Порой мне казалось, что Маршрут Тихоокеанского хребта – это одна длиннющая гора, на которую я взбираюсь. Что в конце своего путешествия, возле реки Колумбия, я достигну вершины этой тропы, а не ее нижней точки. И это чувство восхождения было не только метафорическим. Мне буквально казалось, что я постоянно – хотя это и невозможно – поднимаюсь вверх. Порой я была готова зарыдать от безжалостности этого подъема, мышцы и легкие пронизывала острая боль от усилий. И только когда я думала, что у меня больше нет сил подниматься, тропа вдруг вновь становилась ровной или начинала спускаться.

Какой роскошью был спуск в эти первые минуты! Я шла вниз, вниз, вниз – пока и спуск не становился настолько невозможным, мучительным и безжалостным, что я молилась, чтобы тропа вновь поднялась в гору. Спускаться с горы, как я осознала, было все равно что цеплять свободный конец пряжи, из которой ты только что несколько часов подряд вязала свитер, и тянуть за этот конец, пока весь свитер не превратится в кучку распущенной нити. Прохождение МТХ было одним сплошным сводящим с ума усилием по вязанию и распусканию этого свитера, снова и снова. Словно все, что удавалось обрести, неизбежно терялось.

Когда я в два часа вышла из Касл-Крэгз – на час отставая от Стейси и Рэкса и на несколько часов впереди обеих парочек, – на мне красовались ботинки, которые были на целый блаженный размер больше, чем предыдущая пара. «Теперь здесь я – бигфут!» – пошутила я, прощаясь с попутчиками. Я шла все вверх и вверх в обжигающем зное дня, в эйфории от того, что снова стою на маршруте, и последние воспоминания о похмелье вскоре выпарились из меня по́том. Я забиралась все выше и выше, весь этот день и весь следующий, хотя вскоре мой энтузиазм по поводу новых башмаков потускнел, сменившись мрачным пониманием того, что ступням от этого нисколько не легче. Новые ботинки лишь заново изжевали их. Я шла по прекрасной местности, которую уже научилась принимать как нечто само собой разумеющееся, мое тело наконец освоилось с задачей прохождения по многу километров в день, но из-за проблем с ногами я погрузилась в мрачнейшее отчаяние. Я вспомнила, как загадывала то желание на звезду, когда была вместе с Брентом в Белден-Тауне. Казалось, будто я действительно навлекла на себя проклятие, произнеся его вслух. Может быть, мои ноги больше никогда не станут прежними.

Уйдя в круговорот горьких мыслей в свой второй день после выхода из Касл-Крэгз, я едва не наступила – последовательно – на двух гремучих змей, которые лежали, свернувшись кольцами, на тропе на расстоянии нескольких километров друг от друга. Каждая из них грохотом своей погремушки едва ли не буквально отбрасывала меня назад, предупредив в последнюю минуту. Пристыженная, я попыталась отвлечься от своих мыслей. И пошла дальше, воображая себе невообразимые вещи – к примеру, что мои ступни больше мне не принадлежат или что то ощущение, которое я испытываю, – это вовсе не боль, а просто некое ощущение.

Запыхавшаяся, сердитая, преисполненная отвращения к самой себе, я остановилась на обеденный привал в тени дерева, разложила брезент и растянулась на нем. Накануне ночью я разбила лагерь вместе с Рексом и Стейси и планировала снова встретиться с ними этим вечером – две парочки по-прежнему шли где-то позади нас, – но провела весь день в полном одиночестве, не увидев вокруг ни души. Лежа, я наблюдала за парением хищных птиц далеко над каменистыми пиками, за заблудившимся белым туманным облачком, неторопливо путешествовавшим по небу, – пока, сама того не желая, не заснула. Проснулась полчаса спустя, ошеломленно хватая ртом воздух, перепуганная сном – тем же сном, который снился мне накануне ночью. В этом сне меня похитил снежный человек. Сделал он это в достаточно галантной манере, приблизившись и уведя меня за руку в чащу леса, где обитала целая деревня других бигфутов. Это зрелище во сне меня и поразило, и испугало. «Как вы сумели так долго прятаться от людей?» – спросила я бигфута, который меня поймал, но он только зарычал в ответ. Пока я вглядывалась в него, мне стало ясно, что он вовсе не снежный человек, а просто мужчина, одетый в маску и волосатый костюм. Над краем маски я разглядела его бледную человеческую плоть, и это привело меня в ужас.

