Книга: В диких условиях
Назад: Глава седьмая. Последнее великое приключение
Дальше: Глава девятая. Ущелье Дейвис
Глава восьмая. Аляска
В конце концов, возможно, именно творческим личностям присуща дурная привычка бросаться в патологические крайности, способные подарить замечательные озарения, но тем, кто не в состоянии транслировать свои душевные раны в объекты искусства или великие мысли, такой образ жизни не подходит.Теодор Рошак«В поисках удивительного»
У нас в Америке есть традиция «ходить на Биг-Ривер», то есть, получив душевные раны, уходить в глушь, надеясь исцелиться, измениться, отдохнуть и так далее. И если раны твои не слишком глубоки, то это срабатывает точно так, как в том самом рассказе Хемингуэя. Но тут вам не Мичиган (или, если на то пошло, и не фолкнеровский Большой Лес на Миссисипи). Это Аляска.Эдвард Хоагленд«Вверх по Блэк-Ривер до Чалкиитцика»
Когда Маккэндлесса нашли на Аляске мертвым, а загадочные обстоятельства его гибели стали достоянием прессы и новостных программ, многие сделали вывод, что у парня было не все в порядке с головой. Опубликованная в Outside статья о Маккэндлессе породила целый вал почты, и авторы многих писем не стеснялись в выражениях в адрес Маккэндлесса. Крепко доставалось и мне, как автору материала, по мнению некоторых читателей, воспевавшего глупую и бессмысленную смерть.
Очень много негативной почты приходило с Аляски. «На мой взгляд, Алекс – просто псих, – писал житель расположенного у начала Стэмпид-Трейл поселка Хили. – Автор рассказывает о человеке, который по доброй воле отказался от небольшого состояния, отвернулся от любящих родных, бросил машину, часы и карту, сжег в костре оставшуюся в карманах наличку, а потом поперся в «дикие места», что к западу от нашего городка».
«Лично я совершенно ничего хорошего ни в образе жизни Маккэндлесса, ни в его доктрине единения с дикой природой не вижу, – сердился другой читатель. – Отправляясь в дикую глушь намеренно не подготовленным, лучше не станешь. Максимум прослывешь счастливчиком, если повезет выжить».
Еще один прочитавший статью в Outside спрашивал: «Как мог человек, собравшийся «несколько месяцев пожить на подножном корму», забыть первую заповедь бойскаута – «будь готов»? Как и ради чего мог сын обречь на вечные страдания своих родителей?»
«Если Кракауэр не считает Криса Маккэндлесса, то есть «Александра Супербродягу», идиотом, то он сам идиот, – предположил еще один житель Аляски. – Маккэндлесс давно уже сорвался в пропасть, а на Аляске всего-навсего достиг ее дна».
Но самая рьяная критика содержалась в многостраничном эпистолярном опусе, пришедшем из Эмблера, крохотного эскимосского поселка, расположенного в аляскинском заполярье на реке Кобук. Автором письма был переехавший туда из Вашингтона белый писатель и школьный учитель по имени Ник Дженс. Предупредив, что за письмо он сел в час ночи, да еще и ополовинив бутылку виски, Дженс пускается во все тяжкие:
За последние 15 лет я не раз сталкивался здесь с личностями типа Маккэндлесса. История все время повторяется одна и та же – энергичные молодые идеалисты переоценивают собственные силы, недооценивают опасности жизни в дикой глуши и попадают в беду. Маккэндлесс вовсе не уникальный случай, эти типы бродят тут толпами и уже превратились в коллективное клише. А разница между ними только одна: Маккэндлесс сыграл в ящик, и пресса на весь мир раструбила историю его тупости… (Джек Лондон все правильно написал в своем «Костре»… Ведь в конечном счете Маккэндлесс – это всего лишь убогая современная пародия на героя Лондона, замерзшего насмерть из-за своей неуемной гордыни и нежелания слушать чужие советы)…Погубило Маккэндлесса дремучее невежество, которое легко лечится покупкой набора топографических карт и чтением «Справочника бойскаута». Я, конечно, сочувствую его родителям, но его самого мне не жалко. Такое умышленное невежество… является, прежде всего, проявлением неуважения к природе и, как это ни парадоксально прозвучит, демонстрацией той же самой наглой самонадеянности, которая привела к крушению танкера «Эксон Вальдес», – вот вам еще один пример того, как могут напортачить своими неуклюжими действиями неподготовленные, самоуверенные люди, с недостаточным пиететом относящиеся к природе. Разница только в масштабах случившегося.Маккэндлесс только усугубляет собственную вину своим напускным аскетизмом и псевдолитературным позерством… Открытки, записки и дневники Маккэндлесса больше похожи на пафосный выпендреж школяра с интеллектом чуть выше среднего… или я чего-то недопонял?
