Пожелание есть сама сущность человека, поскольку она рассматривается как определенная к какому-нибудь действию каким-нибудь данным ее состоянием.

Мы сказали выше в схолии положения 9 этой части, что пожелание есть позыв, соединенный с сознанием его; позыв же есть сама сущность человека, поскольку она определяется к таким действиям, которые служат для ее сохранения. Но в той же схолии я доказывал, что на самом деле я не признаю различия между человеческим позывом и пожеланием, ибо, сознает ли человек свои позывы или не сознает, позыв все-таки остается одним и тем же; поэтому, чтобы не делать тавтологии, я не хотел объяснять пожелание посредством позыва, а старался определить его таким образом, чтобы все стремления человеческой природы, которые мы обозначаем названиями позыва, воли, пожелания или влечения, соединить в одно. Я мог бы сказать, что пожелание есть сама сущность человека, поскольку она представляется определенной к какому-нибудь действию; но из этого определения (по пол. 23 части 2) не вытекало бы, что душа может сознавать свое пожелание или свой позыв. Итак, чтобы включить в определение причину этого сознания, необходимо было (по тому же пол.) прибавить: поскольку она рассматривается как определенная каким-нибудь данным ее состоянием: Ибо под состоянием человеческой сущности мы разумеем всякое ее расположение, будет ли оно врожденное или же она будет определяться одним атрибутом мышления, или одним атрибутом протяжения, или, наконец, будет относиться к тому и другому вместе. Итак, под именем пожелания я разумею всякие стремления людей, их порывы, позывы и желания, которые, в зависимости от различного устройства одного и того же человека, могут быть различны и нередко бывают противоположны друг другу, так что человек влечется в различные стороны и не знает, куда ему следовать.

Радость есть переход человека от меньшего к большему совершенству.

Печаль есть переход человека от большего к меньшему совершенству.

Я говорю переход. Ибо радость не есть само совершенство. Ведь если бы человек уже роднился с совершенством, к которому он переходит, тогда он пользовался бы этим совершенством без аффекта радости, что яснее видно из аффекта печали, который противоположен ему. Ибо никто не может отрицать того, что печаль состоит в переходе к меньшему совершенству, а не в самом меньшем совершенстве, так как человек не может печалиться постольку, поскольку он имеет в себе какое-нибудь совершенство. Не можем мы также сказать, что печаль состоит в лишении большего совершенства: ибо лишение есть ничто, аффект же печали есть акт, и он поэтому не может состоять ни в чем другом, как только в акте перехода к меньшему совершенству, т. е. в акте, который уменьшает или стесняет способность человека к деятельности. См. схолию пол. 11 этой части. А затем я опускаю определения веселости, игривости, меланхолии и скорби, потому что они главным образом относятся к телу и суть только виды радости или печали.

Удивление есть воображение какой-нибудь вещи, на котором душа останавливается долго потому, что это отдельное воображение не имеет никакой связи с другими. См. пол. 52 с его схолией.

В схолии положения 18 части 2 мы показали причину, почему душа от представления одной вещи сразу же переходит к представлению или мышлению другой, именно потому, что образы этих вещей взаимно связаны между собой и расположены так, что один следует за другим, но этого нельзя себе представить, когда является новый образ вещи, а душа будет останавливаться на представлении этой вещи, пока другие причины не определят ее к мышлению о чем-нибудь другом. Таким образом, воображение новой вещи, рассматриваемое само в себе, по природе своей таково же, как и все остальные; по этой причине я не причисляю удивления к аффектам, да и не вижу причины, почему бы это нужно было сделать, так как это отвлечение души происходит не вследствие какой-нибудь положительной причины, которая бы отвлекала душу от других вещей, но лишь вследствие того, что недостает причины, которая бы отвлекала душу от представления одной вещи к мышлению другой. Итак (как я уже сказал в схол. пол. 11 этой части), я признаю только три первоначальных или первичных аффекта, именно радости, печали и пожелания, а я заговорил об удивлении только потому, что вообще принято некоторые из аффектов, происходящих от трех первоначальных аффектов, обозначать особенным названием, когда они относятся к предметам, которым мы удивляемся. Это же основание заставляет меня так же точно прибавить здесь и определение презрения.

