Книга: Подлинная история русского и украинского народа
Назад: Глава 8 Европейские «украинцы» и москальские «туранцы»
Дальше: Глава 10 «Украина — для украинцев!»

Глава 9
Новый этап: кто и как сочинил «Историю украины»

После прочтения предыдущей главы может показаться, что украинское движение во второй половине 19 века в Малороссии было невероятно массовым, что оно объединяло тысячи человек. В действительности это была лишь небольшая группа интеллектуалов, в первую очередь киевских. Причем небольшая настолько, что их буквально можно было пересчитать с точностью до человека. Причем многие видели в деятельности украинофилов влияние польских революционных сил. Русский археолог, историк Ксенофонт Говорский писал своему приятелю Якову Головацкому в Галицию:
«У нас в Киеве только теперь не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок. Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно, пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги».
Именно поэтому Указ 1876 года многим в Петербурге и Москве показался нелепым — с кем боретесь-то? С кучкой никому не интересных активистов? Число активных «украинцев» и в начале 20 века в Киеве было столь небольшим, что один из лидеров самостийнического движения как-то заметил, что если бы власти империи захотели с ним раз и навсегда покончить, то им хватило бы одного вагона, чтобы всех лидеров вывезти в ссылку. Но тем, кто принимал охранительный закон 1876 года, все было очевидно — да, украинофилов мало, но они активны, они влияют на умы, в первую очередь студенческой молодежи, и отсроченный результат непременно проявится. Главное управление по делам печати — это была высшая цензурная инстанция при Министерстве внутренних дел Российской империи — в своей аналитической записке так объясняло необходимость принятия Эмского указа, особо обращая внимание на активность украинского движения в Галиции:
«Цензурное ведомство давно уже обратило внимание на появление значительного числа книг, издаваемых на малорусском наречии, не заключающих в себе, по-видимому, ничего политического. Но, следя с особенным вниманием за направлением изданий для народа на малорусском наречии, нельзя было не прийти к заключению о том, что вся литературная деятельность так называемых украинофилов должна быть отнесена к прикрытому только благовидными формами посягательству на государственное единство и целость России. Центр этой преступной деятельности находится в настоящее время в Киеве. Стремление киевских украинофилов породить литературную рознь и, так сказать, обособиться от великорусской литературы представляется опасным и потому еще, что совпадает с однородными стремлениями и деятельностью украинофилов в Галиции, постоянно толкующих о 15-миллионном южнорусском народе, как о чем-то совершенно отдельном от великорусского племени. Такой взгляд рано или поздно бросит галицийских украинофилов, а затем и наших, в объятия поляков, не без основания усматривающих в стремлениях украинофилов движение в высшей степени полезное для их личных политических целей. Несомненным доказательством этому служит поддержка, оказываемая Галицкому украинофильскому обществу «Просвита» сеймом, в котором преобладает и господствует польское влияние».
Далеко не все малороссийские либералы были украинофилами, многие, симпатизируя им, тем не менее сторонились этого движения, потому что ощущали в нем опасную, разрушительную силу. В украинофильстве видели просто моду на национализм, которая захлестнула всю Европу. Иные и вовсе считали малороссийских самостийников обычными болтунами, или, как сейчас пишет молодежь, «диванным спецназом», и потому шли сразу в организации прямого действия, молодежные террористические группы, которые никакого национального признака не имели.

 

Михаил Драгоманов

 

