Глава 38
Пробуждение при всем желании сложно было назвать приятным. Мысленно просканировав себя, не нашла в своем теле ни единого места, которое не болело бы хоть чуть-чуть. Не говоря уже о том, что чувствовала себя ужасно одинокой. Как, интересно, всего за несколько ночей я могла так привыкнуть к присутствию Монтойи в моей постели? К тому, каким он бывает по утрам. Снова прикрыв глаза, я позволила себе вспомнить, как он будил меня, настойчиво лаская своими нахальными пальцами и губами, сам еще толком не отошедший ото сна, но уже горячий и желающий. А тут я обнаруживаю себя на роскошной, королевских размеров постели, среди дорогущих шелковых простыней и подушек в полном одиночестве. Над кроватью, оказывается, есть огромное стилизованное под старину зеркало, и в полумраке спальни все отражается в нем в немного мистическом свете. Но никакое волшебное зеркало не способно скрыть то, как я «живописно» выгляжу, как, впрочем, и то воронье гнездо, что творится у меня на голове. На мне только трусики и повязки на ребрах и запястьях. А, ну еще синяки и ссадины всех оттенков синего, зеленого и даже желтого. Короче, тот еще экзотический видок. Как меня только пустили в такое место вчера, ведь по виду я сейчас натуральная бомжиха после вчерашней жесткой битвы за бутылку! Не иначе как сработала чудодейственная сила платиновой кредитки Монтойи, открывающей любые двери, как золотой ключик. Осмотрев себя еще раз до того, как через силу подняться, я признаю, что на его месте тоже сбежала бы от такого зрелища, воспользовавшись благовидным предлогом. Обижаться на моего мужа за это глупо, но разумные доводы не помогают справиться с легким разочарованием, оседающим внутри. Мои размышления о том, какая я бедная, покинутая, прерывает отчетливый звук чьего-то дыхания в районе пола. В свете последних событий первая реакция — паника, и я подаюсь вперед, забыв о своих ребрах. От ослепительной боли в грудной клетке у меня темнеет в глазах, и я, не выдержав, издаю некую смесь стона и шипения. Через секунду, когда в глазах проясняется, вижу прямо перед собой своего мужа, который шарит ошалелым, яростным взглядом вокруг, замерев в такой позе, будто готовится отразить нападение. Осознав, что никого, кроме нас, тут нет, он возвращается взглядом ко мне.
— Что, Лали? — встревоженно спрашивает он. — Тебе плохо?
Северин помят, растрепан и все еще выглядит не проснувшимся окончательно. Но его глаза зафиксированы на мне так, что, кажется, нет ничего в мире, способного отклеить их от меня.
— Нет, блин. Мне хорошо! — Я откидываюсь на подушки и хочу рассмеяться от неожиданного чувства облегчения. Но фыркнув лишь раз, я опять хватаюсь за ребра и просто смотрю на моего мужа. Нет, не просто смотрю. Любуюсь, чувствуя себя влюбленной до помрачения рассудка идиоткой. Монтойя еще с минуту стоит хмурясь, а потом со вздохом садится на постель, желая окончательно прийти в себя.
— Монтойя, на этой долбаной кровати можно всю стаю уложить и локтями не толкаться. Какого черта ты делал на полу? Я тебя настолько раздражаю? — интересуюсь я.
— Есть такое дело, — пробормотал Северин и потер лицо ладонями.
Глупо, конечно, но мне стало обидно. Схватив ближайшую подушку, я хотела стукнуть его, но мои ребра вынудили меня с шипением упасть обратно. Монтойя тут же оказался рядом.
— Ну, и зачем ты это делаешь? — нахмурился он. — Хочешь мне двинуть — или попроси наклониться, или подожди, пока полегчает. Я ведь никуда отсюда не денусь.
— С чего бы? Раз я тебя так раздражаю, то какого черта ты торчишь тут, а не ночуешь в той компании, которая будет тебе приятна! — огрызнулась я. — Думаю, найти такую у тебя много времени не займет!
Северин придвинулся еще ближе ко мне.
— Дурочка ты, Лали. Вся из себя заумная, но все равно дурочка набитая, — тяжело вздохнув, сказал он. — Ну куда же я от тебя-то пойду? Кто же мне сможет так качественно, тщательно и с любовью нервы выматывать? Я же уже без этого прям не могу. Пропадаю, как нарик без дозы. Так что где ты, там и я.
