почти всю свою маленькую жизнь он только и делал, что прятался, и поэтому прекрасно понимал, что будет, если его поймают. Было темно, но в лучах света, проникших к нам через открытый люк, я увидела его округлившиеся от ужаса глаза. Мне хотелось схватить его в охапку и сказать, что все будет хорошо. Мне тоже было страшно и… интересно! Я не думала, что нас обнаружат. Я не думала, что этому человеку хочется спускаться в наш бункер, чтобы его проверить. В конце концов, кому охота по доброй воле топать по жидкой и вонючей грязи? Кроме того, я уже достаточно изучила природу темноты, чтобы понимать, что, хоть мы и видим этого рабочего в свете открытого люка, он, скорее всего, не может разглядеть нас.
Мы ушли под землю почти шесть недель назад. Все это время мы жили в страхе перед таким моментом, и вот он наступил. Как я и думала, смотритель не заметил нас… Но он увидел папины ботинки. Наверно, он удивился и поэтому спустился и посветил фонариком в глубь бункера, но луч света был слишком слаб для того, чтобы разогнать темноту. Смотритель увидел лишь нагромождение бесформенных теней и, судя по всему, решил, что тут все в порядке. Скорее всего, он подумал, что ботинки висят здесь со времен оно, или придумал другое объяснение – во всяком случае, он двинулся на выход.
И в этот самый момент произошло странное, совершенно необъяснимое событие: кто-то из наших зажег спичку. Это был добрый одиночка доктор Вайсс! Невероятно, но факт: он решил закурить!.. Все наши мужчины курили – это помогало коротать время. Но почему доктор Вайсс решил закурить именно в этот момент, одному богу известно…
Шипение загорающейся спички разорвало царившую в подземелье тишину, словно выстрел. Яркая вспышка на мгновение осветила всю нашу группу. Доктор Вайсс погасил спичку почти сразу, но этого мгновения было достаточно. Мы выдали себя.
Инспектор пулей вскарабкался по лестнице на улицу.
– Евреи! Евреи! – орал он. – Здесь прячутся евреи!
Какая суматоха поднялась наверху! Мы услышали голоса и топот ног немецких офицеров. Слава богу, что рабочий решил подняться наверх, а не спрыгнуть в наш бункер – у нас появился шанс. Мы схватили кто что. Павел держал одеяло. Мама подняла его на руки. Мне, кажется, попалась кастрюлька. А через мгновение я оказалась на руках у папы… И вот мы, один за другим, уже ползем по 80-сантиметровой трубе. Корсар пошел первым, за ним бабуля… Наша семья замыкала группу, а прямо перед нами ползла Геня Вайнберг… И вот там, где труба поворачивала к главному каналу, Вайнбергова застряла в изгибе! Да, мы попали в нашу каморку через эту самую трубу, но женщины и дети не покидали убежища шесть недель, а за это время Геня сильно раздалась. До этого никто не замечал ее состояния, но теперь всем все стало ясно. Теперь она была без своего черного пальто, и всем было видно, что она беременна. И она застряла. Мама изо всех сил толкнула ее сзади, и Гене удалось продраться через узкое колено.
Не помню, чтобы в тот момент кто-то говорил о ее беременности, хотя это вполне возможно. Кроме того, в свои семь лет я могла просто не понять, о чем говорили взрослые. Я помню только, что все взрослые поняли, что Вайнбергова ждет ребенка…
Моей маме тоже с большим трудом удавалось передвигаться по тесным трубам. Она уже давно жаловалась на распухшие от постоянной сырости ноги и ступни. Ее обувь стала ей тесна, и Соха как-то принес ей мужские ботинки. И вот ее большущий башмак застрял в трубе, не позволяя двигаться дальше. Она попыталась сбросить его, но она не могла развязать шнурок – слишком узкая труба не позволяла дотянуться. Она и так и этак пыталась освободить ногу, и тут вода стала подниматься… Пытаясь освободиться, мама как-то вывихнула лодыжку и потом несколько недель хромала, но в тот момент это заботило нас меньше всего. Нас в трубе было слишком много, и из-за этого вода сильно поднялась, а когда ее течение замедлилось из-за застрявшей мамы, возникла опасность утонуть.
