ЕЩЕ ОДИН ДАВОС

Интересно, что в бытность нашего советско-союзного прошлого мы никогда не слышали о Давосе. Был Давос — не было Давоса — какая разница?

Но вот уже в течение едва ли не 10 лет накал страстей в России накануне Давоса и после него не ослабевает. Интерес к России на этом международном экономическом «толковище» возрастал по двум причинам: как эхо внутренних российских потрясений, и как пенные амбиции младореформаторской власти, которая явилась в Давос с альпийских высот, наподобие войск Александра Суворова, ошалело неожиданно и шумно.

Время шло. Менялся репертуар, а вместе с ним и состав труппы, выезжающей на давосские гастроли. И очень часто интерес был не столько к труппе, сколько к событиям, сотрясающим Россию.

Был ли когда-то российский успех на давосском форуме? Это смотря что считать успехом. Для кричащего «караул» успехом является даже единственный прохожий, обративший внимание на его крик. Это очень похоже на нашу оценку успешности, когда на протяжении многих лет мы говорили о том, что нам удалось привлечь к себе внимание. И, как величайшую победу, рас-сматривали, когда в ритуальных давосских программах, оказывался День России. Увы, но это всегда был день не интереса и выстраивания своего бизнеса на российском рынке, а, как правило, обычное обывательское любопытство: «Что там у них происходит?»

2000 год в Давосе ничем не отличался от года предыдущего.

Состав делегации контрастно изменился. На этот раз ее возглавлял вице-премьер — министр финансов А. Кудрин. Состав делегации другой, а вопрос один и тот же: «Кто вы, мистер Путин?» Наши западные коллеги так и поняли, что российская политика от политики иных государств отличается одной существенной приметностью — ее нельзя понять, ее надо угадать. Но наши западные партнеры должны быть спокойны: эту же самую задачу пытаются решить сограждане российского государства. Но не все так однозначно с точки зрения восприятия России было в Давосе. Нынче он снова в недоумении: куда подевались те, кто еще недавно сорил деньгами в гостиницах, ресторанах и борделях, грозился скупить весь снег на склонах Альп. А потом и два-три их хребта «прикупить» в личную собственность. Не скажешь им, что тем, кому три года назад в Давосе рукоплескали, нынче отказали в визе в Швейцарскую конфедерацию. В феврале 2001 года у Давоса — новый информационный капитал. Накануне, во время рождественских каникул в США арестовали Павла Бородина, и швейцарская прокуратура, объявившая его в международный розыск, как главного подозреваемого по делу Mabetex, ждет его экстрадиции. Ну, как после этого не согласиться, что политическая история России уже не в первый раз пишется в Швейцарии?

Сейчас пресса бурно обсуждает арест Бородина. Остается лишь гадать, чего в его желании непременно посетить Америку больше: личной наивности, или глупости, или обстоятельств? Выманили из России приглашением на инаугурацию Джорджа Буша-младшего, и сердце недавнего мэра отдаленного Якутска радостно забилось, как у подростка, нашедшего пятак из дутого золота или стекляшку, похожую на алмаз? С кем советовался «Пал Палыч» перед своим опрометчивым отъездом? Или это его личная инициатива, лишь подтверждающая тезис, что завхозы редко становятся политиками, как и кухарки не часто управляют государством?

Борису Березовскому не повезло: в те дни — дело Мобитекс, и дело Аэрофлота, независимо от их различия, исторически шли в одной связке. И Бородин, и Березовский — члены, так называемой, Семьи. Один просто много знает, другой — еще больше узнал. Семье хотелось бы закрыть оба дела, но молодому Президенту Путину надо защищаться от наседающего окружения предшественника, и не исключено, что была достигнута договоренность: дело Бородина закрывается, а аэрофлотовское отдается на разумение Путина. Бородина оставьте в покое, а с Борисом Абрамовичем решайте: «Действительно, редкий наглец. Да и потом, его настолько в России не любят, что любой информации, имеющей гриф «Борис Березовский», сограждане верить не станут». Вот и прокуратура зашевелилась. 2 февраля 2001 года объявили: в случае неявки Березовского на допрос, он будет объявлен в международный розыск. На встрече с журналистами коллеги с НТВ в раздраженном отчаянии спросили у президента: «Неужели у прокуратуры нет более важных и серьезных дел, нежели Гусинский?» — «Почему? — ответил Путин. — Есть. Березовский».

