Совещание длилось уже почти час, когда наконец прибыли двое запоздавших. Петер, увидев из кабинета, что Кемпка, новый шофер, остановил автомобиль у парадного входа, выскочил на крыльцо приветствовать офицеров.

– Хайль Гитлер! – гаркнул Петер, вытянувшись в струнку и вскинув вверх руку.

Герр Бишофф, низенький толстяк с беспокойными глазками-бусинками, испуганно схватился за сердце.

– Что, ему обязательно так орать? – осведомился он, оглядываясь на водителя, который пренебрежительно глянул на мальчика. – И кто он такой, собственно?

– Шарфюрер Фишер, – представился Петер, похлопав по своим погонам с двумя белыми молниями на черном фоне. – Кемпка, отнесите чемоданы в дом.

– Слушаюсь, господин, – сказал водитель, подчиняясь приказу.

Второй мужчина, с правой рукой в гипсе, по званию оберштурмбанфюрер, шагнул вперед, всмотрелся в знаки отличия Петера и только потом поглядел на него самого – без малейшего намека на теплоту и доброжелательность. Лицо оберштурмбанфюрера показалось Петеру смутно знакомым, но он не мог понять, где видел этого человека. Абсолютно точно не в Бергхофе: мальчик крепко держал в памяти список старших офицеров, приезжавших с визитами. Но когда-то и где-то их пути точно пересекались, в этом Петер не сомневался.

– Шарфюрер Фишер, – процедил мужчина. – Состоите в «Гитлерюгенд»?

– Да, мой оберштурмбанфюрер.

– И сколько же вам лет?

– Четырнадцать, мой оберштурмбанфюрер. Фюрер повысил меня в звании на год раньше других за отличную службу на благо Фюрера и Родины.

– Понятно. Но, насколько я понимаю, командиру нужен отряд, верно?

– Да, мой оберштурмбанфюрер, – ответил Петер, уставясь прямо перед собой.

– И где же он?

– Мой оберштурмбанфюрер?

– Ваш отряд. Сколько членов «Гитлер-югенд» находится под вашим началом? Десять? Двадцать? Пятьдесят?

– На Оберзальцберге, кроме меня, нет членов «Гитлерюгенд», – ответил Петер.

– Ни единого?

– Нет, мой оберштурмбанфюрер. – Петер смутился. Он гордился своим статусом, но и стыдился, что никогда не обучался и не жил в казарме вместе с другими членами организации, да и вовсе не встречался ни с кем из них. Конечно, Фюрер время от времени повышал его в звании, но было ясно, что это не награда за заслуги, а всего лишь знак доброго расположения.

– Командир без отряда. – Оберштурмбанфюрер, обернувшись к герру Бишоффу, хмыкнул: – Впервые о таком слышу.

Петер почувствовал, что краснеет, и пожалел, что решил к ним выйти. «Они мне просто завидуют, – сказал он себе. – И еще за все мне ответят, когда я получу настоящую власть».

– Карл! Ральф! – закричал Фюрер, выходя из дома и спускаясь с крыльца, чтобы пожать гостям руки. Он был в необычно приподнятом настроении. – Наконец-то – что вас задержало?

– Приношу извинения, мой Фюрер. – Кемпка громко щелкнул каблуками и выбросил руку в нацистском приветствии. – Поезд из Мюнхена опоздал.

– Тогда почему ты извиняешься? – спросил Гитлер. С новым водителем, в отличие от его предшественника, отношения у хозяина не складывались, – правда, когда Гитлер как-то вечером на это пожаловался, Ева заметила, что Кемпка, по крайней мере, не пытается никого убить. – Ведь не ты же задержал поезд, нет? Входите, господа. Генрих уже в доме. Я присоединюсь к вам буквально через пару минут. Петер проводит вас в мой кабинет.

Оба офицера последовали за мальчиком. Тот прошел по коридору и открыл дверь в комнату, где ждал Гиммлер. Рейхсфюрер, скривив губы в натужной улыбке, стал пожимать руки прибывшим. Петер заметил, что к Бишоффу Гиммлер настроен дружелюбно, но с оберштурмбанфюрером довольно холоден.

Оставив мужчин одних, Петер направился обратно и у окна увидел Гитлера, читавшего письмо.

– Мой Фюрер, – сказал он, приблизившись.

– В чем дело, Петер? Я занят. – Фюрер сунул письмо в карман и посмотрел на мальчика.

– Надеюсь, я уже доказал вам свою преданность, мой Фюрер? – Петер встал навытяжку.