Северин одарил меня одной из своих кривоватых наглых ухмылочек. От этого завораживающе-раздражающего движения губ, ставшего таким знакомым, мое тело вспыхнуло, как облитое кипятком. Я не могла отвести взгляда от его лица, чувствуя, как возбуждение просачивается даже в мои кости, будто растворяя их. Мне так невыносимо захотелось протянуть руку, провести по его небритой щеке, услышать звук, который он издает, когда сдается своему вожделению… Внутренности скрутились в тугой горячий узел, выжимая из меня такой поток влаги, что подо мной уже наверняка должна быть лужа. Даже легкий оттенок веселья пропал с лица моего мужа. Оно стало напряженным, а веки опустились, словно были из свинца. Ноздри затрепетали, губы приоткрылись так, как будто он не просто хотел обонять мое возбуждение, желал ощутить его вкус во рту. Его прикрытые золотистые глаза скользнули по моему телу вниз, словно и не замечая всех моих травм, и это было как полноценное прикосновение, к которому льнула моя кожа, покрываясь почти болезненными мурашками. Тяжелый, полыхающий нестерпимой похотью взгляд остановился на моей промежности, и мои бедра дернулись сами собой, желая раздвинуться, наплевав на управление сверху. Хотя о чем я? Будто бы в моей голове было сейчас что-то, кроме грязных кадров, по сравнению с которыми отвязная порнуха — просто веселые картинки. Дыхание Северина стремительно становится поверхностным и резким, и я вижу, как он скользит языком по своим губам, явно вспоминая мой вкус, и тяжко сглатывает. Это заставило меня содрогнуться, как от удара током, а легкие расшириться в попытке захватить ставший раскаленным воздух между нами, но в этот момент реальность напомнила мне, чем она отличается от фантазии, и мой резкий вздох превратился в полноценный стон боли. Монтойя дернулся, будто ему дали пощечину, и мгновенно отрезвел.
— Вот я тупой мудак! — прошипел он и вскочил с постели. — Пойду закажу тебе завтрак.
И он вылетел из спальни, оставляя меня такой возбужденной, что хотелось закричать. А ведь он даже кончиком пальца не коснулся меня, а я его! Мы просто смотрели, и это едва не вывернуло меня наизнанку. Я вообще не помню, случалось ли мне ТАК желать хоть раз в жизни. Я чувствовала себя не просто изголодавшейся, а умирающей от истощения. И волчица вертелась и бесилась, нисколько меня не жалея. Имей совесть, животное! Ты не одна тут с ума сходишь от вынужденного воздержания! Дай хоть оклематься немного, и тогда устроим Монтойе небо в алмазах. А попробует опять сбежать с кровати, привяжу и буду глумиться над беззащитным телом. Жестоко. Хотя что-то наводит меня на мысль, как бы первой сбежавшей не оказалась я, когда кто-то дорвется.
Выйдя в гостиную, я застала «Парящих» почти в полном составе. Увидев меня, Северин схватил пульт и выключил телевизор.
— Зачем ты встала? Я собирался принести тебе завтрак в постель! — с упреком сказал мой муж.
Я, немного смутившись, посмотрела на парней. Но, видимо, в том, что их Альфа собирался нянчиться со мной, никто не видел ничего странного. А еще я обратила внимание, что никто больше не смотрел на меня с осуждением и не отводил глаза, как поначалу, когда узнали о том, что пострадал Нести. В дверь постучали. В тот же момент Северин оказался передо мной, перекрывая прямой обзор на вход, и стал аккуратно теснить обратно к спальне. Все остальные тоже пришли в движение, бесшумно занимая выгодные позиции. Бастиан и Микаэль прижались к стенам по обе стороны от дверей, а еще один из «Парящих», чьего имени я, к своему стыду, еще не запомнила, открыл дверь и шагнул наружу с приклеенной к лицу дружелюбной улыбкой. Через пару минут он вкатил тележку с целой горой всякой еды, и все расслабились. Северин усадил меня на диван и тщательно подмостил подушки мне под спину.
— Боже, Монтойя, я чувствую себя ужасно глупо, — прошептала я, борясь с желанием лизнуть его шею, которая дразнила меня своей близостью, пока он меня усаживал, как куклу. Но удовольствовалась я лишь глубоким вдохом у самой его кожи и тем, как вздрогнул Северин всем телом, скрипнув зубами.