Остается добавить, интерактивный опрос, который канал ТВЦ провел в четверг, 1 февраля 2001 года, дал убийственный результат. Из четырех с половиной тысяч опрошенных на вопрос, закончилась или нет эпоха Ельцина, более четырех тысяч ответили — нет, не закончилась. И только 500 сказали — да. Когда шел этот опрос, у меня в кабинете находился высокий чин из ФСБ, человек из путинской команды. Его восприятие результатов опроса было близким к шоку. В Давосе социологического опроса не видели, а потому их недоумение по поводу российского капиталистического пути понятно.

Вопрос «кто Вы, мистер Путин?» становится разыгрываемой картой не только вне, но и внутри страны. Задают его где-то на альпийских склонах, а тиражируется и моделируется он в различных вариациях, прежде всего, в стане демократической оппозиции, уязвленной упрямством Путина, его нежеланием стать тотальным сторонником макроэкономики. В декабре 2000 года Путин приехал на Кубу — географический остров в Карибском море и последний «остров» первозданного социализма в мире. На пресс-конференции один из западных корреспондентов его спросил, не мешает ли ему на посту президента прошлое разведчика? Путин оживленно ответил: «Наоборот! Я очень рад этому профессиональному опыту. Я многому научился за те годы». И тут же добавил, что никогда, будучи на этой непростой работе, не нарушал законов страны своего пребывания. А тремя днями раньше Путин своим указом помиловал американского разведчика Эдмонда Поупа, приговоренного за шпионскую деятель-ность к 20 годам лишения свободы. Заметим, это был первый акт о помиловании кого-либо, который Путин подписал после вступления в должность президента. Возможно, он считает, что шпионаж — нормальная составляющая жизни любого государства. Шпионь, но не нарушай законов страны, секреты которой хочешь узнать. И тогда не сядешь в тюрьму или не будешь выслан из страны, куда тебя заслали.

Если прогнозировать действия Путина с идеологической точки зрения, то неизбежно придется признать, что всякая организация, стоящая на страже государственных устоев, и призванная неукоснительно защищать их, способна эффективно действовать, если, во-первых, верит в эти устои; во-вторых, продуцирует их, так как является их порождением и их продолжением. Внешняя разведка, ФСБ — бесспорно в череде таких организаций. Но внешняя разведка, основанная на зарубежной легальной или нелегальной агентуре, это — особый слой профессионалов, с особой философией. Их взгляды на жизнь и взгляды сотрудника того же ФСБ, работающего внутри страны, разительно отличаются. Соприкасаясь с западной экономикой, демократией, наши разведчики (если они, разумеется, не завербованные нелегалы из числа коренных жителей той или иной страны) постоянно находились в сравнительной среде, и не могли не «заразиться» успешностью Запада, не могли не «обрасти» связями и не обрести профессионального опыта, прежде всего, в сфере бизнеса. Так, видимо, и сейчас, когда советской державы уже нет, но ее ментальность твердо засела в каждом из нас, да и в образе и уровне жизни в России, которые существенно отличаются от западных стандартов. Не случайно Путин, когда закончилась его командировка в ГДР, в Дрезден, где он, не нарушая законов «нашей» Германии, работал директором Дома дружбы СССР — ГДР, на родных невских берегах, стал заниматься именно зарубежными направлениями. И в городском правительстве Анатолия Собчака врастал в экономику, как человек, предрасположенный к восприятию реформ в западном варианте. Все-таки ФРГ была рядом. Не будет лишним сказать, что ФСБ и по сию пору, пережив все экзекуции идеологического, непрофессионального, а порой, бездушного реформирования с бесконечными рецидивами упразднения, объединения, разъединения, сохранила профессиональную пристойность и осталась относительно не коррумпированной системой. Хотя его офицеры, переведенные в «действующий резерв», оказавшись в руководителях гражданских организаций, и закон нарушают, и взятки берут, и деньги отмывают. Последний пример — отправка на «посадку» в начале 2010 года верхушки Пенсионного Фонда России. Среди них — бывшие крупно ранговые сотрудники ФСБ.