В то утро, проснувшись, я стряхнула с себя сон, свалив вину за него на ту открытку, которую купила в Касл-Крэгз. Но теперь, когда этот сон явился мне уже дважды, он как бы обрел больший вес, словно был уже не сном, а чем-то вроде предчувствия, предсказания – о чем, я не могла понять. Я встала, закинула Монстра на плечи и внимательно оглядела изборожденные трещинами утесы, скалистые пики и высокие серые и ржавые обрывы, которые окружали меня со всех сторон, вблизи и вдали, проглядывая сквозь пятна зелени, создавая чувство холодной неуверенности. Когда в этот вечер я нагнала Стейси и Рекса, при виде их меня охватило нечто большее, чем облегчение. Я слишком изнервничалась за эти часы, дергаясь на каждый тихий шорох из кустов и пугаясь долгих периодов тишины.

– Как твои ноги? – спросила Стейси, пока я ставила свою палатку рядом с ее палаткой. В ответ я просто уселась на землю, стянула ботинки и носки и показала ей.

– Черт побери, – прошептала она. – Даже на вид больно!

– А знаете, что я слышал вчера утром в магазине? – спросил Рекс. Он что-то помешивал в котелке над пламенем своей плитки, лицо его было все еще раскрасневшимся после дневного перехода. – Судя по всему, впереди, на Тоуд-лейк происходит эта штука, которая называется Встречей Племен Радуги.

– На Тоуд-лейк? – переспросила я, внезапно припоминая ту женщину, с которой познакомилась в женском туалете на автобусной станции в Рино. Она как раз туда собиралась.

– Ага, – подтвердил Рекс. – Это всего в километре в сторону от маршрута, около пятнадцати километров вперед. Думаю, нам стоит тоже зайти.

Я даже в ладоши захлопала от радости.

– А что это за радужное сборище такое? – спросила Стейси.

Я объяснила им, пока мы ужинали; я уже пару раз ездила туда раньше, летом. Встречи Племен Радуги организует «Радужная семья живого света» – вольное племя так называемых свободных мыслителей, которое ставит перед собой общую цель – мир и любовь на земле. Каждое лето они разбивают лагерь в одном из национальных лесных парков, и туда съезжаются тысячи людей на празднество, чья кульминация приходится на неделю Четвертого июля, но и потом оно не затухает до конца лета.

– Там бывают барабанные джем-сейшны, ночные костры и вечеринки, – объясняла я Рэксу и Стейси. – Но лучше всего – восхитительная кухня на свежем воздухе, куда люди просто приходят, пекут хлеб, готовят овощи, рагу и рис. Всевозможные вкусные вещи, и каждый может просто подойти и поесть.

– Каждый? – тоскливым голосом переспросил Рекс.

– Именно, – подтвердила я. – Только надо принести с собой собственную чашку и ложку.

Пока мы разговаривали, я решила, что останусь в лагере Племен Радуги на несколько дней, и к черту мое походное расписание! Мне необходимо было дать зажить ногам и сбросить с себя то жутковатое чувство, которое расцвело во мне из-за фантазии, что меня может похитить мифическое двуногое гуманоидное животное.

А может быть – только может быть, – мне еще и удастся переспать с каким-нибудь сексуальным хиппи.

Позже, забравшись в палатку, я рылась в рюкзаке и обнаружила в нем презерватив, который несла с собой весь этот путь, – тот самый, который прикарманила в Кеннеди-Медоуз, когда Альберт выбросил все остальные из моего рюкзака. Он лежал по-прежнему нетронутый в своей маленькой белой упаковке. Казалось, настало самое время найти ему применение. За шесть недель на маршруте я даже ни разу не мастурбировала, слишком утомленная к концу дня для любых занятий, кроме чтения, и испытывающая слишком сильное отвращение к убойному запаху своего собственного пота, чтобы думать о чем-нибудь еще, кроме сна.

На следующий день я шла быстрее, чем обычно, морщась при каждом шаге. Тропа извивалась на высоте от 1980 до 2225 метров над уровнем моря, время от времени открывая виды на высокогорные прозрачные озера внизу, под тропой, и бесконечные горы во всех направлениях. Был полдень, когда мы начали спускаться по маленькой тропке, ведущей от МТХ к Тоуд-лейк.

– Кажется, там не больно-то много народа, – заметил Рекс, глядя на озеро, лежавшее в ста с лишним метрах под нами.

