Глава шестнадцатая. ПОЗВОЛИТЕЛЬНО ЛИ КОРОЛЯМ ИМЕТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ МНЕНИЕ?

Король Испании питает своеобразную слабость к главе правительства социалисту Сапатеро, а его консервативного предшественника Хосе Марию Аснара он, наоборот, терпеть не мог. Король бельгийцев Альберт испытывает глубокое отвращение к ксенофобской партии Фламандский интерес, а у королевы Нидерландов Беатрикс мурашки по телу бегут при одной только мысли о Герте Вилдерсе, председателе правопопулистской Партии свободы. Это известно всем. Но нигде об этом не говорится публично. Европейские монархи (если не считать знаменитого «Заткнись!», сказанного Хуаном-Карлосом Уго Чавесу) честно стараются демонстрировать в политических вопросах непроницаемость сфинкса. (Кстати, фраза Хуана-Карлоса «Рог que по te callas!» стала самым популярным рингтоном для мобильников во всей Испании.)

И только с английским престолонаследником дело обстоит иначе: нет практически ни одной темы, по которой его мнение было бы неизвестно.

Мы знаем, что думает принц Чарльз о современной архитектуре и современном строительстве и как он относится к генетически модифицированным продуктам, к положению в Тибете, к американской внешней политике, к альтернативной медицине и к английской системе здравоохранения.

Особенно щекотливой оказалась его привычка бомбардировать министров письмами, а друзей — своими дневниковыми записями. В 1999 году, вернувшись из Гонконга, где он присутствовал на церемонии передачи Китаю бывшей колонии английской короны, принц написал для близких друзей некий документ с действительно остроумным заголовком «Большая китайская закусочная» («The Great Chinese Takeaway»), в котором назвал коммунистических бонз «комическими восковыми фигурами» и высмеял гусиный шаг китайских гвардейцев. Когда вскоре после этого в Лондон приехал китайский президент Цзян Цзэминь, Чарльз демонстративно не пошел на банкет, а вместо этого провел вечер в компании Камиллы Паркер-Боулз и сказал своим сотрудникам, что прессе можно сообщить о причине его отсутствия: положение Тибета и отношение к его другу, далай-ламе. В марте 2008 года, во время недельного визита далай-ламы в Лондон для проведения политических переговоров, Чарльз публично потребовал от премьер-министра Гордона Брауна — к ужасу последнего — принять далай-ламу на Даунинг-стрит и заявил, что не поедет на пекинские Олимпийские игры из-за китайской политики в отношении Тибета.

Но самое потрясающее на сегодняшний день выступление принца Чарльза касается современной архитектуры. В 1984 году он в своей речи по поводу юбилея Королевского института британских архитекторов бросил, так сказать, риторическую ручную гранату, назвав пристройку к Национальной галерее «фурункулом на лице старого друга», а новое здание Британской библиотеки местом, побуждающим не хранить, а «скорее сжигать книги».

Нет такого конституционного положения, которое могло бы помешать английскому престолонаследнику выражать свое мнение по любому политическому вопросу. Проблемой такая откровенность станет, только если когда-нибудь его провозгласят королем. Хотя принц Чарльз вполне понимает, что тогда ему придется вести себя в высшей степени сдержанно, но вполне вероятно, что его сегодняшнее политическое позиционирование однажды вызовет определенные последствия.

С другой стороны, и королеву ни в коем случае нельзя назвать политически нейтральной. В эпоху Маргарет Тэтчер она очень часто вмешивалась в политические вопросы. Только, правда, делала это намного тактичнее.

Королева терпеть не могла Маргарет Тэтчер. Приступы головокружения госпожи Тэтчер в Букингемском дворце были тогда чем-то вроде дежурной шутки в королевском доме. Однажды во время государственного банкета Маргарет Тэтчер стало так нехорошо, что она была вынуждена встать и удалиться в быстро предоставленную ей спальню. Говорят, королева при этом сухо заметила:

— Сейчас она снова шлепнется.