Каков же вывод, если продуцировать прогноз по этой профессиональной составляющей? Президент еще долго будет раздваиваться, уступая макроэкономическому курсу, он будет искать компенсации в философии контроля. Контроля — не «вообще», абстрактно-управленческого. А контроля через информацию, не столько аналитических центров, сколько спецслужб.

Когда же, наконец? Когда же, наконец, мое желание увидеть раскрепощенного, не повязанного обязательствами перед прежней властью нового президента Путина, исполнится?

Все мыслимые и немыслимые сроки прошли. Началось новое тысячелетие. На исходе уходящего, 2000 года, Ельцин посетил Путина. О чем они беседовали? Внешний контраст был разителен. Впрочем, Ельцин мало в чем изменился с того момента, когда отрекся от должности главы государства.

Подвижный, ладно скроенный, с завидным здоровьем Путин, а рядом с ним грузный, страдающий одышкой, больной Ельцин, была ли эта встреча прощанием и подтверждением, что наследник сдержал слово и не нарушил ни одного из принятых на себя обязательств, и что теперь по истечении года он свободен? Или это зримое напоминание, схожее с явлением в стиле образа отца, тебя породившего, предупреждающего, заклинающего и предостерегающего: «Потерпи, дай мне умереть спокойно, а уж тогда — живи, как знаешь!»

Был в этой встрече подтекст, был! И вот что поразительно. Появление Путина в роли преемника, как это ни покажется странным, объединило два полюса в ельцинской свите. Оно позволило тем, кто не любил Ельцина в этом акте скороспелой преемственности, факт своей нелюбви скрыть и сказать, что они остались верны идеям обновления. Те же, кто был Ельцину предан, понимали всю безнадежность этой преданности, буквально вцепились в Путина, как возможно вцепиться в оторвавшуюся льдину, которую несет в океан, но пребывание на ней сохраняет ощущение бытия.

13 января 2001 года. Суббота как суббота, правда, в новом тысячелетии. Но не «соблюдать» же ее?

Накануне телефонными звонками меня предупредили, что я в числе других моих коллег, руководителей СМИ, приглашен на встречу с президентом.

Лично я на разговор с новым президентом приглашен впервые. Не считаю это фактом каких-либо изменений в отношениях к телекомпании ТВЦ, которую возглавляю, или ко мне лично. Скорее всего, президент хотел расширить круг персонажей из СМИ и иметь более объемное видение проблемы.

Помимо 33 руководителей СМИ во встрече участвовал министр по делам печати, телерадиовещания и средств коммуникаций М. Ю. Лесин, заместитель главы администрации Владислав Сурков и пресс-секретарь президента Алексей Громов. Встреча продолжалась 4 часа 40 минут без перерыва.

Под высоким куполом, выполненным в безукоризненной манере, имеющим утонченную округлость, стоял кольцеобразный стол, рассчитанный на заседания высокого ранга, подчеркивающий некое равенство присутствующих, как и правомерность дискуссии.

Президент несколько озадачил администрацию и министра печати, когда предложил высказываться всем по очереди.

Все знали, что ключевой темой окажется свобода слова, которая так или иначе завязана на ситуации вокруг группы Медиа-Мост. Президент эту тему обозначил в своем вступительном слове. И на моих глазах стала складываться самопроизвольно внутренняя интрига всей встречи.

Дело в том, что холдинг Медиа-Мост странным образом представлял один Алексей Венедиктов, шеф-редактор «Эхо Москвы». Как сказал сам «Веник» (таково его прозвище в журналистских кругах): «Мы у себя в холдинге обсуждали эту ситуацию и так решили…». Отсутствие Евгения Киселева на встрече было очевидной тактической ошибкой холдинга. Отличительной чертой встречи являлись две составляющие: первая, что это была не встреча редакторов с президентом, а встреча менеджеров и редакторов с президентом. Подменить редактора менеджером в полном объеме было трудно. Еще не настал тот момент, но разбавить их таковыми было возможно.