В основном на Аляске считали, что Маккэндлесс был просто очередным желторотым мечтателем, отправившимся в лес в поисках ответов на все свои вопросы, но нашедшим там вместо этих ответов только тучи комаров и одинокую смерть. Год за годом маргиналы такого типа десятками пропадали с концами, уходя в аляскинскую глушь, и мало кому из них удавалось надолго закрепиться в коллективной памяти местных жителей.
К примеру, в начале 1970-х годов один такой идеалист-контркультурщик побывал в деревне Танана. Перед уходом он заявил, что хочет провести остаток жизни в «общении с Природой». В середине зимы все его вещи (пара ружей, туристское снаряжение и дневники, заполненные разглагольствованиями о красоте и истине, а также описаниями малопонятных экологических теорий) были обнаружены в занесенной снегом пустой избушке неподалеку от Тофти вышедшим в полевую экспедицию биологом. Сам молодой человек исчез без следа.
Через несколько лет после этого хижину на берегу Блэк-Ривер к востоку от Чалкиитцика построил себе один ветеран вьетнамской войны, решивший «удалиться от людей». К февралю у него закончилось продовольствие, и он просто умер с голоду. Очевидно, он даже не попытался как-то спастись, а ведь в считаных километрах вниз по течению реки находился охотничий домик, укомплектованный продуктами и вяленым мясом. Описывая его гибель, Эдвард Хоагленд заметил, что Аляска – это «не самое лучшее место для отшельнических экспериментов или манерной игры в единение с природой».
В 1981 году на берегу залива Принс-Уильям и мне самому довелось познакомиться с одним таким непризнанным гением. Я стоял лагерем в лесах неподалеку от аляскинской Кордовы, дожидаясь, пока Управление охотничьего и рыболовного хозяйства откроет сезон лососевого промысла, и безуспешно пытался устроиться на сейнер матросом. Одним дождливым днем я шел в город и столкнулся с растрепанным, гиперактивным мужиком лет сорока от роду. У него была густая борода и длинные волосы, прихваченные замызганным хайратником, сделанным из нейлонового ремешка. Он быстрым шагом шел мне навстречу, сгибаясь под весом взваленного на плечо двухметрового бревна.
Приблизившись к нему, я поздоровался, он пробурчал что-то в ответ, и мы ненадолго остановились поболтать. Спрашивать его, зачем он тащит мокрое бревно в лес, где их и так хватает, я не стал. Потратив несколько минут на обмен пустыми банальностями, мы отправились по своим делам.
Из нашей короткой беседы я сделал вывод, что только что познакомился с легендарным эксцентриком, прозванным местными жителями Мэром Хипповской Бухты. Хипповской Бухтой здесь называли расположенный к северу от города небольшой заливчик, словно магнитом притягивавший к себе всю эту длинноволосую братию, рядом с которым уже много лет и жил Мэр. Большинство жителей Бухты составляли сквоттеры типа меня, каждое лето приезжавшие в Кордову в надежде устроиться на высокооплачиваемую работу на рыболовных судах или, на худой конец, подработать на консервных заводах. Но Мэр был не из таких.
По-настоящему его звали Джин Роселлини. Он был старшим пасынком богатого сиэтлского ресторатора Виктора Роселлини и кузеном Альберта Роселлини, невероятно популярного губернатора штата Вашингтон, занимавшего этот пост с 1957 по 1965 год. В молодости Джин блестяще учился и подавал надежды в спорте. Он без устали читал, занимался йогой и мастерски овладел боевыми искусствами. И в школе, и в колледже он учился c идеальным средним баллом. В вашинтонском университете, а потом и в Университете Сиэтла он с головой погрузился в изучение антропологии, истории, философии и лингвистики, набрал сотни зачетных часов, но ученую степень получать не стал. Он просто не видел в ней никакой надобности. По его убеждению, гонка за знаниями сама по себе была целью наидостойнейшей, а наличие знаний никакими бумажками подтверждать не требуется.
В скором времени Роселлини бросил учебу, ушел из Сиэтла и через Британскую Колумбию и «Ручку Аляски» (юго-восток штата Аляска. – Прим. ред.) двинул по побережью на север. В Кордове он оказался в 1977 году. Обосновавшись в лесу на окраине города, он решил остаток своей жизни посвятить амбициозному антропологическому эксперименту.