Презрение есть воображение какой-нибудь вещи, которая так мало занимает душу, что присутствием самой вещи душа побуждается воображать скорее то, чего нет в самой вещи, чем то, что в ней есть. См. схол. пол. 52 этой части.

Определения почитания и пренебрежения я здесь пропускаю, потому что, насколько мне известно, никакие аффекты по ним не называются.

Любовь есть радость, сопровождаемая идеей внешней причины.

Это определение довольно ясно выражает сущность любви. Напротив, определение тех авторов, которые определяют любовь как желание любящего соединиться с любимой вещью, выражает не сущность любви, но ее свойство, и так как эти авторы не поняли сущности любви, то и не могли составить себе ясного понятия и о ее свойстве, а вследствие этого все находят их определение слишком темным. Но нужно заметить, что когда я говорю, что в любящем есть свойство соединяться волей с любимой вещью, то под волей я не разумею ни согласия, ни рассуждения, ни свободного решения души (ибо что это фиктивно, я показал в пол. 48 части 2), ни пожелания соединяться с любимой вещью, когда она отсутствует, или продолжать быть вместе с ней, когда она присутствует (ибо любовь может быть представлена без того или другого пожелания); но под волей я разумею успокоение, которое происходит в любящем от присутствия любимой вещи, усиливающего или по крайней мере поддерживающего радость любящего.

Ненависть есть печаль, сопровождаемая идеей внешней причины.

То, что здесь нужно заметить, ясно видно из сказанного в объясн. пред. пол. См., кроме того, схол. пол. 13 этой части.

Склонность есть радость, сопровождаемая идеей какой-нибудь вещи, которая случайно может быть предметом радости.

Отвращение есть печаль, сопровождаемая идеей какой-нибудь вещи, которая случайно может быть причиной печали. Об этом см. схол. пол. 15 этой части.

Преданность есть любовь к тому, кому мы удивляемся.

Мы показали в положении 52 этой части, что удивление рождается из новизны вещи. Итак, если случится, что мы часто будем воображать то, чему удивляемся, то мы перестанем удивляться ему; и потому мы видим также, что аффект преданности легко вырождается в обыкновенную любовь.

Издевательство есть радость, происходящая от того, что то, что мы презираем в ненавистной нам вещи, мы воображаем действительно в ней находящимся.

Поскольку мы презираем ненавистную вещь, постольку отрицаем в ней существование (см. схол. пол. 52 этой части) и постольку (по пол. 20 этой части) радуемся. Но так как мы предполагаем, что человек то, над чем он издевается, все-таки ненавидит, то из этого следует, что эта радость не может быть прочной. См. схолию положения 47 этой части.

Надежда есть непостоянная радость, происходящая из идеи вещи будущей или прошедшей, относительно исхода которой мы до некоторой степени сомневаемся.

Страх есть непостоянная печаль, происходящая из идеи будущей или прошедшей вещи, относительно которой мы до некоторой степени сомневаемся. См. об этом схолию 2 пол. 18 этой части.

Из этих определений следует, что нет надежды без страха и страха без надежды. Ибо кто питает надежду и сомневается в исходе вещи, тот предполагается воображающим нечто такое, что исключает существование будущей вещи; а потому он печалится (по пол. 19 этой части) и, следовательно, пока он питает надежду, боится, что вещь не случится. Кто же, напротив, находится в страхе, т. е. сомневается в исходе ненавистной ему вещи, тот также воображает нечто, что исключает существование этой вещи; поэтому (по пол. 20 этой части) он радуется и, следовательно, постольку имеет надежду, что она не случится.

Безопасность есть радость, происходящая из идеи будущей или прошедшей вещи, относительно которой устранена причина сомнения.

Отчаяние есть печаль, происходящая из идеи будущей или прошедшей вещи, относительно которой устранена причина сомнения.