— Ну, может, самое время немного поглупеть, Лали-детка, — так же шепотом ответил он. — Потому что к подобному тебе стоит привыкнуть. И ради Бога, прекрати пытать меня.
Я потянулась к одной из накрытых крышкой тарелок, но получила легкий шлепок по руке. Удивленно уставившись, я наблюдала, как Монтойя и Микаэль тщательно обнюхали и попробовали всю еду, прежде чем позволить поесть мне.
— Это уже чертов перебор! — сказала я им, но в ответ только получила безразличное пожатие плечами.
— Поела? — спросил через время Северин.
— Да. Могу теперь я посмотреть новости?
— Ты уверена, что это нужно, Лали? — нахмурился Северин. — Они показывают постоянно то, что мы им прислали. Конечно, многое заретушировали, но все равно это… слишком.
Я закусила губу. Ладно, может, мне и не очень-то нужно видеть все это собственными глазами. Вполне достаточно знать, что процесс запущен и идет как нужно.
— Хорошо. Думаю, обойдусь и без новостей. Но мне нужно позвонить в больницу и узнать, как Матиас.
— Состояние стабильно тяжелое. Его погрузили в медикаментозную кому, чтобы быстрее восстанавливался, — тут же отозвался Бастиан. — Я звоню каждые три-четыре часа.
Мои брови поднялись в удивлении.
— А что насчет Нести? Как он? — попробовала я снова.
— Идет на поправку, — нахмурился Северин. — Он уже в сознании.
Странно, такое чувство, что он что-то недоговаривает, но по его лицу я вижу, что прямо сейчас большего не добьюсь.
— Ладно. А что там с доставкой конвертов? Еще разве не пора? — Не желаю успокаиваться из чистого упрямства.
— Этим уже занимаются. Все идет в полном соответствии с нашим планом, — отрезает Северин. — Просто. Отдыхай.
Я готова возразить, но натыкаюсь на упрекающий взгляд мужа и закрываю рот. Я обещала ему довериться, ну вот и самое время сделать это. Хотя внутри чувствую нечто вроде сильного зуда, настойчиво требующего контролировать все до мелочей самой, я беру себя в руки и откидываюсь на подушки.
— Ну и ладно, — соплю я.
Вижу со всех сторон взгляды парней, которые явно не верят, что я не стану дальше препираться, и, похоже, ждут, когда взбрыкну. Извините, но шоу сегодня не будет! Настроение не то, да и болю я вся. Северин тоже смотрит на меня с подозрением, но потом усаживается рядом на диван, только так, чтобы не касаться меня. Это у нас теперь до полного моего выздоровления, типа, табу на любые контакты личного порядка? А что с мыслями-то делать? Смотрю на Северина, и он, коротко сверкнув на меня горящим взглядом, дает понять, что я не одна об этом думаю. Хоть какое-то облегчение.
— Да, кстати, я хотел тебе сказать, что в новостях передавали, что адвокат, которого я тебе нанял, пропал. — Монтойя отворачивается и пытается вести непринужденную беседу, как будто каждому в этой комнате не очевидно напряжение между нами.
— В смысле пропал? — настораживаюсь.
— Ну, его разыскивали полицейские в связи со странной смертью еще одного его клиента, — поясняет он.
Догадка была мгновенной.
— Велш умер?
— Кто? А, ну да. Кажется, так его и звали. Он маньяк вроде, я особо не вникал, — говорит Северин и пристально смотрит на меня.
— Похоже, пауки жрут друг друга. Ну что же, туда им и дорога. Думаю, мне следует поискать другого адвоката, так как господина Пробса мы больше не увидим. Живым уж точно.
Все смотрят на меня, и я понимаю, что пришел момент истины. До этого они все помогали мне без лишних вопросов, да, собственно, и сесть и рассказать все от начала и до конца возможности не было. Записывая интервью, я не упоминала ни самого Велша, ни каким образом узнала, где искать улики. Я собираюсь с духом и начинаю рассказ с того момента, как ко мне пришел Терч, и заканчивая тем, что мне поведал Фраммо, собираясь растерзать меня, а потом прикончить. И хоть я и старалась, ну, скажем, обтекаемо описать то, что я сбежала от Камиля для того, чтобы поговорить наедине с маньяком-убийцей и к тому же облажалась, поверив, что записи не будет, лицо Северина становится таким, что и глянуть страшно. Вот я и смотрю перед собой в пол, на котором такой милый коврик, и слушаю, как он сопит, заводясь все больше. Я заканчиваю, и наступает тишина, от которой, впрочем, мурашки по коже. Не выдержав театральной паузы, срываюсь.