– Кажется, там вообще нет народа, – отозвалась я. Внизу было только одно озеро, окруженное толпой кривоватых сосен, к востоку от которого возвышалась гора Шаста – постоянно видя ее к северу от себя с момента выхода из Хэт-Крик-Рим, теперь я наконец шла мимо этого снежного пика высотой в 4267 метров.

– Может быть, в этом году встречу решили провести под водой, – пошутила Стейси, поскольку, как только мы достигли берега озера, стало совершенно ясно, что здесь не было никакого беззаботного лагеря, никакой бурлящей массы людей, устраивающих джем-сейшны, покуривающих травку и готовящих сытное рагу. Здесь не было ни темных хлебов, ни сексуальных хиппи.

Встреча Племен Радуги оказалась блефом.

Мы втроем уныло пообедали возле озера все теми же жалкими припасами, которые ели всегда. Потом Рекс пошел искупаться, а мы со Стейси, оставив рюкзаки, спустились по крутой тропе к проселочной дороге, которая, судя по указаниям путеводителя, должна была пролегать там. Несмотря на то что говорили нам наши глаза, мы не полностью потеряли надежду, что где-нибудь обнаружим Радужное сборище, но когда спустя десять минут добрались до грубой проселочной дороги, там не было ничего. И никого. Сплошные деревья, земля, скалы и сорняки, как и всегда.

– Думаю, мы что-то не так поняли, – проговорила Стейси, оглядывая округу, и голос ее был тонким от той же злости и сожаления, которые кипели во мне. Разочарование мое было огромным и ребяческим, словно вот-вот у меня случится истерика, какой я не закатывала лет с трех. Я добрела до большого плоского валуна рядом с дорогой, улеглась на него и закрыла глаза, отключая этот дурацкий мир, чтобы он не стал, наконец, той единственной вещью, которая доведет меня до слез на этом маршруте. Камень был теплым и гладким, широким, как стол. Спине было необыкновенно приятно лежать на нем.

– Погоди-ка, – через некоторое время сказала Стейси. – Кажется, я что-то слышала.

Я открыла глаза и прислушалась.

– Наверное, просто ветер, – сказала я, ничего не услышав.

– Может быть, – Она посмотрела на меня, и мы печально улыбнулись друг другу. На ней была шляпа от солнца, подвязанная под подбородком, и короткие шорты с длинными подтяжками, свисавшими до колен, – в моих глазах они всегда делали ее похожей на девочку-скаута. Когда я с ней только познакомилась, меня немножко разочаровало то, что она не так похожа на моих друзей и меня саму. Она была тихой, эмоционально прохладной, в ней было меньше феминизма, интереса к искусству и политике, больше традиционности. Не уверена, что мы могли подружиться, если бы встретились не на маршруте, но теперь она стала мне дорога.

– Я снова что-то слышу! – внезапно воскликнула она, глядя вдоль дороги.

Я поднялась с камня как раз в ту минуту, когда небольшой потрепанный грузовичок, битком набитый людьми, завернул за поворот. У него были орегонские номера. Он помчался прямо на нас и с визгом затормозил в каком-нибудь метре от наших ног. Не успел еще водитель заглушить мотор, как семеро людей и две собаки, помещавшиеся в грузовичке, начали из него выпрыгивать. Оборванные и грязные, с гордостью украшенные высшими хипповскими регалиями, эти люди несомненно были членами Радужного Племени. Даже собаки были обдуманно наряжены в банданы и бусы. Я протянула руку, чтобы погладить их курчавые спины, когда они пробежали мимо меня в заросли травы.

– Привет, – в унисон сказали мы со Стейси четырем мужчинам и трем женщинам, которые стояли перед нами, хотя вместо ответа они просто уставились на нас, прищурив глаза, с обиженным выражением, словно только что вынырнули из пещеры, а не из постелей и не из кабины грузовика. Казалось, что у них у всех выдалась то ли бессонная ночь, то ли отходняк после галлюциногенов, а может, то и другое разом.

– Это и есть Встреча Племен Радуги? – спросил мужчина, который был за рулем. Он был загорелый, тонкий в кости. Странно неприятная на вид белая головная повязка, закрывавшая бо́льшую часть его черепа, не давала длинным, волнистым волосам падать на лицо.

– Мы тоже его искали, но здесь только мы, как видите, – ответила я.

