Книга: Дикие лошади. У любой истории есть начало

V. Ягнята

Большой Джим и Роз-Мари

Самоубийцы думают, что избавляются от своей боли, но на самом деле они оставляют ее в этом мире, передавая свою боль другим.

В течение нескольких месяцев после смерти Хелен я ощущала такую тяжелую, свинцовую боль, что, если бы не дети, которых надо было учить, я вряд ли бы вставала с кровати. Мне казалось омерзительной даже сама мысль о том, что можно кататься на автомобилях, ездить на лошадях и играть в карты. Все происходящее действовало мне на нервы: дети, смеющиеся на площадке около школы, перезвон церковных колоколов и пение птиц. О каких радостях, черт возьми, можно так сладко щебетать?

Я хотела уйти с работы, но срок моего контракта еще не истек. С другой стороны, если вдуматься, дети тут были совсем ни при чем, потому что не детей, а их родителей нужно было винить в том, что произошло. Я знала, что после окончания учебного года я уеду из Ред Лейка. Я вообще не была уверена в том, что хочу продолжать работать учителем. Я считала, что дала жителям и детям этого города все, что могла, но не получила от них ни помощи, ни поддержки тогда, когда они мне были так нужны. Может быть, мне стоит перестать заниматься чужими детьми, а родить своих собственных, думала я. Раньше я никогда не хотела иметь детей, но моя сестра убила не только себя, но и своего ребенка, поэтому я начала всерьез задумываться о том, что мне надо родить.

Постепенно мысль о том, что у меня может быть ребенок, успокоила и утешила меня. Однажды весенним утром я, как всегда, рано встала и вышла на ступеньки дома с чашкой кофе. Над горами на востоке вставало солнце. С неба на землю падали столбы золотого света, и все вокруг казалось позолоченным. Когда солнце осветило меня, я почувствовала тепло на лице и руках.

Я подумала, что со смерти Хелен я перестала обращать внимание на такие вещи, как восход солнца. Несмотря на мое горе, солнце никуда не делось, и каждый день вставало и садилось. Солнцу было все равно, обращаю я на него внимание или нет. Я поняла, что мне надо перестать зацикливаться на своих проблемах. Никто, кроме меня самой, не в состоянии помочь мне получать от жизни удовольствие.

Если я решила родить ребенка, мне надо было найти мужа. Тут я увидела мои отношения с Джимом Смитом совершенно в другом свете. Этот человек обладал целым рядом положительных качеств, и самым важным из них было то, что я могла ему доверять. Я приняла решение и не чувствовала необходимости его скрывать. Дело происходило в конце мая, и после окончания школьных занятий я оседлала Пятнистую и поехала к гаражу Джима. Когда я приехала, он лежал под машиной, из-под которой были видны только его сапоги. Я сказала, что нам надо переговорить. Джим вылез из-под машины и вытер тряпкой испачканные маслом руки.

«Джим Смит, ты возьмешь меня в жены?» — без обиняков спросила я.

Он с удивлением на меня уставился, а потом широко улыбнулся. «Лили Кейси, я хотел жениться на тебе с той минуты, когда ты упала с мустанга, и снова запрыгнула в седло. Я все ждал удобной минуты, чтобы попросить твоей руки».

«Ну, вот видишь, как здорово, — сказала я. — Только у меня есть два условия».

«Да, мэм».

«Первое — мы с тобой должны быть партнерами. Что бы ни случилось, мы должны разделять ответственность и работать вместе».

«Согласен».

«И второе. Я знаю, что ты вырос в семье мормонов. Я не хочу, чтобы ты брал других жен».

«Лили Кейси, я тебя немного знаю и понимаю, что любому мужчине одной тебя за глаза хватит».

Когда я сказала Джиму, что мой бывший горе-муженек сделал мне предложение кольцом с фальшивым бриллиантом, он достал каталог магазина Sears, и мы вместе выбрали мне кольцо. Таким образом я точно знала, что получаю. В то лето мы поженились в классной комнате школы. Рустер был шафером. Перед началом церемонии он меня поцеловал.

«Я знал, что рано или поздно тебя поцелую, но не предполагал, что это случится на свадьбе моего друга, — сказал он и добавил: — Так что считай, что я беру от ситуации все, что можно взять».

У Рустера был приятель, у которого был аккордеон. Так как я работала преподавателем, я попросила его сыграть не марш Мендельсона, а гимн Ассоциации американских учителей.

Это произошло в 1930 году, когда мне было 29 лет. К этому возрасту у многих женщин уже были практически взрослые дети, но я решила, что этот факт поможет мне получить не меньше, а даже больше удовольствия от того, что ждет меня впереди. Джим понимал, почему я хочу уехать из Ред Лейка, и согласился перебазировать свой гараж в Эш Форк, расположенный в 45 километрах к западу на границе с округом Явапай. Эш Форк быстро развивался, потому что был расположен на известной трассе 66 у подножия горы Уильямс. В Эш Форке была станция железной дороги, идущей в Санта-Фе, а также паровозное депо. Иногда улицы города оказывались забитыми овцами, которых на поезде отправляли на рынок. В городе находился магазин, владельцем которого был потомок брата Джорджа Вашингтона, целых две церкви, а также ресторан Harvey House, где часто ели пассажиры и в котором официантки, одетые в белые аккуратные фартуки, приносили аж четверть пирога, когда у них заказывали кусок, а посетители заведения вытирали рты настоящими льняными салфетками.

Джим взял кредит в местном банке и построил из песчаника гараж. Мы вдвоем укладывали камни и месили раствор цемента. Когда гараж был готов, мы повесили над входом вывеску «Гараж», которая раньше висела в Ред Лейке. Денег из взятого кредита хватило на приобретение насоса для подкачки шин и несколько автопокрышек на продажу. Все это мы заказали из того каталога Sears, по которому мы заказывали мне кольцо.

Бензоколонку мы привезли из старого гаража в Ред Лейк. Верхняя часть колонки была стеклянной, и в ней был виден подкрашенный красным цветом бензин (чтобы можно было отличить его от керосина). Когда бензин заливали в бензобак, в стеклянной части колонки было видно, как снизу поднимаются пузырьки.

Бизнес шел хорошо. Джим научил меня качать бензин, потому что в те времена при заправке машины бензин качали вручную. Я качала насос и слушала, как булькает бензин. Я научилась менять масло и латать пробитые покрышки. К зиме я была уже беременной, но, несмотря на это, работала каждый день. Джим чинил автомобили, а я качала бензин и меняла масло.

Из песчаника мы построили себе дом прямо на трассе 66. В те времена эта трасса все еще была грунтовой. Летом над ней стояло облако пыли, поднятое колесами автомобилей и телег, и пыль, приникая через окна и дверь, оседала на мебели в нашем доме. Но, несмотря на это, я очень любила свой дом. По каталогу Sears мы заказали систему подачи воды и трубы канализации и сами установили их в нашем доме. На кухне у нас был никелированный кран, а в туалете стоял унитаз с бачком наверху и ручкой спуска воды, а также белоснежная раковина для мытья рук. В общем, все было почти так, как в богатых домах, в которых я работала в Чикаго.

После окончания строительства дома нас навестил Рустер. Точно так же, как и мой отец, он не представлял себе, как можно пользоваться туалетом, расположенным в самом доме.

«Мне кажется, что это против всех санитарных правил», — поделился он со мной своими соображениями.

«Все стекает вниз по трубе, — сказала я. — Но если ты хочешь себе задницу отморозить и ходить в туалет на улице — ради бога, я не возражаю».

Рустер был одним из тех, кто не любит прогресса и изменений, даже если они упрощают его жизнь. Но я настолько гордилась своим водопроводом и канализацией, что была готова спросить всех, кто стучал в дверь нашего дома, о том, не хотят ли они стакан водопроводной воды и нет ли у них желания сходить в туалет.

Я была уже на девятом месяце, и мой живот стал огромным. Я бы с радостью продолжала работать в гараже, но Джим считал, что в моем нынешнем состоянии это может оказаться опасным. Я могла поскользнуться на разлитом масле или потерять сознание от паров бензина или у меня могли начать отходить воды от усилия, необходимого для того, чтобы открутить крышечку на радиаторе. Поэтому Джим настоял на том, чтобы я оставалась дома. Возможно, сидение дома без дела и нравится части женщин, но мне такое положение дел пришлось явно не по вкусу. Через пару дней я начала томиться взаперти. Я устала от чтения книг, и мне надоело штопать и зашивать старые вещи. Возможно, именно поэтому я так сильно отреагировала на посещение свидетеля Иеговы.

Вообще-то я очень миролюбиво настроена по отношению к таким людям, как свидетели Иеговы. Я уважаю их убеждения, но тот свидетель Иеговы, который посетил меня тогда, жутко меня раздражал. Он говорил о грядущем Армагеддоне и предлагал мне найти спасение в вере ради моего ребенка. «Да кто ты такой вообще, чтобы меня учить?» — спросила я его. Я считаю, что каждый сам должен найти свою дорогу в царство небесное. Проблема в том, что в наше время развелось слишком много людей, таких, как, например, большевики в России, которые считают, что только у них есть ответы на все вопросы, а всех тех, кто с ними не согласен, надо расстрелять.

Я очень разволновалась и стала ходить из угла в угол, споря со свидетелем Иеговы. Я забылась и села на диван, на котором лежали мое шитье и иголка, сильно уколовшись. Я с криком вскочила, а свидетель Иеговы начал говорить о том, что это знак свыше, и что Иисус хочет, чтобы я увидела Господа.

«Слушайте, мистер, — возразила ему я, — это знак того, что мне не стоит сидеть одной дома и вести теологические споры с незнакомыми людьми».