В то время как ее предшественники — Черчилль, Вильсон или Каллагэн, а также преемники Мейджор и Блэр — воспринимали свои еженедельные аудиенции у королевы как бесплатные сеансы психотерапии, госпожа Тэтчер, по слухам, постоянно испытывала адские муки.

— Она всегда так смешно сидит на краешке кресла, — якобы сказала однажды королева самодовольно.

Выборы, проходившие сразу после английского вторжения на Фолклендские острова, принесли Маргарет Тэтчер невиданное до тех пор большинство в нижней палате. Война спасла политическое долголетие Тэтчер. Ровно за один год до ее начала она считалась «самым непопулярным главой правительства в истории Великобритании», а теперь у нее было то самое законодательное большинство, от которого не устают предостерегать британские специалисты по конституционному праву, потому что в отсутствие писаной конституции и системы сдержек и противовесов оно наделяет должность премьер-министра почти диктаторскими полномочиями. Правда, английское конституционное соглашение предусматривает за монархом роль своего рода буферной силы — ив этой роли корона хорошо проявила себя как после Первой, так и после Второй мировых войн, когда Георг V и Георг VI закулисным мягким предостережением смогли сдержать реформистское рвение лейбористских правительств. Инструменты влияния, которыми пользуется английский монарх, традиционно деликатны. И эффективны. «Королева никогда не станет открыто критиковать правительство, — пишет историк Бен Пимлотт, — самое большее, она намекнет на свое собственное мнение. Например, если премьер-министр рассказывает ей о каких-то планах, она иногда может задать вопрос. Вроде: «А как это будет происходить?» Или проявит хитрость, указав на мнение третьего лица. Еще она может долго и многозначительно молчать, выражая свое несогласие. Но иногда ей бывает достаточно просто недоверчиво посмотреть в свойственной ей манере на своего визави, чтобы замедлить галоп самого уверенного в себе премьер-министра».

Но что бывает, как в случае с Тэтчер, если премьер-министр оказывается нечувствителен к такой «деликатности»? Эпоха Тэтчер была для королевы определенным вызовом, потому что реформистское рвение на этот раз пришло не слева, как после обеих мировых войн при Каллагэне и Вильсоне, а справа, что было внове. Как королева отнеслась к неолиберальному псевдореволюционер-ству Тэтчер, остается одной из наименее известных глав в английской истории, которая еще ждет своего подробного изучения. Тэтчеризм стал для королевы вызовом уже хотя бы потому, что Маргарет Тэтчер была вооружена мандатом подавляющего большинства избирателей. А как монарх, для которого запрещено любое вмешательство в законодательство и который при этом видит свой долг в сохранении социального единства страны, мог реагировать на то, что какая-то Маргарет Тэтчер разрушает национальный консенсус и объявляет войну государству всеобщего благоденствия, как это виделось королеве? Ведь классический английский консерватизм, с которым тори распрощались при Тэтчер, базировался на стародавней, скорее патерналистской картине мира с некоторым оттенком социализма. Идеология тэтчеризма, напротив, наводила на мысль о своего рода социальном дарвинизме. Слабые, пользовавшиеся до тех пор особой защитой консерваторов, вдруг стали считаться путами на ногах экономического прогресса. Идеологическая пропасть между традиционным консерватизмом всеобщего благоденствия и неолиберализмом премьер-министра несла в себе, о чем сегодня с легкостью забывают, элементы культурной революции. И королева без колебаний встала на сторону старой гвардии социал-консерваторов, с которыми так страстно боролась госпожа Тэтчер.

Первый прямой конфликт случился сразу после выборов в нижнюю палату парламента в 1983 году. Глава правительства одного из островов на юго-востоке Карибского моря, Гренады, с населением меньше ста тысяч человек, стал жертвой покушения. Американское правительство послало войска, чтобы восстановить политический порядок островного государства. Была только одна маленькая проблема: главой государства был не кто иной, как королева английская. А ее Маргарет Тэтчер не поставила в известность. Говорят, от ярости королева просто бушевала. Мысль о том, что можно ввести войска в одну из стран Содружества, даже не сообщив ей об этом, показалась королеве беспардонной провокацией. «Холодная война» между Даунинг-стрит и Букингемским дворцом началась.