– Господи ты боже мой! – простонала бледная тень женщины с оголенным животом, неуловимо напоминавшая скелет, украшенный россыпью кельтских татуировок. – Мы что, проехали весь этот путь от гребаного Эшленда просто так?! – Она пошла и улеглась на валун, с которого недавно встала я. – Я так жрать хочу, что вот-вот помру.

– Я тоже есть хочу, – прохныкала другая женщина – черноволосая карлица. На талии у нее красовался бисерный пояс, в который были вплетены маленькие серебряные колокольчики. Она подошла к женщине-призраку и стала гладить ее по голове.

– Драные организадницы! – проревел мужчина с повязкой на голове.

– Вот, блин, ты прав, – промямлил мужчина с зеленым ирокезом и здоровенным серебряным кольцом в носу – очень похожим на те, которые красуются в ноздрях у быков.

– Знаете, что я сделаю? – спросил мужчина с повязкой. – Я организую свое собственное гребаное сборище на Кратерном озере. Мне не нужны эти гребаные организадницы, которые будут распоряжаться, что мне делать и куда идти! У меня здесь есть кой-какое влияние!

– Далеко отсюда до Кратерного озера? – спросила последняя из женщин с австралийским акцентом. Она была высокой, красивой, светловолосой, впечатляюще зрелищной: ее волосы представляли собой кучу дредов, связанных в пучок на затылке, в ушах вместо пирсинга – нечто, напоминавшее настоящие птичьи кости, а все до единого пальцы были унизаны экстравагантными кольцами.

– Не так уж и далеко, дорогуша, – сказал мужчина с повязкой.

– Не называй меня дорогушей! – отрезала она.

– А что, дорогуша – это бранное слово в Австралии? – поинтересовался он.

Она вздохнула, а потом издала тихое рычание.

– Ладно, крошка, не буду называть тебя дорогушей. – Он рассмеялся резким смешком, подняв лицо к небу. – Но я таки буду называть тебя крошкой, если мне, черт побери, так нравится. Как сказал Джимми Хендрикс, «я всех называю крошками».

Я встретилась взглядом со Стейси.

– Мы тоже пытались отыскать Встречу, – сказала я. – Мы слышали, что она должна быть здесь.

– Мы путешествуем по Маршруту Тихоокеанского хребта, – добавила Стейси.

– Мне. Нужна. Жратва! – провыла бродяжка, лежавшая на валуне.

– У меня есть немного, могу с тобой поделиться, – сказала я ей. – Но за ней придется идти к озеру.

Она лишь уставилась на меня в ответ без выражения, с затуманенными глазами. Я задумалась: интересно, сколько ей лет? С виду она была моего возраста, а по поведению могла сойти за двенадцатилетнюю.

– У вас в машине есть места? – спросила меня австралийка приглушенным тоном. – Если вы вдвоем направляетесь обратно в Эшленд, я бы поехала с вами.

– Мы идем пешком, – ответила я и встретила ее непонимающий взгляд. – У нас только рюкзаки. Мы просто оставили их у озера.

– На самом деле мы действительно идем в Эшленд, – добавила Стейси. – Но нам понадобится около двенадцати дней, чтобы туда добраться, – и мы вдвоем рассмеялись, хотя к нам никто не присоединился.

Спустя пару минут все они погрузились обратно в грузовик и были таковы, а мы со Стейси пошли назад по тропе к Тоуд-лейк. К нашему возвращению обе парочки уже сидели рядом с Рексом, и мы вернулись на маршрут все вместе, хотя спустя совсем немного времени я уже стала замыкающей, прихромав в лагерь перед самыми сумерками, поскольку меня тормозило катастрофическое состояние ног.

– Мы даже не думали, что ты до нас доберешься, – сказала Сара. – Мы думали, ты уже где-то разбила лагерь.

– Ну вот, а я здесь, – ответила я, чувствуя себя уязвленной, хотя понимала, что она хотела всего лишь посочувствовать моим больным ногам. Пока мы пили и рассказывали друг другу разные истории в Касл-Крэгз, Сэм как-то раз пошутила, что на тропе мне надо было дать кличку «Ходячая Невезуха», после того как я поведала им обо всех своих неприятностях на маршруте. В то время я над этим посмеялась: мне казалось, что Ходячая Невезуха – вполне подходящее прозвище; но быть ею мне отнюдь не хотелось. Мне хотелось быть несгибаемой – круче только яйца, выше только звезды – королевой амазонок.

