Я проснулась с первыми лучами солнца и стала методично сворачивать лагерь. Теперь я уже навострилась собираться за пять минут. Каждый предмет из неизмеримой кучи, лежавшей некогда на кровати в мотеле городка Мохаве, который я не успела еще бросить по дороге или сжечь, занял свое место в моем рюкзаке или снаружи на нем, и я точно знала, где это место. Мои руки находили его инстинктивно, казалось, почти без участия мозга. Монстр был моим миром, моей неодушевленной дополнительной конечностью. Хотя его вес и размер по-прежнему угнетали меня, я пришла к принятию того, что это – моя ноша и ничья больше. Я больше не противопоставляла себя ему так, как месяц назад. Больше не было отдельно меня – отдельно его. Мы стали одним целым.

Таскание на себе веса Монстра изменило меня и внешне. Мои ноги стали твердыми, как булыжники; их мышцы, казалось, были теперь способны на что угодно, бугрясь под истончившейся плотью так, как никогда раньше. Те участки кожи на бедрах, плечах и копчике, которые неоднократно были стерты до крови и ободраны в местах, где лямки и ремни Монстра натирали мое тело, наконец капитулировали. Они сделались грубыми и пупырчатыми, и плоть в этих местах превратилась в то, что я могу описать лишь как нечто среднее между древесной корой и кожей мертвого цыпленка, после того как его окунули в кипяток и ощипали.

А что же ступни? Они по-прежнему оставались абсолютно, невыразимо изуродованными.

Два больших пальца так и не оправились после безжалостного спуска от Трех Озер к Белден-Тауну. Ногти на них выглядели практически мертвыми. Мизинцы были сбиты так, что я порой начинала гадать, не отвалятся ли они как-нибудь от ступни. Пятки вплоть до щиколоток покрывали волдыри, которые, похоже, перешли в хроническую форму. Но в то утро на Олд-Стейшен я отказывалась думать о своих ногах. Способность идти по МТХ в огромной степени зависит от самоконтроля: стойкой решимости двигаться вперед, несмотря ни на что. Я «упаковала» свои раны в 2nd Skin и клейкую ленту, потом натянула носки и ботинки и похромала к лагерной колонке, чтобы наполнить две свои бутылки шестьюдесятью четырьмя унциями воды, которая должна была поддерживать меня на протяжении 24 знойных километров пути через Хэт-Крик-Рим.

Было еще рано, но уже жарко, когда я дошла по дороге до того места, где она пересекалась с МТХ. Я чувствовала себя отдохнувшей и сильной, готовой к испытаниям грядущего дня. Все утро мне пришлось пробираться по пересохшим руслам ручьев и твердым, как кость, глинистым вымоинам. Я старалась как можно реже делать остановки и отпивать по глотку воды. К середине утра я шла по тянувшемуся на целые километры обширному склону, который представлял собой высокое и сухое поле трав и диких цветов, где не было ни клочка тени. Те немногие деревья, мимо которых я прошла, были мертвы, убиты пожаром много лет назад, их стволы добела выжжены солнцем или дочерна – огнем, их ветви сломаны и превращены пламенем в острые кинжалы. Когда я шла мимо, их жесткая красота давила на меня с молчаливой мучительной силой.

Над головой раскинулось голубое небо. Солнце ярко сияло – безжалостное, обжигающее даже сквозь панаму и крем от солнца, который я втирала в мокрые от пота лицо и руки. Обзор во все стороны открывался на километры – снежный Лассен-Пик поближе, к югу, еще более высокая и заснеженная Шаста – к северу. Вид горы Шаста вдохновил меня. Я направлялась к ней. Я миную ее и пройду дальше, весь путь до реки Колумбия. Теперь, когда я сбежала от снега, ничто не сможет сбить меня с курса. Картинка – как я легко и проворно прохожу все оставшееся расстояние – возникла в моем воображении. Но вскоре ослепительная жара испарила ее, напоминая, что не стоит быть такой самонадеянной. Если я и доберусь до границы между Орегоном и Вашингтоном, то только пройдя через все трудности, которые подразумевало передвижение со скоростью пешехода, нагруженного чудовищным рюкзаком. Передвижение пешком в корне отличалось от остальных способов перемещения по миру, к которым я привыкла прежде. Километры перестали быть скучными вехами, мелькавшими мимо. Они превратились в длинные россыпи глубоко личных деталей – островки сорняков и наплывы глины, стебли травы и цветы, которые гнулись под ветром, деревья, которые трещали и скрипели. Они превратились в звуки моего дыхания, моих ног, ступающих по тропе шаг за шагом, в цоканье лыжной палки. МТХ дал мне понять, что это такое – километр. Я ощущала свое смирение и ничтожность перед лицом каждого из них. И еще сильнее это смирение ощущалось в тот день на Хэт-Крик-Рим, пока температура воздуха повышалась, переходя от жары к обжигающему зною. Ветер ничуть не помогал, только взбивал крохотные вихри пыли вокруг моих ног. Во время одного такого порыва я уловила звук, более настойчивый, чем все звуки, порожденные ветром, и до меня дошло, что это гремучая змея трясет своей погремушкой, сильно и близко, предостерегая меня. Я отпрянула и увидела ее в нескольких шагах перед собой, на тропе. Она грохотала своей погремушкой, словно грозя мне пальцем, чуть приподняв ее над свернутым кольцами телом, и ее тупая головка была устремлена ко мне. Еще пара шагов – и я бы на нее наступила. Это была третья по счету змея, встреченная мною на маршруте. Я обошла ее по почти до смешного широкой дуге и двинулась дальше.