Я пошла в гараж и рассказала Джиму о том, что со мной произошло. «Не важно, чем я буду заниматься. Я готова хоть на кассе стоять, — сказала я, — но я собираюсь работать до тех пор, пока не начнутся схватки. Одной сидеть дома становится слишком опасно».

Я родила через две недели, в июле, в день, когда стояла страшная жара. При родах помогала бабушка Комбс — лучшая повивальная бабка во всем округе Явапай. Одна нога бабушки Комбс была короче другой, и она хромала даже сильнее, чем мой отец. Она жевала табак, но сплевывала, а не глотала, как делал Рустер. Ее так ценили, что все роженицы округа на нее разве что не молились. Если ребенок умирал во время родов, на которых повивальной бабкой была Комбс, люди говорили, что ребенку было не суждено родиться на этот свет.

Боль предродовых схваток захлестывала меня волнами. Бабушка Комбс сказала, что я не могу остановить боль, но она научит меня, как ее пережить. Я должна была разделять саму боль от страха того, что с моим телом может случиться что-то ужасное. «Боль — это свидетельство того, что твое тело жалуется, — сказала она. — Ты должна прислушиваться к боли и говорить своему телу: „Я тебя слышу“, чтобы тело не боялось. Пойми, что боль никуда не денется, но она тебя не убьет».

Предродовые схватки продолжались всего несколько часов, и совет бабушки Комбс помог мне их пережить. Бабушка Комбс взяла ребенка на руки, сказала: «Девочка», и показала мне дочь. Ребенок был почти фиолетового цвета, и я начала волноваться, но бабушка шлепнула его, ребенок закричал и постепенно стал нормального розового цвета. Бабушка перерезала пуповину и натерла пупок ребенка жженой пробкой, чтобы ранка быстрее зажила.

Бабушка Комбс обладала шестым чувством и умела предсказывать судьбу и угадывать, о чем люди думают. Я нянчила ребенка, а бабушка принялась жевать табак и разложила колоду карт, чтобы предсказать судьбу новорожденной.

«Она проживет долго, и ее жизнь будет интересной», — сказала она.

«Она будет счастливой?» — спросила я.

Бабушка Комбс жевала табак и внимательно смотрела на карты. «Я только вижу, что ее будет носить по свету», — ответила она.

Я назвала девочку Роз-Мари. Роза — мой любимый цветок, Мария — важное для всех католиков имя, а розмарин — чертовски полезное растение. Раньше мне казалось, что все новорожденные выглядят, как Будда или маленькие обезьянки, но Роз-Мари была удивительно красивым ребенком. У нее появились светлые и нежные волосы, а к тому времени, когда ей исполнилось три месяца, она начала лучезарно улыбаться. В сочетании с зелеными глазами она стала очень похожа на Хелен.

Красота Хелен не сослужила ей добрую службу, поэтому я решила, что никогда не буду называть Роз-Мари красивой.

Через полтора года у меня родился мальчик. К тому времени в городе Уильямс в шестидесяти километрах на востоке от нас открылся современный родильный дом, и я решила, что буду рожать в нем. Когда у меня начались схватки, из Канады в наши края пришла метель, которая замела все дороги. Мы с трудом добрались на «тачке» до роддома. Машину заносило, и Джиму пришлось намотать на шины цепи, чтобы сцепление с дорогой стало лучше. Джим постоянно сигналил, стремясь предупредить о нашем появлении идущие навстречу нам машины, которых не было видно из-за метели. Я сидела в кабине с запотевшим стеклами и глубоко дышала. Мы добрались до роддома, и меня сразу положили на операционный стол.

Советы бабушки Комбс о том, что мысль сильнее материи, помогли мне во время первых родов и были полезны, когда я хотела побороть боль. В новом роддоме мне сделали анестезию, от которой я полностью отключилась.

Врач надел мне на лицо маску и, сделав несколько вдохов, я «улетела». А когда пришла в себя, мне дали мальчика. Это был здоровенный парень и, как оказалось, первый ребенок, который родился в этом только что открывшемся роддоме, поэтому радость врачей была не меньше, чем моя собственная. Мы дали ребенку имя отца и с самого рождения назвали его маленьким Джимом.

Приблизительно тогда в Аризоне начался кризис, причиной которого стала перенаселенность этих мест. Люди, приехавшие сюда со всей страны, не понимали, что почва в Аризоне сильно отличается от почвы в лесистой части страны, где плодородный верхний слой складывался на протяжении тысячелетий. В Аризоне плодородный слой почвы был тонким, и если землю распахивали, то плодородный слой уносил ветер. Недавно переселившиеся в эти края фермеры смеялись над индейцами навахо, которые сажали одно семечко кукурузы на расстоянии метра от другого, а не в тридцати сантиметрах, как это делали фермеры-переселенцы с востока. Индейцы знали местные условия и понимали, какое количество растений земля сможет вскормить. Господь создал земли Аризоны не для современного активного земледелия и скотоводства. Скот съел траву под корень, и она перестала расти. Когда начались дожди, то трава не смогла удержать воду, поэтому началась эрозия почвы. Плодородный слой почвы быстро исчезал. А потом началась длительная засуха, и огромные участки земли превратились в пыль, которую унес ветер.

Кроме того, в стране вот уже несколько лет продолжалась Великая депрессия. Сначала всем казалось, что депрессия — это мелкий экономический кризис, который повлияет только на восточную часть страны и на города. Однако скоро все это повлияло на рынок продажи скота, потому что люди на востоке страны уже не могли себе позволить покупать стейки. Начали разоряться сначала мелкие, а потом и крупные фермы и ранчо, а трудившиеся на них наемные рабочие начали пешком или на лошадях двигаться по трассе 66 мимо нашего дома в Калифорнию в поисках работы.

Многим фермерам стало не по карману покупать бензин для тракторов и машин, которые они в свое время приобрели. Фермеры начинали пахать и работать на лошадях. Наш гаражный бизнес перестал приносить деньги. К тому же Джим был очень щедрым человеком и брал неполную плату за починку машин с бедняков и даже иногда чинил машины бесплатно.

Сидя на кухне с листом бумаги и карандашом, я рассчитала наш бюджет. Я пыталась избавиться от всех лишних расходов, но как бы я ни считала, мы все равно оказывались в минусе. У нас было больше расходов, чем доходов. Мне стало понятно, что наше банкротство — это всего лишь вопрос времени. Я помогала в гараже, как могла, и думала о том, какими другими способами мы можем заработать.

В один прекрасный день в нашу дверь постучал местный китаец мистер Ли, который был владельцем китайского ресторана, расположенного рядом с нашим гаражом. В свое время Ли заработал достаточно денег для покупки автомобиля «Model A», который Джим периодически чинил. Обычно мистер Ли был полон оптимизма, но на этот раз он был в ужасе. Несмотря на то что сухой закон был несколько лет назад отменен, многие, включая мистера Ли, пристрастились к деньгам, которые можно было заработать на самогоне и разных видах подпольного и контрабандного алкоголя. В своем ресторане он наливал покупателям из-под прилавка. Мистер Ли прослышал, что к нему могут прийти с проверкой, и поэтому искал место, где он мог бы спрятать несколько ящиков контрабандного спиртного.

Мистеру Ли и Джиму пришлось в прошлом пережить много общего. Джим служил в Сибири во время Гражданской войны в России, а мистер Ли — в Маньчжурии. Они знали, что такое лишения и морозы, и обоим пришлось в свое время глодать замороженное мясо. Мистер Ли доверял Джиму. Мы согласились взять у мистера Ли ящики со спиртным и спрятали их под колыбелькой маленького Джима.

В ту ночь я лежала в кровати, думала о спиртном мистера Ли, и мне пришел в голову план. Я могу подрабатывать, продавая контрабандный алкоголь. Несмотря на то что мой отец был ярым сторонником сухого закона, его собственный папа продавал на ранчо алкоголь, поэтому можно было сказать, что продажа спиртного не была чужда нашей семье. Кроме того, я не видела ничего плохого в том, что честный человек иногда позволяет себе пару рюмок. Я сама иногда пила.

Когда на следующее утро я проговорила свой план Джиму, он меня не поддержал. Сам он перестал пить уже много лет назад после того, как устроил в пьяном виде перестрелку в одном канадском городке, но не имел никаких возражений против употребления алкоголя другими людьми. Он просто не хотел, чтобы мать его детей угодила в тюрьму за нелегальную продажу спиртного.

Я утверждала, что буду вне подозрений как мать двух детей и бывшая учительница. Никто меня не заподозрит. Люди хотели покупать контрабандное спиртное, потому что хотели экономить. Я говорила, что мы не будем устраивать питейный притон, а будем продавать на вынос с минимальной наценкой. Мы поможем честным и работящим ковбоям экономить на налогах на спиртное, которые брало государство.

Я не сдавалась и уговаривала Джима. Я заявила ему, что не вижу другого выхода, потому что мы тратим больше, чем зарабатываем. В конце концов, Джим согласился. Мы договорились с мистером Ли, что по своим каналам он будет поставлять нам два ящика спиртного в месяц, и мы будем честно делить доходы от его продажи.

И я сообщила знакомым о своих планах продавать спиртное, и скоро местные ковбои начали вечерами стучаться в нашу дверь. Продавала я только тем, кого знала лично и кто пришел по рекомендации знакомых. Я вела себя дружелюбно, но по-деловому. Ненадолго запускала ковбоев внутрь и никому не разрешала пить у нас в доме или задерживаться. У меня появились постоянные покупатели. Среди них оказался священник местной церкви, который перед уходом неизменно благословлял детей. Постоянные покупатели получали скидку, и я никогда не давала в кредит и не продавала тем, кого подозревала в том, что они пропивают деньги, необходимые на содержание семьи или квартплату. После вычета причитающихся денег мистеру Ли я зарабатывала 25 центов на бутылке. Через некоторое время я начала продавать по три бутылки в день, и эти деньги помогли нам выйти из минуса и сводить концы с концами.