– Да, конечно, разумеется. Так в чем дело?

– Оберштурмбанфюрер говорит, что у меня есть звание, но нет обязанностей.

– У тебя очень много обязанностей, Петер. Ты – важная часть жизни на Оберзальцберге. Кроме того, у тебя, естественно, есть учеба.

– Я думаю, что мог бы больше помогать вам в нашей общей борьбе.

– Чем помогать?

– Я хочу воевать. Я сильный, я здоровый, мне…

– Всего четырнадцать, – перебил Фюрер, чуть заметно улыбнувшись. – Петер, тебе всего четырнадцать. А детям в армии не место.

От бессильного раздражения Петер покраснел.

– Но я не ребенок, мой Фюрер. Мой отец сражался за Родину. Я тоже хочу сражаться. Хочу, чтобы вы мной гордились, и хочу восстановить доброе имя моей семьи, которое так безжалостно запятнали.

Фюрер тяжело выдохнул, о чем-то задумавшись.

– Ты когда-нибудь спрашивал себя, зачем я держу тебя здесь? – спросил он наконец.

Петер помотал головой.

– Мой Фюрер?

– Когда подлая изменница, чье имя я не намерен упоминать, попросила моего разрешения привезти тебя в Бергхоф, я поначалу отнесся к этому скептически. Я не умею обращаться с детьми. Своих, как тебе известно, у меня нет. Я не знал, понравится ли мне, если по дому будет бегать ребенок, вечно путаясь под ногами. Но у меня всегда было доброе сердце, поэтому я согласился – и ни разу о том не пожалел. Ты оказался тихим и трудолюбивым ребенком. Когда преступления небезызвестной особы были раскрыты, многие советовали мне отослать тебя прочь или предать той же судьбе, что и ее.

Петер оторопел. Кто-то предлагал расстрелять его за преступления Беатрис и Эрнста? Кто же? Кто-нибудь из солдат? Герта? Анге? Эмма? Им очень не нравится, что он занимает в Бергхофе такое важное положение? И они желали ему за это смерти?

– Но я сказал: нет. – Фюрер щелкнул пальцами, подзывая оказавшуюся рядом Блонди. Собака ткнулась носом в руку хозяина. – Я сказал, что Петер – мой друг, Петер заботится о моей безопасности и никогда меня не предаст. Несмотря на дурную наследственность. Несмотря на презренных родственников. Несмотря ни на что. И еще сказал, что буду держать тебя здесь, пока ты не превратишься в мужчину. Но ты пока еще не мужчина, маленький Петер.

При слове «маленький» мальчик побледнел; его так и распирало от досады.

– Вот подрастешь, и мы, я думаю, найдем тебе занятие. Война, правда, к тому времени давно кончится. Мы победим в следующем году или чуточку позже, это уже очевидно. А пока, Петер, твое самое главное дело – учиться. Через несколько лет, я нисколько не сомневаюсь, ты сможешь занять важный пост в Рейхе.

Петер разочарованно кивнул, но воздержался и от дальнейших вопросов, и от попыток переубедить Фюрера. Он не раз бывал свидетелем того, как Фюрер в мгновение ока теряет благодушие и впадает в ярость. Поэтому сейчас щелкнул каблуками, дежурно отсалютовал и вышел на улицу. Там, прислонясь к машине, стоял Кемпка и курил сигарету.

– Встать прямо! – крикнул Петер. – Расправить плечи!

Шофер тут же выпрямился.

И расправил плечи.

На кухне Петер методично распахивал дверцы шкафчиков и открывал жестяные банки с печеньем – искал, чем бы перекусить. Он теперь был вечно голоден и, сколько ни ел, все равно никогда не наедался; Герта говорила, что это нормально для подростка. Он снял крышку с подставки для торта и улыбнулся, обнаружив свежий шоколадный бисквит. Он уже собрался отрезать себе кусок, когда вошла Эмма.

– Только тронь этот торт, Петер Фишер! Пикнуть не успеешь, как я надеру тебе зад вот этой скалкой.

Петер резко обернулся и обдал ее ледяным взглядом. На сегодня ему и так хватило обид.

– Вам не кажется, что я слишком большой для подобных угроз? – холодно поинтересовался он.

– Нет, не кажется, – отрезала кухарка, отталкивая его и закрывая торт стеклянной крышкой-куполом. – У меня здесь свои правила, и тебя они тоже касаются. Мне плевать, кем ты себя возомнил. Если голодный, возьми курицу в холодильнике, с вечера осталась. Можно сделать бутерброд. Петер открыл холодильник и заглянул внутрь. Действительно, на полке стояли тарелка с курицей, миска с начинкой и плошка со свежим майонезом.