Утром я поднялась раньше остальных, потихоньку смешала в котелке заменитель молока с холодной водой, слегка заплесневевшей гранолой и изюмом. Меня разбудил еще один сон о снежном человеке, почти точь-в-точь такой же, как и два предыдущих. Завтракая, я поймала себя на том, что старательно прислушиваюсь к звукам, раздававшимся среди все еще темных деревьев. Я пошла вперед раньше, чем остальные успели хотя бы вылезти из своих палаток, довольная тем, что получила фору. Какой бы я ни была истощенной, медлительной и измученной больными ногами, какой бы я ни была невезучей, я держалась наравне с остальными – с людьми, которых считала настоящими дальноходами. Прохождение 27–30 километров в сутки, изо дня в день, стало для меня делом чести.

Час спустя я услышала чудовищный треск среди кустов и деревьев сбоку от тропы. Я застыла на месте, не зная, то ли завопить, то ли хранить молчание. И ничего не могла поделать: как ни глупо, тот мужчина в маске бигфута из снов снова и снова мелькал в моих мыслях.

– А-а-а! – завопила я, когда волосатое животное материализовалось прямо передо мной на тропе, настолько близко, что я почуяла его запах. Медведь, осознала я мгновением позже. Его взгляд равнодушно скользнул по мне, прежде чем он фыркнул, развернулся и потрусил на север по тропе. И почему это они всегда бегут именно в том направлении, куда иду я?!

Я выждала несколько минут, потом пошла дальше, осторожно выбирая путь, выкрикивая во всю мочь строчки из песен.

– «Я мог бы выпить всю тебя-а-а-а и не свалиться с но-о-ог!» – тянула я громко.

– «Она – машина, что летит к своей мечте, и свой мотор всегда содержит в чистоте!..» – хрипела я.

– «Чашку чая в маленькой чайной молча выпьем пополам с тобой!» – щебетала я.

Сработало. Я больше не нарвалась на медведя. Или на бигфута.

Вместо этого я набрела на то, чего действительно следовало бояться: на широкий язык обледенелого сверху снега, накрывшего тропу под углом в сорок градусов. Несмотря на жару, еще не весь снег стаял с северных склонов. Я видела то место, где язык заканчивался. В сущности, я могла бы добросить туда камень. Но я не могла сделать то же самое с собой. Я должна была пройти через него. Я бросила взгляд вниз с горы, следя за очертаниями снега, пытаясь понять, что будет, если я поскользнусь и съеду по нему. Он заканчивался далеко внизу возле кучи острых валунов. А за ними была только пустота.

Я начала пробираться вперед, при каждом шаге вбивая в снег ботинки, опираясь на лыжную палку. Вместо того чтобы ощущать себя на снегу увереннее, учитывая опыт, полученный в Сьерре, я чувствовала себя более слабой, лучше осознавая, что может пойти наперекосяк. Один ботинок соскользнул, нога ушла из-под меня, и я упала на руки; снова медленно поднялась, стоя на полусогнутых. Я упаду, мелькнула мысль в голове. Я застыла на месте и стала смотреть вниз, на валуны подо мной, представляя, как я мчусь по насту и врезаюсь в них. Обернулась к тому месту, с которого начала свой путь, потом к тому, куда я шла. До них обоих было примерно одинаково далеко. И я заставила себя идти вперед. Опустилась на четвереньки и проползла остаток пути по снегу, ноги мои неудержимо дрожали, палка, лязгая, волочилась позади, свисая с моего запястья на розовой нейлоновой петельке.

Добравшись до тропы на другой стороне, я чувствовала себя глупой, слабой и жалкой. Уязвимость, которую я ощущала, не могла сравниться ни с чем из того, что было со мной на маршруте прежде. Я завидовала парочкам, которые могли опереться друг на друга, Рексу и Стейси, которые с такой легкостью стали походной парой, – когда Рекс сойдет с маршрута в Сейед-Вэлли, Стейси там же встретится со своей подругой Ди, чтобы пройти через весь Орегон вместе с ней. Но я всегда буду одна. И зачем? Какой смысл в этом одиночестве? «Я не боюсь», – сказала я, повторяя свою старую мантру, чтобы успокоить разум. Но произнесение ее вслух уже не оказывало такого действия. Может быть, потому, что теперь это было уже не совсем правдой.

Может быть, теперь я уже зашла достаточно далеко, чтобы мне хватало смелости бояться.