Однажды весной, когда Роз-Мари было три года, а маленький Джим только начинал ходить, братья Кэмел пригнали в город свое огромное стадо овец, чтобы погрузить в железнодорожные вагоны. Братья Кэмел купили огромное ранчо на западе от Эш Форк для того, чтобы выращивать овец на шерсть и на мясо. Сами братья были из Шотландии и прекрасно понимали, как выращивать овец, но не были знакомы с климатом и особенностями Аризоны. Через несколько лет после покупки ранчо во время засухи братья решили продать всех овец и ранчо. Они поняли, что травы для выпаса нет, и надо поскорее избавляться от стада, пока животные не начнут помирать от голода, нападений волков и голодных бездомных.

Был жаркий и сухой день. Все улицы города были забиты овцами, которые подняли столько пыли, что нам пришлось закрыть нос и рот платками. Овцы и ягнята громко блеяли. Работники ранчо братьев Кэмел гнали их к станции и хлопали кнутами.

Самих братьев Кэмел тогда в городе не было, потому что они остались на ранчо. Когда стадо подогнали к вагонам, то какому-то «умнику» пришла в голову идея отделить ягнят от овец. Как только ковбои это сделали, начался бардак. Овцы все еще кормили своих ягнят, которые устали от долгого перегона и хотели есть. Ягнята начали блеять, а матери волноваться и искать своих детенышей.

Ковбои поняли, что совершили ошибку, и открыли ворота, разделявшие ягнят от овец. Все животные перемешались, ягнята стали искать своих матерей, а матери своих ягнят. Чем сильнее волновались ягнята, тем больше энергии теряли. Стадо оказалось слишком большим, чтобы каждая овца нашла своего ягненка. Через пару часов бесполезных поисков ягнята совсем ослабели. Они пытались сосать первую попавшуюся овцу, но животные не узнавали ягнят по запаху и не хотели кормить их своим молоком. Овцы отгоняли от себя незнакомых ягнят и искали своих собственных детенышей.

Ковбои хотели заставить овец кормить чужих ягнят, но это было безрезультатно. Овцы брыкались, лягались и блеяли. Пыль стояла столбом. Ковбои матерились, а местные жители собрались вокруг, смеялись, качали головами, давали советы и ждали, чем все это закончится.

Маленький Джим и Роз-Мари были поражены тем, что каждая овца хочет кормить только своего детеныша. Дети бегали между овцами и нюхали их шерсть. «Все они пахнут одинаково», — сказала Роз-Мари.

Наконец появились и сами братья Кэмел, но и они не знали, что делать. Ситуация была отчаянной, и ягнята начали умирать от истощения.

«Спросите совета у моего мужа, — сказала я. — Он хорошо знает животных».

Братья Кэмел послали за Джимом, который был в то время в гараже. Джим пришел, и ковбои объяснили ему, в чем дело.

«Надо сделать так, чтобы овца начала кормить любого ягненка, — сказал Джим. — Главное, пока решить эту проблему, а с остальными будем разбираться потом».

Джим попросил меня принести из дома старую простыню, а сам сходил в гараж и принес канистру с керосином. Он порвал простыню, обмакнул куски тряпки в керосин и тер овцам под носом. Таким образом, они временно теряли обоняние и принимали любого ягненка.

После того как все ягнята поели, Джим посоветовал ковбоям снова разъединить овец и ягнят. Потом он сказал, чтобы каждый ковбой взял в руки ягненка и начал ходить среди овец, чтобы мать смогла узнать своего ягненка. Стадо было таким большим, что эта процедура заняла два дня, учитывая то, что части овец снова пришлось понюхать керосин, чтобы покормить голодных ягнят.

Маленькая Роз-Мари очень переживала по поводу того, смогут ли овцы найти своих ягнят, и большую часть этого времени провела около стада. Когда все овцы нашли своих ягнят, остался один «неучтенный» ягненок, который не нашел своей матери. Он был весь в пыли, и глаза у него были испуганные. Ягненок бегал по кругу и жалобно блеял.

Братья Кэмел сказали, что Джим может взять ягненка и делать с ним все, что считает нужным. Джим поднял маленькое животное, подошел к Роз-Мари и поставил его рядом с дочерью. «У каждого животного есть смысл существования, — сказал он. — Некоторые животные должны жить на воле, некоторые живут на фермах, а некоторых отправляют на рынок. А вот этот вот ягненок должен быть ручным».

Роз-Мари обожала этого ягненка. Она делилась с ним своим мороженым, и тот ходил за ней хвостом. Мы решили назвать ягненка Мей-Мей, что, как объяснил нам мистер Ли, по-китайски значит «младшая сестра».

Через пару недель после того, как Джим помог решить проблему со стадом братьям Кэмел, я услышала, как к нашему дому подъезжает машина. Потом раздался стук. Я открыла и увидела, что перед дверью стоит мужчина с сигаретой в руке. Дверь машины, на которой он приехал, была открыта, и внутри сидели две молодые женщины. У мужчины были светлые волосы и длинная, падающая на глаза челка. Его зубы были слегка кривыми и желтоватыми, а улыбка очаровательной. Он еще не успел сказать и слова, как я поняла, что он сильно навеселе.

«Я приятель Рустера, — представился незнакомец, — и я слышал, что здесь можно купить бутылку качественного спиртного».

«Кажется, что вы уже и так качественно проспиртованы», — заметила я.

«Ну, вечер только начинается».

Его улыбка стала еще более очаровательной. Он обернулся к женщинам в автомобиле, но те не улыбнулись.

«Мне кажется, что вам уже достаточно», — сказала ему я.

Улыбка исчезла с его лица, и он начал кричать, браниться, как пьянчуги, когда им говорят, что они уже выпили достаточно. Он заявил, что его деньги не отличаются от денег всех остальных, да и вообще, что я самая обычная самогонщица. Но я повторяла, что ему уже достаточно, и он окончательно рассвирепел. Он сказал, что я еще об этом пожалею, и обозвал меня сестрой шлюхи, которая повесилась.

«Подожди секунду, — сказала я ему, взяла в спальне свой револьвер с перламутровой рукояткой, вернулась и приставила дуло ему ко лбу. — Я тебя не убью только из уважения к женщинам, которые сидят в автомобиле, — сказала я. — Убирайся, и чтобы я тебя здесь больше никогда не видела».

В тот вечер я рассказала об этом происшествии Джиму.

Он вздохнул и покачал головой: «Это, судя по всему, еще не конец этой истории».

Он был совершенно прав. Через два дня к нашему дому подъехала машина. Когда я открыла дверь, на пороге стояли два шерифа в хаки с ковбойскими шляпами на головах. На кармане рубашки у каждого был жетон, а на поясах — пистолеты и наручники. Шерифы приподняли свои шляпы. «День добрый, мэм, — сказал один из них, потом подтянул штаны и засунул большие пальцы рук за ремень. — Можно войти?»

Я поняла, что выбора у меня нет, и провела их в гостиную. Маленький Джим спал в своей кроватке, под которой было спрятано два ящика спиртного.

«Хотите стакан водопроводной воды?» — вежливо поинтересовалась я.

«Нет, мэм, спасибо», — ответил «разговорчивый» шериф. Они начали внимательно осматриваться кругом.

«У нас появилась информация, — продолжил он, — о том, что в этом доме продают контрабандное спиртное».

В этот момент в комнату вошла Роз-Мари, а за ней Мей-Мей. Как только Роз-Мари увидела вооруженных шерифов, она закричала так, что могла бы разбудить мертвого. Громко плача, она упала на колени и обхватила меня за ноги. Я попыталась ее поднять, она продолжала кричать и плакать.

Мей-Мей начал блеять. От шума проснулся маленький Джим и тоже заголосил.

«Послушайте, у меня, как видите, тут явно не спикизи, — сказала я. — Я учительница! Я мать! У меня достаточно дел, и некогда заниматься продажей алкоголя».

«Вижу, — ответил „разговорчивый“ шериф. Им было явно неудобно от громкого детского крика. — Мы проверим нашу информацию. Всего доброго».

Шерифы быстро ретировались, и, как только они ушли, Роз-Мари перестала голосить. «Ты меня спасла, дочурка», — сказала я.

Когда Джим вернулся домой, я рассказала ему о незваных гостях и о том, что меня спасли крики детей. История была достаточно забавной, и Джим рассмеялся. Но когда закончил смеяться, сказал: «Это нам предупреждение. Пора завязывать с алкоголем».

«Но нам же нужны деньги, Джим!» — возразила я.

Деньги от продажи алкоголя помогали нам выживать в течение года. Мы прекратили продавать спиртное, и через полгода банк отнял наш дом за долги по кредиту.

Осень — мое любимое время года. Становится холоднее, и горы зеленеют после августовских дождей. Но в том году я не смогла насладиться сентябрьскими закатами и ясными звездными ночами. Мы с Джимом решили продать все наши вещи на аукционе. Мы должны были избавиться от всего: мебели, его инструментов, шин, насоса для накачки шин и бензоколонки со стеклянным цилиндром наверху. После этого мы планировали привязать чемоданы к багажнику на тачке и присоединиться к безработным, которые направлялись в Калифорнию.