— Я понимаю, что реально поступила глупо и недальновидно, — делаю попытку вступить в мирные переговоры.
— Да? И в какой момент? — ядовито спрашивает мой муж.
— М-м-м. Думаю, их было несколько, — скромно признаю свои ошибки. — Но, честное слово, обычно я так не делаю! Я не влипаю в неприятности и живу тихо-мирно.
Кто-то из парней фыркает, а остальные прячут улыбки. Но молчат. Правильно, нечего тут умничать!
— Правда, что ли? — Голос у Монтойи такой сладкий, что прямо тошно становится. — А скажи мне, пожалуйста, кто купил долбаный скворечник в таком райончике, где нормальному человеку и днем-то пройти по улице страшно? Или это потому, что ты тихая и мирная, тамошняя шпана тебя стороной обходила и даже колеса не открутили ни разу?
Так, ну и к чему это все?
— Один раз было, — спорю я.
— И что же? — ехидно спрашивает он.
— Вернули, — огрызаюсь я.
— Сами? — прижимает к сердцу руку в почти искреннем изумлении этот гестаповец-недоучка.
— Почти! Да при чем здесь это? — срываюсь я. Между прочим, терпение тоже не моя сильная сторона!
— Ни при чем, ты права, сладкая. А как насчет того, что тебе чуть задницу не отстрелили в той резервации пару лет назад?
— Откуда ты… Слушай, Монтойя, там было просто недоразумение! Мне очень нужны были образцы из той гробницы, а местные не понимают реальных потребностей современной науки!
— Это ты у меня сплошное недоразумение! — рявкнул он, вскакивая. — В Южной Америке с теми долбаными повстанцами, на чью территорию вы поперлись с таким же психованным, как ты сама, коллегой, тоже было недоразумение?
Надо же, и это раскопали! Подумаешь, несчастье. Я же не виновата, что территория нужного нам племени совпадала с ареалом обитания этих чокнутых повстанцев? Мы же выбрались целые и невредимые? Чего теперь-то из-за этого шум поднимать? Северин что-то еще там продолжал возмущенно вопить о том, что я вообще не обладаю нормальным инстинктом самосохранения и что в гроб его вгоню, и как ему прибить меня иногда хочется, я не особо вслушивалась. Ну, накопилось у мужика, чего уж там. У меня, конечно, есть чем возразить по каждому пункту обвинения, но лучше гордо промолчу.
Все свидетели нашей милой семейной беседы и не думали тактично удалиться, а с любопытством пялились на нас.
— За поп-корном не хотите смотаться? — рыкнула я на них, получив в ответ только хитрые улыбки.
Вот тебе и жизнь в стае. Сижу тут, как на витрине, пока меня распекают, как школьницу. Монтойя, поорав еще минут пятнадцать, выдохся и плюхнулся в кресло напротив. Согнувшись, он горестно уткнул лицо в руки, и тут мне, и правда, стало сильно стыдно.
— На самом деле все то, что ты тут вспомнил, вовсе не было настолько уж опасным. И я не привыкла к тому что обо мне кто-то беспокоится. — Ну, что я могу еще сказать?
Северин вскидывает одну руку, прося меня заткнуться. Потом он выпрямляется и смотрит на меня с грустью и какой-то обреченностью.
— Я, черт возьми, вовсе не пытаюсь добиться от тебя чувства вины, Лали! Просто прошу начать больше ценить свою жизнь. Если не хочешь сделать это для себя, то попробуй сделать ради меня и стаи. Пойми, что, если с тобой что-то случится, мы все пострадаем.