Остановившись в тот день на обед, я медлила, пока остальные не нагнали меня. Они сказали, что повстречали местного егеря, который предупредил их о лесном пожаре к западу и северу, поблизости от Хэппи-Вэлли. Пожар еще не добрался до МТХ, но он велел им не терять бдительности. Я дала им всем уйти вперед, сказав, что нагоню их к вечеру, и двинулась дальше одна в послеполуденной жаре. Пару часов спустя набрела на источник на совершенно идиллической лужайке и остановилась, чтобы набрать воды. Это было такое красивое место, что не хотелось уходить. Я сидела, болтая ногами в воде, пока не услышала приближающийся перезвон колокольчиков. Я едва успела вскочить на ноги, и тут из-за поворота показалась белая лама, мчавшаяся ко мне во весь опор с зубастой ухмылкой на морде.

– А-а-а! – завопила я, точно так же, как когда увидела медведя, но все же протянула руку и ухватилась за поводья, свисавшие с недоуздка – старая привычка времен детства, проведенного в обществе лошадей. На ламе было седло, увешанное серебряными колокольчиками, очень похожее на тот пояс, который был на женщине, встреченной мною у Тоуд-лейк. – Тихо, тихо, – говорила я ламе, стоя возле нее, босая и ошеломленная, не понимая, что делать дальше.

Лама, казалось, тоже была ошеломлена, на ее морде застыло одновременно комическое и мрачное выражение. У меня мелькнула мысль, что она может укусить меня, но так ли это, узнать не было никакой возможности. Я никогда не видела ламу так близко. Если уж на то пошло, я и издали ламу не видела. Мой опыт общения с ламами был настолько нулевым, что я даже не была на сто процентов уверена, что это действительно лама. От нее пахло мешковиной и кислым утренним дыханием. Я осторожно подвела ее к тому месту, где стояли мои ботинки, всунула в них ноги и стала поглаживать ее щетинистую шею энергичными движениями, которые, как я надеялась, будут восприняты как хозяйские. Спустя пару минут пожилая женщина с двумя седыми косицами, спускавшимися по обе стороны головы, вышла из-за поворота.

– О, так вы ее поймали! Спасибо! – воскликнула она, широко улыбаясь, глаза ее сияли. Если не считать небольшого рюкзака на спине, она выглядела точь-в-точь как женщина из волшебной сказки, миниатюрная, пухленькая, розовощекая. Вслед за ней шел маленький мальчик, по пятам за которым бежала большая бурая собака. – Я выпустила ее на одно мгновение – и она тут же смылась, – сказала женщина, смеясь и принимая от меня поводья ламы. – Я так и думала, что вы ее поймаете: мы встретили наверху на тропе ваших друзей, и они сказали, что вы идете вслед за ними. Меня зовут Вера, а это мой друг, Кайл, – сказала она, указывая на мальчика. – Ему пять лет.

– Привет, – проговорила я, глядя на мальчика. – Я Шерил.

На плече у мальчика, оплетенная толстой веревкой, висела бутылка из-под кленового сиропа, доверху наполненная водой, и стекло на тропе было видеть так же странно, как видеть его самого. Я уже сто лет не оказывалась рядом ни с одним ребенком.

– Привет, – ответил он, и его зеленовато-серые глаза метнулись вверх, встретившись с моими.

– А с Падучей Звездой вы уже знакомы, – проговорила Вера, поглаживая ламу по шее.

– Ты забыла про Мириам, – упрекнул Кайл Веру. Он положил свою маленькую ручонку на голову собаки. – Это Мириам.

– Привет, Мириам, – послушно сказала я. – Как тебе, нравится поход? – спросила я Кайла.

– Мы замечательно проводим время, – отозвался он странно официальным тоном, потом отошел к источнику, опустил в него ладони и принялся плескаться.

Я разговаривала с Верой, а Кайл срывал травинки, пускал их по воде и наблюдал, как они уплывают вдаль. Вера рассказала мне, что живет в центральном Орегоне, в маленьком городке, и старается ходить в пешие походы при первой же возможности. Кайл и его мать попали в ужасную ситуацию, сказала она приглушенным голосом, они жили прямо на улицах в Портленде. Вера познакомилась с ними всего пару месяцев назад, через организацию, с которой они все были так или иначе связаны, под названием «Основные жизненные принципы». Мать Кайла попросила Веру взять ее сына в этот поход, пока она будет приводить свою жизнь в порядок.

– Ты обещала не рассказывать людям о моих проблемах! – со злостью завопил Кайл, надвигаясь на нас.

– Я и не рассказываю о твоих проблемах, – приветливо возразила Вера, хоть это была и неправда.