Мы волновались и переживали по поводу наших перспектив на будущее. Однажды утром мы были в гараже, разбирали инструменты и обсуждали, какие из них возьмем с собой. Неожиданно в гараже появился старший брат Кэмел по имени Блеки. Это был пузатый человек с пушистой бородой, который всегда ходил в вышитом жилете. Он был гением-счетоводом во всех вопросах, касающихся овец. Например, он мог посмотреть на стадо, после чего точно сказать, сколько в нем голов и сколько килограмм шерсти можно с них состричь.

После того случая, когда Джим помог спасти его ягнят, Блеки начал периодически заезжать в гараж, чтобы поболтать. Чем лучше он узнавал Джима, тем больше уважал. Блеки говорил, что Джим разбирается не только в овцах, но и в крупном рогатом скоте, лошадях, а также во всех остальных животных, покрытых мехом или перьями. Джим никогда не хвалился своими знаниями, и это Блеки тоже оценил. В особенности Блеки нравилась одна история, которую рассказал местный индеец хопи. Когда Джим был молодым, орел начал кружить над только что родившимся теленком, и Джим поймал летящую птицу, набросив на нее лассо.

В то утро мы сидели за шатким, покрытым линолеумом столом в гараже, и Блеки сообщил нам, что они с братом продали ранчо группе инвесторов в Англии, которые планировали разводить на нем скот. Инвесторы попросили их с братом порекомендовать человека, который может управлять этим ранчо, и, если Джиму это интересно, то они с братом готовы замолвить за него словцо.

Джим протянул руку под столом и сжал мое запястье так сильно, что у меня пальцы хрустнули. Мы оба прекрасно знали, что единственной работой в Калифорнии была работа сборщиков винограда и апельсинов, за которую безжалостно конкурировали между собой безработные батраки и разорившиеся фермеры. Владельцы плантаций и садов постоянно уменьшали зарплату. Но мы не собирались признаваться Блеки в том, что попали в критическую ситуацию.

«Что ж, это предложение, которое я готов рассмотреть», — спокойно ответил Джим.

Блеки отправил в Лондон телеграмму и через несколько дней получил ответ. Он заехал к Джиму и сообщил, что инвесторы готовы его нанять. Мы не стали проводить аукцион, и у Джима осталась большая часть его инструментов, хотя бензоколонку и шины мы продали автомеханику из Седоны. Рустер приехал из Ред Лейка на телеге, в которую мы погрузили мебель, и посадили детей и Мей-Мей на заднее сиденье тачки. Рустер ехал на телеге, Джим за рулем тачки, а я на Пятнистой была замыкающей в колонне. Мы отправились в ближайший от ранчо город, который назывался Селигман.

До Селигмана мы доехали быстро, потому что трассу 66 не так давно впервые заасфальтировали. Селигман оказался меньше Эш Форка. В этом городе было все необходимое для небольшого города в сельской местности. Здесь находилось здание, бывшее одновременно почтовым отделением и тюрьмой, отель, бар, кафе, а также магазин промтоваров, в котором джинсы Levi’s лежали стопкой высотой более метра, а также продавали лопаты, катушки веревки и проводов, ведра и жестяные коробки с печеньем.

Из Селигмана нам надо было проехать еще 22 км на запад через поля, поросшие травами и можжевельником. Павлиньи горы на горизонте были темно-зелеными, а небо над головой синим, как цветок ириса. Проехав 22 км по трассе 66, мы свернули на грунтовую дорогу, по которой надо было проделать еще 30 км. Получалось, что из Селигмана до ранчо на телеге нужно ехать целый день. Наконец под вечер мы подъехали к воротам, перед которыми дорога заканчивалась.

В обе стороны от ворот на специально высаженных молодых деревьях можжевельника была натянута колючая проволока. Ограждение уходило так далеко, насколько видит взгляд. На воротах не было никакой надписи, а сами они были закрыты. Когда мы подошли к воротам, то увидели, что они не заперты — створки ворот были на цепи, на которой висел открытый навесной замок. Мы въехали в ворота, проехали еще шесть километров и добрались до огороженного участка, на котором стояло несколько некрашеных деревянных зданий и росли огромные кедровые деревья.

Здания были расположены у подножия горы, заросшей четыреххвойной сосной и молодыми кедрами. На восток, насколько видел взгляд, простирались поля, выходившие к плато Колорадо. Дальше был расположен Могольонский моренный вал — тектоническая вытянутая платформенная структура с отвесными скалами розового цвета. Это была линия тектонического разлома, который простирался до Нью-Мексико. В ту сторону не было видно ни одного дома, ни человека и никаких признаков цивилизации — только бесконечное небо, поросшая травой степь и горы на горизонте.

Братья Кэмел уволили всех работников, нанятых ими на ранчо, за исключением старого Джейка — заросшего щетиной и жующего табак старика, который вышел из сарая и, прихрамывая, подошел к нам. Старый Джейк хромал, потому что, чтобы его не призвали в армию во время Первой мировой войны, он положил пальцы ноги на рельсы перед приближающимся поездом. «Я не собираюсь участвовать в конкурсе бальных танцев, — говорил Джейк, — а для того, чтобы ездить верхом, пальцы на ногах не нужны. Лучше без этих пальцев, чем быть отравленным газом на фронте».

Старый Джейк показал нам ранчо. Главное здание с облупившейся от солнца краской и с огромной верандой было большим. На территории был огромный сарай, а рядом с ним четыре строения: кузница, амбар для хранения зерна, помещение, где вялили мясо и сушили кожу, а также «аптека», в которой на полках стояли ряды лекарств, притирок, растворов и снадобий, плотно закрытых пробками или ветошью. Старый Джейк прокомментировал некоторые детали: мешки с серой, банки со смолой, которую использовали для лечения поранившегося скота, камень для заточки ножей в кузнице, а также систему водостока, которая собирала дождевую воду.

Он показал нам остальные строения: курятник, амбар для инструментов и жилой дом для работников ранчо. Потом мы пришли в гараж, где стояло более двадцати самых разных экипажей, телег, фаэтонов, кибиток с двумя и более сиденьями; крытый старый конный фургон, который могли использовать первые переселенцы, приехавшие в эти места; а также несколько автомобилей, включая старый пикап «Chevrolet». Старый Джейк с гордостью показывал нам каждое транспортное средство и произносил его название. Кроме этого в гараже была осмотровая яма, над которой можно было поставить машину для ремонта.

В конце экскурсии старый Джейк подвел нас к двойному загону. Один загон был из полутораметровых вертикально стоящих бревен и использовался для объездки и дрессировки лошадей, и другой загон с оградой из более тонкого, обтянутого проволокой штакета, в нем стояли несколько маленьких пони.

Джим внимательно осматривал хозяйство и кивал. Мы заметили, что, хотя строения с внешней стороны выглядели неказисто, они были построены на совесть. Это было настоящее ранчо для работы и разведения скота, и на нем было все необходимое для этих целей. Все инструменты были аккуратно разложены по своим местам, веревки смотаны, упряжь в рабочем состоянии, и даже пол сараев чисто подметен. На ранчо надо точно знать, где что лежит, чтобы при необходимости быстро найти нужный инструмент. Братья Кэмел знали, как поддерживать порядок на ранчо.

Рустеру понравилось то, что он увидел. «Послушай, вполне нормальный вариант, — сказал он, — Джим, старина, тебе сильно повезло. — Он покосился на меня и добавил: — Снова».

Я шутливо шлепнула Рустера по руке, а Джим улыбнулся. «Мне кажется, что все здесь в полном порядке», — сказал он.

«Это точно», — согласилась я.

Я знала, что жизнь на ранчо не будет простой и работать придется много. Мы были слишком далеко от города и не могли рассчитывать на то, что при необходимости к нам быстро приедут помочь. Нам с Джимом придется быть ветеринарами, механиками, кучерами, ковбоями, менеджерами, а также мужем и женой с двумя детьми. Но нам с Джимом было не впервой засучить рукава и взяться за дело. Нам очень повезло, потому что во время депрессии мы не только имели работу, но и сами были себе начальниками.

Я захотела в туалет и спросила старого Джейка о том, где он расположен. Тот показал пальцем на небольшую деревянную будку сортира, расположенную в северной части ранчо. «Обычный сортир, — сказал он. — Никак вывеской не обозначен, потому что все и так знают, что это».

Я вошла внутрь и закрыла за собой дверь. На двери не был вырезан полумесяц, пропускавший свет, но между досками были достаточно большие щели, чтобы внутри света было достаточно. На потолке была паутина, в углу стоял мешок с известью, а рядом с ним совок, чтобы засыпать известь в яму под дыркой в земле, чтобы не развелось слишком много мух. Из дыры шел сильный запах, и на секунду я вспомнила свой туалет с кафелем и сливным бачком. Я присела и подумала о том, как можно быстро привыкнуть к некоторым приятным излишествам и начать думать, что жизнь без них совершенно невозможна, но когда эти излишества исчезают, ты понимаешь, что они на самом деле тебе совсем не нужны. Существует большая разница между тем, чтобы хотеть и нуждаться в определенных вещах, и многим довольно сложно провести границу между этими понятиями. На ранчо у нас было все необходимое и ничего лишнего, и это меня вполне устраивало.

Рядом со мной лежала стопка каталогов Sears. Я подняла один из них и пролистала. Дойдя до страницы с фотографиями кружевного нижнего белья и шелковых чулок, я подумала о том, что вот эти товары мне здесь точно не пригодятся, поэтому вырвала эту страницу и использовала ее по назначению.

На следующее утро Рустер собирался ехать назад в Ред Лейк. Он улучил момент, когда я была на кухне одна. «Спасибо, что помог нам с переездом», — сказала я и дала ему чашку кофе.