В зале, таким образом, произошла подмена идеологии СМИ. Ключевая роль в этой подмене принадлежит Михаилу Лесину. В результате, присутствующие в своем большинстве говорили не о видении проблем, стоящих перед государством, а об экономической модели существования СМИ. То есть многие из присутствующих вытаптывали площадку вокруг федерального «министра правды», который пытается превратить СМИ в откровенный бизнес и не скрывает этого.

В связи со сказанным симптоматична фраза Михаила Лесина: «Все журналисты — проститутки!» Она страшна не цинизмом всех вымазать одной краской, а тем, что прозвучала из уст высокого должностного лица в присутствие президента страны. И никто не дал отпора. И новый президент не «поправил товарища». Из этого следует, что министр — главный сутенер всей этой массы «проституток», а президент — «смотрящий». Б. А. Березовский еще проще, и не только с журналистами: «Всех и вся можно купить, надо только знать цену». В редакции «министра правды» эта фраза звучит несколько по-другому. На встрече он заметил: «Предложите столько, чтобы отказаться не смог». На встречу с президентом не пригласили руководство Союза журналистов России, которое, по мнению организаторов, является противником президента (аттестация В. Суркова).

Союз журналистов России действительно выступил в поддержку НТВ, и было бы удивительно, если бы он этого не сделал. Речь идет о наиболее популярной телекомпании в стране. Неадекватные жесткие действия власти были рассчитаны на эффект страха, что вызвало мгновенную реакцию СЖ РФ, и это бесспорное благо. Если не он, то кто встанет на защиту свободы слова?!

Но дело совсем в другом: чиновники, вписавшие себя якобы в состав команды президента, критическое неприятие журналистами их действий преподносят президенту, как непримиримую оппозицию со стороны журналистов к нему лично. А это — преднамеренная дезинформация.

Алексей Венедиктов был молодцом. Он выступил страстно, не согласившись с оценкой Путина, что «слухи о смерти свободы слова в России несколько преувеличены». Он обострил тему, заметив, что, по его мнению, положение со свободой слова в стране далеко от благополучия. Более того, его можно назвать тревожным, если не критическим.

Виталий Третьяков, редактор «Независимой газеты», попытался отделить положение со свободой слова в стране от конфликта вокруг холдинга Медиа-Мост. Со свободой слова он не видит больших проблем. А вот конфликт с НТВ и холдингом Медиа-Мост зашел в тупик. Его дальнейшее развитие, и методы, которыми он провоцируется, наносят вред не только сотрудникам медиа-группы Владимира Гусинского, а и Прокуратуре, и, в конечном итоге, президенту, как внутри, так и вне страны. «И поэтому было бы правильно, — сказал Третьяков, — если бы президент эту ситуацию в ближайшее время разрешил».

Посыл был элегантным, тем более что Третьяков дважды подчеркнул, что он не разделяет взглядов НТВ. Впоследствии, уже после встречи Алексей Венедиктов раздраженно заметил, что практически НТВ никто не поддержал. Это не так.

Президент опасался, что разговор будет сосредоточен на теме свободы слова, предложил несколько вариантов разговора, призывая присутствующих коснуться и вертикали власти, и округов. Однако, разговор настойчиво вертелся вокруг темы экономической независимости СМИ, который активно поддерживался менеджерами, представляющими холдинг «Комсомольская правда» и медиа-сообщества Санкт-Петербурга и Новосибирска. Иначе говоря, разговор обслуживал замысел организаторов, о котором президент вряд ли подозревал. Менеджеры оказались неспособны обсуждать проблемы, стоящие как перед президентом, так и перед обществом. Политические, экономические аспекты, проблема корректировки закона о СМИ поднимались вскользь и вяло. Утрата руководителями СМИ чувства необходимой для журналистики корректной оппозиционности была очевидной.

Нельзя сказать, что власть подмяла журналистов, однако, на лицах участников встречи угадывался вопрос: кто следующий? Интересно, что перед встречей мы обменивались с участниками мнениями. Что будет главной темой в этом диалоге. Мнения разошлись.

