Глава 7
Город ждет Фомина

Настя ехала домой совсем без сил. То есть абсолютно. У нее было ощущение, что ее выпили до донышка неведомые и от этого особенно злые вампиры. События последних дней навалились на нее тяжелой каменной глыбой, сдавливающей грудную клетку и не дающей вздохнуть. В свете встречных фар она видела отсвет глаз Варзина, горевших неукротимой ненавистью. В метании дворников по залитому дождем стеклу – кривую ироничную усмешку Кравцова. В мигании светофора – сигнал о надвигающейся опасности.

Она знала, что за Егора можно не переживать. Уже третий день он везде ходил с личной охраной, и немногословный внушительный шкаф по имени Михаил давал весомую надежду на то, что ничего плохого не случится.

– Если в следующий раз они не выберут пулю, – пробормотала под нос Настя и усилием воли заставила себя переключиться на другие, более позитивные мысли.

Позитивные мысли были просты, как мычание. Насте очень хотелось залезть в горячую ванну, полную пахучей пены. С головой нырнуть в белую шапку, отогреться от съедающего ее изнутри холода, который, как она знала, вовсе не был связан с осенней непогодой. А потом сдувать эту пену, горланя любимые песни, любовно намазаться кремом для тела. И для лица. И для глаз. И для рук. И для ног.

А потом налить себе полный стакан виски. Вот просто до краев налить, чтобы окончательно прогнать поселившуюся внутри вечную мерзлоту. Не разбавляя льдом. Не смешивая с колой. И надеть любимую пижаму с вытянутыми коленками и забавным мишкой на пузе. И натянуть вязаные шерстяные носки, привезенные из Швеции подругой Наташкой, в ту пору еще работавшей в туристическом агентстве. Толстые белые носки с красными оленями. И смотреть телевизор, беспорядочно щелкая пультом и меняя каналы. И остановиться наконец на каком-нибудь хорошем детективе Татьяны Устиновой, в котором добро всегда побеждает зло, а мужчины – надежные, любящие, внимательные и способные на подвиг. Настоящие, в общем, мужчины. Пусть их даже таких и не бывает в реальной жизни. И…

– Здравствуй, Анастасия, – услышала Настя и, отключившись от сладких грез, осмотрелась по сторонам.

Оказывается, на автопилоте она доехала до дома и уже даже припарковалась в собственном дворе. Все так же мотались по стеклу дворники, разгоняя воду. Соседская кошка умывалась в свете фар, с любопытством поглядывая на машину и прикидывая перспективу спрятаться под ней от дождя.

Стоящий на парковке фонарь лениво высвечивал мокрый выщербленный асфальт парковки и унылую фигуру Бориса Табачника, успевшего открыть дверцу машины с ее стороны. Осознав, что это действительно он, Настя испустила громкий стон, прощаясь с мечтой о горячей ванне и носках с оленями. Борис был ярым почитателем кружевных комбидресов и черных чулок, хотя по сравнению с его постоянной привычкой выяснять отношения это было не самым страшным.

– Борь, ты что тут делаешь? – жалобно спросила она.

– Тебя жду, – бодро ответил Табачник, тряхнув головой и ссыпав Насте на рукав гроздь мелких дождевых капель. – Поздно работаешь, детка.

– Мы сегодня номер сдавали, – устало ответила Настя, обреченно чувствуя поднимающуюся против ее воли волну злости. – Так что ты еще вряд ли должен был забыть про наш редакционный аврал по понедельникам.

– К счастью, меня это больше не касается, – напыщенно ответил Табачник. – Я выбрал свободу творчества и еще ни разу об этом не пожалел. Такой профессионал, как я, не может работать в условиях тотального контроля и каких-то дурацких авралов. Это ваша участь, ремесленников от журналистики.

– Можно мне из машины выйти? – кротко спросила Настя, испытывая странное желание либо завизжать в голос, либо пнуть стоящего у открытой двери Табачника сапогами в живот.

– Да уж сделай милость, я уже и так основательно вымок, что в моем возрасте отнюдь не полезно, – ответил Борис, делая шаг назад. Подать Насте руку ему даже в голову не пришло.

Оплакивая в душе пижаму с медвежьей мордой, носки, виски и детектив Татьяны Устиновой, Настя вылезла под дождь, нажала на кнопку пульта, поставив машину на сигнализацию, и с мрачным видом пошла по лужам в сторону подъезда. Ее ноги моментально промокли, и она поняла, что сейчас расплачется от безысходности.

Сзади, непрерывно что-то бубня, шлепал Табачник.

Войдя в квартиру, Настя скинула мокрые сапоги, сунула ноги в домашние меховые тапочки и побежала на кухню ставить чайник. Голубой огонь заиграл на конфорке, даря надежду на горячий чай. Настя подумала, каким уютным обещал стать сегодняшний вечер, и снова чуть не расплакалась от острого чувства разочарования.