Он внимательно на меня посмотрел и произнес: «Ты же знаешь, что я всегда был твоим горячим поклонником».

«Знаю».

«Странно все это, — заметил он. — Никак не могу от этого чувства избавиться. — Он помолчал и спросил: — Как ты думаешь, я когда-нибудь женюсь?»

«Обязательно женишься», — ответила я. Потом я поняла, что обычной вежливости в этой ситуации недостаточно, и на мгновение мне показалось, что я вижу, как все сложится в будущем. Я знала, что его ждет женщина, и он ее встретит. «Я в этом уверена, — сказала я. — Тебе надо начать искать ее в тех местах, где ничего не ждешь».

После отъезда Рустера мы решили провести инспекцию ранчо. В общей сложности площадь ранчо составляла более ста тысяч акров, то есть приблизительно 240 квадратных километров, поэтому, чтобы доехать до его границы по бездорожью, нам потребовалось бы около недели. Мы собрали продукты в телегу, запряженную пони, Джим и старый Джейк сели на лошадей, а я оседлала Пятнистую. Маленький Джим ехал со мной, а Роз-Мари с отцом.

Мы отправились на запад, доехали до подножия холмов из белого и желтого известняка, и потом повернули на юг. В долине дул горячий и сухой ветер. Кругом росли редкие деревья можжевельника, и все от времени мы видели стадо белохвостых антилоп, которые паслись на склонах, поросших кустарником. Старый Джейк показал нам место, называющееся Три креста. Это были несколько огромных камней, на которых кто-то вырезал изображения всадников, несущих три креста. Никто точно не знал, кто вырезал эти изображения, но можно было предположить, что в этих местах проходила одна из испанских экспедиций. Во второй половине дня мы доехали до возвышения, расположенного под горами Койот. С этого возвышения можно было на юге увидеть горы Джунипер, а на востоке проходил Могольонский моренный вал.

«Земли-то много, а вот воды совсем нет», — сказал Джим.

«Полная сушь», — согласился старый Джейк.

Тут и там иногда встречались неглубокие вырытые вручную пруды для сбора дождевой воды. Но за время сухого сезона вода исчезла, и дно прудов растрескалось от жары.

За десять дней мы сделали по ранчо большой круг, хотя некоторые огромные, но отдаленные части территории так и не увидели. Мы проезжали несколько оврагов, в которых во время дождей текла вода, но в целом на всей территории ранчо не было ни одного колодца, ручейка или источника. «Понятное дело, почему братья Кэмел решили продать ранчо», — заметил Джим.

Джим отправил весточку во Флагстафф о том, что ему нужен человек, который умеет искать подземные воды методом лозоходства, то есть при помощи лозы или прутика. Специалист приехал, и вместе с Джимом они отправились осматривать территорию ранчо, останавливаясь там, где трава была более зеленой или находились рощи деревьев. Специалист ходил, вытянув впереди себя ветку-рогатину, и ждал, когда рогатина начнет наклоняться, что покажет место, где под землей есть вода. Однако все их усилия не принесли никаких результатов.

У меня из головы не выходили овраги, размытые водой, которая текла по ним во время сезона дождей. В этих местах вода появлялась только в виде дождя. Во время сезона дождей с неба проливались тысячи литров воды, которые потом исчезали, бесследно впитываясь в землю. Если мы сможем найти способ, как удержать эту воду, то у нас не будет в ней недостатка.

«Нам нужно построить плотину», — сказала я Джиму.

«Но как? — ответил он. — Для этого нужно много людей».

Я стала размышлять о том, как мы можем это сделать. Однажды я читала статью о строительстве плотины Баулдер (так те, кто не любил Гувера, называли эту плотину, более известную под названием плотины Гувера или Hoover Dam), там были фотографии стройки, на которых я увидела много строительных машин. «Джим, — сказала я, — нам нужен бульдозер».

Сначала муж подумал, что я сошла с ума, но потом решил, что нам не стоит сбрасывать эту идею со счетов. Я поехала в Селигман, там был человек, который имел контакты со строительной фирмой в Финиксе, у которой был бульдозер. Я связалась с людьми из этой компании, и меня заверили, что они готовы сдать в аренду бульдозер с водителем и отправить их по железной дороге в Селигман. Мы должны были найти грузовик с прицепом, который может довезти бульдозер до ранчо. Все это стоило денег, но если бы мы смогли доставить на ранчо бульдозер, в течение нескольких дней нам бы построили плотину.

Джим сказал, что нам необходимо обсудить эту идею с английскими инвесторами. Несколько инвесторов как раз собирались к нам на ранчо, чтобы встретиться с нами и провести инспекцию владений.

Англичане прибыли в дилижансе из Флагстаффа. До Нью-Йорка они доплыли на пароходе, потом до Флагстаффа ехали на поезде. В общей сложности они проделали весь путь за три недели. У них был странный акцент, и одеты они были в котелки и костюмы-тройки. Было очевидно, что ни один из них никогда в жизни не надевал ковбойскую шляпу и не щелкал кнутом, что нас с Джимом совершенно не смутило. Англичане были бизнесменами, а не людьми, которые играют в ковбоев. Они были вежливыми и умными. Они задавали вопросы, по которым стало понятно, что им надо знать, чего они не знают, и что они умеют зарабатывать деньги.

В вечер приезда англичан старый Джейк поджарил на вертеле барашка. Он посмеивался над англичанами, повторяя чисто английские выражения Jolly good (отменно) и rather cheeky (смело), и произносил их с британским акцентом. Старик Джейк даже загнул поля своей ковбойской шляпы так, чтобы она была похожа на котелок. Видя все это, мне пришлось поставить его на место, легко ударив по затылку. Я приготовила несколько степных деликатесов, таких, как рагу из гремучей змеи и prairie oyster, или устрицы прерий, чтобы им было о чем рассказать в своих клубах, когда они вернутся домой.

После ужина мы расселись вокруг костра и ели консервированные персики. Джим вынул кисет с табаком Bull Durham, скрутил себе сигарету, аккуратно затянул тесемки кисета зубами и заговорил.

Джим говорил о том, что в ранчо самое главное — это земля и вода. Земли было достаточно, но вот воды в наших местах мало, а без воды эта земля ничего не родит. Без воды никуда. Вода, говорил Джим, обращаясь к англичанам, живущим на острове, окруженном водой, в этих местах стоит гораздо дороже, чем они могут себе представить. Именно поэтому из-за воды здесь воевали мексиканцы, индейцы, англичане и переселенцы. Из-за воды люди убивали друг друга, рушились семьи, и сосед убивал соседа.

Один из англичан прервал Джима и сказал, что он понимает, что вода здесь дорого стоит, потому что в отеле в Селигмане с него взяли дополнительно 50 центов за ванну, которую он принял. Все посмеялись, и я подумала, что смех поможет тому, что к информации Джима англичане отнесутся с пониманием.

Джим продолжил. Он сказал, что для того, чтобы на ранчо можно было разводить много скота, нужна вода. Некоторые владельцы ранчо бурили скважины, однако можно пробурить много скважин, но воды так и не найти. К тому же нет никакой гарантии, что, если найдешь воду, она скоро не закончится. Вот в Санта-Фе бурили скважину для нужд железной дороги. Пробурили на глубину почти в километр, да так ничего и не нашли.

Джим сказал, что самым разумным выходом из ситуации будет строительство плотины, которая остановит дождевую воду. Он описал англичанам мой план об аренде бульдозера из Финикса. Когда Джим сказал, сколько все это будет стоить, англичане переглянулись и некоторые из них сделали недовольные мины, но Джим достал бумагу, с расчетами, которые я сделала. Согласно этим расчетам без плотины на ранчо можно вырастить несколько сотен голов скота, но с плотиной число скота можно довести до 20 000, что, в свою очередь, означает, что ежегодно можно продавать 5000 голов. Таким образом, строительство плотины окупится достаточно быстро.

На следующий день англичане поехали в Селигман для того, чтобы связаться телеграммой с остальными инвесторами. Мы обсудили некоторые инженерные детали и получили от англичан «добро» на строительство. Англичане оставили нам чек на нужную сумму и уехали. Через некоторое время к воротам ранчо подъехал грузовик с прицепом, на котором стоял большой желтый бульдозер. В этих местах никто еще не видел бульдозера, и люди приезжали подивиться на него со всего округа Явапай.

Раз уж у нас есть бульдозер, мы решили построить несколько прудов и запруд. Бульдозерист ровнял склоны оврагов и лощин, засыпал дно глиной, и возводил стены, которые должны остановить воду во время сезона дождей. Самый большой пруд, обойти который можно было за пять минут, мы построили напротив главного здания ранчо.

В декабре начались дожди. Вода текла по лощинам и оврагам и попадала в пруды. Все оказалось просто, словно открыть кран и ванну наполнить. Зима в этих краях часто бывает влажной, и к весне глубина воды в самом большом пруду была не меньше метра. Это было самое большое количество воды, которое мне довелось видеть со времен озера Мичиган в Чикаго.

Несмотря на то что этот пруд был, по сути, всего лишь углублением в земле, Джим страшно им гордился. Он ежедневно проверял в нем уровень воды и осматривал берега пруда. В особенно жаркие дни летом к нам издалека приезжали люди и просили разрешения искупаться. Иногда в период засухи приезжали соседи с бочками и просили, как они выражались, «занять» воды из пруда, хотя прекрасно понимали, что не смогут нам вернуть долг водой. Мы никогда ни с кого не брали денег, потому что, как выражался Джим, эта вода упала на нас с неба.