«Мне стало интересно, возможно ли жить, не полагаясь на современные технологии», – сказал он спустя десять лет репортеру Anchorage Daily News Дебре Маккинни. Ему хотелось узнать, могут ли люди жить так же, как во времена мамонтов и саблезубых тигров, или наш биологический вид уже окончательно оторвался от своих корней и не может выживать без пороха, стали и прочих артефактов цивилизации. С характерной для подобных ему упертых гениев маниакальной дотошностью Роселлини вышвырнул из своей жизни все, кроме самых примитивных, изготовленных собственными руками и только из подручных средств инструментов.
«Он пришел к выводу, что человек постоянно регрессирует и уже превратился в слабое, ущербное существо, – объясняет Дебра Маккинни. – Он поставил себе задачу вернуться к исходному состоянию. Он постоянно экспериментировал с разными историческими эпохами, имитировал то Древний Рим, то железный век, то бронзовый век. В конце концов, его жизнь во многих элементах стала напоминать жизнь человека эпохи Неолита».
Он питался корешками, ягодами и водорослями, охотился при помощи копья и самодельных ловушек, одевался в лохмотья. Зимой ему приходилось очень нелегко, но трудности, казалось, его только радовали. Жил он прямо над Хипповской Бухтой в хижине без окон, собственноручно построенной без использования пилы или топора. «Он мог несколько дней перепиливать бревно заостренным камнем», – говорит Маккинни.
Как будто просто выживать в согласии с установленными для себя самого правилами было слишком легко, Роселлини в любой свободный от поисков пропитания момент подвергал себя изнурительным физическим тренировкам. Он целыми днями занимался гимнастикой, поднимал тяжести и бегал, нередко с мешком камней на спине. Он говорил, что в обычные летние дни пробегает в среднем около тридцати километров.
Роселлини проводил свой «эксперимент» больше десяти лет и, в конце концов, почувствовал, что нашел ответ на беспокоивший его вопрос. В письме другу он написал так:
Вступая во взрослую жизнь, я придерживался гипотезы, что человек способен превратиться в обитателя каменного века. Больше тридцати лет я тщательно планировал процесс и готовил себя к этому превращению. Я могу сказать, что за последнее десятилетие испытал на себе все физические, психологические и эмоциональные реалии жизни в каменном веке. Но, если говорить словами буддистов, в конечном итоге нос к носу столкнулся с незамутненной реальностью. Я пришел к выводу, что человек, каким мы его знаем сегодня, больше не способен выживать в дикой природе, пользуясь только ее дарами.
К краху своей гипотезы Мэр Хипповской Бухты отнесся в высшей степени спокойно. Сорокадевятилетний Роселлини жизнерадостно заявил, что «пересмотрел» свои цели и теперь собирается «пешком обойти вокруг света, взяв с собой только то, что уместится в рюкзаке». «Я хочу проходить по 30–40 километров в день, семь дней в неделю, 365 дней в году», – сказал он.
Но в путешествие это он так и не отправился. В ноябре 1991 года Роселлини, лежащего вниз лицом с ножом в сердце, обнаружили на полу его хижины. По заключению коронера, смертельное ранение погибший нанес себе сам. Предсмертной записки найдено не было. В результате оставалось только гадать, почему Роселлини решил покончить с собой именно в тот момент и именно таким способом. Вероятнее всего, эта загадка останется загадкой навсегда.
О странной смерти и причудливой жизни Роселлини широкая публика узнала из передовой статьи в Anchorage Daily News. А вот злоключения человека по имени Джон Мэллон Уотерман привлекли гораздо меньше внимания. Родившийся в 1952 году Уотерман вырос и сформировался в тех же самых пригородах Вашингтона, что и Крис Маккэндлесс. Его отец, Гай Уотерман, был музыкантом и журналистом-фрилансером, среди прочих скромных заслуг которого можно назвать и спичрайтерство для президентов, экс-президентов и других выдающихся вашингтонских политиков. Кроме того, он был еще и опытным скалолазом. Троих своих сыновей он приучил к горам с самого детства. Джон, бывший средним сыном, занялся скалолазанием в тринадцать.
К скалолазанию у него был самый настоящий талант. В любой свободный момент Джон отправлялся в горы, а в остальное время упорно тренировался. Каждый день он по четыреста раз отжимался от пола и быстрым шагом проходил четыре километра от дома до школы. Возвращаясь днем из школы, он касался рукой входной двери своего дома и уходил на второй круг.