К середине дня я нашла узкую полоску тени и уселась, чтобы поесть. Сняла носки, ботинки и вытянулась на земле, положив распухшие и избитые ноги на рюкзак, как делала почти всегда во время обеденного привала. Я смотрела в небо, наблюдая за ястребами и орлами, которые парили надо мной безмятежными кругами, но не могла по-настоящему расслабиться. И не только из-за гремучей змеи. Ландшафт здесь был достаточно голым, чтобы можно было разглядеть окрестности на большое расстояние. Но меня не покидало смутное чувство, что кто-то рыщет поблизости, наблюдает за мной, выжидает, чтобы наброситься. Я села и обвела окрестности взглядом, высматривая горных львов. Потом снова легла, повторяя себе, что бояться нечего. И снова вскочила, заслышав, как мне показалось, треск ветки.

Там ничего нет, говорила я себе. Я не боюсь. Достала бутылку с водой и сделала долгий глоток. Мне так хотелось пить, что я потягивала воду, пока бутылка не опустела, потом открыла вторую и попила из нее тоже, не в силах остановиться. Термометр, свисавший с молнии моего рюкзака, сообщил, что сейчас +38 в тени.

На ходу я распевала песенки, а солнце лупило так, словно было настоящей физической силой, состоявшей из чего-то большего, чем просто тепло. Пот собирался вокруг очков, заливал глаза и щипал их настолько сильно, что мне то и дело приходилось останавливаться и вытирать лицо. Казалось невероятным, что всего какую-то неделю назад я была в снежных горах и заворачивалась во всю имеющуюся одежду. Что просыпалась каждое утро и видела толстый слой инея на стенах палатки. Мне даже по-настоящему припомнить это не удавалось. Те белые дни казались теперь сновидением, словно я все время ковыляла на север в палящей жаре – вплоть до этой пятой недели на маршруте, – все по той же жаре, которая едва не согнала меня с тропы на второй неделе. Я остановилась и снова попила. Вода была такой горячей, что едва не обожгла мне рот.

Полынь и россыпи жестких диких цветов устилали широкую равнину. Колючие растения, вид которых я не могла определить, на ходу царапали мне лодыжки. Другие были мне знакомы, они словно разговаривали со мной, называя свои имена голосом моей матери. Имена, которые я даже не представляла, что знаю, пока они не возникали так отчетливо в моем разуме: кружева королевы Анны, индейская кисть, люпин – те же самые цветы, белые, оранжевые и пурпурные, росли в Миннесоте. Когда мы проезжали в машине мимо них, росших в кювете, мама иногда притормаживала и собирала букеты.

Я остановилась и вгляделась в небо. Хищные птицы по-прежнему кружили там, почти не шевеля крыльями. «Я никогда не вернусь домой», – подумала я с очевидностью, от которой у меня перехватило дыхание. А потом пошла дальше, и в моем мозгу не осталось ничего, кроме старания заставлять свое тело двигаться вперед с голой монотонностью. Не было ни одного дня на маршруте, когда монотонность в конечном счете не взяла бы верх. Когда единственной мыслью, остававшейся в голове, оказывались самые серьезные на данный момент физические трудности. Своего рода жгучее лекарство. Я считала шаги, а добираясь до сотни, начинала заново, с единицы. Всякий раз как я доходила до конца очередной сотни, казалось, что это достижение, пусть и небольшое. Потом сотня стала для меня слишком оптимистичным числом, и я перешла к пятидесяти, потом к двадцати пяти, потом к десяти…

Я остановилась и нагнулась вперед, упираясь ладонями в колени, чтобы на мгновение дать отдых спине. Пот капал с моего лица в бледную пыль, как слезы.

Плато Модок отличалось от пустыни Мохаве, но ощущение от него было тем же самым. И там и там было полно колючих пустынных растений, совершенно не дружественных человеческой жизни. Крохотные серые и бурые ящерки либо метались зигзагами поперек тропы, когда я приближалась, либо застывали, когда я проходила мимо. «Интересно, они-то где находят воду?» – недоумевала я, стараясь не позволять себе думать о том, как мне жарко и хочется пить. И где я ее найду? По моим расчетам, до цистерны с водой было еще около пяти километров. А у меня осталось восемь унций воды.

А потом шесть.

А потом четыре.

Я заставила себя не допивать последние две, пока не доберусь до места, с которого видно цистерну, и к половине пятого она возникла передо мной в отдалении: высокие опоры сожженной пожаром вышки посреди пустыни. А рядом с ними и металлическая цистерна, прикрепленная к шесту. Едва завидев ее, я вытащила бутылку и допила остатки воды, благодаря небеса за то, что через считаные минуты смогу как следует напиться из цистерны. Приближаясь, я увидела, что деревянный шест возле цистерны сплошь покрыт какими-то полосками, трепетавшими на ветру. Поначалу это было похоже на изрезанные в бахрому ленты, а потом – на драную тряпку. И только подойдя поближе, я увидела, что это были крохотные клочки бумаги – записки, прибитые или приклеенные к шесту липкой лентой и трепещущие на ветру. Я метнулась вперед, чтобы прочесть их, уже зная, что там написано, еще до того, как мои глаза добрались до бумаги. Слова на них были разными, но смысл – одним и тем же: воды нет.