Запруда и сам пруд народ стал называть «запрудой Большого Джима», а потом просто Большой Джим. Люди в округе мерили степень засухи количеством воды, оставшейся в Большом Джиме. Они спрашивали друг друга: «Как там дела у Большого Джима?» или «Слышал, что Большой Джим сильно обмелел». Я понимала, что они говорят об уровне воды в пруду, а не об умственном состоянии моего мужа.

Полное официальное название ранчо было Arizona Incorporated Cattle Ranch, или ранчо для скота Arizona Incorporated, но все мы называли его сокращением AIC или просто «ранчо». Только ничего не понимающие люди, которые составляют мнение о работе на ранчо по вестернам или дешевым романам, называют свое ранчо названием типа «Гектары радости», или ранчо «Мираж», или «Плато Парадиз». Джим всегда говорил, что красивое и напыщенное название является неоспоримым доказательством того, что его владелец совершенно не разбирается в разведении крупного скота.

Депрессия тогда еще не закончилась, и такие владельцы, а также многие из тех, кто в скотоводстве хорошо разбирался, разорялись в большом количестве. Это означало то, что люди больше продавали, чем покупали. Джим проехался по штату Аризона и за разумные деньги купил стада скота. Он нанял десяток ковбоев — большей частью мексиканцев и индейцев хувасупай, которые должны были отогнать скот на ранчо, проклеймить, а потом отправить на выпас. Ковбои были грубыми и неотесанными парнями. Большинство из них сбежали из дома, и всех их сильно били. У них был только один выбор — или в цирк, или на ранчо, поэтому они далеко в будущее не заглядывали и жили сегодняшним днем. Эти ребята умели лучше всех окружающих удержаться в седле и очень этим гордились.

Ковбои прибыли и перво-наперво поскакали в прерию, чтобы заарканить и набрать себе лошадей. Потом они этих лошадей объезжали в специальном загоне с прочной оградой. Лошади вытворяли трюки, как на родео, лягались, подбрасывали и всеми способами пытались скинуть наездника, но у ковбоев задницы из железа, и они скорее разобьют себе все кости в теле, чем сдадутся. Они сами были как эти необъезженные лошади.

Мы стояли с Роз-Мари и смотрели на то, как они работают. «Мне жалко лошадей, — сказала Роз-Мари. — Они же хотят быть свободными».

«В этой жизни, — ответила я, — почти никто не делает то, что он хочет делать».

После того как у каждого ковбоя появилось несколько сменных лошадей, которых он связал между собой, они стали загонять скот и клеймить его. Все ковбои жили в отдельном общем доме, в «общежитии», и мне нужно было не только справляться со своей собственной работой, но и успеть всю эту ораву накормить. Ковбои едят на завтрак стейк с яичницей, а на ужин стейк с бобами плюс имеют неограниченное количество соли и питьевой воды с крыши. Все, кто просил, получал сырую луковицу. Лук очень полезен от цинги. Большинство ковбоев чистили луковицы и ели, как яблоки.

Я не настолько доверяла ковбоям, чтобы оставлять их наедине с Роз-Мари. Ей было запрещено подходить к «общежитию», где постоянно ругались, пили, орали, играли в карты и с ножами. Я начала спать с ней в доме, а Джим с маленьким Джимом спали в большой комнате.

Сама Роз-Мари была тоже очень похожа на необъезженную лошадь. Больше всего ей нравилось бегать на улице голой, если бы, конечно, я ей это разрешила. Она забиралась на кедры, купалась в корыте с водой для лошадей, писала во дворе, раскачивалась на лозах и лианах, спрыгивала, визжа от восторга, со стропил сараев в стога свежескошенного сена с криком о том, чтобы Мей-Мей отошел. Она обожала весь день провести на лошади позади отца в седле. Ей самой было слишком тяжело подняться в седло, поэтому она ездила на своем маленьком муле Дженни без седла. На мула она взбиралась, схватив за гриву, а потом, упершись пятками в ноги мула, забиралась ему на спину.

Однажды Джим сказал Роз-Мари, что она такая сильная, что любая тварь, которая ее укусит, тут же сплюнет или выплюнет. Ей очень понравилась такая характеристика, данная отцом. Роз-Мари никогда не боялась койотов и волков, и ей очень не нравилось смотреть на животное в клетке или в загоне. Она даже считала, что куриц надо выпустить из курятника. Она говорила, что быть съеденным койотом — это риск, на который можно пойти ради свободы. Кроме этого ей казалось, что койотам тоже надо чем-то питаться. Именно поэтому я всегда винила Роз-Мари в том, что случилось с коровой Босси.

Англичане были настолько довольны работой Джима, что прислали ему в подарок чистокровную корову джерсейской породы. Босси была серо-коричневого цвета, огромной и красивой. Корова давала нам по десять литров жирного молока в день. Она была такой ценной коровой, что я решила осенью ее покрыть, теленка продать весной и на этом заработать. Я уже даже начала копить и думать о тех днях, когда мы сами сможем позволить себе наше собственное ранчо.

Но однажды кто-то не закрыл ее загон, и Босси пришла в зерновое хранилище и съела огромный мешок зерна. Когда ее увидел старый Джейк, она уже вся раздулась, облокачивалась о стену сарая и мычала от боли.

Джим и старый Джейк пытались спасти ее, как могли. Чтобы ее могло вырвать, они сделали специальную смесь из табака, марганцовки, виски и мыльной воды. Перелили эту смесь в бутылку из-под виски и попытались влить ее содержимое в глотку животного, Босси не хотела глотать, и смесь вытекала у нее изо рта. Потом старый Джейк раздвинул ей челюсти, а Джим засунул горлышко бутылки так глубоко, что его рука исчезла в глотке Босси до локтя.

Он вылил содержимое бутылки прямо ей в живот, и ее действительно немного вырвало, но она уже была не жилец, поэтому действия никакого это не возымело. У нее подогнулись колени, и она медленно упала. В отчаянии Джим даже сделал перочинным ножом разрез в животе Босси, чтобы выпустить газ. Но и это не помогло, и через час наша огромная, прекрасная корова дорогой породы умерла и превратилась в тяжелый каркас с остекленевшими глазами, лежащий на полу амбара.

Я была одновременно взбешена и расстроена. Было ужасно неприятно терять ее, когда я имела на нее такие далеко идущие планы. Я была уверена, что задвижку загона оставила открытой Роз-Мари, которая хотела таким образом дать ей свободу. Девочка была в таком страхе от вида того, как Джим и старый Джейк пытаются спасти корову, что ушла на крыльцо и плакала навзрыд. Я хотела ее хорошенько ударить, но она настаивала на том, что не виновата и не выпускала корову из загона, а сделал это маленький Джим. Так как я точно не знала, кто это сделал, и никаких доказательств у меня не было, я просто решила все позабыть и никого не наказывать.

«Не забывай, — сказала я ей, — что может случиться, когда животное получит свободу. Животные делают вид, что им неприятно быть в неволе, но на самом деле они понятия не имеют, что делать со свободой. И очень часто эта свобода их убивает».

После появления на ранчо большого стада Джим начал ремонтировать ограду. В общей сложности на это ушел месяц. С собой на работу Джим брал Роз-Мари. Они уезжали на пикапе и отсутствовали целыми днями. Они спали в степи, готовили на костре и возвращались домой только для того, чтобы пополнить запасы продуктов и взять новые мотки проволоки. Роз-Мари обожала отца, а он очень ценил то, что она любит дикую природу. Они с радостью проводили время в компании друг друга. Роз-Мари говорила без умолку, а Джим очень мало. Он кивал, улыбался и иногда вставлял фразы наподобие «Вот как?» или «Нормально». У него было достаточно работы: надо было копать ямы для столбов, поправлять накренившиеся столбы и натягивать проволоку.

«Эта девочка вообще умеет держать рот закрытым?» — поинтересовался однажды старый Джейк.

«Ей есть что сказать», — отвечал Джим.

Во время их отсутствия я вела размеренную жизнь на ранчо. Здесь всегда было работы больше, чем человек в состоянии сделать за день, поэтому я выработала для себя несколько простых правил. Я не занималась бесконечной уборкой. Раз и навсегда я решила для себя, что я не служанка. Аризона — место довольно пыльное, но от небольшого количества пыли никто еще не умирал. Я была уверена, что идеал домохозяек, заключающийся в том, что в доме все должно блестеть и сиять, явно не для меня. Более того, я считала чистоту излишней. Все, кто работает на земле, быстро пачкаются, а во время жизни в Чикаго я насмотрелась на далеко не лучших людей, которые жили в идеальной чистоте. Каждые несколько месяцев я со скоростью вихря убиралась в доме, и старалась делать это как можно быстрее, чтобы уложиться за один день.

Я наотрез отказалась стирать одежду. Я следила за тем, чтобы мы покупали свободно сидящую одежду, в которой можно легко приседать, наклоняться и размахивать руками. Я не любила плотно прилегающую одежду и рубашки, застегнутые на верхнюю пуговицу. Мы носили рубашки до тех пор, пока они не становились грязными с внешней стороны, потом выворачивали их наизнанку или носили задом наперед. Несмотря на это, наши вещи служили нам в четыре раза дольше, чем служат вещи в домах чистюль. Когда рубашки становились такими грязными, что, по выражению Джима, от них начинал шарахаться скот, я отвозила их в Селигман, где сдавала в прачечную и платила за стирку по весу белья.