Я обвожу взглядом это общественное собрание и больше не вижу ни единой улыбки. «Парящие» совершенно серьезны. В этот момент я чувствую себя слишком уж открытой перед всеми и пугаюсь и злюсь одновременно. Прекрасно понимаю, что для Изменяющих облик нормальна коллективная реакция на многие моменты в жизни. В том и есть одновременно и сила, и слабость семьи и стаи. Почти во всех аспектах жизни практически нет секретов, и часто эмоции общие. И в первую очередь, конечно, это касается Альфа-пары. Сложно держать хоть что-то в секрете, если любую твою эмоцию прочитают по запаху, как, впрочем, и физическое состояние. К тому же приватность любого действия или разговора весьма условны, учитывая наш слух. Существуя постоянно бок о бок, мои соплеменники воспринимают отсутствие тайн в личной жизни как нечто обычное. Но я почти не жила так, будучи взрослым человеком, и пока меня это коробит. Потому что понимать и принимать — это разные вещи.
— Я все уже поняла, Северин! — раздраженно отвечаю мужу. — Сказала же, что больше не стану вести себя так!
Северин пересаживается ко мне и обнимает за плечи. Первое желание оттолкнуть его, но сдерживаюсь. Мы поговорим о «настройках хотя бы относительной приватности» в нашей личной жизни попозже.
— Не думаю, что ты и правда понимаешь. — Странно, но упрека в его голосе нет. — Но надеюсь, что это произойдет со временем. Все, закрыли эту тему!
Может, и закрыли, но я еще долго чувствую себя разозленной и бросаю гневные взгляды на остальных членов стаи. Что, впрочем, не производит на них никакого впечатления.
За следующие трое суток мы еще дважды сменили отели, и я занималась только тем, что ела, спала и бездельничала. А еще мне разрешалось говорить по телефону с Дином. Приезжать я ему запретила, пока не сойдут все следы с тела. Потому как врать ему о причинах моих травм мне совершенно не хотелось. От просмотра новостных каналов меня тоже отлучили и только отчитывались о том, что «Питер Кардифф вызван для дачи показаний в Генпрокуратуру» или что «женщине, которая в те года была директором детского центра, предъявлено обвинение, и она тут же решила слить, что догадывалась о нездоровом интересе Нэта Кардиффа к мальчикам, но закрывала на это глаза ради неких финансовых благ и продвижения собственного чада по карьерной лестнице». Но самой интересной новостью оказалось то, что объявился некий мужчина, который в то время работал на семейство Кардиффов, выполняя всякие «деликатные» поручения. Выяснилось, что он многие годы был за что-то там обижен на влиятельную семейку и вот теперь решил наконец, что настал момент забить свой гвоздь в гроб их стремительно помирающей репутации. Вот тогда-то и открылись подробности того, что Нэт Кардифф не сам махал лопатой, пряча тела тех мальчишек, как, впрочем, и то, как его тело после смерти оказалось в собственной постели, дабы инсценировать достойную кончину от сердечного приступа. Очень быстро нашелся и семейный доктор, накропавший поддельное свидетельство о причине смерти Нэта. Также стали известны имена всех членов клана Кардиффов, кто был абсолютно точно в курсе творимого Нэтом, но никак не помешали ему, а, наоборот, всячески покрывали его. Короче, маховик правосудия, все ускоряясь, набирал обороты, и было уже понятно, что ничто не спасет Кардиффов от того, чтобы быть перемолотыми им в муку. У влиятельного семейства вдруг обнаружилось огромное количество врагов и некогда обиженных ими людей, и все они хотели теперь вцепиться в ныне поверженных прежних хозяев жизни. Вылезло и участие членов семейства в коррупционных схемах, и давление на власть в своих целях, продвижение «нужных» людей в госструктурах в обмен на ответные услуги, а также устранение неугодных и неуступчивых, и масса всего остального.
К концу третьих суток оригиналы записей и вещи Нэта Кардиффа были переданы полиции под прицелом огромного числа камер, и наша миссия, можно считать, была окончена. Монтойя по-прежнему держался от меня на расстоянии, хотя я уже практически была здорова. Мне казалось, его гложут какие-то раздумья, но пока он хранил молчание. Набрасываться на него, требуя близости или признаний, что у него там в голове, когда прямо за дверью куча любопытных ушей, я не собиралась. Северин, как и в первую ночь, приходил, когда я уже спала, и устраивал себе лежбище из одеял или на полу, или в кресле. Каждое утро, просыпаясь, я злилась из-за этого детского сада, но умолять его спать со мной в одной постели не собиралась.