– Отлично. – Петер радостно хлопнул в ладоши. – На вид аппетитно. Давайте бутерброд. А после я съем что-нибудь сладкое.

Он уселся за стол. Эмма, глядя на него, вызывающе подбоченилась.

– Я тебе не прислуга! – объявила она. – Хочешь бутерброд, так возьми да сделай. Руки у тебя, кажется, есть?

– Вы кухарка, – негромко проговорил Петер, – а я – шарфюрер. И я голоден. Поэтому бутерброд мне приготовите вы. – Эмма не шевелилась, но он видел, что она растерянна и не понимает, как себя вести. От него теперь требовалась лишь толика твердости. – Сию минуту! – взревел он и шарахнул кулаком по столу.

Кухарка чуть ли не подскочила и тут же засуетилась, выполняя приказ. Сердито бормоча что-то под нос, она достала все необходимое из холодильника и буханку из хлебницы, отрезала два толстых ломтя. Когда бутерброд был готов, она поставила тарелку перед Петером, и тот с улыбкой кивнул.

– Спасибо, Эмма, – спокойно сказал он. – Выглядит замечательно.

Она выдержала его взгляд.

– Это у вас, должно быть, семейное, – заметила она. – Твоя тетя Беатрис тоже любила бутерброды с курицей. Правда, сама умела их делать.

Петер крепко сжал челюсти, чувствуя, как внутри разгорается ярость. Он твердил себе, что у него не было никакой тети Беатрис. Она была у совершенно другого мальчика. У того, которого звали Пьеро.

– Кстати, – кухарка сунула руку в карман фартука, – вот, пришло тебе.

Она протянула ему конверт. Он сразу узнал почерк и, не открывая, вернул письмо, и велел:

– Сожгите. И если еще придут, тоже.

– Но это ведь от твоего приятеля в Париже? – спросила Эмма, подняла конверт и посмотрела на свет, как будто пытаясь прочесть, что написано внутри.

– Я сказал – сожгите! – прорычал Петер. – В Париже никто мне не приятель. И уж тем более не этот пархатый евреишка, который никак не угомонится и все пишет и пишет мне про то, как ему нынче худо. Радоваться должен, что в Париже немцы. И пусть поблагодарит, что его до сих пор оттуда не вытурили.

– Я помню, когда ты только сюда приехал, – раздумчиво произнесла Эмма, – то сидел здесь, на этом вот стуле, и рассказывал про маленького Аншеля. Как он заботится о твоей собаке, и какой у вас с ним специальный язык жестов, который только вы двое и понимаете. Он был лиса, а ты собака, и…

Эмма не успела договорить. Петер вскочил и выхватил у нее письмо с такой силой, что женщина пошатнулась и упала. Она громко вскрикнула, хотя вряд ли ушиблась сильно.

– Да что ж вы за человек? – зашипел он. – Вам обязательно выказывать мне неуважение? Вы что, не знаете, кто я такой?

– Нет, – отчаянно закричала она, – не знаю! Зато я знаю, какой ты был раньше!

Руки у Петера невольно сжались в кулаки, и он хотел ответить, но не успел – дверь открылась, и в кухню заглянул Фюрер.

– Петер! – позвал он. – Пойдем со мной, если ты не занят? Мне нужна твоя помощь.

Он глянул вниз, на Эмму, но никак не отреагировал на то, что она лежит на полу. Петер швырнул письмо в камин и посмотрел на кухарку:

– Эти письма я больше получать не желаю, ясно тебе? Если придут, выбрасывай. А принесешь мне еще хоть одно – сильно пожалеешь. – Он взял со стола несъеденный бутерброд, шагнул к мусорному ведру и выбросил. – Сделаешь мне потом новый, – прибавил он. – Я дам знать, когда понадобится.

– Как видишь, Петер, – сказал Фюрер, когда они вошли в его кабинет, – наш оберштурмбанфюрер получил небольшую травму. Какой-то бандит напал на него на улице.

– Он сломал мне руку, – равнодушно, как будто это не имело ни малейшего значения, произнес офицер. – А я за это сломал ему шею.

Гиммлер и герр Бишофф – они стояли у стола посреди комнаты, склонившись над какими-то фотографиями и огромным количеством чертежей, – оглянулись и рассмеялись.

– Так или иначе, рука не работает, и нужен человек, который будет вести записи. Садись и протоколируй все, что мы говорим. Сиди тихо, не встревай.