Конечно же, на встрече с президентом можно говорить и о телеметрии, и о рекламе пива на телевидении, и об экономической независимости СМИ. Тем более, что эти проблемы существуют, как и идеи председателя ВГТРК Олега Добродеева о немедленных вложениях в телевизионные технологии и системы распространения телевизионных сигналов, иначе вся сеть распространения в России рухнет.

И все-таки… И все-таки… И все-таки…

Разговор был утомительным, долгим. Президент был достаточно активен в диалоге, но вряд ли пополнил запас конструктивных идей в области СМИ. Я наблюдал за происходящим и очень жалел, что не было Егора Яковлева. Руководитель газеты «Правда» был, а главный редактор «Общей газеты» отсутствовал. Не было, впрочем, представителей «Новой газеты» и газеты «Коммерсант».

Организаторы встречи провели селекцию приглашенных, и встреча от этого потеряла. Главный редактор газеты «Известия» Михаил Кожокин со своим намеком на якобы административ-ный окрик из-за кремлевских стен по поводу выступления газеты, которую можно считать едва ли не кремлевской опорой, выглядел чуточку потешным. Это почувствовал и президент, допытываясь, кто же этот кремлевский «сатрап», который мало, что выговаривает, а еще и наезжает на газету? В конечном итоге, стало ясно, что история о «сатрапе» — маленькая фантасмагория за авторством Кожокина. И более ничего.

Не помню, кто именно, говорил с возмущением о заказных, естественно, густо «проплаченных» статьях, которые он печатал в своей газете. Президент, лукаво усмехнувшись, посочувствовал: «Рекламный бизнес рухнул — приходится выкручиваться!». С этими словами редактор, на полном серьезе, согласился.

Говорили о недопустимости учредительства государственных СМИ от имени структур исполнительной власти, чем балуются, якобы, губернаторы. Кремль не без успеха добился главного: разрушения корпоративного единства СМИ. Я редко соглашаюсь с Михаилом Лесиным, но в одном из своих утверждений он заметил: «Торжество свободы слова — это не проблема власти. Ее уничтожение дело рук самих СМИ». И, хотя правота этих слов весьма относительна, власть программирует свободу слова, но СМИ сами ведут свободу слова под топор, приравнивая журналистику к бизнесу, а точнее, превращая ее в товар. Толкая журналистику в эту сторону, власть не отдает себе отчета о национальной сущности той страны, которой она, власть, намерена управлять. Власть без таких понятий, как служение Отечеству, для России противопоказана, но именно такая власть в стране и стала сущностью. Попытка президента Путина развернуть корабль и отойти от чистых деклараций на сей счет пока удается лишь в малой мере. Почему? Есть две причины. Первая, очевидная — неопытность практически по всему периметру управления в таком масштабе. Причина объективная, а потому — объяснимая. Причина вторая — профессиональная сверхосторожность, трактуемая в общественных кругах, как неуверенность.

Почему президент молчит? — этот вопрос становится навязчивым. Ответ простой: не хочет ошибиться. Ошибок совершено уже немало. Последний промах — буквально на днях. Президент отозвал свои поправки к Уголовно-Процессуальному Кодексу о запрещении Прокуратуре выносить вердикт на арест, доверяя это право только суду. Санкции Прокуратуры переходили в обязанности суда. Это позволяло УПК привести в соответствие с Конституцией и принципами правового государства. Это, естественно, предполагает независимость суда.

Поправки президента, укрепляющие законодательные права человека, были восприняты депутатами всех фракций очень положительно. Дело в том, что аналогичные поправки двумя месяцами ранее внесла фракция «Яблоко», и их судьба представлялась достаточно неопределенной. Но после того, как почти такие же поправки внес президент, на сегодняшний день контролирующий Думу, судьба их в одночасье стала перспективной. И вдруг — разъяснение президентской администрации: введение поправок потребует увеличения численности судейского корпуса, а денег в казне нет. Более того, это увеличение автоматически сделать невозможно, а суды в своей нынешней численности не справляются с потоками дел, жалоб, заявлений.

Подобное объяснение вызвало и недоумение, и сожаление.

Вторая половина августа 2002 года.