С минуту я стояла неподвижно, парализованная ужасом. Заглянула в цистерну, чтобы убедиться, что это правда. Воды там не было. Воды не было и у меня. Ни глотка.

Я в ярости пинала землю и рвала сухие пучки травы, негодуя на себя за то, что опять поступила неправильно, что снова оказалась той же идиоткой, которой была с самого первого дня, когда ноги мои ступили на эту тропу. Той самой, которая купила себе слишком тесные ботинки и в корне недооценила количество денег, которые понадобятся на лето. Той самой идиоткой, которая уверовала, что сможет пройти этот маршрут.

Я вытащила из кармана шорт выдранные из путеводителя страницы и снова перечитала их. Я была напугана. Но это был не тот страх, который навалился на меня раньше, когда появилось то странное чувство, что кто-то невидимый рыщет поблизости. Теперь это был настоящий, неподдельный ужас. Это было даже не чувство. Это был факт: я находилась в десятке с лишним километров от источника воды, а температура приблизилась к +40. Я понимала, что это самая серьезная ситуация из всех, в которые я попадала на маршруте: более опасная, чем разозленный бык, более жуткая, чем снег. Мне была необходима вода. И как можно скорее. Я нуждалась в ней прямо сейчас. И чувствовала эту нужду каждой клеточкой своего тела. Я вспомнила, как Альберт, когда мы только познакомились, спрашивал меня, сколько раз в сутки я мочусь. Я не делала этого с того момента, как утром вышла с Олд-Стейшен. В этом не было необходимости. Каждая унция, которую я выпила, была использована без остатка. Я испытывала такую жажду, что не могла даже плюнуть.

Авторы путеводителя писали, что ближайший «надежный» источник воды расположен в 24 километрах отсюда, в Рок-Спринг-Крик. Но сообщали, что на самом деле водоем есть и ближе, но они настоятельно рекомендовали не пить из него, называя качество воды «сомнительным в лучшем случае». Этот источник был примерно в восьми километрах дальше по маршруту.

Если только, конечно, и он не пересох.

И очень может быть, что так и есть, признавала я, пустившись в забег к этой воде – который, учитывая состояние моих ног и вес рюкзака, на самом деле был не более чем относительно быстрой ходьбой. Казалось, что с восточной кромки Хэт-Крик виден весь мир. В отдалении передо мной простиралась широкая долина, обрывавшаяся на севере и на юге зелеными вулканическими горами. Несмотря на тревогу, я не могла не восторгаться этой красотой. Да, я была круглой идиоткой и могла умереть от обезвоживания и теплового удара. Однако я находилась в прекрасном месте, которое успела полюбить, невзирая на все трудности и тяготы. И я добралась до него на собственных двух ногах. Утешая себя этим, я шла дальше, ощущая такую жажду, что у меня поднялась температура и стало подташнивать. Со мной все будет в порядке, говорила я себе. Еще совсем немножко осталось, повторяла я на каждом повороте и на каждом подъеме, а солнце клонилось к горизонту… и вот я наконец увидела этот «водоем».

Я даже остановилась и уставилась на него, как на чудо. Это был жалкий на вид грязный пруд размером с небольшой теннисный корт, но в нем все-таки была вода. Я хохотала от радости, спотыкаясь, спускаясь по склону к узкой глинистой полоске берега, окружавшей этот водоем. Я завершила свой первый за все время 32-километровый дневной переход. Отстегнула Монстра, сбросила его на землю и подошла к воде, чтобы опустить в нее руки. Она была серая и теплая, как кровь. Когда я пошевелила пальцами, ил со дна поднялся тонкими призрачными струйками и окрасил ее в черный цвет.

Я вынула фильтр и принялась накачивать эту сомнительную жидкость в бутылку. Помпа фильтра ходила все так же тяжело, как и в первый раз, когда я проделала это в Голден-Оук-Спрингс. Но эту воду, настолько грязную, что ил наполовину забил мой фильтр, накачивать было особенно трудно. К тому времени как я наполнила одну бутылку, руки у меня тряслись от усталости. Я вытащила аптечку, достала таблетки йодина и бросила две штуки в бутылку. Я брала их с собой именно на такой случай – если мне придется пить воду ужасного качества. Даже Альберт, очищая мой рюкзак в Кеннеди-Медоуз и безжалостно бросая другие вещи в кучу, от которой предстояло избавиться, счел таблетки йодина хорошей идеей. Альберт, которого в тот же день свалил с ног амебиаз – болезнь грязной воды.

Мне нужно было подождать тридцать минут, чтобы йодин сделал свою работу, прежде чем воду было безопасно пить. Я умирала от жажды, но отвлекала себя, наполняя водой другую бутылку. Закончив, расстелила на илистом берегу брезент, встала на него и сняла одежду. На закате ветер стал мягче. Ласковыми порывами он охлаждал перегретые участки моей обнаженной кожи. Мне и в голову не пришло, что кто-то еще может идти за мной по маршруту. За весь день я не видела ни единой живой души, и даже окажись здесь кто-нибудь, я была слишком обессилена обезвоживанием и истощением, чтобы тревожиться об этом.

Я бросила взгляд на часы. Прошло двадцать семь минут с того момента, как я бросила таблетки в воду. Обычно к вечеру я успевала адски проголодаться, но сейчас у меня даже не возникло мысли о еде. Вода была моим единственным желанием.

