Рассвет едва занимался, когда женщин в сопровождении рычащих собак и вооруженных охранников прогнали через ворота лагеря. В тусклом свете начинающегося дня Калли сумела различить только бесконечные ряды бараков. Вначале всех новеньких затолкали в один барак на санобработку. Их заставили раздеться догола, обсыпали каким-то белым порошком от вшей, потом велели побриться наголо и обрить лобки, и все это под взглядами десятков мужчин, равнодушно взирающих на женскую наготу. Калли выдали линялую голубую рубашку и старую юбку, которая когда-то была красной, а также платок, чтобы прикрыть лысую голову. Никто не протестовал, женщины молча прошли через все унизительные процедуры. Они были слишком оглушены и раздавлены тем, что увидели и услышали, да и устали все после столь долгого и изнурительного марш-броска.

У Калли изъяли все пожитки, но она чудом успела припрятать свои башмаки. Ее зарегистрировали под именем Шарлотта Бланкен, политзаключенная, бельгийка по национальности. Ее статус отныне подкреплял и красный треугольный значок на рукаве вместе с соответствующим порядковым номером. После всех предварительных процедур женщин снова выгнали на холод и развели по баракам. Им было велено самим искать себе место, в крайнем случае обращаться к надзирательницам, отмеченным черными нарукавными нашивками. Те постоянно курсировали по проходу с хлыстами в руках для поддержания общего порядка в бараке.

По обе стороны от центрального прохода высились трехэтажные нары, на которых лежали в полускрюченном-полусогнутом положении сотни женщин, спрессованные, словно кильки в консервной банке. Издали нары были похожи на клетки для животных. Запах стоял такой, что в первую минуту Калли потянуло на рвоту, но она была слишком убита увиденным, а потому сил не оставалось уже ни на что. Страшно пахло мочой, потом, испражнениями. В тяжелом спертом воздухе витали страх и безнадежность. «Неужели здесь можно выжить? – спросила она себя. – Как же я вынесу все это?»

После почти года, проведенного в одиночной камере, вид этой ужасной копошащейся массы человекообразных существ пугал и повергал в шок. Изможденные высохшие тела, облаченные в какие-то лохмотья, впалые щеки, смертельно бледная кожа на лицах, потухшие взгляды, которыми эти несчастные таращились на новенькую. Раньше ей приходилось слышать кое-что о концентрационных лагерях. Но одно дело – слышать, и совсем другое – увидеть все собственными глазами и самой оказаться в таком ужасном месте. Калли невольно содрогнулась, чувствуя, как ее охватывает паника. Она попыталась отыскать в этом сонме мертвых ликов хотя бы одно живое лицо. Или хотя бы одну пару глаз с лучиком надежды во взгляде. Ничего! Женщины понуро молчали, бросая на нее любопытные взгляды и ожидая ее дальнейших действий. Что ж, в глазах этих несчастных она всего лишь еще одна претендентка на жалкие крохи свободного пространства, которое здесь есть, еще одна раба, из которой выжмут все оставшиеся соки, а потом пустят в расход. Или сама успеет сдохнуть от непосильного труда.

Инстинкт самовыживания, который вел Калли через все тяжкие испытания долгих месяцев тюремного заключения, заставил ее почти забыть свое истинное происхождение. В тюрьме Сен-Жиль она стала настоящей Лоттой Бланкен, бельгийкой по национальности, говорящей на французском, и няней по роду своих занятий. Каролины больше не было. Она умерла, или осталась в Далрадноре со своим маленьким сынишкой, или все еще продолжала проходить подготовку на секретных базах разведшколы. Все эти драгоценные факты ее реальной биографии лежали до поры до времени похороненными глубоко в подкорке. Они составляли ее золотой запас, то неприкосновенное богатство или наличную валюту, которая, быть может, понадобится в будущем для того, чтобы выжить. Пусть эти нелюди заморят ее тело, но свое истинное «я» она им растоптать не даст. Эта сокровенная часть ее души навсегда останется неизвестной врагам. Ибо стоит им докопаться до правды, и Каролина навсегда потеряет себя.

Вдалеке послышалась негромкая французская речь, и Калли машинально пошла на звук голосов. Наверное, это барак для иностранцев, подумала она, подходя ближе.

