Н.А. Владимир Валентинович, хочу спросить: Вы русский, российский или советский актер? В.В. Надеюсь, русский. Меня слово «россиянин», ну, корежит, что ли, с тех пор, как оно появилось у нас в обиходе. Это, видимо, на каком-то чисто биологическом уровне.
Я даже не знаю, в чем тут дело, вроде оно когда-то и употреблялось в русской истории, и Петр I обращался – «Россияне!». Но ведь с тех пор столько воды утекло… В «Литературной газете» мы как раз обсуждали проблему русского языка и удивлялись очень, что теперь уже понятие «русский» только с языком и ассоциируется, а скажи «русский человек», и как-то неловко делается, будто непременно кого-то обидишь. Я тут был на телепрограмме «Минута славы», в жюри, так одна девушка там со сцены, не очень, может быть, кстати, сказала: «Я горжусь своим русским народом». Мой друг, Татьяна Толстая, которая сидела со мной рядом, очень серьезным образом стала ее отчитывать за то, что она употребила слово «русский». Я недоуменно, глядя на девушку, сказал: «Нет, вы все правильно делаете, вы имеете право. А в чем, собственно, дело?» – «Ну как это? Рядом с ней стоит армянин», – говорит Толстая. При чем тут армянин? И он пусть говорит, что гордится своим армянским народом.
Н.А. А я считаю, что если россиянин станет плохим русским, то есть утратит связь со своим языком, культурой, со своими предками, с традициями, даже с чисто этническими, бытовыми привычками, манерами – как готовить пищу, как угощать гостей, – он станет и плохим гражданином. Почему в начале беседы я задала вам в лоб вопрос на эту тему? Не скрою, на меня огромное впечатление произвел ваш поступок, когда вы швырнули на пол конверт с вердиктом присудить премию за явно антирусский фильм «Сволочи».
Настолько это созвучно моему отношению к подобным пасквилям!
В.В. Много разного про нашу историю сейчас говорится, это долгий разговор. В конце концов, ладно, черт с вами, само по себе, что называется, рассосется. Понимаешь, что все равно какой-то стойкий образ той, дореволюционной, да и советской, в лучшие годы, России, он останется и будет передаваться из поколения в поколение.
Н.А. Вот именно.
В.В. Что касается войны, Великой Отечественной, то она была очень справедливо названа, но и роль государства была в ней фантастической! Именно это не могут никак переварить хулители нашей истории, потому что все здесь сходится. Вот сейчас готовится к съемкам фильм Анджея Вайды о Катыни. Он великий режиссер! Но заранее можно предположить, что это будет русофобский фильм. Стопроцентно перед всем миром опять будет показано: звери – именно русские, а не коммунисты, не чекисты.
При этом нам будут тысячу раз повторять, что совершенно не пытаются ни с кем счеты свести.
Н.А. Вот-вот.
В.В. А мы, наивные, с нетерпеньем будем ждать выхода очередной картины выдающегося мастера. И будет пышная премьера, и все повалят на нее, и будут стенать: «Ах, какая правда!»
Н.А. Да бог с ними, с поляками. Я думаю, все образуется… Вы знаете, по-разному о Вас говорят. Одни больше всего ценят в Вас режиссера, другие – актера, потому что Вы – и то, и другое. А вот Вы кем себя больше ощущаете?
В.В. Я уже на эту тему высказывался, поэтому ничего нового не скажу. Дело в том, что «отрава» режиссуры – она очень сильно действующая. Я знаю, как прекрасные актеры нередко неудачно дебютируют как кинорежиссеры. Когда он актер, с ним еще можно разговаривать, – что у него получилось, что не получилось. Когда же он режиссер – он от любого замечания белеет, он внутри весь переворачивается, он не хочет слышать ничего. Это сродни, наверное, какому-то слепому родительскому чувству: попробуй сказать что-то не то о твоем ребенке – некрасив, неумен. Да ты с ума сойдешь, да ты убьешь этого человека! Хоть будь он и тысячу раз прав. Поэтому режиссура – дело особое, и, безусловно, она первенствует над всем остальным.
Н.А. Есть ли сегодня русский кинематограф? Советский был. И им восхищались, его по сей день изучают как школу…
В.В. Да тот советский кинематограф и был русским кинематографом, несмотря на то, что на восемьдесят процентов сделан людьми еврейской национальности. Но ведь на русской почве.
Н.А. Я абсолютно с вами согласна.
В.В. В советском кино «русское» всегда присутствовало. А вот во время войны, по сути, и само слово «русское» возникло, и «русскость» проявилась. Сегодня же это отсутствует напрочь. У нас теперь русский все больше: «Алле, эта, тещенька дорогая, ты че!», или: «Люлек, слушай сюда.», – все время изображается какой-то поддатый человек, который несет несусветную ахинею, и зал при этом заливается. Ну один раз смешно, два смешно. Уже Путин даже говорил об этой глупости на встрече с учителями.
Н.А. А как облаяли его за это, обсмеяли наши либеральные СМИ!
В.В. При том невероятном авторитете, которым он пользуется в обществе, он должен один раз сказать: «Ребята, все, вот этого я не люблю!»
Н.А. Начиная со времен татаро-монгольского нашествия, основная идея, которая из века в век всех нас объединяла, была идея государственности. Могучее, великое государство – вот тот идеал, ради которого русский человек готов страдать, готов терпеть любые лишения, готов, наконец, отдать свою жизнь. Это иррациональная идея, это не то прагматическое европейское стремление извлечь максимальную выгоду для себя лично. Это идея российского духа, подчиняет, растворяет в себе и Вашу, и мою индивидуальность. Но взамен и Вам, и мне дает во сто крат больше. Она дает ощущение причастности к великому организму, дает ощущение духа, дает ощущение силы и бессмертия. Не случайно Запад всегда стремился скомпрометировать идею нашей государственности.