Но три участника «киевской громады», три деятеля украинского движения, на мой взгляд, заслуживают особого упоминания. Потому что именно их деятельность сыграла свою роль во всех дальнейших процессах реализации украинского проекта. Точнее, их деятельность привела к тому, что обычные думы кучки либералов превратились в проект. Это Михаил Петрович Драгоманов, Владимир Бонифатьевич Антонович и Михаил Сергеевич Грушевский.
Михаил Петрович Драгоманов. Он родился в 1841 году в семье мелкопоместных дворян, которые являлись потомками казачьей аристократии, старшины. Родители Михаила Драгоманова были людьми либеральных взглядов, что во многом определило и его политические пристрастия. Уже в Киевском университете он вступил в студенческую громаду, потом стал членом громады киевской, и, видимо, там началось его становление как одного из идеологов украинства. В 1863 году, в год издания Валуевского циркуляра, Драгоманов закончил университет и остался в нем преподавать.
Уже в юности Драгоманов был человеком крайне одаренным, он много читал, причем научной литературы. К концу 1860-х годов он уже был признанным, как сейчас сказали бы, «политическим лидером, влияющим на общественное сознание». Его убеждения — это смесь социализма и украинского автономизма — были настолько необычными, что и простое определение «первый украинский социалист» к Драгоманову не слишком подходит. С одной стороны, он был яростным сторонником украинской автономии, украинского языка и вообще определения «украинец» как особой национальности. Его работа «Что такое украинофильство» — яркий пример воззрений Драгоманова. Там акценты предельно четко расставлены. Украина была всегда, и даже в составе Польши это почти отдельная страна, украинская нация существует давно, и она, безусловно, не хуже русской, она заслуживает уважения, и сама Малороссия/Украина ничуть не менее цивилизованна, чем Россия, а местами и более. Но это с одной стороны. С другой — в его работах часто встречается слово «русины-украинцы». Даже будучи глубоко убежденным в особом пути украинского народа, он продолжал считать, что у него общий корень с русским народом.
«Обертаючись спеціально до нас, русинів-украінців, трудно навіть сказати, яка, власне, віра в нас може вважатись за фактично національну? Коли взяти пам’ятники «народноі мудрості» — легенди, пісні, прислів’я украінські — та по них характеризувати народну релігію, то побачимо, що в ній над грунтом натуралістично-політеістичним лежить найбільше кора релігіі маніхейсько-богумільськоі, як і в болгар, сербів і великорусів, так що коли б треба було застосувати до
якої з історичних релігій наш народ, то я б його застосував скорше всього до богумільства, і наперед хвалюсь, що одолію кожного свого противника в науковім спорі про цю справу. А тим часом одні з наших народовців вважають за нашу народну віру православіє, другі — унію, треті — навіть римський католицизм». (Обращаясь специально к нам, русинам-украинцам, трудно даже сказать, какая, собственно, вера в нас может считаться за фактически национальную? Если возьмем памятники «народной мудрости» — легенды, песни, пословицы на украинском — и по ним характеризуем народную религию, то увидим, что в ней над почвой натуралистически-политеистической лежит кора религии манихейско-богумильской, как и у болгар, сербов и великороссов, так что если бы надо было применить к какой из исторических религий наш народ, то я бы его применил скорее всего к богумильству и заранее хвалюсь, что одолею каждого своего противника в научном споре об этом деле. А между тем, одни из наших народников считают нашей народной верой православие, другие — унию, третьи — даже римский католицизм.)
Драгоманов всегда был ярым противником монархии, но при этом таким же страстным противником террора и революций, он полагал, что только добиваясь реформ, можно изменить страну. И национальное движение для него было частью мирового социалистического движения. Народное пробуждение должно быть лишь инструментом для больших преобразований общественного строя. В одной из статей он в нескольких словах выразил эту мысль: «Космополитизм в идеях и целях, национальность в основе и форме культурной работы». И национальный украинский вопрос мог быть, по его мнению, разрешен только в рамках большого государства, внутри России.
«Отделение украинского населения от других областей России в особое государство (политический сепаратизм) — есть вещь не только во всяком случае очень трудная, если не невозможная, но при известных условиях вовсе ненужная для каких бы то ни было интересов украинского народа».
Украинские автономисты и русская революционная молодежь, полагал Драгоманов, борются за одни идеалы — реформы в Российской империи. А чтобы изменить жизнь в империи, чтобы сделать ее социально справедливой, нужно решить две задачи: ограничить самодержавие и децентрализовать систему управления. Нужно широкое самоуправление в общинах, уездах, областях, нужно гарантировать неприкосновенность местных обычаев и языка, и наступит новая эра, новая, справедливая эпоха. Он пишет статью «Опыт украинской политико-социальной программы» и в ней предлагает разделение Российской империи на 20 регионов по географическому, экономическому и этнографическому принципу. Ему кажется, что такая система должна устроить всех, и украинский народ вместе с русским будут строить новую Россию.