– Lotte! – представилась она. – Et vous? (А вы?)

Ей повезло. Женщины попали в концлагерь сравнительно недавно, и их еще занимали новости извне. Она рассказала им то, что знала сама об освобождении Франции. Пожилая женщина с белыми как лунь волосами жадно схватила ее за руку.

– Слава богу! Скоро все закончится! Пресвятая Дева Мария услышала мои молитвы! – она истово перекрестилась. – Меня зовут Селина. Арестовали за то, что помогала военнопленным бежать из лагеря. Мужа расстреляли. Это – Мадлен, а это – Мари. А тебя как зовут? Как ты оказалась здесь?

Калли коротко изложила им свою легенду. Работала няней в одном приличном доме недалеко от Брюгге. Вместе с хозяевами путешествовала, бывала и за границей. Там научилась немного болтать по-английски. Помогала летчикам обходить стороной секретную линию противовоздушной обороны, но кто-то ее предал, и ее арестовали. Женщины выслушали рассказ молча, не задав ни единого вопроса. Ах, если бы все было так и на самом деле. Увы! Правда гораздо запутаннее и сложнее. Ведь в действительности она ничем не смогла помочь бойцам Сопротивления. Но зато сумела выжить, и это тоже немало. Если повезет, то когда-нибудь она лично засвидетельствует все те ужасы, через которые прошла и видела собственными глазами.

– Говорят, всех новеньких отправляют отсюда в другие лагеря. Там они работают на фермах, строят дороги, разбирают завалы. Но чтобы попасть туда, надо быть молодой и сильной. А тут они вытянут тебе все жилы, а потом отправят в крематорий, – сказала Мадлен, невысокая кареглазая женщина с коротким ежиком темных волос. Она протянула руку Калли и добавила: – Тебе лучше с самого начала знать, что тебя ждет. Здесь – кромешный ад! Сама видишь, тут нас тысячи и тысячи. Настоящая душегубка! А еще у них есть одно славное местечко под названием «Молодежный лагерь». Туда отправляют всех заболевших. Но мы еще пока не видели ни одной женщины, вернувшейся оттуда.

Калли слушала Мадлен с замиранием.

– Да, вот еще что! – прошептала та. – Берегись надзирательниц. Особенно вон той, с толстыми косами и хлыстом в руке. Она поначалу будет строить тебе улыбочки, станет помогать, даже кинет лишний кусок хлеба, но не просто так! За все приходится платить! Она таскает своих фавориток в одно укромное местечко, где те обязаны удовлетворять все ее похотливые желания. А когда очередная пассия ей надоедает, то она находит способ, как от нее избавиться. Так что будь внимательна и не светись! Другие же могут натравить на тебя собак за один случайный взгляд, ненароком брошенный на них, и те загрызут тебя живьем. Ни за что! Так, потехи ради… Не хочу тебя пугать понапрасну, но лучше знать правду с самого начала. Мы ведь для них – не люди, а животные. Или еще хуже, просто безликие номера. Но в душе-то мы знаем, что мы остались людьми, и имена у нас есть человеческие, и наше прошлое никто у нас не отнимет.

– Перестань ее стращать! – улыбнулась Селина. – Держи в чистоте руки, смотри за тем, что тебе дают поесть, и чаще поворачивайся ко всем спиной, тогда и спина целее будет, да и сама тоже. Держись за нас, Лотта. Русские придут не сегодня завтра. Охранники очень боятся русских, что не мешает им обращаться с русскими женщинами хуже всего. Особенно после разгрома под Сталинградом. Как видишь, кое-какие новости просачиваются даже сюда, в это Богом забытое место. Когда начнут гонять на работы, узнаешь много чего.

Несмотря на рассказы подруг по несчастью, Калли очень быстро поняла, что невозможно подготовиться ни морально, ни физически ко всем тем ужасам, которые отныне ей доводилось лицезреть каждый день. Тела повешенных, еще долго болтающиеся на ветру после совершения над несчастными публичной казни. Вереницы заиндевевших от холода девушек и детей, которых на рассвете строем отправляли в газовые камеры. И все они стояли в оцеплении, боясь пошевелиться. Малейшее движение, и зоркий глаз охранника выдергивал очередную жертву из строя, избивал палками, а стоило рухнуть на землю, и тело отдавали на растерзание собакам.

– Стой спокойно. Не смотри! Не показывай, что тебе страшно или тебя переполняет негодование. Смирись! Ты должна выглядеть сломленной и униженной, наступи на горло собственной гордости. Здесь ее у тебя не может быть. Не давай этим нелюдям повода унижать и издеваться над тобой еще больше. И держись нас, – поучала ее Селина. – Вместе мы выживем, поодиночке – никогда! Смотри вверх, поверх колючей проволоки, смотри на деревья, на птиц, летающих в небе. Когда-нибудь и мы взлетим и выпорхнем отсюда, подобно птицам.

Калли слушала наставления Селины, исполненные здравого смысла и житейского опыта, и постепенно ее тело привыкло к холодной и выношенной одежде, а ухо уже не воспринимало ни криков жертв, ни проклятий палачей. Единственное, к чему она так и не смогла привыкнуть, это к ужасающей вони из отхожего места. Она понимала, что рано или поздно она сломается и заболеет. Но ночами у нее еще пока хватало сил отбиваться от непрошеных визитеров, которые подходили к ее логову затем, чтобы схватить миску или отобрать припрятанную корку хлеба. И всегда забивалась в тень, когда на охоту в поисках новой жертвы выходила надзирательница-лесбиянка. Все четверо они вжимались в угол на самом верхнем этаже нар, пытаясь хоть немного согреться теплом друг друга. Зима выдалась на редкость суровой, а в декабре 1944 года на лагерь обрушились такие снегопады, что бараки утопали в снегу почти до самых крыш. Снег хоть на время спрятал от глаз все ужасы и непотребства лагерного бытия. После многочасовых стояний на морозе многие замертво валились на снег. А ведь главное было не просто стоять, а стоять неподвижно, не шелохнувшись в сторону. К счастью для Калли, ее вместе с другими француженками стали гонять на работы за пределами барака, а иногда и за пределы лагеря. Там и кормили чуть получше, и условия для ночлега были чуть более сносными. Они занимались тем, что выкапывали из-под снега замерзшие овощи. Потом их перебросили в другой лагерь. Там они собирали с полей большие валуны и камни для строительства дорог. От постоянного холода Калли уже давно перестала чувствовать и руки, и ноги. Да и тело едва ли могло согреться под тем тряпьем, которое им выдали в качестве верхней одежды. Но, к счастью, у нее на ногах были башмаки. Каждую ночь она привязывала башмаки к своему телу, чтобы их не украли.

– Нам надо бежать! – не уставала повторять Мадлен. В ее голове всегда роились планы, и на перспективу – обретение вожделенной свободы, и на ближайшее будущее – как обобрать кого-нибудь из соседок по бараку.

– Куда бежать зимой? – резонно возражала Селина и заходилась в приступе отчаянного кашля. День ото дня ее кашель становился все более и более удушающим: сказывалась работа на холоде в открытом поле. Женщина с трудом таскала ноги, никак не поспевая за остальными. Подруги как могли прятали ее от строгих глаз надзирательниц. Но днем надо было работать, ворочать огромные валуны и катить их по неровному мерзлому полю. Иногда по двенадцать человек катили один валун, обливаясь потом, чувствуя, как отнимаются от тяжести руки, но нельзя было останавливаться ни на минуту. Все время надо было быть в движении. Одна женщина упала без чувств на мерзлую землю, и тут же подскочил охранник и стал избивать ее своей дубинкой. Несчастная корчилась на земле, пытаясь защититься от сыплющихся на нее ударов.

– Работать! – рявкнул он, обращаясь к остальным, а сам оттащил женщину к краю поля и пристрелил ее там.

– Молчи! – тихо сказала Селина, увидев, как Калли переменилась в лице. – Его час придет!

– Откуда ты знаешь? – прошептала в ответ Калли.

– Сердцем чую! Время работает на нас. Скоро мы будем спасены. Не думай о том, что творится вокруг, иначе эти мерзости уничтожат тебя и физически, и морально.

Они вернулись в лагерь, голодные, полуживые от холода и изнурительного труда. Тело застреленной узницы так и осталось валяться в поле, вмерзая в землю. Впрочем, постепенно Калли привыкла и к смертям: она даже не смотрела в ту сторону, где лежала очередная жертва. Вот только сердце болело все сильнее и сильнее, и каждая новая порция жестокостей ложилась на него тяжелой отметиной. В этом аду не было снисхождения ни к кому, здесь не знали милости или сострадания. Каждая заключенная была всего лишь ломовой лошадью, которую тут же отправляли на скотобойню, стоило ей только оступиться или упасть. А потому выбор у каждой из них был невелик: работай или умри. И умирали. С каждым днем обитательниц барака становилось все меньше и меньше. Наверное, Калли согревала ярость, бушевавшая внутри ее. Она пробирала до самых костей и странным образом согревала тело. «Я выживу, я должна выжить, – повторяла она себе каждое утро. – Я обязана выжить, хотя бы для того, чтобы рассказать всем-всем-всем о том, как это было. Другие ведь уже не скажут. А для того, чтобы выжить, нужно тепло, еда и немного везения, чтобы не попасть в газовую камеру».

– Наверное, у всех у нас есть лишь один способ вырваться отсюда! – невесело пошутила как-то раз Мари, самая молодая из подруг Калли. – Превратиться в белый дымок над крышей крематория. Они ведь уже давно списали всех нас в расход, для них мы уже и не люди, а так, ходячие мертвецы. Но ничего! Будем искать и другие пути!

– Давай лучше думать о чем-нибудь другом! – заметила осторожная Селина. – Предлагаю игру. Сейчас мы все уляжемся на нары, и каждая по очереди расскажет, что бы она заказала себе на ужин. Или на обед. Представим, что мы нарядно одеты, сидим в хорошем кафе или баре и заказать можем что душа пожелает.

– У меня от таких игр голод еще больше взыграет! – простонала Мадлен. – Но лично я бы заказала pot au feu с жирным густым соусом. А еще зеленый салат и винегрет, немного нормандского сыра вигот и мамин десерт, ее вкуснейшие пирожные tarte aux pommes.

– А сервировка стола? – Селина старалась разбудить фантазию Мадлен. – Скатерть какого цвета предпочитаешь? Какие цветы поставишь в вазу?

Вот так они предавались упоительным воспоминаниям, и в какой-то момент Калли даже почувствовала на языке запах пряных трав и чеснока. Лично она выбрала себе пастуший пирог с ароматной хрустящей корочкой, который так превосходно готовила Мима, клубнику со сливками и вкуснейшее мороженое от Капальди. Она мысленно представила себе это пиршество красок и ароматов, и тут же рот наполнился густой слюной. Хорошая игра! Она позволила хотя бы на несколько минут перенестись из этого кромешного ада в родные ее сердцу места. Господи, взмолилась она мысленно, спасибо тебе за то, что ты послал мне таких хороших подруг. Благодаря этим трем женщинам она еще на какое-то время сохранила ясность ума и тем самым продлила себе жизнь.

В следующий раз они придумали новую забаву: решили, что будут отмечать все дни рождения, и каждая должна приготовить специальный подарок-сюрприз для именинницы. Легко сказать! А где его найти, этот сюрприз? И все же, и все же… Когда их гоняли на работы за пределы лагеря, то можно было отыскать в поле первые, робко пробивающиеся сквозь пожухлую траву и снег весенние цветы. Калли сорвала головки полевых маргариток, а потом сплела их в красивое ожерелье для Селины. Селина чахла на глазах, задыхалась, хватала ртом воздух, и после двенадцатичасовой рабочей смены ее приходилось уже почти силком тащить с поля, поддерживая с обеих сторон. Но ожерелье из цветов! Такая радость! Она с удовольствием надела его на себя.

Через неделю случилось то, чего они больше всего боялись: медицинский осмотр. Всех женщин выстроили в ряд перед надзирательницами и охранниками, велели задрать юбки до пояса, выставив на всеобщее обозрение выпирающие тазобедренные кости, уже давно напоминающие живые мощи. Потом надо было пробежаться перед лагерным врачом и эсэсовцами из охраны, продемонстрировать им свою, так сказать, физическую подготовку. Доктор внимательно разглядывал распухшие ноги и отекшие, все в синяках, коленки каждой из бегуний. Калли сконцентрировала все свои силы на том, чтобы выдержать испытание, а потому не сразу обратила внимание на то, что происходит с Селиной. Ее буквально силком вытащили из шеренги, и охранник рыкнул:

– Беги!

Селина сделала пару шагов и упала на пол, сотрясаясь от приступа кашля.

– В отделение реабилитации! – коротко озвучил свой вердикт доктор, и охранники потащили Селину к стоявшей снаружи повозке. Вскоре повозка была загружена до отказа немощными женщинами, которых повезут в так называемый «Молодежный лагерь» на реабилитацию. Они стояли окаменев, не в силах уразуметь, что только что их подругу забрали на верную смерть. А они даже не попрощались с ней. После осмотра надзирательницы скомандовали разойтись по своим местам. Все молча разошлись. Да и о чем говорить? Они понимали: Селину они больше не увидят. Еще один жестокий удар, который надо пережить.

– Нужно как-то выбираться отсюда! – прошептала Мадлен. – Я знаю, Селина будет рада, если мы спасемся.

Всю ночь Мадлен и Мари молились и плакали.

Но Калли не могла молиться. Все чувства в ней выгорели дотла. Страшное опустошение и в душе, и в теле. Не было даже ярости, которая могла бы подпитать ее своей энергией. Впервые за долгие месяцы лишений ей захотелось просто лечь и умереть. Она старалась не думать о том, где сейчас Селина и что с ней. Одна, немощная, с распухшими ногами, которые она едва переставляла, куда они ее поведут? Конечно, отправят в газовую камеру. И никого рядом! Даже священника, могущего утешить в этот предсмертный час. За что? Почему?! Все в душе Калли вдруг восстало против такой вопиющей несправедливости. Она свернулась калачиком в своем уголке на нарах и отрешенно вслушивалась в то, как подруги шепчут слова молитв. Лично у нее надежд более не осталось. Она тоже приготовилась к смерти.

– Нельзя сдаваться! – пыталась приободрить ее Мари. – Пока мы живы, жизнь еще не кончена. И Селина скоро будет свободна! Во всяком случае, ее душа освободится из плена. Вот только деток она своих больше не увидит. А тебя кто дома ждет, Лотта? Ради них стоит побороться за свою жизнь, как думаешь? Держись, подруга! Мы еще поживем!

Иногда на Калли накатывали минуты полного помутнения разума. В такие минуты она уже не узнавала в себе прежнюю Каролину, не могла представить себе личико Дезмонда. Она ощущала себя тем, кем она есть сегодня: Лотта Бланкен. Изможденное тело, кости, обтянутые кожей в сплошных кровоподтеках и ссадинах, бессловесное существо, видевшее столько горя и ужасов. Она все глубже и глубже погружалась в пучину отчаяния. И все ближе подступало безумие, не щадящее тех, кто начинает жалеть себя. Мадлен вовремя заметила эти страшные перемены, происходящие в ней.

– Помни! Мы живем только для того, чтобы вырваться отсюда! Куда подевалась твоя злость? – она трясла подругу за плечи, пытаясь заинтересовать ее своими бесконечными прожектами, как именно им устроить побег. – Будем держаться все вместе, и тогда выживем! Поодиночке – сдохнем! Здесь все же получше, чем в Равенсбрюке. Там ведь вообще сплошной конвейер смерти, а здесь хоть поле видим, дорогу… Но только дашь слабину, и немедленно отправят обратно в Равенсбрюк. А там эти садисты забьют тебя своими дубинками до смерти. Не дай им такого удовольствия, Лотта!

Спустя несколько дней их переправили в другой лагерь в Мекленбурге. Там их бросили на строительство дорог. Трудились днями напролет в сырую промозглую погоду, которая бывает ранней весной. Спасали только телогрейки и шали, которые соорудила всем троим Мадлен из одеяла Селины. Но попробуй потягай тяжеленный каток двенадцать часов кряду, и так изо дня в день. Силы убывали с каждым днем, они чувствовали, что слабеют. Немного приободрили новенькие. Женщины сообщили последние новости с воли: союзники уже вплотную подошли к западным границам Германии – надежда немного согрела озябшие души и тела.