Происходило приблизительно то же, что и в момент гибели дяди Кубы, только на этот раз вода, погубившая его, нас спасла. Напор воды помог маме выдернуть застрявшую ногу и продолжить движение – поток просто протолкнул ее дальше по трубе.
Выбравшись из трубы, мы оказались на скользком карнизе над Пельтевом. Здесь мы попытались двигаться побыстрее, чтобы где-нибудь спрятаться от немцев, которые, как мы были уверены, пустятся за нами в погоню, но вода сильно усложняла эту задачу. Мама, державшая на руках Павла, поскользнулась и с трудом смогла поднять головку брата над уровнем наступающей воды. Папе тоже было нелегко, он высоко поднял меня на руках, чтобы меня не накрыло потоком.
Каким-то чудом Соха с Вроблевским нас нашли. По крайней мере, чудом это показалось нам – они просто хорошо знали подземелье и смогли догадаться, куда мы направимся. Услышав шум на улице, они поняли, что произошло, прикинули, куда мы можем пойти, и двинулись на перехват. Они мыслили логически: уйти из убежища мы могли только через одну трубу, которая могла привести нас только к такой-то трубе, та – к другой. Они понимали, что в результате мы выберемся к реке, где и надеялись с нами встретиться. Так или иначе, это произошло, и, увидев впереди свет, мы знали, что это они, Соха с Вроблевским. Они подавали оговоренные раньше сигналы, размахивая лампой.
Мы продолжили наш путь, пока не оказались под руслом реки, а там сделали привал, чтобы решить, что делать дальше. Соха рассказал, что обыск нашего бункера уже завершился, и остальные работники канализационной системы подняли на смех обнаружившего нас инспектора: мол, столкнулся с привидениями. Да он и сам говорил, что увидел призраков. Словом, решили, что это ему почудилось спьяну. Конечно, тщательный осмотр нашего бункера показал бы, что в нем жили люди, но никто этим заниматься не стал, и мы могли продолжать прятаться в подземелье.
Мы пришли в какую-то пещерку, и Соха с Вроблевским нас покинули… ненадолго, сказали они, только до тех пор, как Ковалов подыщет для нас подходящее убежище. В этой пещерке долго оставаться было невозможно: там даже я не могла встать во весь рост, не говоря о сырости, грязи и холоде. Ледяной ветер пронизывал нас до костей. В какой-то момент мужчины устали ждать и убедили нас пойти назад – к главному каналу. Нарушать приказ Сохи нам не хотелось, но другого выбора у нас не было.
И опять мы встретились с Сохой и Вроблевским. Конечно, встречи эти были неизбежны, потому что к главному каналу вело ограниченное количество труб и тоннелей и люди, не желавшие уходить от него слишком далеко, обязательно должны были оказаться в одном из них. Именно в этот момент доктор Вайсс попросил наших спасителей помочь ему выбраться в город. Теперь, когда мы покинули убежище под церковью Марии Снежной, он не мог заставить себя жить в таких жутких условиях. Доктор Вайсс сказал, что у него есть арийские друзья, которые спрячут его от немцев. Никто не боялся, что он выдаст нас властям, как это было после побега Ицека Оренбаха, Шмиэля Вайнберга и другого Вайсса. Те люди отличались подлостью и коварством, а доктор Вайсс был человек добрый и честный. Соха согласился вывести его сразу после того, как отведет нас всех в подобранное Коваловым убежище.
На новом месте было ненамного лучше, чем в пещере, из которой мы только что ушли. В какой-то степени даже хуже: в каморке завывал жуткий сквозняк, негде было присесть, потолок был еще ниже, а крыс было столько, что они даже не расступались перед нами. Позже оказалось, что Ковалов имел в виду другое место – Соха просто ошибся и свернул не в тот коридор. Но в тот момент мы вынуждены были остаться в этом закоулке на ночь.
