Взгляд на программу симпозиума «Вселенная в далеком будущем» вызывает некоторое замешательство. На бумаге программа выглядит вполне связной и цельной: от космологии и математики через биологию к богословским размышлениям. Однако суть задачи, стоящей перед симпозиумом, приводит в замешательство. Похоже, при всех наших познаниях о происхождении и эволюции вселенной нам все же приходится сталкиваться с обширными областями неведения. И когда мы еще усугубляем это неведение, пытаясь заглянуть в будущее и извлечь из него какие-либо выводы для философских и религиозных размышлений, то должны ясно понимать, на что мы замахиваемся. Мы пускаемся в приключение — путешествие в туманный край, который ни одна область человеческой мысли и опыта не может назвать своим, в котором неизбежно выйдет на свет много ненадежного и даже тенденциозного. Все мы сознаем — и надеемся, что наше высокоученое невежество и предварительные догадки способны приблизить нас к истине в этом диалоге; но лишь в том случае, если мы будем следовать интеллектуальной дисциплине, возможно даже более жесткой, чем та, что типична для наших обычных областей исследования.

Но это не только интеллектуальное приключение. Это такое приключение человека, в котором должна сказать свое слово и наша эмоциональная природа. Когда мы, люди, сравниваем себя со всем, что знаем во вселенной, мы находим много общего, но видим и существенные различия. Более того, в своем существовании и в своем образе жизни мы открыты неисчислимому богатству возможностей. Вероятно, точнее всего будет назвать нас символическими существами. Как и символы, мы всегда стремимся к некоей реальности, находящейся вне нас, — к вселенной далекого будущего. Мы никогда полностью не удовлетворены тем, что мы есть. Мы устремлены к чему-то иному, будущему. На это указывает само наше физическое строение, постоянное стремление нашей плоти к росту или разрушению. Жажда любить и быть любимыми, неутолимое желание понимать мир, в котором мы живем, и управлять им — все говорит об этом великом стремлении.

Среди множества символических, направленных в будущее действий, выражающих человеческую природу, одно из самых простых и в то же время, пожалуй, самых значительных — взгляд в небо в поисках чего-то знакомого и понятного. В отрыве взгляда от насущной реальности и запрокидывании головы к небесам выражается не столько растерянность, сколько признание недостаточности окружающего мира, необходимость в чем-то — или ком-то — вне всего этого, вне нас самих. О мощной силе, стоящей за вечным человеческим поиском знания, свидетельствуют древние мифологии, космологии, космогонии. Об этих же неутомимых поисках свидетельствует и современная наука. С незапамятных времен мы стремились понять мир и не раз искали ответы в образе личности, с которой можно общаться, в ком-то, кто разделяет с нами способность любить и быть любимым и наше желание понимать мир и видеть в нем смысл и значение.

Едва ли можно сомневаться: наука оказала огромное влияние на наши сегодняшние представления о мире и о себе. Однако, стремясь сочетать наши научные знания с повседневным человеческим опытом, мы понимаем: многое в нашем опыте лежит вне пределов науки. Мы испытываем страстную жажду общения и понимаем: это призыв к любви. Важно отметить, что к этой мысли приводит нас сама наука: сегодня более, чем когда-либо, она распахивает двери в такие реальности, где сама ощущает себя не вполне компетентной, реальности, требующие иных, незнакомых сегодняшней науке подходов. Современная наука человечна как никогда: ее результаты стимулируют, провоцируют, вопрошают, заставляют задумываться над такими проблемами, которые с помощью науки не решить. Вершины сегодняшней науки — и это их великое достоинство — не предполагают окончательных ответов и не претендуют на обладание ими. Наука просто предлагает гипотезы и побуждает к размышлениям, хорошо понимая, что ее кругозор ограничен. Не догматическое утверждение своей мелкой истины, а свободный поиск истины большей — вот что характеризует лучших ученых. Определенность в науке — всегда дело будущего: наука — живая и динамичная область, очень требовательная к тем, кто стремится раскрыть тайны вселенной и собственного «я».