Месяц подтвердил свою судьбоносную неблагонадежность для России. 19 августа в Ханкале разбился вертолет МИ-26, имеющий прозвище «корова» за свои гигантские габариты и способность поднимать в воздух до 40 тонн груза. На борту вертолета было 146 человек. Из них 116 погибли. Чуть позже в больнице скончались еще трое. День 22 августа объявлен Днем национального траура. Тремя днями позже в Москве на улице Королева прогремел взрыв, который уничтожил одну из трех секций пятиэтажного дома. Первая, и по сути, единственная, версия — взрыв бытового газа, возможность теракта под большим сомнением. Жильцы утверждают, что запаха газа не чувствовали, но после взрыва запах был специфический, похожий на запах пороха. Следствие отрабатывает возможные версии.

В Ханкале случилась самая масштабная авиакатастрофа военной техники. Первоначально версий было тоже две: неисправность двигателя, хотя машина чуть ранее прошла все возможные проверки. Однако день спустя стало ясно, что вертолет был сбит практически на территории военной базы, в трехстах метрах от ограждений, в разрушенном доме обнаружили гнездо для переносного зенитного комплекса и остатки запчастей. Факт для военных просто позорный. О какой безопасности в Чечне может идти речь, о каком возвращении населения, боеспособности армейских частей, если в двух шагах от главной военной базы сбивается вертолет, идущий на посадку? В добавление к сказанному еще одно неприятное откровение: случилась очевидная утечка информации. Боевики знали, когда прибывает вертолет, и кто находится на его борту.

Та же история, как со сбитым в январе вертолетом МИ-8, на борту которого находилась комиссия МВД РФ на Северном Кавказе во главе с заместителем министра.

Если операцией в Чечне вот уже почти год руководит ФСБ, подобный доступ боевиков к сверхсекретной информации (кто летел, когда летел, куда летел, сколько человек на борту) представляется невероятным. Мы отметаем эту мысль, но боевики получают информацию либо изнутри наших структур: военных, милицейских и ФСБ, находящихся в Чечне, либо их информируют из Москвы, точнее некто в Москве. И то, и другое, по сути, катастрофа.

Недавно я поздравил одного из руководителей ФСБ с днем рождения. Мы разговорились. Нам было, что вспомнить. Мы оба из Питера. Разговор совершил небольшой круг и вернулся к главной теме — Путин. Нет необходимости говорить, что мой собеседник входил в команду президента, ее питерскую часть, был его сторонником и сопереживал каждому действию и шагу президента.

В разговоре с людьми такого рода нет смысла задавать слишком много вопросов. Вы все равно не получите обстоятельный ответ. Разговор, по сути, вел я, вызывая своими словами либо реакцию согласия, либо реакцию возражения. Я изучал своего собеседника. Он мне был интересен, он вызывал у меня симпатию и был, в целом, понятен мне.

Есть такая особенность: порядочный человек, независимо от профессии и должности, которую он занимает, как правило, очевиднее. Моего собеседника, как впрочем, и меня беспокоило, по сути, одно и то же. Несмотря на усилия, предпринятые по выстраиванию вертикали власти, несмотря на смену руководящего ядра всех силовиков, управляемость страной не претерпела разительных перемен. По-прежнему в активе побуждения, а не результаты.

Срастание криминала с властью, в правоохранительных органах, обрело массовый характер. Стоимость должности заместителя министра федерального уровня варьируется в пределах 400–700 тысяч долларов, в зависимости от значимости ведомства. Как сказал Георгий Сатаров, в прошлом один из помощников президента Ельцина: «Если за должность министра или замминистра заплатили, то это сделали инициаторы «проплаты», кандидат, как правило, не платит сам. Это делают спонсоры, которые его ведут». Так вот спонсоры (назовем их столь беззлобным именем) впоследствии должны эти деньги сначала вернуть, а затем непременно нарастить с помощью вновь назначенного министра или его заместителя. Иначе сделка, не дающая прибыли, не имеет смысла.

