4. ПАССАЖИРЫ
Среди пассажиров нашего третьего класса больше всего выходцев из Португалии, направляющихся в Северную Бразилию. Едут целые семьи с множеством ребят. Во время неоднократных поездок по Южной Америке мне и раньше доводилось сталкиваться с эмигрантами — поляками и другими, и всегда я наблюдал в них какую-то сосредоточенную настороженность, как бы затаенный страх. Это понятно: все они вырвались из тисков нищеты и теперь, отправляясь в неведомое будущее, со страхом думают о том, что готовит им судьба.
А вот португальцы выглядят совсем иначе! Они веселы, обходительны, держатся свободно, всегда готовы пошутить, посмеяться, поболтать. Вначале я приписывал это их жизнерадостному южному темпераменту, но потом, разговорившись с ними, понял истинную причину. Португальцев не страшит будущее: у каждого из них в Бразилии либо родные, либо друзья, и каждому известно, что его там ожидает. Для них Бразилия — всего лишь продолжение Португалии, а Атлантика — просто широкий канал. Рядом с этими солидными, спокойными, уверенными в себе людьми другие эмигранты, не имеющие никаких определенных целей, выглядят как болезненный, хотя и красочный нарост.
В Сеара на нашем судне появился англичанин — один из самых необычных и, скажу откровенно, самых очаровательных англичан, каких мне когда-либо приходилось встречать. Его зовут Александр Уордлоу. Он похож на путешественников типа Дрейка, Кука или Лоуренса, на тех авантюристов, которые во славу Англии открывали острова и завоевывали колонии. Он рассказывал, как, еще будучи мальчишкой, участвовал в первой мировой войне, сражаясь во Фландрии в рядах стрелков. Позднее, по его словам, он избороздил всю Австралию, шесть лет проболтался в Африке и изведал всяческие приключения. Он собирал экспонаты для чикагского музея, занимался ловлей слонов для зоопарков. В качестве бывалого охотника снимался в нашумевшем фильме «Традерхорн», гонялся за пантерами и усмирял их голыми руками.
— Не плохо придумано! — говорю ему в глаза, увлеченный занятными рассказами.
Но он распахнул рубашку и показал страшные рубцы, оставшиеся на теле после смертельных схваток с хищниками. Показал также написанную им книгу и множество фотографий.
Этот удивительный человек сложен как Урсус, а лицом и повадками напоминает ребенка. Он непрерывно курит папиросы и крепчайшие сигары, нянчит на судне всех португальских ребятишек, которые — как и их матери — боготворят его, поет чудесным баритоном английские песенки и ежеминутно заливается звонким смехом. На судне все в него влюблены. Он так не похож на тех скучных, уравновешенных англичан, которые издавна существуют в нашем воображении, что я, плененный его обаянием и энергией, полушутя предлагаю ему отправиться в Перу.
Нет, он не может. Он должен быть в Мату-Гросу.
— Зачем?
— Чтобы вздохнуть полной грудью, — отвечает он, смеясь.
Через два дня, в Пара, Уордлоу сошел на берег, промелькнув, как чарующий метеор. А несколько недель спустя в Манаусе я случайно узнал, что наш очаровательный попутчик — агент английских нефтяных компаний и «специализируется» на провоцировании в латиноамериканских республиках всяческих кровавых столкновений, приносящих добавочные барыши нефтяным монополиям.
Я чуть не забыл об одном, пожалуй, самом удивительном пассажире: о бабочке из устья Амазонки. По прихоти капризной судьбы эта бабочка попала на палубу «Гилярия» еще два месяца назад, когда судно уходило в рейс к берегам мрачного Севера. Бабочка приткнулась где-то в теплом углу парохода и проспала несколько недель. Какие же кошмарные сны должны были мучить маленького обитателя тропических лесов, когда осенние бури трепали судно у холодных английских берегов! Но все это уже позади, а когда на обратном пути «Гилярий» снова вступил в полосу тропиков, очнувшаяся бабочка затрепетала крылышками над палубой судна. Впрочем, она предусмотрительно пряталась за трубой, чтобы свежий ветер не сдул ее с палубы в открытое море.
Бабочка эта крупнее нашей русалки и ярко раскрашена. На светло-коричневом фоне — черные полоски, а по краям крыльев белые точки. Красивого предвестника Амазонки все мы встречаем необычайно оживленно. Некоторые пытаются поймать бабочку, но она удачно уклоняется от чересчур сердечных рук. Самым ревностным охотником оказывается маленький Чикиньо. Мне пришлось потратить немало дружеских усилий, чтобы охладить его пыл. Маленький энтузиаст разошелся не на шутку:
— Пусти! Я ее поймаю!
— Ну поймаешь, а дальше что?
— Она будет моей. Я посмотрю на нее вблизи! Я спрячу ее!
— Ты пальцами помнешь крылышки, изуродуешь ее.
— Ну и пусть!
— Чикиньо, ведь ты ее убьешь!
— А что мне до этого?!
Я гневно сдвинул брови:
— Ах, вот что! А знаешь ли ты, как называется тот, кто без нужды убивает животных? Презренный выродок.
— Ну и пусть я выродок! — мальчишка упрямо надувает губы, но все же ему становится не по себе, и он не знает, то ли ему улыбаться, то ли злиться.
— Послушай, Чикиньо, — продолжаю я, — если ты ее поймаешь, между нами все будет кончено, все!
Но тут на помощь моим педагогическим усилиям приходит сама бабочка. Она вдруг куда-то исчезает. Впрочем, не совсем. На другой день она снова появляется, и опять радует нас своей яркой расцветкой и веселым порханием.
С нами едет торговец живыми животными, превосходный знаток амазонской фауны. Он уверяет, что ему достаточно взглянуть на любое живое существо, чтобы определить его вид и группу.
— Limenitis archippus! — вещает он с важным видом, бросив взгляд на бабочку. Может быть, он прав, хотя издали и ошибиться не трудно. Но дело не в названии — экзотический пассажир чем-то волнует нас. Есть что-то трогательное в этом крылатом Одиссее, проделавшем огромный путь через океан и теперь возвращающемся на родину целым и, наверное, стосковавшимся.
Когда на горизонте появилось желтое песчаное побережье Сеара, бабочку мы увидели в последний раз. Вздымаясь все выше и выше, она покружилась над «Гилярием», как бы прощаясь с судном, и, подхваченная попутным ветром, унеслась в сторону суши. Так скрылся с наших глаз яркий летчик, тронувший наши сердца.
— Улетела, — вздохнул рядом со мной Чикиньо. Он произнес это не то с грустью, не то с облегченьем.