Таким образом, из надежды является безопасность, а из страха отчаяние, когда устраняется причина сомнения относительно исхода вещи; а это бывает оттого, что человек прошедшую вещь воображает присутствующей и созерцает ее как настоящую, или оттого, что воображается что-нибудь другое, исключающее существование тех вещей, которые причиняли ему сомнение. Ибо хотя в исходе отдельных вещей (по короля, пол. 31 части 2) мы никогда не можем быть уверены, однако же может быть так, что мы не сомневаемся в их исходе. Ибо, как мы показали (см. схол. пол. 49 части 2), иное дело не сомневаться в вещи, и другое – иметь уверенность в ней; и поэтому может случиться, что образ прошедшей или будущей вещи вызовет в нас такую же радость, как и образ вещи настоящей, как это мы доказали в положении 18 этой части, которое и см. с его схолией 2.

Веселость есть радость, сопровождаемая идеей прошедшей вещи, которая случилась сверх ожидания.

Угрызение совести есть печаль, сопровождаемая идеей прошедшей вещи, которая случилась сверх ожидания.

Соболезнование есть печаль, сопровождаемая идеей несчастья, случившегося с другим, кого мы воображаем подобным себе. См. схолию пол. 22 и схолию пол. 27 этой части.

Между соболезнованием и состраданием нет другого различия, кроме того, что соболезнование относится к отдельному аффекту, а сострадание – к общему его характеру.

Благорасположение есть любовь к тому, кто делает добро другому.

Негодование есть ненависть к тому, кто делает зло другому.

Я знаю, что эти слова в общепринятом языке значат нечто иное. Но моя цель не в том, чтобы объяснять значение слов, но природу вещей, и обозначать вещи такими названиями, значение которых в обыкновенном словоупотреблении не слишком уклоняется от того значения, в котором я хочу употреблять их, что достаточно высказать один раз. Впрочем, причину этих аффектов см. в коррол. 1 пол. 27 и в схол. пол. 22 этой части.

Превознесение состоит в том, что о ком-нибудь из любви к нему имеют мнение больше надлежащего.

Пренебрежение состоит в том, что о ком-нибудь из ненависти к нему имеют мнение меньше надлежащего.

Итак, превознесение есть действие или свойство любви, а пренебрежение – ненависти; и потому превознесение следует еще определить так, что оно есть любовь, поскольку она оказывает на человека такое действие, что он о любимой вещи имеет мнение больше надлежащего, а пренебрежение есть ненависть, поскольку она производит на человека такое действие, что он о том, кого ненавидит, имеет мнение меньше надлежащего. См. об этом схол. пол. 26 этой части.

Зависть есть ненависть, поскольку она производит такое действие на человека, что он печалится от счастья другого и, напротив, радуется по причине несчастья другого.

Зависти обыкновенно противопоставляется сочувствие, которое можно определить так:

Сочувствие есть любовь, поскольку она производит такое действие на человека, что он радуется счастью другого и наоборот, печалится при виде несчастья другого.

Впрочем, о зависти см. еще схолию пол. 24 и схолию пол. 32 этой части. Рассмотренные до сих пор аффекты радости и печали суть те, которые сопровождаются идеей внешней вещи как причиной самой по себе или случайно. Отсюда я перехожу к другим аффектам, которые сопровождаются идеей внутренней вещи как причиной.

Самодовольство есть радость, происходящая оттого, что человек созерцает себя самого и свою способность к деятельности.

Униженность есть печаль, происходящая оттого, что человек созерцает свое бессилие или слабость.

Самодовольство противопоставляется униженности, поскольку мы разумеем под ним радость, происходящую оттого, что мы созерцаем нашу способность к деятельности. Но поскольку мы понимаем под ним также радость, сопровождаемую идеей какого-нибудь поступка, который мы считаем сделанным по свободному определению души, этому тогда противопоставляется раскаяние, которое мы определяем так:

Раскаяние есть печаль, сопровождаемая идеей какого-нибудь поступка, который мы считаем сделанным по свободному определению души.