Я уселась на брезент и осушила одну бутылку, потом другую. Теплая вода отдавала железом и илом, однако мне редко приходилось пробовать что-то, столь же восхитительное на вкус. Я чувствовала, как эта вода движется во мне. Но даже выпив две бутылки по тридцать две унции, не полностью восстановила водный баланс. Голода я по-прежнему не ощущала. Я чувствовала себя так же, как в первые дни на маршруте, когда усталость была настолько всепоглощающей, что единственным, чего жаждало мое тело, был сон. А теперь единственное, чего оно хотело – воды. Я вновь наполнила бутылки, очистила воду йодином и снова выпила обе.

К тому времени, как я утолила жажду, было уже темно и поднималась полная луна. У меня не было сил поставить палатку – задача, которая теперь требовала всего лишь каких-нибудь двухминутных усилий, но в данный момент казалась геркулесовым подвигом. Да мне и не нужна была палатка. После тех первых дождливых дней на маршруте с небес не упало ни капли. Я снова натянула одежду и расстелила поверх брезента спальный мешок, но было все еще слишком жарко, чтобы залезать в него, и я легла сверху. Я слишком устала, чтобы читать. Даже просто для того, чтобы смотреть на луну, требовались некоторые усилия. С того момента как я пришла сюда и выпила сто двадцать восемь унций сомнительной по качеству воды, прошло несколько часов – а в туалет мне по-прежнему не хотелось. Это было феноменальной тупостью – отправиться через Хэт-Крик-Рим со столь малым количеством воды. «Никогда больше не буду такой легкомысленной», – пообещала я луне, прежде чем уснуть. Два часа спустя я проснулась от смутно приятного ощущения, что меня гладят крохотные прохладные ладошки. Я чувствовала их повсюду – на ногах, руках, лице, в волосах, на шее, на ладонях. Их прохладный легкий вес ощущался сквозь футболку на груди и на животе.

– Ммм, – промычала я, чуть повернувшись на бок, а потом открыла глаза – и медленно, друг за другом, осознала факты действительности.

Фактом была висевшая в небе луна, и то, что я сплю под открытым небом на брезенте, – тоже было фактом.

Фактом было то, что я проснулась от ощущения маленьких холодных ладошек, нежно поглаживавших меня, – и то, что маленькие холодные ладошки действительно нежно поглаживали меня.

А потом я осознала последний факт – более монументальный, чем даже сама луна: тот факт, что эти крохотные прохладные ладошки были не ладошками, а сотнями маленьких холодных черных лягушек.

Маленьких, холодных, скользких черных лягушек, прыгавших по всему моему телу.

Каждая из них была размером примерно с ломтик картофеля. Это была целая армия земноводных, орда влажных гладкокожих созданий, огромная волна перепончатолапых мигрантов – и я оказалась на их пути, когда они прыгали, ползли, вылезая из пруда на полоску глины, которую, несомненно, считали своим частным, собственным пляжем.

Через мгновения я уже уподобилась им – прыгая, подскакивая, – подхватила рюкзак, брезент и все остальное, что успела разбросать, и кинулась в заросли кустов подальше от берега, вытряхивая лягушек из волос и складок футболки. Их было так много, что, несмотря на все старания, я все же раздавила босыми ногами несколько штук. Оказавшись наконец в безопасности, я стояла, наблюдая за ними, видя лихорадочные движения их маленьких темных телец в ослепительном лунном свете. Нескольких заплутавших лягушек вытряхнула даже из карманов шортов. Я перетащила свои вещи на небольшой открытый участок, который показался мне достаточно плоским, чтобы поставить палатку, и вытащила ее из рюкзака. Мне даже не нужно было смотреть, что я делаю. Палатка была поставлена в мгновение ока.

Я вылезла из нее только в половине девятого утра. Для меня это было поздно – примерно как полдень в моей прошлой жизни. И ощущения были примерно такими же. Как будто накануне я допоздна накачивалась алкоголем. Я стояла сгорбившись, мутным взглядом озирая окрестности. Писать мне по-прежнему не хотелось. Я свернула лагерь, накачала в бутылки новую порцию грязноватой воды и пошла на север под обжигающе горячим солнцем. Было даже жарче, чем накануне. Не прошло и часа, как я едва не наступила еще на одну гремучую змею, хотя она любезно предостерегала меня грохотом своей погремушки.

К полудню всякие мысли о том, чтоб за один день добраться до государственного мемориального парка «Водопады МакАртур-Барни», полностью испарились. Об этом нечего и мечтать. Я слишком поздно вышла, ноги опухли и стерты в кровь, а жара была оглушительная. Вместо этого я немного свернула с маршрута – зайдя в Кэссел, где, как обещал мне путеводитель, был небольшой магазинчик. К тому времени как я до него добралась, было почти три часа дня. Я сняла с плеч рюкзак и уселась на деревянный стул на старомодной веранде магазина, почти ничего не соображая от жары. Большой термометр показывал +39 в тени. Я пересчитала свои монетки, едва не расплакавшись и понимая, что сколько бы их ни было, на бутылку лимонада все равно не хватит. Желание выпить лимонада стало настолько огромным, что его уже нельзя было больше назвать жаждой. Оно было скорее похоже на ад, растущий в моих внутренностях. Бутылка должна была стоить 99 центов, или 1 доллар 5 центов, или 1 доллар 15 центов – я не знала, сколько именно. Но у меня осталось всего семьдесят шесть центов – и этого было недостаточно. Но я все равно зашла в магазин – просто чтобы посмотреть.