Еще чего! Не хочет — не надо!
На четвертый день, проснувшись рано утром, я тихонько выскользнула из постели, не разбудив моего сторожевого пса, и вышла в гостиную. Там на диванах развалились Микаэль и тот самый парень, что открывал тогда дверь в номер. Остальные, видимо, были в других спальнях. На экране огромного телевизора шел очередной новостной блок, и я с удивлением увидела лицо Бруно Лионели, который сиял, как новый грошик, рядом с хорошо известным мне антропологом Лесли Брайтом. Мы с ним не слишком любили друг друга и пару раз, можно сказать, даже «сцепились» на научных симпозиумах, не сойдясь в некоторых принципиальных вопросах. К тому же этот чопорный говнюк был законченным женоненавистником, считавшим, что место таким, как я, босыми и беременными у кухонной плиты.
— Да, наш научный центр совершенно бескорыстно и с огромной радостью оказывает помощь полиции в расследовании этого громкого и весьма запутанного дела! — распинался низенький директор. — К сожалению, госпожа Мерсье не смогла закончить работу над останками… э-э-э, в силу неких личных причин. Вы все наверняка в курсе, что она в ближайшее время выходит замуж, и понятно, что личное счастье для нее сейчас гораздо важнее работы. Мы не осуждаем и понимаем ее…
— Сука! — не выдержала я, и Микаэль подорвался с дивана, ошарашенно оглядываясь на меня.
Вот, значит, как! Это, оказывается, я — такая овца беспечная — отказалась довести работу до конца, потому как у меня от мыслей о члене Монтойи все мозги отшибло, а не потому, что они сами меня вышвырнули, как мусор?
— Поэтому мы пригласили известного во всем мире специалиста, уважаемого профессора Брайта, чтобы он закончил работу над останками…
— Да подавись ты! — топнула я ногой и тут же почувствовала руки на своих плечах.
Северин обнял меня и прижал к себе, гася мою обиду.
— На самом деле мне практически придется делать все с нуля, — загундосил Брайт. — Госпожа Мерсье лишь только начала работу, хотя у нее и было достаточно времени. Но я понимаю, что в определенные моменты личная жизнь становится важнее работы…
— Выруби это на хрен! — рявкнул над моей головой Монтойя и поволок меня обратно в спальню.
— Да отпусти ты меня! — рванулась я.
— Осторожнее, Лали! Твои ребра! — увещевал меня Северин, заталкивая обратно.
— Да ни черта у меня уже не болит! — огрызнулась я. — Почему ты мне не дал дослушать?
— Ты уверена, что тебе уже не больно? — Дыхание Монтойи изменилось, и он еще крепче прижал меня спиной к себе.
— Уверенней некуда! Пусти, я хочу их дослушать! — дернулась я только для того, чтобы ощутить, что мужчина у меня за спиной стал горячим и твердым, как сталь. Во всех чертовых местах. И от этого я стала не просто влажной. Я буквально потекла в одно, мать его, мгновение. В животе все скрутилось и завибрировало жестким горячим узлом чистой, раскаленной добела нужды.
— На хрен их, — прорычал Северин у моего уха. — На хрен весь мир.
Одна его рука запуталась в моих волосах, вынуждая максимально откинуть голову назад, а вторая проскользнула в мои пижамные штаны, почти грубо отпихивая ткань со своего пути. Она замерла в низу моего живота в считаных сантиметрах от места, где я в ней так невыносимо нуждалась. Жадные, голодные губы зависли прямо над моими, сжигая тяжелым дыханием, воруя мой воздух. Все мысли испарились из моей головы. Бруно с его ложью, институт, расследование, все переживания, даже то, что прямо за дверью целая толпа, способная уловить любой мой тихий стон. Все исчезло, как и не было. Имела значение только эта невыносимая, вынимающая душу близость Северина, которой было дико недостаточно.
— Поклянись, что тебе уже не больно, — проскрипел он, едва задевая мои губы.
Меня затрясло, и я сама подалась навстречу его рту, стремясь получить столь нестерпимо желаемое. Но Монтойя зарычал и удержал меня на месте за волосы.
— Поклянись, что тебе не больно, или мы остановимся прямо сейчас, — жестко сказал он, чуть отстраняясь.