«Люди, посвятившие себя освобождению украинского народа, будут самыми горячими сторонниками преобразования всей России на началах наиболее благоприятных для свободы развития всех ее народов».
Вот еще дословная цитата из Драгоманова: «Политическая свобода есть замена национальной независимости», и к этому он как раз и стремился всю жизнь.
Как вспоминают современники, авторитет Михаила Драгоманова среди членов «Киевской громады», среди украинофилов, был огромен. Его идеология существовала вне всякой полемики — но в этом и была проблема.
«… эта безмолвность означала не столько единомыслие, сколько отсутствие политической мысли. То были хорошие этнографы и статистики, вроде Чубинского и Рудченко, хорошие филологи и литературоведы, вроде Житецкого, Михальчука, Антоновича; они наполнили «Записки» киевского отдела Русского Географического Общества ценными трудами, но в политическом отношении были людьми малоразвитыми. Драгомановский социализм принимали потому, что ничего ни изобрести, ни противопоставить ему не могли».
Когда был подписан Эмский указ, Драгоманова тут же лишили кафедры в университете. Увольнение Драгоманова не обошлось без прямого участия Михаила Юзефовича. Драгомановские социалистические идеи о федерализме и украинском самоопределении, конечно же, показались крайне деструктивными. И решив, что в России его больше ничего не держит, он уехал в Галицию, куда, как я уже упоминал, отправилось множество малороссийских украинских деятелей. Впрочем, это была не единственная причина. Я уже говорил, что украинское движение было малочисленным и скорее представляло собой этакий межрегиональный интеллектуальный клуб, далекий от реальной политической жизни страны.
Драгоманов, видимо, прошел болезненный процесс осознания этого. Он, подобно Костомарову или Кулишу, был сторонником идеи большой славянской федерации, куда на равных правах вошла бы и Украина. В 1876 году началось болгарское и сербское восстание в Османской империи. Россия вступила в войну против Турции, а со всех концов страны на Балканы хлынули русские добровольцы. Киевские громадовцы, собравшись на квартире Драгоманова, решили выдвинуть свой, отдельный, украинский отряд — чтобы на Балканах воевать под своим флагом. За добровольцами отправились в Одессу и стали их искать, собственно, в Киеве. Результат оказался просто унизительным: в Одессе нашелся один доброволец, в Киеве еще пятеро, и то несколько из них просто искали способ сбежать за границу, потому что были в розыске. Нет точных сведений, что именно этот случай повлиял на окончательное решение об отъезде, но на Драгоманова он произвел удручающее впечатление.
Впрочем, он не смог найти себя и в Галиции. Потому что, подобно Кулишу, столкнулся там с дремучим, диким национализмом. Малороссийские украинофилы видели в украинской идее возможность развития украинского народа, украинской литературы, культуры, чтобы украинский народ занял свое место в большой семье славянских народов. То есть основой малороссийских политических воззрений было уважение прочих народов наряду с правами народа украинского. В Галиции Драгоманов был шокирован провинциальным шовинизмом, узколобостью и националистической идеологией местных «народовцев» и украинцев. Для него было странным видеть, что галицийское украинство только и занимается поиском врагов, москальских шпионов, и в принципе вся его идеология базируется на том, что русин-украинец, безусловно, лучше москаля, или жида, или поляка. Из переписки Драгоманова:
«… все народы — русские, или поляки, или украинцы — имеют и свое плохое и свое хорошее в натуре. Плохое больше происходит от малого образования, чем из природы народов, и поэтому нам всем — и русским, и полякам, и украинцам — вместо того, чтобы враждовать, нужно просвещаться и добиваться вместе свободы».
Драгоманов писал в галицийских газетах статьи, где разъяснял — в Малороссии нет такого широкого сепаратистского движения, в Малороссии есть борьба за права украинцев в России, он объяснял, что в Малороссии нет «австрофильской партии». Это был его ответ на публикации «народовских» деятелей о том, что, дескать, малороссы только и мечтают, чтобы отделиться от Российской империи и попасть под власть австрийской короны. В этих статьях упоминалось о некоем «Киевском королевстве», о том, что есть претендент на его престол. Этот информационный фон появился не случайно, и чуть позже я вернусь к пропаганде идей создания Киевского королевства.
А еще в Галиции Драгоманов увидел, как деградирует малороссийская, украинская литература. Сам он как раз был уверен, что именно литература на народном языке станет мотором украинского ренессанса. И поэтому все образованные малороссы обязаны знать родной язык, точнее язык крестьян и казаков.
«В Росії були часи, коли навіть без усякої трати національної волі вищі стани настільки погнались за мовою французькою, що дехто з них майже зовсім не вмів говорити по-російському. Патріоти-моралісти докоряли їм і прославляли питому мову майже тими самими словами, які читаємо в наших народовців. І ніщо не помагало, аж поки не появились на російській мові Жуковські, Пушкіни, Лермонтови, котрі могли робити конкуренцію французьким письменникам. Тепер уся справа там скінчена. І у нас не може бути інакше». (В России были времена, когда даже без всякого применения национальной воли высшие сословия настолько погнались за языком французским, что некоторые из них почти не умели говорить по-русски. Патриоты-моралисты упрекали их и прославляли местный родной язык почти теми же словами, которые читаем у наших народников. И ничто не помогало, пока не появились на русском языке Жуковский, Пушкин, Лермонтов, которые смогли сделать конкуренцию французским писателям. Теперь все дело там окончено. И у нас не может быть иначе.)