В этой книге читатель найдет попытку проанализировать данные науки не столько с научной, сколько с «человеческой» точки зрения, хотя мы и не предполагаем заранее, что одно исключает другое. Ведь есть что-то очень человечное в самой попытке совместить жесткие научные умозаключения с размышлениями, исходящими из других областей жизненного опыта и из самого поиска смысла жизни. Однако мы, даже верующие, хорошо сознаем, что владеть истиной нельзя — ее можно только созерцать. Созерцание — занятие самодостаточное, и созерцаемый предмет не служит никаким другим целям, кроме как доставлять радость созерцателю. Наши рассуждения о далеком будущем свидетельствуют, что поиск истины может идти самыми различными и необычными путями. Сама истина требует, чтобы мы и не исключали, и не абсолютизировали ни одной из возможностей, если хотим, чтобы наше исследование было полным.

Как многие из вас знают, в прошлом десятилетии Ватиканская обсерватория и Центр богословия и естественных наук в Беркли (Калифорния) поддержали серию научных конференций под общим названием «Действия Бога с точки зрения науки». Без ущерба для работы, которую мы собираемся выполнить, я хотел бы на этом симпозиуме, спонсируемом Темплтоновским фондом, поставить вопрос немного иначе: каков богословский взгляд на научные знания о будущем нашей вселенной? Никакая надежда на успех в решении этой сложной проблемы невозможна, если мы, с одной стороны, не используем лучшее, что может предложить нам наука, а с другой — не примем богословскую позицию, согласно которой религиозная мысль не обязана быть ни монолитной, ни неподвижной. Поскольку основная тема богословия — отношения человека и Бога, я вижу в этом диалоге две темы чрезвычайной важности:

1. Что можно сказать, опираясь на полнейшие и точнейшие научные данные, о роли случайности в прошлой и будущей истории вселенной, и особенно в истории человека во вселенной?

2. Верно ли, что история человека неизбежно связана с физической историей вселенной, или у человека есть трансцендентный аспект? Под «физическим» я имею в виду все, что может исследовать наука, под «трансцендентным» — то, что наука не может понять до конца. Возможно, данное противопоставление неправомерно; но, мне думается, об этом стоит поговорить.

Если мы собираемся начать подобный диалог, то, думаю, прежде чем засесть за серьезную науку, стоит сказать несколько слов о моей богословской позиции, которая если и не во всем совпадает, то во многом согласна с позицией большинства тех, кто, по–видимому, участвует в диалоге. Я выражу ее тремя краткими утверждениями.

Прежде всего: наука соблазняет верующего использовать Бога в качестве «объяснения». Мы вспоминаем о Боге, чтобы объяснить вещи, которые иначе объяснить не удается: «Как возникла вселенная?», «Откуда взялись мы?» и тому подобное. Мы превращаем Бога в какую-то универсальную заплатку, особенно там, где, как мы чувствуем, наука не дает хороших и убедительных объяснений. Он (или Она?) становится великим Богом пробелов. Но истина в том, что первый и основной момент в религиозной вере — установление личных отношений с Богом. Только во вторую очередь этот личный Бог может стать источником знаний. А некоторые верующие, кажется, надеются, что наука никогда не заполнит определенных пробелов в нашем знании об эволюции, и это позволит им без помех заполнять пустые места Богом. Но разум нам дан совсем не для этого. Мы призваны искать полноту Бога в творении, используя для этого не Бога, а собственные мозги.

Космологи довольно часто говорят о «разуме Бога». При этом в большинстве случаев имеется в виду, скорее всего, та идеальная математическая структура Платона, из которой рождается наш «мир теней». Такое представление дает нам единую теорию, понимание всех физических законов и условий, в которых они действуют. Но дает ли оно нам возможность понять жизнь, самих себя, наше будущее? Космологи, кажется, не связывают с понятием «разум Бога» никакой преднамеренности. Но можно ли без этого допущения понять жизнь и ее будущее? Боюсь, этот вопрос выходит далеко за пределы того, что обычный ученый назовет рациональным подходом к вопросам о мире, в котором мы живем.