Причины этих аффектов мы показали в схолии пол. 51 этой части, в пол. 53, 54, 55 и в схолии последнего. О свободном же решении души см. схолию пол. 35 части 2. Но здесь нужно еще заметить, что нет ничего удивительного в том, что все действия, которые мы по привычке называем несправедливыми, сопровождаются печалью, а те, которые называются справедливыми, радостью. Это большей частью происходит от воспитания, как легко видеть из сказанного выше. Вследствие того, что родители порицали первые и часто бранили за них детей, а, напротив, внушали вторые и хвалили за них, и происходит то, что первые возбуждают движения печали, а вторые – радости. И это подтверждается таким опытом. Ибо привычки и религия не одинаковы у всех; но напротив, что одни считают священным, то другие признают нечестивым, и что для одних почетно, то для других позорно. Итак, судя по тому, как кто воспитан, он или раскаивается в известном поступке, или хвалится им.

Гордость состоит в том, что из любви к себе имеют о себе мнение больше надлежащего.

Итак, гордость отличается от превознесения тем, что это последнее относится к внешнему объекту, гордость же относится к самому человеку, имеющему о себе мнение больше надлежащего. Но как превознесение есть действие или свойство любви, так гордость есть свойство и действие самолюбия; и ее можно еще определить так, что она есть любовь к самому себе, поскольку она производит такое действие на человека, что он думает о себе больше надлежащего. См. схолию пол. 26 этой части. Этот аффект не имеет противоположного себе. Ибо никто из ненависти к себе не ценит себя меньше надлежащего; даже никто не ценит себя меньше надлежащего, поскольку он воображает, что он не может сделать того или другого. Ибо если человек воображает, что он не может чего-нибудь сделать, то воображает это необходимо, и этим воображением он настраивается так, что он действительно не может сделать того, о чем воображает, что он этого не может сделать. Пока он воображает, что он не может сделать того или другого, до тех пор он не определяется к деятельности и, следовательно, до тех пор для него невозможно делать это. Однако же, если мы обратим внимание на то, что зависит только от одного мнения, то мы можем представить себе возможность того, что человек имеет о себе мнение меньше надлежащего. Ибо может случиться, что кто-нибудь, представляя себе с печалью свою слабость, вообразит, что все презирают его, в то время как другие менее всего думают о том, чтобы презирать его. Кроме того, человек может иметь о себе мнение меньше надлежащего, если он в настоящем отрицает в себе что-нибудь по отношению к будущему времени, относительно чего он не уверен, так же как если он думает, что он ничего не может понять достоверного и ничего другого не может сделать или делать, кроме несправедливого, гнусного и т. д. Затем, мы можем сказать, что человек имеет о себе мнение меньше надлежащего, когда мы видим, что он по излишнему опасению оконфузиться не отваживается на то, на что отваживаются другие, равные ему. Таким образом, этот аффект мы можем противопоставлять гордости, который я назову само– уничижением. Ибо как из самодовольства проистекает гордость, так из униженности – самоуничижение, которое поэтому мы определяем так:

Самоуничижение состоит в том, что вследствие печали имеют о себе мнение меньше надлежащего.

Обычно гордости противопоставляется униженность, но это бывает тогда, когда мы обращаем внимание более на действия той и другой, а не на их природу. Обычно мы называем гордым того, кто слишком прославляет себя (см. схол. пол. 30 той части), кто относительно себя рассказывает только о добродетелях, а относительно других – только о пороках, кто желает, чтобы его предпочитали всем, и кто, наконец, выступает с такой важностью и пышностью, которая свойственна только людям, стоящим гораздо выше его. Наоборот, мы считаем униженным (смиренным) того, кто слишком часто краснеет, кто сознается в своих пороках и рассказывает о добродетелях других, кто уступает всем и кто, наконец, ходит с опущенной головой и не любит украшаться. Впрочем, эти аффекты, именно смирение и самоунижение, встречаются весьма редко. Ибо природа человеческая, рассматриваемая сама в себе, восстает против них, насколько может (см. пол. 15 и 54 этой части); и потому те, которых считают смиренными и самоуниженными, большей частью бывают особенно честолюбивы и завистливы.

Слава есть радость, сопровождающаяся идеей какого-нибудь нашего действия, о котором мы воображаем, что другие его хвалят.