Драгоманов ждал появления украинских писателей европейского уровня, вместо этого он увидел, как весьма посредственные авторы, порой обычные графоманы, но пишущие на украинском языке в Галиции, добиваются успеха исключительно по политическим мотивам. Слово историку Николаю Ульянову:
«Поведение беллетристов Драгоманов объясняет их бездарностью. Ни Чайченко, ни Конисского, ни Панаса Мирного, ни Левицкого-Нечуя никто на Украине не читал. Некоторые из них, как Конисский, испробовали все способы в погоне за популярностью — сотрудничали со всеми русскими политическими лагерями, от крайних монархистов до социалистов, но нигде не добились похвал своим талантам. В Галиции, где они решили попробовать счастья, их тоже не читали, но галицийская пресса, по дипломатическим соображениям, встретила их ласково. Они-то и стали на Украине глашатаями лозунга о Галиции как втором Отечестве».
В итоге Драгоманов уехал из Галиции, так, похоже, никем и не понятый. Провинциальные националисты не хотели слушать и слышать его, он открыл в Швейцарии типографию, а умер в Болгарии, в Россию так никогда и не вернувшись. В Швейцарии его ожидал еще один неприятный опыт. Свой журнал «Громада» он стал издавать только на украинском языке. Ни слова на русском.
«Почну з того, що скажу, що женевські видання були початі зовсім не з моєї індивідуальної ініціативи, а цілими кружками дуже гарячих українців, навіть націоналістів, і до того далеко не зеленими молодиками, а людьми досить стиглими й досить ученими. І що ж? Як тільки прийшло до рахунку праць для перших книг «Громади», зараз же почулись голоси, щоб допустити писання не тільки на українській мови, а й на російській. З огляду на хвилеві інтереси видання се було найліпше. Але ж я поставив справу на грунт принципіальний, між іншим, щоб спробувати силу щирості і енергії українських прихильників «Громади», і настояв на тому, щоб «Громада» печаталась уся по-українському. Послідком було те, що 10 з 12-ти головних сотрудників «Громади» не написали в неї ні одного слова, і навіть замітки проти мого «космополітизму» були мені прислані одним українофілом — по-московському! З двох десятків людей, котрі обіцяли працювати для «Громади», між котрими деякі кричали, що треба «помститись» урядові за заборону українського письменства в Росії, зосталось при «Громаді» тільки 4…». (Начну с того, что скажу, что женевские издания были начаты совсем не по моей индивидуальной инициативе, а целыми кружками очень горячих украинцев, даже националистов, и к тому далеко не зелеными юнцами, а людьми очень зрелыми и достаточно учеными. И что же? Как только дошло до распределения работы по первым выпускам «Громады», сейчас же послышались голоса, чтобы допустить писания не только на украинском языке, но и на русском. Учитывая текущие интересы издания, это было бы лучше. Но я поставил дело на принципиальную основу, между прочим, чтобы попробовать силу искренности и энергии украинских сторонников «Громады», и настоял на том, чтобы «Громада» печаталась вся по-украински. Последствием было то, что 10 из 12 главных сотрудников «Громады» не оставили в ней ни одного слова, а также заметки против моего «космополитизма» были мне присланы одним украинофилом — по-русски! Из двух десятков человек, которые обещали работать для «Громады», между которыми некоторые кричали, что надо «отомстить» правительству за запрет украинской литературы в России, осталось при «Громаде» только 4…)
Сам Драгоманов соглашается, когда язык его издания критики называют варварским:
«Інакше не могло бути, бо нам зразу прийшлось, та ще на чужині, заговорити по-українському про сотні речей з світу науки, політики, культури, про котрі по-українському не говорив ніхто ні в Росії, ні навіть в Галичині, де були університетські катедри з «руським» викладом. По правді треба сказати, що ми потратили страшенну працю майже задурно: нас не читали навіть найближчі товариші. За ввесь час женевських видань я получав від найгарячіших українолюбців раду писати по-українському тільки про спеціально-крайові справи (домашний обиход!), а все загальне писати по-російському». (Иначе не могло быть, потому что нам сразу пришлось, да еще на чужбине, заговорить по-украински о сотнях вещей из мира науки, политики, культуры, о которых по-украински не говорил никто ни в России, ни даже в Галичине, где были университетские кафедры с «руським» изложением (преподаванием. — Прим. авт.). По правде надо сказать, что мы потратили страшную работу почти даром: нас не читали даже ближайшие товарищи. За все время женевских изданий я получал от горячих украинолюбцев совет писать по-украински только о специально-краевых делах (домашнем обиходе!), а все общее писать по-русски.)