– Вы идете по МТХ? – спросила меня женщина за прилавком.

– Да, – сказала я, улыбаясь ей.

– Откуда вы?

– Из Миннесоты, – сказала я, пробираясь мимо холодильника со стеклянной дверцей, внутри которого выстроились аккуратными рядами холодные напитки. Я шла мимо ледяного пива и лимонада, мимо бутылок с минеральной водой и соком. Остановилась у дверцы, за которой стояли полки с лимонадом Snapples. Приложила руку к стеклу перед ними – там был и розовый, и желтый. Они были похожи на бриллианты – или порнографические снимки. Смотреть – можно, прикоснуться – нельзя.

– Если вы на сегодня закончили свой переход, то можете поставить палатку на полянке за магазином, – предложила мне женщина. – Мы позволяем останавливаться там всем туристам с МТХ.

– Спасибо, я об этом подумаю, – сказала я, по-прежнему глядя на напитки. Может быть, просто подержать одну в руках, подумала я. Просто прижаться к ней на минуту лбом. Я открыла дверцу и вытащила бутылку с розовым лимонадом. Она была такой холодной, что чуть ли не обжигала мне руку. – Сколько это стоит? – я не могла удержаться, чтобы не спросить.

– Я видела, как вы пересчитывали свои монетки там, на улице, – рассмеялась женщина. – Сколько у вас есть?

Я отдала ей все, что у меня было, рассыпавшись в благодарностях, и вынула бутылку с лимонадом из холодильника. Вышла с ним на веранду. Каждый глоток пронзал меня острым удовольствием. Я держала бутылку обеими руками, желая впитать каждую кроху прохлады, какую только возможно. Рядом притормаживали машины, из них выходили люди, шли в магазин, потом выходили и уезжали. Я наблюдала за ними целый час, пребывая в постлимонадном блаженстве, похожем на алкогольное опьянение. Через некоторое время перед магазином остановилась машина, из которой вылез мужчина, вытащил свой рюкзак из багажника и помахал уезжающему водителю. Он повернулся ко мне и зацепился взглядом за мой рюкзак.

– Эй! – воскликнул он, и по его мясистому розовому лицу расползлась широкая улыбка. – Дьявольски жаркий день, чтобы идти по МТХ, не правда ли?

Его звали Рексом. Это был здоровенный рыжеволосый мужчина, общительный, веселый, тридцати восьми лет от роду. Он был из тех людей, глядя на которых вспоминаешь выражение «медвежьи объятия». Он зашел в магазин, купил там три банки пива и тянул их одну за другой, усевшись рядом со мной на веранде, пока вокруг сгущался вечер. Он жил в Финиксе и работал на какую-то корпорацию – кем, я так и не смогла понять, – но вырос в маленьком городке в южном Орегоне. Начал свой поход с мексиканской границы и дошел до Мохаве весной – сойдя с маршрута в том же самом месте, где я на него встала, и примерно в то же время. Ему нужно было вернуться в Финикс на шесть недель и заняться кое-какими делами, прежде чем снова выйти на маршрут у Олд-Стейшен, элегантно обойдя стороной все жуткие снега.

– Думаю, вам нужны новые ботинки, – сказал он, эхом повторяя слова Грэга и Брента, когда я продемонстрировала ему свои ступни.

– Но я не могу купить себе новые ботинки. У меня нет денег, – сказала я ему, больше не стыдясь признаваться в этом.

– А где вы их купили? – спросил Рэкс.

– В REI.

– Позвоните им. У них есть гарантийный срок на такие товары. Они поменяют их вам бесплатно.

– Правда?!

– Позвоните по номеру один-восемьсот, – посоветовал он.

Я думала об этом весь вечер, после того как мы с Рексом разбили палатки на полянке за магазином, и весь следующий день, быстрее прежнего преодолевая оставшиеся девятнадцать – к счастью, милосердно нетрудных – километров до мемориального парка «Водопады МакАртур-Барни». Придя туда, я сразу же забрала свою коробку с припасами из местного комиссионного магазина и отправилась к таксофону, чтобы набрать номер оператора, а затем дозвониться в REI. Не прошло и пяти минут, как женщина, с которой я разговаривала, согласилась выслать мне почтой новую пару ботинок, на размер больше, срочной почтой, с доставкой на завтрашний день – и бесплатно.

– Вы уверены? – то и дело спрашивала я ее, бессвязно лепеча о том, сколько проблем мне доставили слишком тесные ботинки.

– Да, да, – повторяла она безмятежно, и теперь я могла официально признаться: я полюбила REI даже больше, чем людей, придумавших лимонад Snapples. Я продиктовала ей адрес магазина, в котором забирала свои припасы, читая его по квитанции с еще не вскрытой коробки. Я бы прыгала от радости, повесив трубку, если бы у меня так не болели ноги. Вскрыла коробку, отыскала свои двадцать долларов и присоединилась к толпе туристов в очереди, надеясь, что ни один из них не заметит, как от меня воняет. Купила себе стаканчик с мороженым и уселась за стол для пикников, пожирая его с плохо скрытым наслаждением. Пока я сидела там, ко мне подошел Рекс, а спустя несколько минут к нам присоединилась и Трина со своим здоровенным белым псом. Мы обнялись, и я познакомила ее с Рексом. Они со Стейси пришли в городок накануне. Трина решила сойти здесь с маршрута и вернуться в Колорадо, чтобы до конца лета предпринять еще несколько суточных походов неподалеку от своего дома, вместо того чтобы дальше идти по МТХ. Стейси собиралась идти дальше, как и планировала.