В 1969 году, когда ему было всего шестнадцать, Джон поднялся на гору Мак-Кинли (которую он, предпочитая, подобно большинству жителей Аляски, ее атапаскское имя, называл горой Денали) и стал третьим в списке самых молодых ее покорителей. За ближайшие годы он добился еще более поразительных успехов, совершив несколько сложных восхождений на Аляске, в Канаде и в Европе. К 1973 году, то есть к моменту поступления в Университет штата Аляска в Фэрбенксе, он заработал себе репутацию одного из самых способных юных альпинистов Северной Америки.
Уотерман был некрупным (от силы ста шестидесяти сантиметров ростом) человеком с лицом малолетнего проказника и жилистым телом не знающего усталости гимнаста. Своим знакомым он запомнился нескладным в общении взрослым ребенком с крайне нестандартным чувством юмора и эксцентричным поведением маниакально-депрессивной личности.
«Когда я впервые увидел Джона, – рассказывает его однокурсник и приятель по альпинистским походам Джеймс Брэди, – он гарцевал по студенческому городку в длинной черной накидке и синих очках в стиле Элтона Джона со звездой на переносице. Он таскал с собой дешевую, сплошь перемотанную изолентой гитару, и, сталкиваясь с любым готовым его послушать человеком, начинал невероятно фальшиво распевать длинные песни о своих похождениях. В Фэрбенкс всегда тянулись всякие чудики, но даже по местным меркам он был психом из психов. Да уж, с головой у Джона были еще какие проблемы! Многие вообще не знали, как себя с ним вести».
Вероятные причины психической нестабильности Уотермана представить нетрудно. Его родители Гай и Эмили Уотерман развелись, когда он был еще подростком, и Гай, по словам близких к семье людей, «практически бросил своих сыновей сразу после развода. Он перестал общаться с мальчишками, и на Джона это оказало особенно разрушительное воздействие. Через некоторое время после развода Джон со старшим братом Биллом отправились навестить отца… но Гай даже на порог их не пустил. Вскоре после этого Джон с Биллом приехали в Фэрбенкс пожить у дяди. В какой-то момент, пока они были там, Джон очень обрадовался, услышав, что отец приедет на Аляску лазать по горам. Но Гай не удосужился повидаться с сыновьями, он приехал и уехал, даже не заглянув к ним. И этим окончательно разбил сердце Джона».
Билл, с которым у Джона были очень близкие дружеские отношения, еще в подростковом возрасте потерял ногу в попытке запрыгнуть в товарный поезд. В 1973 году Билл оставил загадочное письмо со смутным описанием планов отправиться в длительное путешествие и потом бесследно исчез. Куда он делся и что с ним произошло, до сих пор остается неизвестным. А уже после того, как Джон увлекся альпинизмом, восемь его близких приятелей и партнеров по восхождениям погибли в результате несчастных случаев или покончили с собой. Без всяких натяжек можно предположить, что такая волна бед нанесла сильный удар по еще не окрепшей психике молодого Уотермана.
В марте 1978 года Уотерман отправился в самую свою дерзкую экспедицию, в одиночное восхождение по юго-восточному отрогу горы Хантер, то есть по маршруту до этого не покорившемуся трем элитным альпинистским группам. Рассказывая об этом событии в журнале Climbing, журналист Гленн Рэндалл написал, что единственными своими компаньонами по восхождению Уотерман назвал «ветер, снег и смерть»:
Пористые, как безе, карнизы нависали над пропастями в милю глубиной. Вертикальные стены льда крошились как сначала подтаявшие, а потом снова замороженные кубики льда из ведерка для шампанского. Они вели к таким узким гребням, со всех сторон окруженным отвесными обрывами, что передвигаться по ним было легче, усевшись верхом. Временами он, сломленный болью и одиночеством, впадал в отчаяние и плакал.
Изнурительное, опаснейшее восхождение длилось восемьдесят один день, но, в конечном итоге, Уотерман все-таки покорил 4442-метровую вершину горы Хантер, расположенной в Аляскинском хребте чуть южнее от Денали. На не менее опасный спуск потребовалось еще девять недель. В результате Уотерман в полном одиночестве провел на горе 145 суток. Вернувшись в цивилизованный мир без гроша денег, он занял двадцать долларов у полярного пилота Клиффа Хадсона, вывезшего его из гор в Фэрбенкс, а оказавшись в городе, был вынужден устроиться посудомойщиком.