Обращу внимание читателя — украинский язык, точнее сочиненный в Галиции для русинов/русских новояз, Драгоманов называет «руським». И это ведущий украинофил Малороссии! То есть, как я уже говорил, это было время перемен, никто точно еще не знал, как именовать новый язык и есть ли на самом деле новая украинская идентичность. Более всего Драгоманова пугало то, что в украинофильской среде Галиции преобладают откровенно русофобские идеи Духинского о клятых туранцах-москалях, идеи Потоцкого и «Истории русов». Впрочем, Драгоманов сам сделал немало для того, чтобы в Галиции и Малороссии возникла именно такая ситуация, чтобы из научных рассуждений об истории вырос монстр националистической идеи. В своих произведениях он, конечно, прямую ненависть к России не культивировал, но его рассуждения о насильственной русификации малороссов, о том, что Москва отдала вольных малороссов в крепостное право польским панам, свое влияние на умы оказали. Образованный, блестящий мыслитель, ученый и политик, он, с другой стороны, так и остался сторонником мифа о «великом казачьем прошлом».
«У нас были вольные люди казаки, которые владели своею землею и управлялись громадами и выборными старшинами; все украинцы хотели быть такими казаками и восстали из-за того против польских панов и их короля; на беду только старшина казацкая и многие казаки не сумели удержаться в согласии с простыми селянами, а потому казакам пришлось искать себе помощи против польской державы у московских царей, и поступили под московскую державу, впрочем, не как рабы, а как союзники, с тем, чтоб управляться у себя дома по своей воле и обычаям. Цари же московские начали с того, что поставили у нас своих чиновников, не уважавших наших вольностей, ни казацких, ни мещанских, а потом поделили Украину с Польшей, уничтожили все вольности украинские казацкие, мещанские и крестьянские, затем цари московские роздали украинскую землю своим слугам украинским и чужим, закрепостили крестьян, ввели подати и рекрутчину, уничтожили почти все школы, а в оставшихся запретили учить на нашем языке, завели нам казенных, невыборных попов, пустили к нам вновь еврейских арендаторов, шинкарей и ростовщиков, которых было выгнали казаки, — да еще отдали на корм этим евреям только нашу землю, запретив им жить в земле московской… Теперь <…> хотим мы быть все вновь равными и вольными казаками».
Причем что важно — на этой мифологии до сих строится вся украинская историография. На ней и на мифе об истории Древней Руси-Украины. И свою роль в ее формировании сыграли два человека. Первый — это еще один яркий деятель «Киевской громады», Владимир Бонифатьевич Антонович, упоминавшийся мной ранее. Он родился в польской дворянской семье преподавателей, сам сначала выучился в Киеве на медика, потом закончил историко-филологический факультет Киевского университета.
Владимир Антонович был в молодости известным «хлопоманом», потом одним из организаторов «Киевской громады». И при этом он был, безусловно, прекрасным историком. Это он руководил изданием «Архива Юго-Западной России», куда вошли все возможные документы из жизни Малороссии с 1386 по 1798 год, то есть это и времена Великого княжества Литовского и Польши, и собственно российский период. Антонович считался одним из лучших специалистов по истории Литовской Руси, археологии, нумизматики.
Учениками профессора Киевского университета Владимира Антоновича были почти все малороссийские историки конца 19 века: Багалей, Голубовский, Данилевич, Дашкевич, Линниченко. Его университетские лекции были беспристрастными и ровными — никакой политики, никакой агитации и украинофильства. Только факты, только изложение исторического процесса. Причем говорил он об истории Руси. Ни Украина, ни украинский народ на его лекциях никогда не упоминались. Антонович читал четыре курса: история Древней Руси, история Галицкой Руси, история Великого княжества Литовского и история малорусского казачества. Эти лекции издавались как отдельные учебники, по ним учились студенты не только в Киеве. В кабинете профессора висел портрет сотника Ивана Гонты, одного из предводителей восстания гайдамаков 1768 года. Антоновича считали одним из главных деятелей украинофильского движения, хорошим агитатором, но внешне он никогда не казался открытым врагом русской государственности или явным малороссийским сепаратистом. Он и книги-то писал только на русском. Но в Киеве в конце 19 века упорно ходили слухи, что у себя дома, для узкого круга знакомых и студентов, он читал лекции на украинском языке, причем лекции были не только по истории казачества, но и по истории Ирландии, потому что она тоже, как Украина, угнетена и может дать живой пример борьбы за самоопределение и независимость.
И был еще один интересный слух, бродивший по Киеву в 90-е годы 19 века. Рассказывали, что Антонович ездил во Львов, где встречался с графом Казимиром Феликсом фон Бадени, наместником Галиции. И якобы, говорили в Киеве, два поляка — Антонович и Бадени — добились тайного обещания о том, что власти Галиции не будут чинить препятствий изданию книг на украинском языке, а также откроют кафедру истории Восточной Европы во Львовском университете, где преподавали бы на украинском. Была эта встреча и тайное соглашение или нет — точно неизвестно. И в Киеве поначалу тоже не очень верили в какой-то заговор с участием Антоновича. Но дальнейшие события показывают, что слухи появились неспроста. Кафедру во Львове и правда открыли, а возглавлять ее отправился не посторонний человек из Малороссии и не местный галичанин, а ученик Антоновича. Его звали Михаил Сергеевич Грушевский.