– Потому что у меня большие проблемы, и я не хочу рассказывать о них людям, которых не знаю, – продолжал Кайл, снова встречаясь со мной взглядом.

– У многих людей большие проблемы, – сказала я ему. – У меня тоже большие проблемы.

– И что это за проблемы? – поинтересовался он.

– Ну, например, проблемы с папой, – неуверенно проговорила я и тут же пожалела, что об этом сказала. Не так уж много времени я проводила с маленькими детьми, чтобы быть совершенно уверенной в том, насколько честно можно разговаривать с пятилетним малышом. – У меня, в сущности, и папы-то не было, – сказала я делано беззаботным тоном.

– У меня тоже нет папы, – сказал мне Кайл. – Ну, вообще-то папа есть у всех, но я своего больше не знаю. Я когда-то знал его, когда был совсем маленьким, но я этого не помню. – Он разжал кулаки и уставился на собственные руки. Они были полны тоненьких стебельков травы. Некоторое время мы молча смотрели, как они трепещут на ветру. – А что твоя мама? – спросил он.

– Она умерла.

Он мгновенно поднял голову и уставился на меня, изумленное выражение на его лице постепенно сменялось безмятежным.

– Моя мама любит петь, – сказал он. – Хочешь послушать, какой песенке она меня научила?

– Хочу, – ответила я, и ни секунды не медля, он от начала до конца пропел Red River Valley голосом настолько чистым, что я почувствовала себя заживо выпотрошенной. – Спасибо, – пробормотала я, едва не разрыдавшись к тому моменту, как он закончил. – Кажется, это лучшее, что я когда-либо слышала за всю свою жизнь.

– Мама научила меня многим песням, – сказал он серьезно. – Она певица.

Вера попросила разрешения меня сфотографировать, а потом я снова закинула Монстра на спину.

– До свидания, Кайл. До свидания, Вера. До свидания, Падучая Звезда, – сказала я им, отправляясь вверх по тропе.

– Шерил! – закричал Кайл, когда я уже почти скрылась из виду.

Я остановилась и обернулась.

– Нашу собаку зовут Мириам!

– Адиос, Мириам, – воскликнула я.

Позже в тот день я добрела до тенистого местечка, где стоял стол для пикника, – редкая роскошь на маршруте. Приблизившись, я увидела, что на столешнице лежит персик, а под ним – записка:

Мы выпросили эту прелесть для тебя у ребят, которые вышли в однодневный поход. Наслаждайся!

Конечно, я пришла в восторг от персика – свежие фрукты и овощи в моих гурманских фантазиях на равных соревновались с лимонадом. Но еще больше была тронута тем, что Сэм и Хелен оставили его для меня. Несомненно, их кулинарные фантазии были столь же всепоглощающими, что и мои собственные. Я взгромоздилась на стол и блаженно вгрызлась в персик; его изысканно вкусный сок, казалось, проникал в каждую мою клетку. Персик отодвинул на задний план даже то, что ноги мои представляли собой пульсирующую котлетную массу. Доброта, с какой он был подарен, победила и жару, и усталость этого дня. И пока я сидела, доедая его, до меня дошло, что мне не представится возможности поблагодарить Сэма и Хелен за то, что они оставили его мне. Я снова была готова быть одна; в ту ночь я собиралась ставить лагерь в одиночку.

Гоняя во рту персиковую косточку, я огляделась и увидела, что меня окружают сотни азалий с венчиками десятка оттенков розового и бледно-оранжевого цвета, а ветерок срывает и уносит вдаль их лепестки. Казалось, это был подарок мне – как персик, как Кайл, поющий Red River Valley. Каким бы трудным и головоломным ни был этот маршрут, все же не проходило ни дня, который не дарил бы мне нечто такое, что на жаргоне походников МТХ называлось «магией тропы» – неожиданные и приятные происшествия, которые выделялись на мрачном фоне трудностей маршрута. Собираясь подняться и снова закинуть Монстра на плечи, я услышала шаги и обернулась. По тропе мне навстречу шла олениха, явно не осознававшая моего присутствия. Я вскрикнула, совсем тихо, чтобы не испугать ее, но вместо того чтобы метнуться прочь, она лишь остановилась и присмотрелась ко мне, принюхалась, а потом медленно продолжала идти мне навстречу. После каждого шага она останавливалась, чтобы понять, можно ли идти дальше, и всякий раз решала, что можно, все приближаясь и приближаясь, пока до нее не осталось каких-нибудь три метра. Ее мордочка выражала спокойствие и любопытство, она вся вытянулась вперед, насколько осмелилась. Я сидела неподвижно, наблюдая за ней, ни капельки не боясь – как тогда, в снегах, когда ко мне подошел дикий лис и принялся меня изучать.