Тем не менее, небольшое альпинистское братство Фэрбенкса объявило его своим героем. Уотерман выступил перед публикой со слайд-шоу и рассказом о восхождении на гору Хантер, который, по словам Брэди, «произвел незабываемое впечатление. Это было невероятно уверенное и непринужденное выступление. Уотерман выплеснул все свои мысли и эмоции, рассказал о страхе провала и боязни смерти. Казалось, мы все побывали там вместе с ним». Но в последовавшие за этим эпическим достижением месяцы Уотерман обнаружил, что успех вовсе не усыпил демонов его прошлого, а, наоборот, только раздразнил их.
Уотерман начал терять рассудок. «Джон был человеком очень самокритичным, постоянно анализировал себя и свои поступки, – вспоминает Брэди. – А еще он отличался маниакальной дотошностью. Таскал с собой кучу тетрадок и блокнотов и записывал в них буквально все свои действия. Помню, однажды я столкнулся с ним в центре Фэрбенкса. Пока я приближался к нему, Джон вытащил блокнот и зафиксировал в нем время нашей встречи, а потом записал и содержание беседы… хотя говорили мы обо всяких пустяках. Записки об этой встрече заняли три или четыре страницы, а до них в блокноте были сведения и обо всем, что с ним уже произошло в тот день. Должно быть, где-то у него хранились целые горы таких записей, совершенно бессмысленных для всех, кроме него самого».
Вскоре после этого Уотерман решил баллотироваться в местный школьный совет. Его предвыборная платформа предполагала легализацию среди студентов свободного секса и галлюциногенных наркотиков. Провал избирательной кампании никого, кроме самого Джона, совершенно не удивил, но он сразу же взялся за следующий политический проект, на этот раз претендуя на пост Президента Соединенных Штатов. Он выступил под знаменем партии «Накормим голодающих», приоритетной задачей которой было не допустить, чтобы хоть кто-то на нашей планете умирал от голода.
В поддержку своей выборной кампании он запланировал одиночное восхождение на Денали по ее самому крутому южному склону, да еще и в зимних условиях и с минимальным запасом продуктов. Таким образом он хотел обратить внимание на аморальность и расточительность стандартной диеты американцев. Среди прочих упражнений, входивших в курс подготовки к восхождению, были и регулярные погружения в ванну со льдом.
В декабре 1979 года Уотерман отправился на самолете к леднику Кахилтна, начал восхождение, но уже через две недели прекратил его и вернулся. «Отвези меня домой, – вспоминает его слова пилот самолета. – Я не хочу умирать». Тем не менее, спустя пару месяцев он подготовился ко второй попытке и отправился в находящуюся к югу от Денали деревню Талкитна, которая служила стартовой точкой большинства альпинистских экспедиций на Аляскинский хребет. Начать восхождение он не успел, потому что в хижине, где он остановился, случился пожар. Огонь уничтожил не только сам домик и львиную долю скалолазного снаряжения, но и огромный архив записок, стихотворных опусов и личных дневников, который он считал главным трудом всей своей жизни.
Эта потеря окончательно лишила Уотермана рассудка. Через день после пожара он лег в Институт психиатрии Анкориджа, но спустя пару недель сбежал в уверенности, что все вокруг сговорились навсегда упрятать его в психушку. Затем, зимой 1981 года, он предпринял еще одну попытку одиночного восхождения на Денали.
Будто считая, что подняться зимой, да еще в одиночестве, на вершину горы будет для него слишком легко, он на этот раз поднял ставки, решив начать восхождение с уровня моря. В этом случае только до подножия Денали от залива Кука ему нужно было прошагать больше 250 километров по труднопроходимым горным тропам. Он начал путешествие в феврале, но его энтузиазм иссяк еще на подступах к леднику Рут, в пятидесяти километрах от горы. В результате он отказался от своих планов и вернулся в Талкитну. Тем не менее, в марте он снова собрался с силами и в очередной раз отправился к горе. «Больше мы с тобой не увидимся», – сказал он, уходя из города, летчику Клиффу Хадсону, которого считал своим другом.