С энтузиазмом рассуждая о «теории всего» и «разуме Бога», ученые неизбежно пытаются исчислить то, что исчислению не подлежит: самоотверженность, милосердие, гармонию и тому подобное. Можно поверить алгеброй гамму, но красоту ноктюрна Моцарта не выразишь в цифрах и формулах. Это, разумеется, не унижает ни науки, ни других путей познания. Просто у каждой дисциплины свой круг возможностей. Вот почему нашему знанию необходима целостность. Разумеется, между наукой и богословием всегда будет чувствоваться напряжение, связанное с трансцендентальным (вне–рассудочным) характером последнего; однако, судя по платоническим поискам «божественного разума» среди ученых–космологов, само это напряжение может стать источником очень продуктивного диалога.

В то же время необходимо беречься серьезного искушения — чрезмерного упрощения этого диалога. В культуре научной космологии Бог выступает прежде всего (если не исключительно) как объяснение, а не как личность. Бог — идеальная математическая структура, теория всего. Бог — это Разум. Однако верующему нельзя забывать, что Бог есть нечто большее и самооткровение Бога во времени не просто передача информации. Даже открыв «разум Бога», мы не обязательно найдем Бога. Сама природа нашего существования в развивающейся вселенной и нашей неспособности полностью ее понять, несмотря на все успехи нашей космологии, возможно, свидетельствует о том, что в этом мире Бог стремится сообщить нам нечто гораздо большее, чем информация. Если мы действительно ищем единства и целостности знания, то, взглянув на наш путь, не можем не заметить его сложную динамику: динамику, влекущую нас от познания через его неполноту к изумлению, а затем — к любви.

Второе мое замечание, касающееся богословских размышлений о далеком будущем, следующее. Научная картина вселенной имеет дело с вопросом о происхождении, о том, как возникло то, что мы сейчас наблюдаем и испытываем. А богословское понятие творения (и, следовательно, Бога–Творца) отвечает на вопрос, почему существует все, что существует. Творение — не один из путей возникновения мира и вещей, который можно противопоставлять другим путям, например, тем, что предлагают нам квантовая космология и эволюционная биология. Утверждение, что весь мир сотворен, — это религиозное утверждение о том, что все существующее зависит в своем существовании от Бога. Оно не сообщает никаких научных сведений о том, как возник мир, хотя Книга Бытия и выражает идею зависимости бытия всех вещей от Бога в прекрасных и подробных рассказах.

В–третьих, раз уж мы открываем Библию, эту шкатулку Пандоры, позвольте мне немного задержаться на этой теме. Библия — это собрание писаний разных авторов, относящихся к различным эпохам и многообразным литературным жанрам. Поэтому разумнее всего говорить не о Библии в целом, а об отдельных ее книгах, даже о частях книг. Понятно, например, что авторы Книги Бытия ставили себе задачу вселить в читателей религиозную веру, преданность Богу Авраама, Исаака и Иакова, а не сообщать научные сведения о вселенной. Научных данных в Книге Бытия просто нет. В иудео–христианской традиции религиозная вера коренится в событиях, произошедших за две тысячи лет до Христа, — в жизни пророка Авраама. А современная наука вступает в жизнь, самое ранее, в XVI-XVII столетиях; она развивается, грубо говоря, от Галилея и затем — через многих других — к Ньютону с открытием закона всемирного тяготения, дифференциального исчисления и т. д. Современная наука, обращающаяся сейчас к религии, возникла много позже, чем религия, к которой она обращается. Приходится признать: религиозная традиция имеет гораздо более длинную историю и в каком-то смысле «богатое прошлое», которого современная наука лишена.

Вот пример такого «богатства». В библейском рассказе о творении, приведенном в Книге Бытия, подчеркивается реакция Бога после каждого акта творения: «И увидел Он, что это хорошо». Однако еврейское слово, обычно переводимое как «хорошо», имеет сильную коннотацию эстетической привлекательности, так что эту фразу можно без искажения оригинала перевести: «И увидел Он, что это прекрасно». Таким образом, каждый творческий акт Бога становится источником красоты, а поскольку всякое человеческое творение (например, создание новой научной теории) участвует в творении Божьем, то оно также оказывается источником красоты.