– Да, мой Фюрер, – ответил Петер, вспомнив, до чего испугался почти пять лет назад здесь же, в этой самой комнате, когда без разрешения вмешался в беседу Гитлера с герцогом Виндзорским.

Петер сначала не хотел садиться за письменный стол Фюрера, но остальные все вчетвером нависли над чертежами, и выбора не осталось. Он устроился в кресле, оперся ладонями о деревянную столешницу, обвел взглядом комнату, флаги немецкого государства и присутствующих нацистов, стоящих по обе стороны от него. И невольно представил, каково это – сидеть тут и править страной.

– Петер, ты слушаешь? – резко спросил Гитлер, повернувшись к нему, и мальчик выпрямил спину, подтянул к себе блокнот, взял со стола чернильную ручку, отвинтил колпачок и приготовился записывать.

– Вот это, собственно, и есть предлагаемое место, – герр Бишофф показал что-то на чертеже. – Здесь, как вы знаете, мой Фюрер, изначально имелось шестнадцать зданий, которые были переоборудованы под наши нужды, но заключенные прибывают постоянно в огромном количестве, и места попросту не хватает.

– А сколько их сейчас? – осведомился Фюрер.

– Свыше десяти тысяч, – доложил Гиммлер. – По большей части поляки.

– А вот это, – продолжал герр Бишофф, очерчивая значительное пространство вокруг лагеря, – так называемая зона интереса. Примерно сорок квадратных километров территории, идеально соответствующей нашим требованиям.

– И эта территория в настоящее время пустует? – Гитлер провел пальцем по карте.

– Нет, мой Фюрер, – герр Бишофф покачал головой, – все занято землевладельцами и фермерами. Полагаю, придется выкупать.

– Можно конфисковать, – сказал оберштурмбанфюрер, равнодушно дернув плечом. – Реквизировать земли на благо Рейха. Жителям придется проявить понимание.

– Но…

– Пожалуйста, продолжайте, герр Бишофф, – попросил Фюрер. – Ральф совершенно прав. Земля будет конфискована.

– Разумеется, – ответил Бишофф, и Петер увидел, как обильно вспотела его лысина. – Далее. Вот здесь, на этих чертежах, мои разработки для второго лагеря.

– И какова его территория?

– Примерно четыреста двадцать пять акров.

– Так много? – Фюрер, явно приятно удивленный, глянул на собеседника.

– Я лично побывал там, мой Фюрер, – с гордым видом сообщил Гиммлер. – И когда увидел, сразу понял, что это пространство нам подходит.

– Мой добрый и верный Генрих. – Гитлер, улыбаясь, коснулся плеча соратника, вновь склонившегося над планами. Гиммлер, чрезвычайно польщенный, просиял.

– Я проектировал с расчетом на то, чтобы здесь поместилось триста строений, – продолжал герр Бишофф. – Это будет самый большой лагерь подобного типа во всей Европе. Как видите, планировка незатейлива, геометрична, но так охранникам удобнее…

– Конечно, конечно, – перебил Фюрер. – Но триста строений? Сколько заключенных возможно там разместить? Если навскидку, то, кажется, не очень-то много?

– Но, мой Фюрер, – ответил герр Бишофф, широко разведя руками, – строения далеко не маленькие. В каждом помещается от шестисот до семисот человек.

Гитлер посмотрел на потолок и, подсчитывая, закрыл один глаз.

– То есть это означает…

– Двести тысяч, – подсказал Петер из-за стола, снова не подумав, импульсивно, но только на сей раз Фюрер посмотрел на него не с яростью, а с удовольствием.

Снова повернувшись к офицерам, Гитлер показал, что весьма изумлен.

– Неужели правда? – спросил он.

– Да, мой Фюрер, – подтвердил Гиммлер. – Примерно.

– Поразительно. Ральф, как вам кажется, вы в состоянии держать под контролем двести тысяч заключенных?

Оберштурмбанфюрер без колебаний кивнул.

– Я с гордостью выполню эту задачу, – заявил он.

– Что же, господа, прекрасно. – Фюрер одобрительно закивал. – Теперь – что насчет охраны?

– Я предлагаю разделить лагерь на девять секций, – сказал герр Бишофф. – Вот, вы можете видеть на чертежах. Это, к примеру, женские бараки. А это мужские. Каждый барак будет огражден колючей проволокой…

– Под электрическим напряжением, – вставил Гиммлер.