Тут мы и простились с доктором Вайссом. Как ни удивительно, больше мы о нем никогда ничего не услышим. Все отколовшиеся от нашей группы люди погибали сразу после выхода на поверхность, и мы узнавали об этом от Сохи буквально на следующий день. Но о докторе Вайссе мы ничего подобного не услышали. Уже после войны папа попытался найти его, но поиски ни к чему не привели. Доктор Вайсс будто растворился в воздухе, как дымок от той спички, которую он так неразумно зажег… Как бы там ни было, теперь нас осталось 11… Теперь уже не было толкотни и давки, как в ночь ликвидации, не было взаимного недоверия и напряжения, как в те дни, когда нас было два десятка…
Мы сбились в кучу в углу, а папа всю ночь не сомкнул глаз, зажженной свечой отгоняя от нас крыс. Он обнаружил, что крысы боятся огня, но огонек был один и маленький, а крыс сотни. Куда ни брось взгляд, везде кишели крысы. По всеобщему мнению, это была самая жуткая ночь, проведенная нами под землей с момента бегства из «Ю-Лага». По-моему, уснуть не удалось никому, в том числе и мне с Павлом.
На следующий день пришел сконфуженный Соха. Он принялся извиняться, но, увидев, в каких условиях нам пришлось ночевать, вконец расстроился и тут же повел нас в нужное место. Один участок пути оказался очень опасным: надо было схватиться за стальной стержень и подтянуться под потоками падающей воды, но после передвигаться было довольно просто. Один из мужчин отметил, что наличие водопада можно считать плюсом – ведь чем сложнее нам попасть в убежище, тем сложнее его найти немцам! Мы воспряли духом. Я была так счастлива, что иду во весь рост, что иду в новое место, где нам будет лучше, что не сдержалась и стала насвистывать какую-то песенку! Все прошедшие недели у меня не было поводов для радости, но теперь я шла и насвистывала!
Мы с папой шли вдоль Пельтева, держась за руки. Шли босиком. Мне кажется, только мы вдвоем оказались в таком положении. Понятно, что у отца не было времени забрать свои башмаки с лестницы (Соха принесет ему новые ботинки – когда мы обоснуемся на новом месте). Но почему без обуви оказалась я, бог весть, – помню лишь, что во время этого путешествия наступила на что-то острое. Тогда я подумала, что это шляпная булавка. Я никому ничего об этом не сказала и даже не замедлила ход, но потом почувствовала сильную боль. Очень быстро, чтобы не потерять своего места в строю, я вытащила из ноги булавку, и по ноге тонкой струйкой побежала кровь. Папа сразу заметил мою рану, возможно, потому что она была не такой уж пустяковой, как мне показалось. Он знал, что погружать открытую рану в вонючие сточные воды небезопасно, и посадил меня к себе на плечи. Несмотря на это, я продолжала насвистывать. Я была счастлива. Даже эта булавка не испортила мне настроения. Папа тоже был в прекрасном расположении духа. Конечно, особо радоваться было нечему, но, как рассказал потом папа, мой свист наполнял всех энергией и надеждой.
Какое-то время мы шли вдоль реки и в конце концов увидели… Это была даже не комната – небольшой тоннель, тянувшийся вдоль одного из притоков главного канала, и Ковалов решил, что именно здесь нам будет безопасно. Да-а-а… мокрые стены, покрытые плесенью и паутиной, толстый слой грязи на полу… И вездесущие крысы… Мужчины были явно разочарованы: это сколько же придется потратить сил, чтобы приспособить это место для жизни!
Увидев хмурые лица мужчин, Соха обратился к маме.
– Хигерова, – сказал он, – мнение мужчин не имеет никакого значения. Главное – мнение женщины.
Мама повернулась, раскинула руки, словно любуясь каким-то прекрасным пейзажем, и сказала:
– Это просто дворец. Здесь можно жить.
И мы остались здесь жить. Больше чем на год. В этом самом месте, которое со временем стали называть Дворцом. Дворцом наседки и двух ее цыплят.