Но дело и в нас самих. Мы сами подхватываем порой все эти бесконечные модные западные идейки, соблазняясь их очевидной практичностью, рациональностью, не соображая, что именно в этом заключена их губительная для нас сила. Ну, ничего. Наша собственная идея, в конечном счете, всегда берет верх. Вы посмотрите, даже все наши революции, навязанные нам, как правило, извне, в конечном счете, приводили не к разрушению, а только к укреплению и усилению нашего государства. И так будет всегда.
В.В. Вот я сделал фильм «Зависть богов». Это 83-й год, среда интеллигенции. Там, конечно, все немножко стилизовано под «красный уголок», так сказать. Но, тем не менее, все это правда: и как Москва строилась, и как урожай собирался, и как машины выпускались, трактора и так далее. Я не говорю, что советская власть – это хорошо. Я наоборот считаю, что общество тогда не сумело ответить на вызовы времени.
Оно было обречено. Конечно, ощущались и чудовищные внешние усилия, но, тем не менее, оно само не могло уже дальше развиваться.
Н.А. Согласна.
В.В. Помните, у меня в фильме есть эпизод, в котором говорится о сбитом русскими «Боинге»?
Н.А. Корейском! Я работала в то время в Секретариате ООН в Нью-Йорке. Хорошо помню всю эту историю…
В.В. Так вот, для меня, например, несомненно, что это была провокация. Потрясающий факт: ведь ни одного трупа не нашли! Ни одного трупа из более чем двухсот двадцати! Так же не может быть! Что, они тут же ушли все под воду? Потом командующий дальневосточной авиацией мне рассказывал, что пассажирские чемоданы были очень странным грузом набиты: гору каких-то детских поношенных сандалий из них вытащили.
В фильме я дал высказаться и тем, кто говорил с «Голоса Америки». Это все интеллигенция наша, которая стонала тогда, как ей стыдно быть русскими, как мы могли на такое пойти и так далее. Позорище! Один только человек старшего поколения возразил им: «Да как же! Да не может этого быть!» Так ему, человеку, который считает по-другому, даже слово не дали сказать. В фильме! В художественном фильме! Я не занимаю ничьей позиции, для меня там важна личная трагедия женщины, которая влюбляется во француза, и француз по этому поводу пишет гневную статью в свою газету, за что его высылают из Москвы. И они друг друга теряют. Это любовь всей их жизни, для меня это самое важное было в картине показать. Но меня тут же поставили к «расстрельной» стенке: «О-о-о, вот ты как, вон ты про что, старик!..» Тут же было сформировано вокруг фильма такое серьезное «общественное мнение», что он остался на «Кинотавре» без единой награды.
Н.А. Ну, а меня к «расстрельной» стенке поставили, когда после Беловежской Пущи в кинотеатре «Россия» собрался «Конгресс гражданских патриотических сил» – была такая, так называемая некоммунистическая оппозиция. Я там сказала: «Ярасстаюсь с марксизмом без сожаления, но держава-то тут при чем? Ее ж собирали триста лет! Почему в уплату за тоталитаризм нужно отдать плоды трехсотлетней русской истории?! Почему, наши реформаторы, все повторяют, как заклинание: какова история – такова и география, – про Крым, про Курилы. Что, мол, по-новому нам надо на все посмотреть и т. д.». После этого я в своем институте в лифт входила бочком, все сторонились меня: «А еще принадлежит к интеллигенции! Да это же какой-то троглодит, монстр, мумия холодной войны!»
Поэтому я вас очень хорошо понимаю…
Наверно, все задают вам подобные вопросы: «Над чем вы сегодня работаете, каковы ваши творческие?..» Я даже не о планах спрашиваю, а о творческом страдании внутреннем.
В.В. Со страдания у меня всегда все и начинается, и во все времена оно носило глобальный характер. Но каждый раз, абсолютно из ниоткуда, «из-за угла», возникала какая-нибудь история. Ну, вот скажем, «Москва слезам не верит», с которой я начался как режиссер, – никто не думал, что из этого получится что-нибудь стоящее.
Н.А. Фильм – потрясающий на самом деле…
В.В. А ведь я не мог группу набрать! Все оператор морщился, говорил: «Господи, я это уже снимал в 50-е годы, вот эту всю ахинею, со всеми этими слезами и т. д.». Не верили в успех. А получилось же! Теперь это визитная карточка страны, визитная карточка поколения.
Н.А. Это целая эпоха. И ты в нее буквально погружаешься. А какие все актерские работы замечательные, все без исключения. Будто вы намеренно взялись именно за современную классику.
В.В. Конечно, не намеренно.
Н.А. А мне так показалось…
В.В. Я вообще с большими сомнениями приступал к материалу, но почему-то мне захотелось снимать именно эту историю. Очень авторитетные, очень уважаемые люди меня тогда отговаривали. Ну зачем, мол, тебе это, ну что это за сюжет, что это за мелодрамы?! Кому оно сейчас нужно?
Об этом сейчас забыли. А ведь картина была тогда в штыки встречена нашей кинематографической интеллигенцией. Один выдающийся режиссер на высоком собрании сказал даже: «Слушайте, надо что-то делать с этой картиной, она просто позор «Мосфильма»!