– Да, мой рейхсфюрер, разумеется. Колючей проволокой под электрическим напряжением. Ни один заключенный не сможет сбежать из своей секции. Впрочем, на самый невероятный случай весь лагерь по периметру дополнительно обнесут электрифицированной колючей проволокой. Попытка бежать будет равносильна самоубийству. И еще, разумеется, во многих местах возведут сторожевые вышки для охранников, всегда готовых стрелять. От них не уйти никакому беглецу.

– А это? – Фюрер ткнул пальцем в самый верх схемы. – Что здесь? Тут написано «Сауна».

– Здесь я предлагаю устроить паровые камеры, – пояснил герр Бишофф. – Для дезинфекции одежды заключенных. Ведь они прибывают в лагерь, с ног до головы покрытые вшами и прочими паразитами, а мы не хотим, чтобы по лагерю распространялись заболевания. Нам надо и о доблестных немецких воинах подумать.

– Понятно. – Гитлер блуждал взглядом по сложному чертежу и как будто выискивал что-то конкретное.

– Они будут в точности как душевые, – сообщил Гиммлер. – Разве что вода с потолка литься не будет.

Петер, сдвинув брови, оторвал взгляд от блокнота.

– Простите, мой рейхсфюрер, – сказал он.

Гитлер со вздохом обернулся:

– Что еще, Петер?

– Простите, но я, наверное, ослышался. Мне показалось, вы сказали, что в душе не будет воды.

Все четверо мужчин воззрились на мальчика и пару секунд молчали.

– Пожалуйста, больше не перебивай нас, Петер, – очень тихо произнес Гитлер и отвернулся.

– Мои извинения, мой Фюрер. Просто я не хочу, чтобы в моих записях для господина оберштурмбанфюрера были ошибки.

– Ты не сделал ошибки. Итак, Ральф, о чем вы говорили?.. Вместимость?

– Для начала около полутора тысяч в день. А в течение года мы сможем удвоить эту цифру.

– Очень хорошо. Но важно поддерживать оборот заключенных на постоянном уровне. Мы обязаны побеспокоиться о своем наследстве – к моменту, когда мы выиграем войну, мир должен быть чист для осуществления наших планов. Вы создали вещь изумительной красоты, Карл.

Архитектор почтительно поклонился. На лице его читалось явное облегчение.

– Благодарю вас, мой Фюрер.

– Осталось только спросить, когда можно начать строительство?

– Если прикажете, мой Фюрер, то хоть на этой неделе, – сказал Гиммлер. – И если господин оберштурмбанфюрер действительно так проворен, как все говорят, то к октябрю лагерь начнет функционировать.

– Будьте спокойны, Генрих, – горько усмехнулся тот. – Если к тому времени лагерь не откроется, можете в качестве наказания отправить туда меня самого.

Петер столько писал, что у него устала рука, но какая-то нотка в голосе оберштурмбанфюрера вдруг вызвала к жизни одно воспоминание. Петер поднял голову и, пристально посмотрев на коменданта лагеря, понял, где и когда его видел. Шесть лет назад, на вокзале в Мангейме. Когда несся к расписанию, чтобы узнать, с какой платформы отходит поезд на Мюнхен, и столкнулся с человеком в землисто-серой форме. Он упал, а этот человек хотел сапогом отдавить ему пальцы. И наверняка сломал бы, не появись неожиданно его жена и дети.

– Это просто замечательно, – сказал Фюрер, улыбаясь и потирая руки. – Великое дело, господа, возможно, величайшее из всех свершений немецкого народа за всю его историю. Генрих, приказ отдан. Можете немедленно начинать работы по возведению лагеря. Ральф, немедля возвращайтесь на место и следите за ходом работ.

– Да, мой Фюрер.

Оберштурмбанфюрер отсалютовал и подошел к Петеру.

– Что? – спросил Петер.

– Записи, – потребовал он.

Петер протянул ему блокнот, где старался фиксировать практически все, о чем здесь говорилось. Оберштурмбанфюрер мельком глянул на записи, развернулся, попрощался со всеми и вышел.

– Ты тоже свободен, Петер, – сказал Фюрер. – Иди на улицу поиграй, если хочешь.

– Я пойду в свою комнату заниматься, мой Фюрер, – ответил Петер, внутренне вскипев от такого обращения. То он, видите ли, доверенное лицо, и ему разрешают сидеть в самом важном кресле в мире и вести протокол собрания по спецпроекту Фюрера, а потом вдруг сразу малый ребенок. «Что же, – решил он, – я, может, до них и не дорос, зато знаю, что душевые без воды строить незачем».