Стыд есть печаль, сопровождающаяся идеей какого-нибудь действия, о котором мы воображаем, что другие его порицают.

Об этом см. схолию пол. 30 этой части. Но здесь нужно заметить разницу, которая существует между стыдом и стыдливостью. Ибо стыд есть печаль, следующая за поступком, которого стыдятся; стыдливость же есть боязнь или опасение позора, удерживающее человека от совершения чего-нибудь позорного. Стыдливости обычно противопоставляют бесстыдство, которое, собственно, не есть аффект, как я покажу в свое время; но названия аффектов, как я уже сказал, соображаются больше с обычным словоупотреблением, чем с природой аффектов. Теперь я закончил с теми аффектами радости и печали, которые я предположил себе объяснить. Итак, я перехожу к тем, которые я отношу к пожеланию.

Тоска (по чем-нибудь) есть желание или позыв обладать какой-нибудь вещью, который поддерживается воспоминанием этой вещи и вместе с тем сдерживается воспоминанием тех вещей, которые исключают существование желаемой вещи.

Когда мы вспоминаем о какой-нибудь вещи, то, как мы часто заявляли, этим самым мы располагаемся к тому, чтобы представлять ее с тем же аффектом, как если бы вещь действительно присутствовала; но это расположение или стремление, когда мы находимся в бодрственном состоянии, часто сдерживается образами вещей, исключающих существование той вещи, которую мы вспоминаем. Итак, когда мы вспоминаем вещь, которая нам причиняет какой-нибудь вид радости, то этим самым мы стремимся представлять ее с тем же аффектом радости, как если бы она действительно присутствовала; но это стремление сразу же сдерживается воспоминанием вещей, которые исключают ее существование. Поэтому тоска (по чему-нибудь) есть собственно печаль, которая противоположна той радости, которая возникает вследствие отсутствия ненавистной нам вещи; см. о ней схолию пол. 47 этой части. Но так как тоска, по-видимому, относится к пожеланию, то я и отношу этот аффект к аффектам пожелания.

Соревнование есть пожелание какой-нибудь вещи, которое возникает в нас вследствие того, что мы воображаем, что другие желают ее.

Кто бежит потому, что видит бегущими других, или кто боится потому, что видит боящимися других, кто, видя, как другой обжег себе руку, притягивает к себе свою руку и делает такие движения телом, как будто он сам обжег свою руку, об этом мы скажем, что он подражает аффекту другого, но не скажем, что он соревнуется с ним; и это не потому, что причина соревнования одна, а причина подражания другая, но просто потому, что принято называть соревнующимся только человека, который подражает тому, что мы считаем честным, полезным или приятным. Впрочем, о причине соревнования см. положение 21 этой части с его схолией. Но почему с этим аффектом большей частью соединена зависть, – об этом см. положение 32 этой части с его схолией.

Признательность или благодарность есть пожелание или побуждение любви, по которому мы стремимся делать добро тому, кто по такому же аффекту любви оказал нам благодеяние. См. положение 39 со схолией положения 41 этой части.

Благожелание есть желание делать добро тому, кого мы жалеем. См. схолию положения 27 этой части.

Гнев есть пожелание, которым мы из ненависти побуждаемся причинить зло тому, кого мы ненавидим. См. положение 39 этой части.

Месть есть пожелание, которым мы вследствие взаимной ненависти побуждаемся причинять зло тому, кто по такому же аффекту нанес нам вред. См. королларий 2 положения 40 этой части с его схолией.

Жестокость или свирепость есть пожелание, которым кто-нибудь побуждается наносить зло тому, кого мы любим или кого мы жалеем.

Жестокости противопоставляется милосердие, которое не есть страсть, но способность души, которой человек умеряет гнев и мстительность.

Опасение есть пожелание посредством меньшего зла избежать большего, которого мы боимся. См. схолию положения 39 этой части.

Смелость есть пожелание, которым кто-нибудь побуждается делать что-нибудь с опасностью, подвергнуться которой боятся ему равные.

Малодушие признается в том, чьи пожелания сдерживаются страхом перед опасностью, которой не боятся подвергнуться равные ему.