Джинсы Levi’s мы вообще не стирали. От стирки джинсы садились и ткань изнашивалась. Мы носили их до тех пор, пока они не становились блестящими от грязи, навоза, слюны животных, жира, масла, смазки для колес и бекона, а потом носили еще некоторое время. В конце концов, Levi’s пропитывались грязью настолько, что они уже не могли стать грязнее. Когда доходило до того, что тебе начинало казаться, что джинсы изготовлены из непромокаемого брезента, который к тому же защищает от колючек и шипов, тогда я понимала, что мы их победили, как необъезженную лошадь. Когда Levi’s выдерживаются, как хороший бурбон или копченая ветчина, тогда ковбой не отдаст свои джинсы в стирку даже за деньги.

Мое обеденное меню было простым. Я не делала никаких суфле, муссов, соусов, ничего не фаршировала, как могли бы делать домохозяйки на востоке страны. Я готовила еду. Очень часто на гарнир были бобы. У нас в кухне на плите всегда стояла кастрюля с бобами, которой нам могло хватить на несколько дней: от двух до пяти — в зависимости от количества ковбоев, которые работали на ранчо. Рецепт приготовления был тоже самый простой — варим до готовности, соль по вкусу. Больше всего в бобах мне нравилось то, что, если добавлять в кастрюлю воды, бобы невозможно переварить.

Когда мы не ели бобы, мы ели стейки. Рецепт приготовления тоже был элементарным: поджариваем с обеих сторон, соль по вкусу. Гарниром к стейку обычно шла вареная картошка в мундире, соль по вкусу. На третье мы обычно ели консервированные персики в сиропе. В том, что я готовила, не наблюдалось особого разнообразия, однако продукты были качественные, и еды было всегда достаточно. «Без сюрпризов, — так обычно говорила я о своей еде ковбоям, — но и без разочарований».

Однажды, когда у меня осталось лишнее молоко и я не хотела, чтобы оно пропало плюс почувствовала в себе некоторые кулинарные амбиции, я сделала творог точно так же, как в свое время делала моя мама. Я прокипятила прокисшее молоко и положила в ткань из разрезанного мешка из-под сахара, после чего подвесила, чтобы стекла сыворотка. На следующий день я посолила творог, положила в тарелку и выставила на стол во время ужина. Семье так понравился творог, что он исчез меньше чем за минуту. Я не поверила своим глазам — столько работы, а съедают в момент.

«Просто потеря времени и ничего больше, — заявила я. — Больше такой ошибки я никогда не сделаю».

Роз-Мари посмотрела на меня с укоризной.

«Это тебе урок на будущее, дорогая», — сказала я ей.

Джим никогда не поднимал руку на Роз-Мари и никогда ее не наказывал, поэтому, когда они вернулись с ранчо после починки ограждения, дочь оказалась еще более непослушной, чем обычно. Несмотря на то что Роз-Мари была еще маленькой девочкой, я видела, что мы со временем будем очень разными. Я решила, что настала пора ее учить. Я хотела научить ее чтению и счету. А еще я хотела вложить в ее голову понимание того, что в мире таится много опасностей, жизнь непредсказуема, поэтому, чтобы выжить, надо быть умным, сосредоточенным и решительным. Человек должен быть готов много работать, не сдаваться перед трудностями и терпеть невзгоды. Очень многие люди со светлой головой и красотой не преуспевали в жизни потому, что не умели работать.

Когда Роз-Мари исполнилось три года, я начала учить ее цифрам. Если она просила меня налить стакан молока, я просила ее сказать мне по буквам слово «молоко». Я пыталась заставить ее понять, что все события — от смерти Босси до творога — надо воспринимать в качестве урока, который дает тебе жизнь. Роз-Мари была очень умненькой девочкой, но математика и правописание давались ей с трудом, отвечать на вопросы ей скоро становилось скучно, и она не любила помогать по хозяйству. Джим предупреждал, чтобы я не переусердствовала, потому что ребенку всего лишь четыре года. Но когда мне самой было четыре года, я уже сама собирала яйца и занималась младшей сестрой. Я считала, что Роз-Мари должна стать более собранной, и если мы ей не привьем это качество с раннего возраста, неорганизованность может стать частью ее характера.

«Перестань, — говорил Джим, — она повзрослеет, и это исчезнет. А если не исчезнет, то такой она является от природы, а это уже не изменишь».

«Это наша ответственность, и мы должны заниматься ее образованием и воспитанием, — ответила я. — Я учила безграмотных мексиканских детей читать и писать. Значит, я в состоянии научить и свою дочь».

Роз-Мари постоянно попадала в опасные ситуации. Казалось, она, как магнит, их к себе притягивает. Она то и дело падала в овраги и срывалась с деревьев. Она неизменно пыталась забраться на самую строптивую лошадь. Она любила ловить змей и скорпионов, держать их в стеклянных банках, после чего начинала переживать о том, что им скучно, и отпускала на волю.

В октябре перед Хеллоуином мы купили в Селигмане большую тыкву и вырезали из нее фонарь. Роз-Мари надела на Хеллоуин старое шелковое платье, которое нашла в чемодане в сарае. Она рассматривала, как огонь свечи в тыкве просвечивает через отверстия и создает узоры на ткани платья. Мы с Джимом не обращали на нее внимания, занимаясь своими делами. Роз-Мари слишком близко поднесла ткань к огню свечи, и платье на ней вспыхнуло.

Она закричала, а Джим схватил лошадиную попону и быстро укутал в нее Роз-Мари, чтобы потушить огонь. Все это произошло за считаные секунды. Мы отнесли ее в спальню, Джим уговаривал Роз-Мари успокоиться, а я снимала с нее остатки шелкового платья. У Роз-Мари сильно обгорел живот, но ожог не был серьезным. До ближайшей больницы надо было ехать два часа, и кроме всего прочего, у меня не было желания платить врачам, поэтому я смазала ей живот вазелином, которым мы лечили самые разные напасти: раздражения кожи и нарывы, и перебинтовала. Закончив все это, я посмотрела Роз-Мари в глаза и с укоризной покачала головой.

«Мам, ты на меня злишься?» — спросила она.

«Не так сильно, как следовало бы», — ответила я. Я не была сторонником сюсюканья с детьми, когда они себя поранили. Бесполезно кудахтать и причитать, главное — чтобы ребенок понял, что совершил ошибку, и больше ее не повторял. «Я не знала никакой другой девочки, к которой несчастья просто липнут. Я надеюсь, что ты запомнила этот урок и понимаешь, что может случиться, когда играешь с огнем».

Надо отдать должное, что Роз-Мари была смелой девочкой, я смягчилась и добавила:

«С моим младшим братом Бастером однажды случилось то же самое. И с моим дедушкой. Так что, наверное, это у нас семейное».

В нашу первую зиму на ранчо мы с Джимом за 50 долларов купили радио, по каталогу компании-ритейлера Montgomery Ward. Ковбои помогли повесить длинную антенну приемника между двумя кедрами перед домом. «Вот и двадцатый век пришел в округ Явапай», — заметила я Джиму.

У нас не было электричества, поэтому радио работало от двух тяжелых батарей, каждая из которых весила около трех килограммов, за которые мы заплатили еще сто долларов. Когда батареи были свежими, мы ловили радиостанции из Европы, вещающие на французском и немецком языках. В то время к власти в Германии пришел Гитлер, и в Испании шла гражданская война, но нас не интересовало то, что происходит в Европе. Мы потратили уйму денег, чтобы слушать прогноз погоды, который для нас был гораздо важнее того, что задумывают нацисты.

Каждое утро Джим вставал до рассвета и включал радио, делал звук тихим и, сидя на корточках, внимательно слушал прогноз погоды из метеостанции в Калифорнии. Все ветра, которые приходили к нам, обычно начинались в Калифорнии, хотя иногда зимой снежные бури приходили аж из Канады. Нам было очень важно знать прогноз погоды. Воды в наших местах было мало, бури случались опасные, скот мог потонуть или замерзнуть зимой, молния могла ударить в лошадь, подкованную железными подковами, ветер мог снести амбар или оставить без крова всю семью. Можно сказать, что мы были большими фанатами прогноза погоды. Мы внимательно следили за бурей, которая могла начаться в Лос-Анджелесе и продвигаться на восток. Чаще всего тучи проливались на Кордильеры, но иногда шторм мог пойти на юг и пройти над Калифорнийским заливом, и в этом случае нас ждало большое количество осадков.

Роз-Мари и маленький Джим очень любили штормы и бури. Как только небо над головой становилось свинцово-черным, а воздух предгрозовым, я звала их на крыльцо, с которого мы любовались непогодой. Мы слушали раскаты грома и смотрели на белые клешни молний, освещавших степь, косые струи дождя и черные тучи.

Иногда буря издалека могла показаться мелким дождем, слабо капающим в безграничной степи. Иногда тучи закрывали только небольшую часть неба, а большая часть степи оставалась залитой солнцем. Случалось, что приближающаяся гроза проходила стороной. Но когда молния блистала прямо над нами, а дождь начинал громко стучать по железной крыше, вода потоками лилась по желобам и трубам, заполняя пруды, канистры и цистерны, тогда начиналось настоящее веселье.

Мы жили в засушливой части планеты, и дожди были у нас не частыми гостями. Если потоки воды щедро проливались на иссохшую землю, все зеленело и расцветало. Это были поистине чудесные и радостные дни. Дети любили выбежать во двор и танцевать под дождем. Иногда к их танцу присоединялась и я. Подняв над головой руки, я радостно прыгала под дождем, а мои волосы и одежда становились мокрыми и прилипали к телу. После сильного дождя мы бежали к прудам и каналам, отводящим воду к Большому Джиму, и я разрешала детям скинуть с себя одежду и плавать. Они могли барахтаться в воде часами, изображая из себя крокодилов, дельфинов или бегемотов. Детям нравилось купаться и в лужах. Когда вода высыхала, на месте луж оставалась грязь, но дети не уходили и продолжали барахтаться в грязи до тех пор, пока белыми оставались только зубы и белки глаз. Грязь быстро высыхала и обсыпалась, после чего дети оказывались практически чистыми и могли снова одеваться.