— Если ты сейчас остановишься, я тебя на куски порву, засранец! — ответила я ему рыком, и моя волчица была со мной полностью солидарна. — У меня ни черта больше не болит, так что перестань уже изображать мою сиделку и поимей меня, или дай мне это сделать самой, раз силенок маловато.
Я с вызовом посмотрела в наглые золотистые глаза и увидела, как вспышкой расширились зрачки Северина, почти поглощая золото чернотой. В следующую секунду я лишилась всей одежды ниже пояса, а пальцы мужа дерзко вторглись в меня, чтобы найти целое море влаги. Он издал звук, и близко не напоминающий человеческий, который промчался по мне, открывая всю силу его вожделения. Я оказалась распластана посреди постели, а мощная рука Северина прижимала меня к ней посередине спины, как будто он боялся, что я сбегу или исчезну, если он перестанет удерживать меня. Он сдавленно ругается, и я слышу шорох ткани и звяканье ремня. Наверное, чертовски неудобно избавляться от одежды одной рукой. Но, похоже, никакая сила на этой планете сейчас не заставит Монтойю отпустить меня. Да я и не хочу этого. Я выгибаюсь, поднимая бедра и дразня его еще больше. Резкое движение коленей раздвигает мои ноги шире, полностью открывая для Северина. Чувствую, наконец, как его горячий член прижимается к самому моему входу, а рот Северина опять оказывается у моего уха.
— Нам ведь не нужна хренова прелюдия сейчас, сладкая? — шипит он сквозь зубы, содрогаясь за моей спиной каждый раз, когда я трусь о его жесткую длину.
Я бы ответила ему, если бы еще помнила, как это делается, но я сейчас понимаю и осознаю только неистовую жажду своего тела и просто подаюсь назад, буквально насаживаясь на него. Северин хрипит, толкаясь глубже, и я давлю свой отчаянный крик мгновенного освобождения, уткнувшись в матрас. Оргазм скрутил тело, едва только я ощутила Монтойю полностью внутри. Его трясет так, что содрогается вся постель, но он замирает, давая мне пережить эти мучительные спазмы. Он разворачивает к себе мое лицо и ловит губами все мои стоны и прерывистые вздохи, вторгаясь и отступая, бесстыже трахая меня ртом и сохраняя полную неподвижность внизу. Мои судороги длятся, кажется, вечность, но едва затухают, и я снова чувствую себя умирающей от нестерпимой жажды. Разрываю поцелуй, только чтобы потребовать от своего мужа двигаться. Он приподнимается на руках, прижимаясь к моим ягодицам своим пахом намертво. Потом издевательски медленно скользит назад и снова внутрь, давая ощутить мне каждую вздувшуюся вену на его стволе, каждую его голодную пульсацию. Северин повторяет эту пытку еще несколько раз, и я вцепляюсь в простынь и уже желаю заорать, требуя его ускориться и прекратить этот гребаный садизм. И тут он срывается в бешеный, убивающий темп. Монтойя долбится так неистово, словно хочет разорвать меня надвое. Каждый зверский толчок — мое имя, каждое стремительное скольжение — поток похотливых, сводящих с ума слов. Господи, как же может так быть, чтобы грязные словечки, произносимые задыхающимся, хриплым голосом, могли так начисто сносить мне крышу? Как же я обожаю болтливый грешный рот моего мужа! Его требовательные движения, шепот, рычание и стоны. Мои вскрики и мольбы дать еще больше, запах пота и секса. Звуки — такие непристойные и окончательно лишающие разума. Это не занятие любовью и не просто секс, это примитивное, восхитительное насыщение друг другом. Поглощение, разрушительное в своей дикой жадности. Внутри снова свивается жесткий клубок урагана, который желает вырваться наружу, уничтожая меня по пути. Монтойя окончательно срывается, беснуясь над моим телом, и я приветствую, благодарно встречаю каждое его первобытное движение.
— Давай же, Лали, давай, — умоляет и требует он одновременно. — Давай, кончи для меня. Кончи со мной! — Шепот становится ревом, неоспоримым приказом, которому отчаянно желает подчиниться вся моя сущность.
И я освобождаю зажатую внутри стихию, крича, когда она рвет меня по пути, лишая всех чувств, кроме одного-единственного. Способности ощущать такую же стихию, что изливается с последними судорогами тела Северина в меня.