Изучение Ветхого Завета показывает, что с понятием вселенной у еврейского народа изначально связывались представления о хвале Богу, избравшему их и освободившему их из рабства. Об этом свидетельствуют псалмы, написанные в основном задолго до Книги Бытия: «Горы и долины скачут от радости, хваля Господа»; «Небеса проповедают славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь». Если эти стороны вселенной предназначены для хвалы Господу, следовательно, они хороши и красивы. Созерцая их благостность и красоту, избранный народ Божий понимал, что они должны исходить от Бога, — так в Книге Бытия появился рассказ, согласно которому каждый день творения Бог оканчивает утверждением, что все созданное им хорошо (прекрасно). Таким образом, Книга Бытия повествует не столько о вселенной и ее возникновении, сколько о Боге.

И прежде всего — она ничего не сообщает о возникновении тварного мира. Она говорит о красоте тварного мира и источнике этой красоты — Боге. Вселенная воспевает хвалу Богу, ибо она прекрасна; она прекрасна, потому что ее создал Бог. В этих простых утверждениях можно даже проследить корни современной западной науки. Красота вселенной приглашает нас к тому, чтобы узнать о ней больше, и этот поиск знаний позволяет нам обнаружить в ней внутреннюю рациональность. В этом свете и нужно рассматривать отдаленное будущее вселенной.

В Книге Бытия содержатся два имплицитных утверждения, отделяющих веру еврейского народа от веры его предков–хананеян, на мифы которых он опирался. Во–первых, Бог один, и нет иных богов; нет никакой борьбы между Богом и какой-либо равной Ему, пусть даже злой, силой. Во–вторых, все остальное — не Бог, но получило свою красоту от Бога. Он создал все и назвал это все прекрасным. Очень важно отметить, что сотворенные вещи прекрасны, прежде всего потому, что так говорит Бог: только впоследствии, при созерцании и размышлении, они становятся понятны, в них обнаруживается рациональная структура. Вот почему мы можем собираться вместе и обсуждать вселенную далекого будущего. Будущее вечно влечет нас вперед, к тому, что мы понимаем как бесконечный путь познания. Перед красотой невозможно устоять: красота властно призывает нас к пониманию.

Очень жаль, что, по крайней мере, в Америке, слово «креационизм» приобрело значение фундаменталистского, буквального, научного истолкования Книги Бытия. Иудео–христианская вера — вера вполне креационистская, но совершенно в ином смысле. Она укоренена в убеждении, что все зависит от Бога, точнее, что все есть дар Божий. Вселенная — не Бог, но и не может существовать независимо от Бога. Иудео–христианская вера отрицает и пантеизм, и натурализм.

Наконец, если мы сопоставим наши научные знания о происхождении мира с религиозной верой в Бога–Творца в описанном выше смысле — каков будет результат? Я думаю, что даже самые подробные научные данные о происхождении мира ничего не скажут нам о том, существует ли Бог. Однако если я верю, что Бог существует, они могут поведать мне о Нем много нового. Поясню свою мысль.

Возьмем два противоположных научных взгляда на эволюцию: мнение Стивена Гулда (Gould) об эпизодическом, полностью случайном и, следовательно, необратимом характере эволюционного процесса — и концепцию конвергентной эволюции Кристиана де Дюва (de Duve), в которой сложное взаимодействие случайности, необходимости и возможности неизбежно ведет к появлению жизни и разума. В каждом случае наука утверждает автономию и самодостаточность естественного процесса в естественном мире, так что обращение к Богу для того, чтобы объяснить происхождение всего существующего, просто не требуется. Случайность в природе не исключает Бога, а необходимость в природе Его не требует. В обоих случаях мы вполне можем без Него обойтись.

В заключение добавлю: мне кажется, один из важнейших элементов мудрости — это спокойная открытость любому человеческому опыту. Мы, ученые, обычно предстаем перед миром, как люди, движимые страстью к достижению прочных научных результатов. Отрадно видеть, что мы также способны мирно вести диалог, ставший темой этой встречи.