Иногда после ужина, когда Джим возвращался с работы после дождя, дети рассказывали ему о своих водных и грязевых забавах, а муж говорил им о важности воды. Он говорил, что раньше вся планета была покрыта водой, и люди состоят главным образом из воды. Джим объяснял, что вода никогда не заканчивается, и происходит круговорот воды в природе. Вся вода существует на земле с доисторических времен, и перемещается, и перетекает из рек, озер и океанов, превращаясь в пар, доходит до облаков, выливается дождем, создает лужи, которые сквозь землю уходят в источники, ключи и колодцы, откуда пьют люди и животные, и снова попадает в реки, озера и океаны.

Вода, в которой купались дети сегодня, могла прийти из Африки или с Северного полюса. Возможно, эту воду когда-то пил Чингисхан, святой Петр или Иисус. Может быть, в этой самой воде принимала ванны Клеопатра. Кто знает, может, этой водой поил своего коня вождь Крейзи Хорс. Вода бывает не только жидкой, но и твердой, то есть льдом. Иногда вода может быть мягкой и падает с неба в виде снега. Воду в облаках и тучах можно видеть глазом, но невозможно измерить ее вес. Когда вода находится в виде газа и витает в воздухе, как души умерших, она является невидимой. Джим говорил, что вода — это великое чудо. От воды пустыня расцветает, но избыток воды способен превратить плодородное поле в болото. Без воды люди умрут, но вода способна нас и убить. Именно поэтому мы не только любим и жаждем воды, но и боимся ее. Никогда не относитесь к воде, как к чему-то должному. Берегите ее. И бойтесь ее.

Обычно дожди шли в апреле, августе и декабре, но на второй год нашей жизни на ранчо в апреле с неба не пролилось ни капли. В августе и декабре дождей тоже не было. Началась засуха. Почва ранчо растрескалась, земля стала легкой, и ее уносил ветер.

Каждое утро Джим с озабоченным выражением лица слушал прогноз погоды в надежде на то, что будет дождь. После этого мы шли проверить уровень воды в Большом Джиме. Стояли прекрасные дни, небо было бесконечно синим, но мы не ощущали радости от хорошей погоды. Стоя на берегу пруда и наблюдая, как он мелеет, мы чувствовали отчаяние и беспомощность. Вскоре пруд обмелел настолько, что стало видно его дно. Потом вода совсем исчезла, и на дне осталась грязь. Потом высохла и растрескалась грязь. Трещины на дне стали такими большими, что в них можно было засунуть руку.

Джим предчувствовал наступление засухи. Он вырос в степи и знал, что сильная засуха случается каждые 10–15 лет. Джим резко уменьшил поголовье стада, продав телок и быков и оставив только самый здоровый скот. С началом засухи нам пришлось возить воду на ранчо. Мы с Джимом запрягали лошадей в крытую повозку переселенцев, заводили машину и ехали в расположенное в тридцати километрах от нас поселение Пика, которое находилось на железной дороге, идущей до Санта-Фе. Сюда по железной дороге цистернами привозили воду. Мы загружали в повозку и в машину старые бочки из-под горючего и двигались назад к ранчо. Повозка скрипела от тяжести. На ранчо мы выливали содержимое бочек в Большого Джима.

Мы ездили за водой два раза в неделю. Мы, черт возьми, чуть спины себе не надорвали, когда грузили и разгружали эти тяжелые бочки, но спасли стадо, хотя на многих ранчо скот вымер, и их владельцы обанкротились.

В августе следующего года начались дожди. Эти дожди были такими сильными, что были похожи на потоп, такого мы еще никогда не видели. Мы сидели за кухонным столом, к верхней части которого кнопками был пришпилен линолеум, и слушали, как дождь барабанит по железной крыше. В отличие от остальных дождей, этот не закончился через полчаса. Дождь лил, не переставая, и звук воды, бьющей по крыше, начал меня раздражать. Вскоре Джим начал волноваться по поводу того, что плотину может прорвать, вода размоет берега пруда, и он разольется. Тогда мы потеряем всю воду.

Джим один раз вышел на улицу и вернулся, сообщив, что пруд еще не вышел из берегов. Прошел час, но дождь продолжался. Джим снова вышел к пруду, и, вернувшись, сказал, что надо что-то делать, иначе не миновать беды. Впрочем, у него уже был готов план действий. Мы должны прорыть канавы от каналов, по которым вода стекала в Большого Джима, чтобы пруд не вышел из берегов. И сделать все это мы должны были в самый разгар бури под проливным дождем. Чтобы прорыть канавы, надо было запрягать старую лошадь першеронской породы по имени Бак в плуг, которым мы будем проводить водосточные канавы.

Джим надел непромокаемый плащ, я надела парусиновый плащ, и мы вышли под дождь. Лило как из ведра, и почти сразу вода стала затекать за воротник, рукава и спина намокли, и в ботинках начало хлюпать. Я поняла, что в такой ситуации бесполезно даже думать о том, чтобы остаться сухими.

Внутри амбара было темно. Мы долго не могли найти упряжь, которой уже много лет не пользовались. Старый Джейк незадолго до этого подвернул здоровую ногу, упав с лошади, и теперь ковылял еще сильнее обычного. Он начал громко переживать по поводу того, что пруд может выйти из берегов и смоет весь скот, и я приказала ему заткнуть рот. Мы и без него прекрасно знали, чем этот дождь может закончиться, поэтому надо было не каркать, а собраться и иметь трезвую голову.

Я предложила Джиму привязать плуг к пикапу. Я буду за рулем, а он пойдет за плугом. Джиму понравилась моя идея. Старый Джейк не мог нам ничем помочь, поэтому мы оставили его волноваться в амбаре, но решили взять с собой детей. К тому времени вода во дворе перед домом стояла по щиколотку. Дождь был такой сильный, что едва не сбил Роз-Мари с ног, и Джим взял ее на руки. У меня в руках была деревянная коробка, в которую я положила маленького Джима. Мы двинулись к машине.

Из сарая, в котором хранились инструменты, Джим принес плуг с цепями и бросил их в кузов автомобиля. Мы доехали до невысокого возвышения над плотиной, прикрепили плуг к сцепке сзади автомобиля, я села за руль и поставила коробку с маленьким Джимом на пол кабины, чтобы она не болталась по салону.

Я посмотрела в зеркало заднего вида, но дождь был таким сильным, что я практически не видела Джима. Я попросила Роз-Мари встать на сиденье, высунуть голову в окно и слушать указания, которые дает отец. Джим что-то кричал и жестикулировал, но из-за шума дождя и из-за того, что из-за него было очень плохо видно, я не могла понять, что от меня хочет муж.

«Мам, я его не слышу», — пожаловалась Роз-Мари.

«Решай ситуацию, как можешь, — сказала я ей. — У нас нет никакого другого выбора».

Я попыталась ехать как можно медленней, но Chevrolet дергался и шел рывками, которые выдергивали плуг из рук Джима. От этих рывков Роз-Мари упала в коробку, в которой лежал маленький Джим. В земле оказалось много мокрых камней, на которых колеса начинали прокручиваться, а потом, когда появлялось хорошее сцепление с землей, машина делала резкий рывок.

Мы с Джимом знали, что времени у нас в обрез, и матерились, как пьяные матросы. Роз-Мари падала и снова взбиралась на сиденье, с которого пыталась разобрать слова и жесты Джима, чтобы передать их мне. Наконец, я поняла, что, поставив передачу, потом тихонько нажав на газ, и потом снова передачу выключив, можно заставить машину сдвинуться вперед всего на несколько сантиметров. Так мы постепенно прокопали четыре канавы, которые отводили воду от плотины для того, чтобы ее не прорвало.

Дождь не утихал. Джим закинул плуг в кузов пикапа и влез в кабину машины. Он был мокрым, словно искупался в реке. Вода хлюпала у него в сапогах, стекала со шляпы и дождевика, оставляя лужи на сиденье.

«Мы все сделали. И сделали, насколько возможно хорошо, — сказал он. — Теперь, если плотину прорвет, по крайней мере, наша совесть будет чиста».

Плотина устояла. Мы выдержали, но по всему штату ливень наделал много бед — смыло несколько мостов и несколько километров покрытия асфальтовой дороги. Владельцы ранчо потеряли здания и скот. Селигман был затоплен, и в городе смыло несколько домов. На стенах оставшихся домов на высоте почти в два метра осталась линия, до которой дошла вода, и никто не хотел ее закрашивать, настолько всех удивила сила природы. На протяжении нескольких лет после этого люди показывали друг другу на стенах домов границу, докуда дошла вода, и покачивали головами.

Буквально через несколько часов после окончания дождя степь стала ярко-зеленой. На следующий день ранчо покрылось невероятными цветами, которых я никогда не видела. Расцвела красная индейская кастиллея, оранжевые калифорнийские маки, белые маки с ярко-красными пестиками, золотарник, синие люпины, а также фиолетовый и пурпурный душистый горошек. Казалось, что на землю упала радуга, которую можно понюхать и потрогать. Потоки воды пробудили семена, которые лежали в земле десятилетиями.

Роз-Мари была в восторге и целыми днями собирала цветы. «Если бы у нас теперь все время было столько воды, — сказала ей я, — нам, видимо, пришлось бы сломаться и все-таки дать нашему ранчо какое-нибудь глупое название наподобие „Плато Парадиз“».

Назад: IV. Красная шелковая рубашка

Дальше: VI. Учительница