Какой из этого вывод? Коррупция не просто наносит урон авторитету государства, она создает диспропорцию в экономической концепции реформ и делает их невыгодными. Ибо спонсору безразличны интересы государства, интересы реформ. У него есть личный интерес, в развитие которого, добившись приличного назначения «своего» человека, он вложил деньги, и теперь ему нужен результат. И этот результат, проще говоря, навар присутствует повсеместно. Он и делает неэффективность хозяйства в целом. Ибо свои личные действия некто не соотносит с нормативами ни правительства, ни президента. Коррупция для реформ, по сути, разорительна.

Об этом мы тоже говорили с руководящим сотрудником из ФСБ.

31 августа — 1 сентября 2002 года.

Москве — 855 лет. Столица отмечает День города. На празднествах отсутствует президент и премьер РФ. Список высокопоставленных гостей крайне умерен. Александр Волошин, глава президентской Администрации, Георгий Полтавченко, полпред президента Центральном федеральном округе, Валентина Матвиенко, заместитель председателя правительства РФ и Алексий II, Патриарх Московский и Всея Руси.

Я сижу на выносной трибуне, слышу реплики: «Я же тебе говорил, что Президента не будет!» Ответ раздраженно: «Чего ты долдонишь «предупреждал», «говорил»! Путин обалдел от этой сибирской поездки. Должен же человек выспаться. Прилетел поздней ночью. Ты не забывай, последней остановкой был Татарстан у Минтимера Шаймиева».

Зазвонит мой мобильный телефон. Дальнейшего разговора двух чиновников, а это были чиновники, я уже не слышал. И, тем не менее, 855 лет Москве. Ну, допустим, президент устал, но почему не было премьера?

31 августа около 16 часов президент Путин встречается с мэром Москвы Лужковым, а в районе 21 часа приезжает в Лужники на конные соревнования. Вечером самые красивые состязания, представления и выездка, конное па-де-де, а чуть позже — конное шоу. Получается, что президент праздник не пропустил. Поездку на конные соревнования Путин, конечно же, совершает по совету Лужкова. Встреча, кстати, была абсолютно деловой, лишенной каких-либо праздничных реляций. Впрочем, президент в тот же самый день встречался с председателем Совета Федерации Егором Строевым. Разговор шел о судьбе российского зерна. Парадоксальная ситуация: Россия собрала колоссальный урожай зерна — 75 млн. тонн. В стране — паника: что делать с зерном? Зерно продают по 800 рублей за тонну или 75 копеек за килограмм. Это цифра по Воронежской области, центра российского чернозема.

Строев — матерый деревенщик. Еще в пору Горбачева, будучи секретарем ЦК, он начинал в Орловской области реформы сельского хозяйства, бригадный подряд и т. п. Президент на Строеве проверяет эффективность предположительных действий правительства на зерновом рынке. Правительство под давлением Алексея Гордеева, министра сельского хозяйства и вице-премьера наметило контуры тактики на зерновом рынке. Оно закупает у производителей зерна на 6 млрд. рублей. Потребность таких резервных закупок должна равняться 15–18 млрд. В этом решение проблемы.

Фантастическая ситуация: некогда аграрное государство, а корни России — в крестьянстве, отказывается торговать зерном на мировом рынке. Вот суть национального абсурда, управленческой лености и дремучести. На встрече, которая прошла в кабинете мэра Юрия Лужкова 24 августа 2002 года, я задал одному из лидеров фракции «Отечество» в парламенте Вячеславу Володину вопрос:

— Вячеслав, вы готовите выборы или революцию?

Странное состояние, непреходящее чувство тревоги, несмотря на оптимистические увещевания правительства о якобы прогрессирующем развитии экономики.

Откуда они черпают, по сути, сумасшедшую информацию? Основа тревоги в образе пяти неразрешенных проблем:

— земля, как ресурс страны и собственность тех, кто на ней работает, или как средство обогащения «новых русских латифундистов»;

— реформа РАО ЕЭС;

— хлеб и судьба крестьянства;

— нефть;

— реформа ЖКХ.

Разумеется, проблем значительно больше: и судьба ВПК, и судьба леса, и судьба рыбаков, и конкурентоспособность нашего производства, а, значит, сверхпроблематичное вступление в ВТО.