– Я уверена, она была бы счастлива, если бы ты к ней присоединилась, – добавила Трина. – Она выходит отсюда следующим утром.

– Я не могу, – сказала я и путано объяснила, что мне необходимо дождаться своих новых ботинок.

– Мы же говорили тебе об этом в Хэт-Крик-Рим, – сказала она. – Говорили, что здесь нет никакой воды…

– Я знаю, – сказала я, и мы сокрушенно покачали головами.

– Идем, – сказала она Рексу и мне. – Я покажу вам, где мы разбили лагерь. Это в двадцати минутах ходьбы отсюда. Но достаточно далеко от всего этого, – она презрительно махнула рукой в сторону туристов, бара и магазина. – К тому же еще и бесплатно.

Мои ноги дошли до такого состояния, что всякий раз после отдыха они болели еще сильнее, когда приходилось встать и идти, и все многочисленные ранки на них открывались при каждом новом усилии. Я похромала вслед за Триной и Рексом по тропинке через лес, которая вывела нас обратно на МТХ, где обнаружилась небольшая опушка среди деревьев.

– Шерил! – воскликнула Стейси, подходя, чтобы обнять меня.

Мы поговорили о Хэт-Крик-Рим и о жаре, о маршруте и отсутствии воды, о том, чем можно разжиться в баре на ужин. Пока мы болтали, я стянула с себя ботинки и носки, надела сандалии, поставила палатку и провела приятный ритуал распаковывания посылки с припасами. Стейси и Рекс быстро подружились и решили пройти следующую часть маршрута вместе. К тому времени как я была готова отправиться в бар за ужином, большие пальцы на моих ногах раздулись и покраснели настолько, что напоминали две свеклы. Я не могла теперь надеть даже носки, поэтому похромала обратно в бар в сандалиях, а там мы уселись вокруг стола для пикников, нагрузившись бумажными тарелками с хот-догами, воздушной кукурузой, приправленной перцем халапенью, и чипсами начос, с которых стекал прозрачный оранжевый сыр. У всего этого был вкус пиршества и праздника. Мы налили в пластиковые стаканчики содовой и подняли тост.

– За то, чтобы Трина и О́дин благополучно вернулись домой! – говорили мы и чокались стаканчиками.

– За то, чтобы Стейси и Рэкс прошли свой маршрут! – восклицали мы.

– За новые ботинки Шерил! – вопили мы.

И вот за это я выпила со всей серьезностью.

Когда я проснулась на следующее утро, моя палатка была единственной на опушке среди деревьев. Я сходила в душевую, предназначенную для туристов, в официальном палаточном городке, приняла там душ и вернулась в свой лагерь, где просидела на стульчике не один час: позавтракала, прочла половину «Летней клетки для птиц» в один присест. Днем отправилась в магазин возле бара, чтобы выяснить, не пришли ли мои ботинки, но женщина, стоявшая за конторкой, сказала, что почты сегодня еще не было.

Я ушла, чувствуя себя несколько потерянной, кое-как дошагала по короткой мощеной дорожке до смотровой площадки, с которой были видны гигантские водопады-каскады, в честь которых получил свое название парк. Барни-Фоллс – самый полноводный водопад в штате Калифорния и остается таким большую часть года, гласила табличка. Вглядываясь в грохочущую воду, я чувствовала себя почти невидимкой среди людей с их камерами, легкомысленными рюкзачками и шортами-бермудами. Я уселась на скамейку и наблюдала, как одна парочка скормила полную пачку мятных конфет стайке чрезмерно фамильярных белок, метавшихся туда-сюда мимо знака, на котором было написано «Не кормите диких животных». При виде этого я разозлилась на них, но ярость мою вызвало не то, что они нарушали нормальный ритм жизни белок. Дело было еще и в том, что они были парой. Видеть, как они прижимаются друг к другу, переплетают пальцы и с нежностью тянут друг друга за руки, спускаясь по мощеной дорожке, – это было почти невыносимо. Их вид вызывал у меня одновременно и тошноту, и жгучую зависть. Их существование казалось доказательством того, что я никогда не добьюсь успеха в романтической любви. Всего несколько дней назад, на Олд-Стейшен, разговаривая по телефону с Полом, я чувствовала себя такой сильной и довольной жизнью. Теперь я ничего подобного не чувствовала. Все улегшиеся было переживания снова оказались взбаламучены.

Я похромала обратно в лагерь и принялась изучать свои истерзанные большие пальцы. Даже легкое неосторожное прикосновение к ним вызывало мучительную боль. Я буквально видела, как они пульсируют: кровь под кожей двигалась в регулярном ритме, который окрашивал мои ногти в белый цвет, потом в розовый, снова в белый, снова в розовый. Они были настолько раздуты, что, казалось, ногти из них вот-вот выскочат. И мне пришло в голову, что удалить их, возможно, не такая уж и плохая идея. Я крепко зажала в пальцах один из ногтей, сильно потянула – и после секунды обжигающей боли ноготь подался под рукой, и я ощутила мгновенное, почти тотальное облегчение. Минутой позже проделала то же самое с другим пальцем.

И тут до меня дошло, что между мной и МТХ происходит этакий спортивный матч.