– Все хорошо, – прошептала я оленихе, сама не догадываясь, что скажу дальше, пока слова не сорвались с моих губ: – Тебе ничто не грозит в этом мире.

И когда я договорила, с нас словно спало заклятие. Олениха утратила ко мне всякий интерес, хотя все равно не убежала. Она лишь подняла головку и медленно пошла прочь, деликатно переставляя между азалиями свои копытца, пощипывая на ходу растения.

Я шла в одиночестве следующие несколько дней, поднимаясь, спускаясь, снова поднимаясь. Через Этну в Мраморные горы, по длинному жаркому спуску в долину Сейед. Мимо озер, где москиты заставили меня в первый раз на всем маршруте обрызгаться репеллентом. Встречая по дороге однодневных походников, которые рассказали мне о лесных пожарах, бушевавших к западу, хотя они все еще не доползли до МТХ.

Однажды вечером я разбила лагерь на покрытой травой полянке, откуда были видны свидетельства этих пожаров: туманная ширма дыма заволакивала панораму на западе. Я просидела на своем стульчике целый час, глядя, как закатное солнце тускнеет в дыму. За вечера, проведенные на МТХ, я не раз видела захватывающие дух закаты, но этот был более зрелищным, чем они все. Солнечный свет постепенно становился неразличимым, расплавляясь в тысячу оттенков желтого, розового, оранжевого и пурпурного над покатыми волнами зеленой земли. Я могла бы почитать «Дублинцев» или уснуть в коконе своего спального мешка, но в тот вечер вид неба был слишком гипнотическим, чтобы просто встать и уйти. Разглядывая его, я осознала, что миновала срединную точку своего похода. Я шла по маршруту уже пятьдесят с чем-то дней. Если все пойдет как планировалось, еще через пятьдесят дней я закончу прохождение МТХ. И все, что происходит со мной здесь, уйдет в прошлое.

– «О, помни долину Красной реки и ковбоя, который любил тебя так верно…» – запела я, а потом умолкла, потому что не знала остальных слов. Мне вспомнились личико и руки Кайла, эхом звучали в ушах ноты его безупречного голоса. Я стала размышлять о том, стану ли я когда-нибудь матерью, и в какую такую «ужасную ситуацию» попала мать Кайла, и где может быть его отец, и где теперь мой. «Что он делает сейчас, в эту самую минуту?» – время от времени я задумывалась об этом всю свою жизнь, но никогда не могла представить. Я ничего не знала о жизни отца. Он где-то был, но незримый, как тень зверя в лесу; как костер, настолько далекий, что не видно ничего, кроме дыма.

Таков был мой отец: мужчина, который так и не стал мне отцом. Всякий раз это меня изумляло. Снова, и снова, и снова. Из всех на свете дикостей то, что он не сумел любить меня так, как ему следовало бы, всегда было самой большой дикостью. Но в тот вечер, вглядываясь в темнеющую землю, проведя пятьдесят с лишним дней на МТХ, я осознала, что мне нет больше нужды больше изумляться по его поводу.

Ведь в мире так много других, по-настоящему изумительных вещей.

Все это вдруг открылось во мне, подобно реке. Словно раньше я и не представляла, что умею дышать – и вдруг вдохнула. Я рассмеялась от радости при этом ощущении – а в следующую секунду уже плакала, проливая свои первые слезы на маршруте. Я плакала, и плакала, и плакала. Я плакала не потому, что была счастлива. Я плакала не потому, что меня охватила печаль. Я не плакала ни по маме, ни по отцу, ни по Полу. Я плакала просто от полноты. От полноты этих пятидесяти с лишним дней на маршруте – и тех девяти тысяч семисот шестидесяти дней, которые предшествовали им.

Я вступала в одну жизнь и уходила из другой. Калифорния струилась за мной, как длинная шелковая вуаль. Я больше не чувствовала себя круглой идиоткой. Но не чувствовала себя и несгибаемой – круче только яйца, выше только звезды – королевой амазонок. Я чувствовала себя яростной, смиренной и внутренне собранной, словно мне в этом мире тоже ничто не грозило.