Март в том году на Аляскинском хребте выдался необычайно холодный. Ближе к концу месяца в верховьях ледника Рут Уотерман встретился с Магсом Стампом. Всемирно известный альпинист Стамп, который в 1992 году погибнет на склонах Денали, только что завершил сложное восхождение на соседний пик Лосиный Зуб по совершенно новому маршруту. Вскоре после этой случайной встречи с Уотерманом Стамп заехал ко мне в Сиэтл и рассказал, что «у Джона, похоже, крыша поехала. Он нес какую-то безумную хрень и вел себя как законченный псих. По идее, он был в процессе своего знаменитого Великого зимнего восхождения на Денали, но снаряжения у него с собой почти никакого не было. У него даже спального мешка не было, а одет он был в дешевый комбинезон из тех, что носят любители кататься на снегоходах. Из продуктов я у него заметил только пачку муки, немного сахара и большую банку маргарина». В своей книге «Точка излома» Гленн Рэндалл пишет:
Уотерман несколько недель промешкал в окрестностях горного домика Шелдона, небольшой хижины, притулившейся на склоне ледника Рут в самом сердце хребта. Кейт Булл, приятельница Уотермана, в тот момент тоже совершавшая восхождение в том же районе, рассказывала, что у него был очень усталый вид и что вел он себя не так осторожно, как обычно. С собой у него была взятая на время у Клиффа [Хадсона] рация, при помощи которой он вызвал его и попросил привезти продуктов и снаряжения. Когда тот улетал обратно, Уотерман вернул ему рацию.«Больше мне эта штука не понадобится», – сказал он. Других способов вызвать помощь у него теперь не осталось.
Последнее, что известно об Уотермане, – это то, что 1 апреля он находился на северо-западном ответвлении ледника Рут. Его следы вели к восточному склону Денали напрямую через лабиринт гигантских расщелин, и было ясно, что он не предпринимал никаких попыток обойти даже очевидно опасные места. Больше его никто не видел. Предполагается, что он разбился насмерть, рухнув на дно одной из этих расщелин, когда под ним провалился тонкий снежный мост. Целую неделю после исчезновения Уотермана вертолеты и самолеты Управления Национальных парков обыскивали предполагаемый маршрут его движения, но найти ничего не смогли. Позднее группа альпинистов обнаружила на оставленном в горном домике Шелдона ящике со снаряжением Уотермана записку. «13.03.81, – гласила она. – Мой последний поцелуй 13:42».
Как и стоило ожидать, между судьбами Джона Уотермана и Криса Маккэндлесса стали проводить параллели. Также Маккэндлесса сравнивали с Карлом Макканном, приветливым, рассеянным техасцем, который во время нефтяного бума 1970-х переехал в Фэрбенкс и нашел высокооплачиваемую работу на строительстве Трансаляскинского нефтепровода. В начале марта 1981 года, то есть как раз в тот момент, когда Уотерман уходил в свое последнее путешествие по Аляскинскому хребту, Макканн нанял самолет, чтобы добраться до озера, расположенного около реки Колин на южном краю хребта Брукса в 120 километрах к северо-востоку от Форт-Юкона.
Тридцатипятилетний фотограф-любитель Макканн сказал друзьям, что летит поснимать диких животных. С собой он взял пятьсот фотопленок, два нарезных ружья, дробовик и больше шестисот килограммов провизии. Прожить среди дикой природы он планировал до конца августа. Однако Макканн почему-то забыл договориться, чтобы пилот в конце лета забрал его обратно в цивилизацию, и в результате расплатился за это жизнью.
Этот грандиозный ляп долговязого техасца вовсе не удивил Марка Стоппела, молодого жителя Фэрбенкса, хорошо знакомого с Макканном по девятимесячной совместной работе на нефтепроводе.
«Карл был приятным, простецким, как все южане, парнем, все наши его любили, – вспоминает Стоппел. – Он казался мужиком разумным и сообразительным. Но была в нем и какая-то чудаковатость, вроде он был не от мира сего. Эмоциональный был парень, любил шумные гулянки. Он умел быть человеком совершенно ответственным, но иногда мог махнуть на все рукой и начать вести себя крайне импульсивно, выезжать на браваде и личном обаянии. Нет, я не могу сказать, что удивился, когда услышал, что Карл улетел туда, забыв договориться, чтобы его вывезли обратно. С другой стороны, удивить меня не так-то уж и просто. Одни из моих друзей утонули, других убили, третьи погибли в результате странных несчастных случаев. Живя на Аляске, к такому постепенно привыкаешь».
Ближе к концу августа, когда дни стали заметно короче, а в остывающем воздухе над хребтом Брукса уже запахло осенью, Макканн забеспокоился, поняв, что за ним слишком долго никто не прилетает. «Кажется, мне нужно было вести себя гораздо осмотрительнее и четче договориться об обратной дороге, – признавался он в своих дневниках, львиная доля которых была впоследствии опубликована Крисом Кэппсом в серии из пяти статей, написанных для газеты Fairbanks Daily News – Miner. – Но скоро все выяснится».