Счет был 6:4, и разрыв в мою пользу оставался совсем незначительным.

К наступлению ночи к моему лагерю подтянулись еще четверо туристов, шедших по МТХ. Они подошли, когда я сжигала последние страницы «Летней клетки для птиц» в своей маленькой алюминиевой форме для пирога. Это были две парочки примерно моего возраста, которые шли от самой Мексики, пропустив тот же участок Сьерра-Невады, который пропустила я. Они вышли в поход независимо друг от друга, но познакомились и объединили свои силы в Южной Калифорнии, вместе идя по маршруту и обходя снег. Все это превратилось для них в затянувшееся на долгие недели двойное свидание на дикой природе. Джон и Сара были из Канады, из Альберты, и к моменту начала похода их отношения еще не продлились и года. Сэм и Хелен были супружеской парой из штата Мэн. Они собирались задержаться на стоянке на весь следующий день, а я сказала, что собираюсь идти дальше, как только прибудут мои новые ботинки.

На следующее утро я упаковала Монстра, надела сандалии и пошла к магазину, привязав ботинки шнурками к раме рюкзака. Уселась за один из ближайших столов, ожидая прибытия почты. Я горела желанием уйти не потому, что мне так уж хотелось продолжать поход, но потому, что я должна была это сделать. Чтобы добраться до следующей посылки с припасами примерно в тот день, который я запланировала, нужно было придерживаться расписания. Несмотря на все изменения и обходы, по причинам, связанным как с деньгами, так и с погодой, я была обязана держаться своего плана и закончить поход к середине сентября. Я просидела несколько часов, читая книгу, которую получила вместе с последней посылкой – «Лолиту» Владимира Набокова, – ожидая прибытия новых ботинок. Люди приезжали и уезжали волнами. Иногда, заметив мой рюкзак, собирались вокруг меня в маленький кружок, чтобы порасспрашивать об МТХ. Пока я говорила, все сомнения насчет самой себя, которые возникали у меня на тропе, отпадали, и я забывала о том, какая я круглая идиотка. Нежась в тепле внимания людей, которые обступали меня, я не просто чувствовала себя опытной походницей. Я чувствовала себя несгибаемой – круче только яйца, выше только звезды – королевой амазонок.

– Я бы посоветовала вам вставить эту строчку в свое резюме, – проговорила пожилая женщина из Флориды, украшенная ярко-розовыми горнолыжными очками и целой горстью золотых цепочек. – Я в свое время работала в отделе кадров. Наниматели обращают внимание на такие вещи. Это говорит о том, что у вас есть характер. Это выделяет вас на фоне остальных.

Обычный почтальон прибыл около трех дня. Парень, развозивший срочную почту – на час позже. Ни один из них не привез с собой мои ботинки. С упавшим сердцем я двинулась к таксофону и позвонила в REI.

Мужчина, с которым я разговаривала, вежливо проинформировал меня, что они еще не выслали мне ботинки. Проблема состояла в том, что, как они выяснили, их не удастся доставить в почтовое отделение парка за одни сутки. Поэтому они хотели послать их обычной почтой, но, поскольку не знали, как со мной связаться, чтобы сообщить об этом, они вообще ничего не сделали.

– Думаю, вы не понимаете, – проговорила я, стараясь сдерживаться. – Я иду по МТХ. Я сплю в лесу. Разумеется, вы не могли со мной связаться. Никак. И я не могу ждать здесь… сколько там потребуется, чтобы мои ботинки прибыли обычной почтой?

– Приблизительно пять дней, – ответил он невозмутимо.

– Пять дней?! – переспросила я. Не то чтобы у меня были основания расстраиваться. Ведь они, в конце концов, собирались выслать мне новую пару ботинок бесплатно. Но все же я была расстроена, и меня мало-помалу охватывала паника. Мало того, что необходимо придерживаться расписания – те продукты, которые были в моем рюкзаке, нужны мне для следующего отрезка маршрута – 133 километра, которые привели бы меня в Касл-Крэгз. Если бы я осталась в Берни-Фоллс ждать своих ботинок, мне пришлось бы съесть эту еду, поскольку при оставшихся менее чем пяти долларах мне не хватило бы денег, чтобы в течение этих пяти дней питаться в баре. Я раскрыла рюкзак, вынула путеводитель и нашла в нем адрес Касл-Крэгз. Я не могла себе представить, как пройду еще 133 километра в своих слишком тесных ботинках, но у меня не было иного выбора, кроме как попросить сотрудников REI выслать новые ботинки туда.

Повесив трубку, я больше не чувствовала себя несгибаемой – круче только яйца, выше только звезды – королевой амазонок.

Я уставилась на свои ботинки с умоляющим выражением, как будто с ними можно было заключить сделку. Они свисали с рамы рюкзака на пыльных красных шнурках, зловещие в своем безразличии. Я планировала оставить их в бесплатной коробке для путешествующих по МТХ, как только прибыли бы мои новые ботинки. Отвязала их с рамы, но надеть – это было выше моих сил. Может быть, я смогу идти в своих хлипких сандалиях на небольших участках пути? Я встречалась с некоторыми людьми, которые меняли обувь, надевая попеременно то ботинки, то сандалии, но их сандалии выглядели гораздо более крепкими, чем мои. Мои не были предназначены для похода. Я взяла их с собой, только чтобы давать ногам отдых от ботинок в конце дня; это была дешевая обувь, которую я купила в магазине скидок долларов за двадцать. Я сняла их и стала нянчить в ладонях, словно, изучив попристальнее, могла наделить их выносливостью, которой они не обладали. Их искусственная кожа потемнела от пота и шелушилась на растрепанных кончиках черных перепонок. Их голубые подошвеы были мягкими, как тесто, и настолько тонкими, что я при ходьбе ощущала под стопой контуры камешков и палок. При ходьбе в них ноги были защищены лишь самую малость лучше, чем при полном отсутствии всякой обуви. И что же, я пойду в Касл-Крэгз в этом?