Итак, малодушие есть не что иное, как боязнь какого-нибудь зла, которого многие обычно не боятся. Поэтому я не отношу его к аффектам пожелания. Но я хотел объяснить его здесь, потому что, поскольку мы рассматриваем пожелания, оно действительно противопоставляется аффекту смелости.

Смущение приписывается тому, у кого пожелание избежать зла сдерживается удивлением к злу, которого он боится.

Стало быть, смущение есть вид малодушия. Но так как смущение происходит от двойного страха, то удобнее определить его так, что оно есть страх, который приводит человека в такое ошеломление и колебание, что он не может устранять зла. Я говорю в ошеломление потому, что его способность избежать зла подавляется удивлением к нему. Я говорю в колебание, поскольку мы понимаем, что это пожелание подавляется страхом перед другим злом, которое его также мучит; из этого следует, что он не знает, какое из двух зол ему следует предотвратить. См. об этом схолию положения 39 и схолию положения 52 этой части. О малодушии и смелости см. схолию положения 51 этой части.

Вежливость или скромность есть пожелание делать то, что нравится людям, и оставлять то, что им не нравится.

Честолюбие есть неумеренное желание славы.

Честолюбие есть пожелание, которым поддерживаются и усиливаются все аффекты (по пол. 27 и 31 этой части), и потому этот аффект почти непреодолим. Ибо пока человек одержим каким-нибудь пожеланием, он в то же время необходимо бывает одержим и этим. «Лучшие люди, – говорит Цицерон, – всего более руководятся славой. Даже философы на тех книгах, в которых пишут о презрении к славе, выставляли свое имя» и проч.

Сластолюбие есть неумеренное пожелание или даже любовь к пиршествам.

Пьянство есть неумеренное пожелание и любовь к напиткам.

Корыстолюбие есть неумеренное пожелание и любовь к богатству.

Сладострастие есть также пожелание и любовь к телесному совокуплению.

Умеренно ли это желание половых удовольствий или неумеренно, оно обыкновенно называется сладострастием. Далее, эти пять аффектов (как я уже упомянул в схолии пол. 56 этой части) не имеют противоположных себе. Ибо скромность есть вид честолюбия, о чем см. схолию положения 29 этой части. Затем, что умеренность, трезвость и целомудрие указывают на силу души, а не на страсть, – об этом я также упоминал. И хотя возможно, что человек корыстолюбивый, честолюбивый или робкий воздерживается от неумеренности в пище, питье и половом соитии, но корыстолюбие, честолюбие и робость не противоположны сластолюбию, пьянству или сладострастию. Ибо корыстолюбец часто желает поесть и попить за чужой счет. Честолюбец же, если бы только он был уверен, что все останется в тайне, ни в чем не будет воздерживаться, и если бы ему пришлось жить между пьяницами и людьми сладострастными, то по тому самому, что он честолюбив, он еще более будет предаваться этим порокам. Наконец, робкий делает то, чего сам не хочет. Хотя корыстолюбец для избежания смерти и может бросить в море свои богатства, однако он все-таки останется корыстолюбцем; и хотя человек сладострастный и печалится о том, что он не может обуздать своей страсти, однако он от того не перестает быть сладострастным. И вообще, эти аффекты имеют своей сущностью не столько сами действия пирования, пьянства и проч., сколько сам позыв и любовь к ним. Итак, этим аффектам ничего не может быть противопоставлено, кроме благородства и энергии души, о чем речь пойдет дальше. Определение ревности и остальных волнений души я давать не буду – как потому, что они происходят от соединения аффектов, которые мы уже определили, так и потому, что многие из них не имеют названий, что показывает, что для практической жизни достаточно знать их вообще. Да притом, из определений аффектов, объясненных нами, видно, что все они происходят от пожелания, радости или печали, или, вернее, что нет других, кроме этих трех, из которых каждый обычно называется разными именами по их различным отношениям и внешним признакам. Если же мы захотим вникнуть в эти три первоначальных аффекта и в то, что мы сказали выше о природе души, то мы будем иметь возможность определить аффекты, поскольку они относятся только к душе, таким образом: