Радость и печаль, и, следовательно, аффекты, которые из них составляются или от них производятся, суть страсти (по схол. пол. II этой части), но мы (по пол. 1 этой части) необходимо страдаем, поскольку имеем неполные идеи, и поскольку имеем их (по пол. 3 этой части), постольку лишь и страдаем, т. е. (см. схол. I пол. 40 части 2) постольку лишь необходимо страдаем, поскольку воображаем, другими словами (см. пол. 17 части 2 с его схол.), поскольку испытываем действие аффекта, который заключает в себе природу нашего тела и природу внешнего тела. Таким образом, природа каждой страсти должна раскрываться так, чтобы в этом выражалась природа предмета, который возбуждает аффект. А именно, радость, которая происходит, например, от предмета А, заключает в себе природу самого предмета А, а радость, которая происходит от предмета В, заключает в себе природу самого предмета В; и следовательно, эти два аффекта радости различны по природе, потому что происходят от причин различной природы. Таким же образом аффект печали, происходящий от одного предмета, отличен по природе от печали, происходящей от другой причины; и это же самое нужно разуметь относительно любви, ненависти, надежды, страха, колебания души, и проч. И поэтому необходимо существует столько видов радости, печали, любви, ненависти и проч., сколько есть видов предметов, которые производят на нас действие. Но пожелание есть сама сущность или природа каждого, поскольку она рассматривается определяемой к известному действию каким– нибудь данным ее состоянием (см. схолию пол. 9 этой части). Следовательно, судя по тому, как каждый от действия внешних причин испытывает тот или другой вид радости, печали, любви, ненависти и проч., т. е. судя по тому, как его природа устраивается таким или другим образом, и пожелание его необходимо бывает такое или другое, и природа пожелания одного должна отличаться от природы пожелания другого настолько, насколько разнятся между собою аффекты, от которых происходит каждое пожелание. Итак, существует столько видов пожелания, сколько есть видов радости, печали, любви и проч., и, следовательно (как это уже показано), сколько есть видов предметов, которые производят на нас действие, – что и требовалось доказать.

Между видами аффектов, которых (по пред. пол.) должно быть весьма много, выдаются роскошество, пьянство, сладострастие, корыстолюбие и честолюбие, которые суть не что иное, как понятия любви или пожелания и которые раскрывают природу этих двух аффектов посредством предметов, к которым относятся. Ибо под роскошеством, пьянством, сладострастием, корыстолюбием и честолюбием мы понимаем не что иное, как неумеренную любовь или пожелание пировать, пьянствовать, иметь половые удовольствия, богатство и славу. Кроме того, эти аффекты, поскольку мы их отличаем от других лишь по предмету, к которому они относятся, не имеют противоположных себе аффектов. Ибо умеренность, которую мы обыкновенно противопоставляем роскошеству, трезвость, которую противопоставляем пьянству, и, наконец, целомудрие, противопоставляемое сладострастию, не суть аффекты или страсти, но указывают на силу души, которая умеряет эти аффекты. Остальных же видов аффектов я не могу объяснить здесь (так как их столько, сколько видов предметов), и даже если бы мог, то в этом нет необходимости. Ибо для нашей цели, именно для определения силы аффектов и власти души над ними нам достаточно иметь общее определение каждого аффекта. Достаточно, говорю я, понимать общие свойства аффектов и души для того, чтобы можно было определить, какова и как велика власть души в деле умерения и сдерживания аффектов. Итак, хотя и велико различие между тем и другим аффектом любви, ненависти или пожелания, например между любовью к детям и любовью к жене, однако не наше дело разбирать эти различия и исследовать далее природу и происхождение аффектов.