Для своего первого акта мести королева выбрала традиционное рождественское обращение, в котором она критиковала политику Тэтчер, назвав ее разрушением социальной сферы. И хотя сделала она это не прямо, а придала своему обращению подчеркнуто социальную окраску, все в стране знали, как надо понимать ее слова. «Величайшая проблема наших дней, — притворно сладким тоном говорила королева, — это пропасть между богатыми и бедными странами на Земле. Мы должны уделять внимание социальному неравенству…» Кроме того, она позволила, чтобы в прессу попали сведения о том, что она не разделяет отказа от экономических санкций против Южной Африки, — на Даунинг-стрит это расценили как фронтальную атаку. Преданная госпоже Тэтчер «Таймс» кричала, что королева, хоть она и глава Содружества, не имеет права возражать против политики своего правительства.

Окончательное и решительное столкновение произошло летом 1984 года. В последний уик-энд июля «Санди тайме» вышла с чрезвычайно взрывоопасной эксклюзивной статьей, в которой политические разногласия между Букингемским дворцом и Даунинг-стрит были названы своими именами. «Из ближайшего окружения королевы, — было написано на первой странице, — газета получила информацию, подтверждающую главные политические расхождения во мнениях между короной и правительством». Статья подавалась как «сенсационное разоблачение политической позиции королевы». Королеву, сообщала газета, не устраивает направление политики Тэтчер, она рассматривает тэтчеризм как разрушение социального консенсуса, считает его «холодным, жестоким и разрушающим единство нации».

Для Маргарет Тэтчер эта разоблачительная статья «Санди тайме» была катастрофой. Она придала силы оппозиции внутри ее собственной партии и ее собственного кабинета. Можно даже сказать, что именно эта публикация в «Санди тайме» и вызвала в конечном счете падение Тэтчер. Потому что только после лета 1984 года внутрипартийная оппозиция, в течение многих лет лишенная влияния, снова собралась с силами. Сразу после публикации была открыта охота на «крота». Интересно, что дворец не дал себе труда выступить с опровержением, наоборот: было даже сделано подтверждение, что глава королевской пресс-службы, Майкл Ши, разговаривал с репортерами «Санди тайме». Через три месяца Майклу Ши, исключительно под нажимом с Даунинг-стрит, пришлось покинуть свой пост.

Маргарет Тэтчер пережила атаку Букингемского дворца ровно на пять лет. И если она думала, что королева — безобидная пожилая дама из сельской знати, способная разговаривать только о лошадях и собаках и совершенно не опасная в политическом отношении, то она получила хороший урок.

Конституционные монархии Европы отводят королям и королевам, пожалуй, роль внепартийного третейского судьи, обязанного наблюдать за правильной работой всех институтов. Однако на практике — и за кулисами — возможности политического влияния (за исключением Швеции, где монарх действительно выполняет только церемониальную функцию) намного шире. Достаточно вспомнить короля бельгийцев Альберта II, который большую часть 2007 года действовал как политический посредник, чтобы вопреки ожесточенному сопротивлению различных политических сил своей страны добиться создания дееспособного правительства.

Или Хуан-Карлос I, король Испании. Ведь от Франко он унаследовал почти неограниченную полноту власти. Ему даже пришлось пообещать генералу сохранить авторитарный режим. Но намерения сдержать это обещание у Хуана-Карлоса никогда не было. Когда в 1975 году Франко умер, он быстро воспользовался своей властью, чтобы начать демократические реформы — ив конечном счете лишить власти самого себя. Ему удалось предотвратить последовавший за этим военный путч. Он реформировал военные силы и заново создал испанское государство как конституционную монархию. Подобной радикальной «смены режима» не было в современной истории Западной Европы. А начата она была не народом, не парламентом, а королем.

Классическое толкование, согласно которому монарх является живым парадоксом — а именно: человеком, обладающим самой большой властью в стране, и одновременно самым бесправным человеком своей страны, — оказывается, таким образом, просто расхожим штампом.