Зима с каждой неделей подступала все стремительнее. По мере истощения продуктовых запасов Макканн начал жалеть, что выбросил в озеро все патроны для своего дробовика, оставив только дюжину на всякий случай. «Я постоянно вспоминаю о выброшенных месяца два назад патронах, – писал он. – Было пять коробок, и я, все время натыкаясь на них взглядом, думал, как глупо было тащить с собой так много. (Чувствовал себя каким-то воякой.)… гениально было с моей стороны. Кто бы знал, что в какой-то момент они могут понадобиться мне, чтобы просто не умереть с голода».
Потом, в одно холодное сентябрьское утро, ему показалось, что до спасения рукой подать. Когда Макканн, зарядив оружие оставшимися у него патронами, отправился на утиную охоту, царившую вокруг тишину внезапно разорвал рев самолетного мотора, а через некоторое время над головой появился и сам самолет. Заметивший лагерь пилот сбросил высоту, чтобы посмотреть поближе, и дважды прошел над ним на бреющем. Макканн принялся размахивать ярко-оранжевым чехлом от спального мешка. Сесть самолет не мог, потому что его шасси было оснащено колесами, а не поплавками, но Макканн был уверен, что пилот его заметил и, соответственно, в самом скором времени пришлет за ним гидроплан. Его уверенность в таком исходе была настолько велика, что он сделал в дневнике запись следующего содержания: «Я прекратил подавать сигналы еще в тот момент, когда самолет ушел на второй круг, и немедленно начал сворачивать лагерь и паковать вещи».
Но самолет не вернулся ни в тот день, ни завтра, ни послезавтра. Понять, почему это произошло, Макканн смог только через некоторое время, когда ему на глаза попалась его охотничья лицензия. На ее оборотной стороне были напечатаны рисунки, изображающие систему сигналов, при помощи которой находящийся на земле человек может общаться с пилотом самолета в экстренных ситуациях. «Мне помнится, когда самолет уходил на второй круг, я поднял правую руку на уровень плеча и потряс в воздухе сжатым кулаком, – написал Макканн. – Это был жест радости… типа как любимая команда забила гол или еще чего-нибудь такое». К сожалению, как выяснилось только теперь, одна поднятая рука является общепринятым сигналом «У меня все в порядке, помощь не требуется», а чтобы передать пилоту сообщение «SOS, немедленно высылайте помощь», нужно было поднять вверх обе руки. Но Макканн узнал обо всем этом слишком поздно.
«Наверно, именно по этой причине они развернулись и пролетели еще раз, но на втором круге я не подал им никакого сигнала (в действительности, я вроде бы даже повернулся к самолету спиной), – философски размышлял в своем дневнике Макканн. – Скорее всего, они подумали, что я какой-то ненормальный, и просто махнули на меня рукой».
К концу сентября озеро замерзло, а тундра покрылась толстым слоем снега. Когда закончились продукты, Макканн пытался собирать плоды шиповника и ставить силки на кроликов. Однажды он нашел на берегу озера тушу умершего от какой-то болезни карибу, разделал ее и добыл себе немного мяса. Тем не менее, к октябрю его организм уже переработал львиную долю подкожного жира, и Макканну стало все труднее и труднее спасаться от холода длинными, морозными ночами. «К этому моменту хоть кто-нибудь в городе уже должен был сообразить, что я слишком долго не возвращаюсь и, значит, у меня что-то пошло не так», – написал он. Но самолета так и не было.
«Это было очень похоже на Карла – ждать, что кто-то самым волшебным образом явится его спасать, – говорит Стоппел. – Он работал шофером грузовика, машина часто простаивала, и он просто отсиживал задницу в кабине, мечтал да фантазировал. Так-то он и придумал себе это приключение на хребте Брукса. Готовился он к путешествию серьезно: почти год все обдумывал, планировал, в перерывах расспрашивал меня, что нужно взять с собой. Но планы – планами, а фантазии – фантазиями, а их у него было выше крыши».
«К примеру, – продолжает Стоппел, – Карл не хотел лететь в тундру один. Изначально он вообще мечтал отправиться пожить в лесу с какой-нибудь красоткой. На работе он западал на двух девчонок минимум и тратил кучу времени и сил на попытки уговорить Сью, Барбару или кого-то там еще поехать с ним… а это, само по себе, идея бредовая. Ну не могло такого случиться, и все тут. Я хочу сказать, что в лагере, где мы работали, на седьмой насосной станции, на каждую женщину приходилось мужиков по сорок. Но Карл был мечтатель из мечтателей, и прямо до момента вылета на хребет Брукса он не переставал надеяться, что одна из наших девчонок все-таки передумает и решит махнуть туда вместе с ним».