Месяц спустя их безо всякого предупреждения вытолкали ночью во двор, велели собрать пожитки и приготовиться к пешему походу куда-то на запад. Было темно, земля еще была покрыта снегом, оставалось лишь молиться, чтобы их раздолбанные башмаки выдержали этот долгий переход по замерзшей дороге. Они обмотались шалями, натянули на ноги еще по паре носков, которые Мадлен сварганила им изо всякого тряпья, тихонько рукодельничая по ночам, когда никто не видит. Забрали с собой и пожитки Селины, маленький узелок, при одном взгляде на который хотелось плакать. Мари прижала его к груди, и все они вдруг почувствовали себя так, словно Селина все еще с ними рядом и сейчас они бережно поведут ее за собой.

Пленниц гнали всю ночь. Унылая, безмолвная колонна, отмеряющая милю за милей по замерзшей дороге. Время от времени охранники обходили строй, светили фонариками, проверяя, нет ли в шеренгах пустот, но никто их не считал.

– Вот он, наш шанс! – прошептала Мадлен, когда дорога пошла лесом. – Исчезаем по одной и прячемся за деревьями.

Времени на раздумья не было. Калли увидела, как Мадлен скатилась по насыпи и скрылась между деревьев. Охранники не заметили, другие заключенные даже не глянули в ее сторону. Следующей рванула Мари: нагнулась, чтобы поправить свой башмак, и моментально растворилась в темноте. Пришла очередь Калли. Она понимала: сейчас или никогда. Едва ли судьба подарит ей еще один такой шанс. Калли шагнула в ночь, и словно крылья выросли у нее за спиной. Пока никаких выстрелов, и собаки не лают. Вокруг тишина, скованная снегом, и только ветки поскрипывают на морозе. Интересно, решился ли кто-нибудь еще на побег?

Высокие деревья мрачно шумели над головой, внушая суеверный страх, огромное пространство темноты и холода. Дыхание моментально превращалось на морозе в клубы пара. Одна, затерянная в бескрайнем царстве снегов и льда, безоружная… Ужас сковал ее тело. Куда идти? В какую сторону? Калли нерешительно двинулась в глубь леса, понимая, что надо двигаться, иначе она просто замерзнет на одном месте от холода. Сколько таких несчастных жертв она уже перевидала в лагере. Иди, понукала она себя, иди вперед. Каждый шаг – это напряжение воли, но сейчас движение для нее воистину равно жизни.

Забрезжил рассвет, а вместе с ним в душе затеплилась робкая надежда. Вдруг ей повезет снова обрести своих подруг? Конечно, шансов нет, но вдруг случится чудо из чудес… Не может быть, что они ушли далеко. Куда ей податься без них? Одной, без корки хлеба, без малейших шансов на пристанище… Ей надо во что бы то ни стало отыскать их.

– Сюда… Сюда! – услышала она знакомый шепот.

Мари и Мадлен поджидали ее, притаившись за могучими стволами деревьев. Калли бросилась к ним навстречу и обхватила подруг руками в приливе несказанной благодарности и нежности.

– Да! Мы сделали это! Мы свободны! – Марри пританцовывала на снегу, пытаясь согреться. – Но что дальше? Мадлен, твое слово!

Но вот наступил черед и для Калли продемонстрировать все свои умения и навыки.

– Дальше мы найдем себе что-нибудь съедобное и соорудим хижину, в которой можно будет развести костер.

Мадлен бросила на нее удивленный взгляд.

– Но как мы это сделаем? Нас тут же поймают!

– Я вам все покажу! – услышала Калли собственный голос. Малые крохи тех знаний, которые она усвоила когда-то в разведшколе во время тестов на выживание, вдруг сами собой стали всплывать в ее памяти. Самое время поверить теорию практикой! – Нужны сухие ветки и трут, а еще что-то такое, чем можно придерживать трут во время трения. – Внезапно она ощутила небывалый прилив энергии и сил. Да, им все еще угрожает смертельная опасность, у них нет при себе ни документов, ни денег, но она уже точно знала, что надо делать, чтобы спасти себя и своих подруг. Ведь и они тоже спасли ее в свое время и помогли ей выжить в концлагере. Вот и она постарается отплатить им сторицей. Сейчас разведет костер, поймает какую-нибудь живность, которую можно будет зажарить и съесть. Нужно еще обязательно найти воду. И только потом можно будет строить планы на будущее.