Может быть, я и не должна этого делать. Может быть, и не стану. То, что я прошла до сих пор, уже немало. Я могла вставить эту строчку в свое резюме.

– Черт! – выговорила я. Подобрала камешек и со всех сил запулила его в ближайшее дерево, а потом еще один, и еще.

Я подумала о женщине, о которой всегда думала в такие моменты, – об астрологе, которая читала мою натальную карту, когда мне было двадцать три года. Одна подруга организовала для меня встречу с ней в качестве прощального подарка прямо перед моим отъездом из Миннесоты в Нью-Йорк. Астролог оказалась серьезной женщиной средних лет по имени Пэт, которая усадила меня за свой кухонный столик и положила между нами лист бумаги, покрытый таинственными пометками, а рядом с ним – жужжащий диктофон. У меня все это не вызывало особого доверия. Я думала, это будет своего рода развлечение, этакий сеанс поглаживания эго по брюшку, во время которого она будет сыпать общими фразами типа «У вас доброе сердце».

Но она этого не делала. Точнее, она говорила и что-то такое, но в ее речи попадались и странно конкретные фразы, настолько точные и личные, настолько утешительные и расстраивающие одновременно, что единственное, на что меня хватило – это не разреветься от их узнаваемости и печали, которую они во мне вызывали.

– Откуда вы это знаете? – то и дело повторяла я. А потом слушала ее объяснения насчет планет, Солнца и Луны и их расположения в тот момент, когда я родилась. О том, что это значит – быть Девой с Луной во Льве и восходящих Близнецах. Я кивала и думала про себя: «Все это куча безумного антиинтеллектуального «нью-эйджевского» бычачьего дерьма», – а потом она говорила что-нибудь такое, от чего мой мозг рассыпался примерно на семь тысяч кусков, поскольку это было абсолютной истиной.

Ровно до тех пор, пока она не начала говорить о моем отце.

– Он был вьетнамским ветераном? – спросила она. Нет, сказала я ей, не был. Он недолго состоял на военной службе в середине 1960-х – на самом деле служил на базе в Колорадо-Спрингс, где служил и отец моей матери, так они и познакомились. Но во Вьетнаме он никогда не был.

– Такое впечатление, что он похож на вьетнамского ветерана, – стояла она на своем. – Может быть, не буквально. Но у него есть нечто общее с такими людьми. Он был глубоко травмирован. Он был ранен. И эта рана инфицировала его жизнь – и инфицировала вас.

Я не собиралась кивать. Все, что случилось со мной за всю мою жизнь, смешалось в тот цемент, который удерживал мою голову в абсолютно неподвижном состоянии в минуту, когда астролог начала рассказывать мне о том, что мой отец инфицировал меня.

– Ранен? – вот и все, что я смогла из себя выдавить.

– Да, – подтвердила Пэт. – И у вас рана в том же месте. Именно это проделывают отцы, если не исцеляют собственные раны. Они наносят раны своим детям в тех же местах.

– Хм-м, – протянула я с ничего не выражавшим лицом.

– Я могу ошибаться. – Она уставилась на лист бумаги, лежавший между нами. – Это не обязательно нужно понимать буквально.

– На самом деле я видела своего отца лишь трижды после того, как мне исполнилось шесть, – сказала я.

– Задача отца – учить своих детей быть воинами, вселять в них уверенность, чтобы они могли вскочить на коня и ринуться в битву, когда это необходимо. Если не получаешь этого от своего отца – приходится учиться самостоятельно.

– Но… думаю, я уже воин, – запинаясь, пробормотала я. – Я сильная… я смотрю судьбе в лицо… я…

– Дело не в силе, – перебила меня Пэт. – И, возможно, вы пока не в состоянии этого понять, но может настать такой момент – пусть не сейчас, а много лет спустя, – когда вам понадобится оседлать свою лошадь и скакать в гущу битвы, а вы придете в замешательство. Вы будете медлить. Чтобы исцелить травму, нанесенную отцом, вам придется вскочить на эту лошадь и ринуться в битву, как воин.

Я тогда рассмеялась – неестественным полусмешком-полукваканьем, который прозвучал скорее печально, чем радостно. Я знаю это, потому что забрала с собой кассету и слушала ее снова и снова. «Чтобы исцелить травму, нанесенную отцом, вам придется вскочить на эту лошадь и ринуться в битву, как воин». Неестественный смешок.

Перемотка. Повтор.

– Хочешь отведать кулака? – спрашивал меня отец, когда сердился, держа свой огромный мужской кулак в каком-нибудь сантиметре от моего трехлетнего, потом четырехлетнего, потом пятилетнего, шестилетнего личика. – Хочешь? А? А?! ОТВЕЧАЙ СЕЙЧАС ЖЕ!

Я надела свои дурацкие сандалии и начала долгий путь к Касл-Крэгз.