Приблизительно то же самое, наверно, происходило и на озере, продолжает объяснять Стоппел. «Карл был из тех, кто вопреки всякому здравому смыслу будет верить, что рано или поздно кто-то сообразит, что он попал в беду, и бросится его выручать. Мне кажется, что даже на пороге голодной смерти он не переставал фантазировать, что в самый последний момент с неба спустится набитый продуктами самолет, из него выйдет красотка Сью и они закрутят страстный роман на природе. Но мир его фантазий был настолько далек от реальности, что никому и в голову не приходило мыслить аналогичным образом. В результате Карл просто сидел в лагере и страдал от голода. К моменту, когда до него, наконец, дошло, что спасать его никто не прилетит, он уже настолько исхудал, что делать что-то по этому поводу было уже поздно».
Когда продуктовые запасы Макканна почти подошли к концу, он сделал в своем дневнике такую запись: «Я уже не просто обеспокоен. Если честно, то мне становится по-настоящему страшно». Температура упала до минус двадцати по Цельсию. Обмороженные пальцы рук и ног покрылись болезненными гнойными пузырями.
В ноябре он прикончил остатки провизии. Он был до предела истощен и слаб, он страдал от головокружений, его била дрожь. Как сказано в дневнике: «Руки и нос все хуже, ноги тоже. Кончик носа сильно распух, покрылся пузырями и струпьями… Да уж, это точно медленная и мучительная смерть». Макканн подумал было оставить относительно безопасный лагерь и отправиться пешком в сторону Форт-Юкона, но потом все-таки решил, что он слишком слаб и поэтому наверняка погибнет от усталости и холода где-нибудь по дороге.
«Карл забрался в самые глухие и безлюдные места этой части Аляски, – говорит Стоппел. – Зимой там стоит чудовищный холод. Иные, оказавшись в такой ситуации, нашли бы способ добраться до цивилизации или, может, перезимовать, но для этого нужно быть человеком чрезвычайно находчивым и сообразительным. Надо уметь держать себя в руках и не падать духом. Надо быть тигром, убийцей, реальным, блин, зверюгой. А Карл был просто раздолбай и тусовщик».
«Боюсь, я больше так не могу, – гласит сделанная где-то в конце ноября запись в дневнике, к этому моменту состоявшему из сотни блокнотных листов в синюю линейку. – Господи, Отец наш небесный, прости меня, пожалуйста, за грехи и слабости. Прошу Тебя, позаботься о моих родных». После этого он улегся в своей палатке, приставил к голове ствол одной из винтовок и нажал на спусковой крючок. Второго февраля 1982 года, то есть через два месяца после этого, на его лагерь случайно наткнулся патруль полиции штата. Заглянув в палатку, полицейские обнаружили в ней окаменевший от мороза иссохший труп Макканна.
Между судьбами Роселлини, Уотермана, Макканна и Маккэндлесса можно провести много аналогий. Подобно Роселлини и Уотерману, Маккэндлесс был человеком ищущим и относился к суровой природе с непрактичной восторженностью. Как и Уотерману с Макканном, ему катастрофически недоставало здравого смысла. Но, в отличие от Уотермана, он не был сумасшедшим. А от Макканна отличался тем, что отправился в дикую глушь, не ожидая, что кто-то автоматически бросится ему на выручку, если он попадет в беду.
Маккэндлесс не очень хорошо вписывается в стандартный образ жертвы дикой природы. Несмотря на все его безрассудство, нехватку практических знаний о жизни вне цивилизации и безумную неосмотрительность, он не был человеком абсолютно не подготовленным… ведь иначе он бы не протянул в аляскинской глуши целых 113 дней. Мало того, он не был психом, не был социопатом, не был изгоем. Маккэндлесс был другим человеком… хоть и трудно сказать, кем именно. Может быть, паломником.
Получше разобраться в трагедии Криса Маккэндлесса мы можем, познакомившись с такими же экзотическими его предшественниками. А для того чтобы сделать это, нам нужно отвлечься от Аляски и обратить свои взоры на каменистые каньоны южной части штата Юта. Именно туда в 1934 году ушел, чтобы больше никогда не вернуться, чудаковатый двадцатилетний парнишка по имени Эверетт Рюсс.
