Все аффекты относятся к пожеланию, радости или печали, как показывают данные нами их определения. Под печалью же мы подразумеваем то, чем уменьшается или сдерживается способность мышления души (по пол. 11 этой части и его схол.), поэтому поскольку душа печалится, постольку уменьшается или задерживается ее способность мышления, т. е. деятельности. Следовательно, никакие аффекты печали не могут относиться к душе, поскольку она действует, но лишь аффекты радости и пожелания, которые (по пред. пол.) постольку и относятся к душе, – что и требовалось доказать.

Все действия, которые вытекают из аффектов, относящихся к душе, поскольку она понимает, я отношу к храбрости, которую я подразделяю на мужество и великодушие. Ибо под мужеством я понимаю пожелание, по которому каждый стремится сохранять свое существование, следуя единственно внушению разума. Под великодушием же я разумею пожелание, по которому каждый, следуя только внушению разума, стремится помогать другим людям и привязывать их к себе дружбой. Итак, те действия, которые имеют целью только одну пользу действующего, я отношу к мужеству, а те, которые имеют целью также пользу других, я отношу к великодушию. Поэтому умеренность, трезвость и присутствие духа в опасностях и проч. суть виды мужества; а скромность, милосердие и проч. суть виды великодушия. И я думаю, что этим я объяснил главные аффекты и душевные волнения, которые происходят от соединения трех первоначальных аффектов, а именно: пожелания, радости и печали, – и свел их к их первопричинам. Из этого видно, что мы движимы внешними причинами различным образом и что мы колеблемся, подобно морским волнам, гонимым разнонаправленными ветрами, из стороны в сторону, сами не зная своего исхода и судьбы. Но я сказал, что я показал только главнейшие столкновения души, а не все, какие могут быть. Ибо, идя тем же путем, каким мы следовали выше, мы легко можем показать, что любовь соединяется с раскаянием, пренебрежением, стыдом и проч. Из сказанного уже, я думаю, всякому ясно видно, что аффекты могут столь разными способами соединяться одни с другими и что отсюда может происходить столько разных оттенков, что их нельзя выразить никаким числом. Но для моей цели достаточно перечислить только главнейшие, ибо остальные, опущенные мною, более любопытны, чем полезны. Впрочем, о любви остается еще заметить то, что весьма часто случается, а именно, что в то время, когда мы пользуемся той вещью, которую желали, тело вследствие этого пользования приобретает новое расположение, которое определяет его уже иначе, и в нем возбуждаются другие образы вещей, и вместе с тем душа начинает воображать иное и желать иного. Например, когда мы воображаем что-нибудь, действующее приятно на наш вкус, то желаем пользоваться этой вещью, т. е. есть ее. Но пока мы ею так пользуемся, желудок наполняется, и тело получает иное расположение. Если, таким образом, в то время, когда тело уже получило другое расположение, образ той же пищи вследствие присутствия ее самой будет поддерживаться, а вместе с ним – стремление или пожелание есть ее, то этому стремлению или пожеланию будет противодействовать то новое состояние тела и, следовательно, присутствие вещи, которой мы желали, будет нам ненавистно; это мы и называем пресыщением и отвращением. Но внешние состояния тела, которые наблюдаются при аффектах, каковы дрожь, бледность, рыдания, смех и проч., я оставил без внимания, так как они относятся только к телу без всякого отношения к душе. В заключение нужно сделать несколько замечаний относительно определения аффектов, и потому я повторю их здесь в порядке и прибавлю к каждому то, что нужно заметить о нем.