 

Михаил Грушевский

 

Вообще кандидатуру Грушевского можно было считать как минимум спорной. Прежде всего потому, что отец украинской истории украинского языка не знал. Совсем. Ему пришлось галицийскую мову срочно учить. Его отец был преподавателем. Сначала в Варшаве, потом на Кавказе, достиг должности директора училищ Терской области и чина действительного статского советника. То есть семья Грушевских была весьма состоятельной. Михаил Грушевский всю юность провел во Владикавказе и Тифлисе, где закончил Первую тифлисскую гимназию, а потом поступил в Киевский университет. Там он стал любимым учеником Антоновича и участником громады. И строго говоря, до галицийского периода ничем особенным историк Грушевский не выделялся.
«Менее всего уместно допустить, что выбор карьеры был сделан им в порыве бескорыстного юношеского увлечения любовью к неньке-Украине. Очевидно, решающую роль играли здесь гораздо более прозаические мотивы. Из последующей деятельности М. С. Грушевского в Галиции ясно определяется, что он обязался при поступлении на австрийскую службу проводить в жизнь заранее выработанную в Вене сложную политическую программу, имевшую в виду втянуть не только Правобережную, но и Левобережную Малороссию в сферу влияний, связей и интересов придунайской монархии. Согласие на принятие на себя такого рода поручения сулило ему, конечно, немало житейских выгод».
А вот с его появлением во Львове начался не только новый этап жизни самого ученого, но и новый этап развития украинской идеологии, под покровительством австро-венгерских властей. Михаил Грушевский не просто сочинил историю Украины — никогда не существовавшего государства, он создал и письменный украинский научный язык, и никто не сделал столько, сколько Грушевский, для формирования нового поколения галицко-русской и малороссийской молодежи, которая окончательно порвала с Россией, объявив себя не просто другим народом, но народом, который всю жизнь страдал от москалей в частности и от русских вообще.

 

Иван Нечуй-Левицкий

 

До Грушевского на малороссийском наречии, конечно, писали беллетристику, сочиняли стихи и политические статьи. Но никто и никогда до него не вещал на малороссийском наречии, или галицком языке, с университетской кафедры. Задача стояла сложнейшая — русские слова использовать было нельзя как неправильные, «московские». И, видимо, перед Грушевским стояла политическая задача — иначе трудно объяснить его жизнь и деятельность, о чем я подробнее напишу чуть позже — создать такой научный язык, который максимально отличался бы от русского. Даже Иван Семенович Нечуй-Левицкий, украинофил, известный писатель и борец за признание украинского языка, опыты Грушевского сильно не одобрил. Потому что сам Нечуй-Левицкий считал, что язык не надо создавать специально, есть же живой народный язык, его стоит лишь облагородить. А Грушевский поступил иначе. Левицкий писал в статье «Кривое зеркало украинского языка»:
«За основу своего письменного языка профессор Грушевский взял не украинский язык, а галицкую говирку со всеми ее стародавними формами, даже с некоторыми польскими падежами. К этому он добавил много польских слов, которые галичане обычно употребляют в разговоре и в книжном языке и которых немало и в народном языке. До этих смешанных частей своего языка проф. Грушевский добавил еще немало слов из современного великорусского языка без всякой необходимости и вставляет их в свои писания механически… Галицкий книжный научный язык тяжелый и не чистый из-за того, что он сложился по синтаксису языка латинского или польского, так как книжный научный польский язык складывался по образцу тяжелого латинского, а не польского народного… И вышло что-то такое тяжелое, что его ни один украинец не сможет читать, как бы он ни напрягался бы».
Но львовские ученики Грушевского напряглись и язык освоили. А сам он провозгласил лозунг «Долой славянщину». И раз пришлось отказаться от русского, то замену ему находили в польском. И те слова, которые сейчас для украинцев кажутся родными, в конце 19 века на самом деле были просто заимствованы. Начало — початок (poczqtek), час — година (godzina), убеждение — переконання (przekonanie), стража — варта (warta), таких слов сотни. Ну и конечно, при Грушевском еще раз переадаптировали «кулишовку». И новый язык зажил, он год от года становился все более цельным, более естественным, и главное — подрастали студенты и школьники, которым ход вещей казался естественным.
А что касается истории России, то тут Грушевский совершил подлинную революцию. Не стоит думать, что он изобрел что-то новое, во многом он опирался на сочинения Духинского, но он сумел развить и переосмыслить все это русофобское наследие. Его многотомный труд «История Украины-Руси» — это, по сути дела, основа всей нынешней украинской идеологии и во многом политической мысли. Хотя творчество Грушевского сильно напоминает сочинения современных нам исследователей, которые рассказывают, что на самом деле Христос был русским царем, пирамиды в Египте строили пришельцы с Сириуса, а Иван Грозный — это три разных человека.

 

Книга «История Украины-Руси»

 

Что сделал Грушевский? Если кратко — то он объявил историю Руси, той огромной, от Карпат до лесов Северо-Востока, историей Украины. Если подробно, то, согласно его теории, уже в древние времена жители Волыни и Мурома — это разные народы. Грушевский всех славян, живших по Днестру и по Днепру, предлагает называть украинцами. Поначалу он, правда, осторожно писал: «Конечно, в IX–X веках не существовало украинской народности в ее вполне сформировавшемся виде, как не существовало и в XII–XIV вв. великоросской или украинской народности в том виде, как мы ее теперь себе представляем». Но потом разошелся и уже Русское государство 10 века смело называл украинским. Украинскими у него стали и все киевские князья — Владимир, Ярослав, Игорь, Святослав. При том, что в те времена, как следует из летописей, слово «оукрайна» имеет только одно значение — граница. Киевские земли и местных жителей он считает одним народом, а жителей Северо-Восточной Руси — другим.
Северо-Восток у него — это скорее колония Киева, где, понятное дело, и культуры нет, и народ живет более дикий, и население там не славянское, не русское, а сплошь угро-финны и прочие туранцы. Все как у Духинского. Войны 12–13 веков русских князей за киевский престол — это начало противостояния украинцев и москалей. Потому что издревле не любили подлые москали подлинную Русь-Украину. Вам это не напоминает сегодняшние выступления депутатов Верховной Рады? На вопрос о том, почему Русь, точнее ее часть, надо называть Украиной, у Грушевского есть отличное объяснение. Тяжелое, лукавое, вязкое в своей наукообразности, перемешанной с откровенной ложью. В нем трудно что-либо понять, но это как раз типичный образец творчества историка.
«Литературное возрождение XIX века принимает название «украинского» для обозначения… новой национальной жизни. Для того чтобы подчеркнуть связь новой украинской жизни с ее старыми традициями, это украинское имя употреблялось одно время в сложной форме «УкраiнаРусь», «украiньскоруський»: старое традиционное имя связывалось с новым термином украинского возрождения и движения. Но в последнее время все шире употребляется и в украинской, и в других литературах простой термин «Украина», «украинский» не только в применении к современной жизни, но и к прежним ее фазисам, и это название вытесняет постепенно все прочие. Для обозначения же всей совокупности восточнославянских групп, у филологов называемой обыкновенно «русскою», приходится употреблять название восточнославянской, чтобы избежать путаницы «русского» в значении великорусского, «русского» в значении восточнославянского и, наконец, «русского» в значении украинского (как оно еще и посейчас в полной силе остается в обиходе Галиции, Буковины и Угорской Руси). Эта путаница подает повод к постоянным неумышленным и умышленным недоразумениям, и это обстоятельство принудило украинское общество в последнее время твердо и решительно принять название «Украины», «украинского».
У Грушевского можно встретить странноватые термины вроде «Волынская революция 11 века». Разорение ордынцами территории Южной Руси он отрицает и вообще считает, что русским, точнее украинцам, жилось под Ордой совсем не плохо. Северо-Восточная Русь, Московское государство, украла у подлинной Руси-Украины название Русь, хотя не имела права этого делать, потому что живут-то там не русские вовсе. Лучший период жизни Украины по Грушевскому — это казачий период. Запорожье для него — сердце самостийной Украины, о которой он пишет как о сложившейся уже державе, причем в 16 веке. Присяга Богдана Хмельницкого и казачьей старшины Москве — это не признание своего вассалитета, это международное соглашение. И более того, злые москали обманули наивных казаков, царские воеводы и чиновники тут же начали украинский народ угнетать, а крестьяне ничего не поняли и решили, что во всем виновата казачья аристократия, а на самом деле это все москали виноваты.
Причем Грушевский местами просто открыто врет, когда пишет, например, о том, что «московское правительство не хотело предоставить полного самоуправления украинскому населению», хотя именно особые свободы и как раз самоуправление и были основой управления Малороссией, и гетман не назначался из Москвы, а выбирался в казачьей среде. И на подобных уловках, полуправде, и построена вся историческая теория председателя Наукового Товариства им. Шевченко Михаила Грушевского.

 

Трудно сказать сейчас, насколько это было его личное творчество. Вполне вероятно, что перед ним изначально были поставлены определенные идеологические и политические задачи, и он просто умело их реализовал. Венский двор уже давно рассматривал Южную Россию — Малороссию как потенциальный объект своей экспансии. И поэтому украинское движение, украинский язык, украинская история являлись инструментами, которые собирались применить для развала России.
Назад: Глава 8 Европейские «украинцы» и москальские «туранцы»
Дальше: Глава 10 «Украина — для украинцев!»