– Садись. – Она с грохотом придвинула Табачнику табуретку. – Я сейчас переоденусь и вернусь.

За закрытой дверью она решительно натянула вожделенную пижаму с улыбающимся медведем. В конце концов, хотя бы пижаму она точно заслужила. «Оленьи» носки приятно покалывали замерзшие ступни, практически сразу начав дарить долгожданное тепло. Настя блаженно зажмурилась, потом резко выдохнула и открыла дверь.

Табачник сидел на табуретке и пил чай. Налить вторую чашку для Насти он, конечно, и не подумал. Подняв глаза поверх струйки пара, он изумленно вытаращился на ее одеяние.

– Это что?

– Пижама. Ты никогда пижам не видел?

– Я никогда не думал, что ты можешь носить что-нибудь подобное. Прости, детка, но мне казалось, что у тебя хватает вкуса не опускаться в такую пошлость.

– Пошлость – это обожаемые тобой кружавчики…

– Нет, но это же асексуально! К женщине в такой пижаме невозможно испытывать эротическое влечение.

– Борис, если у тебя на меня не встанет, я абсолютно не расстроюсь. У меня был тяжелый день. Точнее, у меня сейчас вообще очень тяжелая жизнь. Поэтому я хочу выпить чаю, согреться и побыстрее лечь спать.

– Иногда твоя грубость вводит в ступор даже меня, – произнес Борис, с укоризной глядя на Настю. – Меня, боевого офицера, прошедшего Афган.

– Да. Я грубая, резкая, некультурная и в пошлой пижаме. Если это все, что ты имеешь мне сообщить, то можешь допивать свой чай и проваливать.

– Я никуда не уйду, пока с тобой не поговорю. И разговор будет серьезный. – Табачник многозначительно посмотрел на Настю. Его маленькие черные глазки блестели.

– Конечно, куда уж серьезнее. Мы с тобой представители двух враждующих кланов. Практически Монтекки и Капулетти. Ты хочешь сказать, что не имеешь никакого отношения к покушению на Фомина? Или предостеречь о грозящей опасности и намекнуть, что я следующая? Или попытаться уговорить выйти из игры? Чтобы ты не тратил времени, ни своего, ни моего, мне правда очень спать хочется, я тебе скажу, что этого не будет.

– Ты что, совсем дура? – медленно спросил Табачник, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. – Ты со своими выборами спятила! Больше ни о чем думать не можешь, кроме как о своем драгоценном Фомине! Так сладко снова с ним спать, что обо мне и думать забыла? Старая любовь не тускнеет с годами?

– Я с ним не сплю, если это тебе действительно интересно, – пожала плечами Настя. – Он мой друг, и мне кажется, что ты, как никто другой, должен понимать, что дружу я по-настоящему. Без перерывов на выходной. Так что пока он нуждается в моей помощи, я буду ему помогать. И мне безразлично, нравится это тебе или нет.

– Может быть, я тебе вообще безразличен?

– Может быть. Я сейчас нахожусь не в том состоянии, чтобы трезво оценить свои чувства. Обещаю тебе, что по окончании выборов обязательно в себе разберусь и поставлю тебя в известность. А пока нам лучше не встречаться. Честно говоря, когда я тебя вижу, не могу не думать о том, что ты играешь в другой команде. Той самой команде, которая уже решилась на убийство.

– Ты врешь! – Табачник поднял указательный палец и обличительно наставил его на Анастасию. – Ты все врешь. Ты обиделась, что я последнее время не уделял тебе достаточного внимания, и отомстила. Причем грязно и гнусно. Признаться, я от тебя такого не ожидал.

– Я? Отомстила? И что я, интересно, такого сделала?

– Настя! Зачем? Зачем ты позвонила моей жене и сказала, что я ей изменяю?

– Чего?! – закричала Настя. – Ты вообще в своем уме, зачем бы я стала это делать?!

– Откуда я знаю?! – тоже заорал Табачник. – Чтобы мне нагадить! У меня теперь скандал на скандале, хоть из дома беги!

– Боря. Я. Не звонила. Твоей. Жене, – медленно и четко проговорила Настя. – Если честно, я за последние месяцы о тебе вообще не думала. Мне спать некогда, не то чтобы звонить твоей супружнице и строить тебе козни. Но то, что такой звонок был, мне не нравится. Потому что это может быть направлено не против тебя, а против меня.

– Ты-то тут при чем?

– Как при чем? Ты же прибежал выяснять отношения. И этот разговор мне неприятен. Тот, кто звонил, вполне возможно, хотел выбить нас из душевного равновесия, поссорить. Сейчас, накануне выборов, каждая мелочь может стать решающей.

– Да ну тебя! – Табачник махнул рукой. – Ты правда помешалась на политике. Если это действительно звонила не ты, значит, это звонила твоя ненормальная подруга. Перцева, – уточнил он, глядя в непонимающее Настино лицо.

– Господи, что ты несешь, ей-то это зачем?!

– Да она не может спокойно смотреть на наше счастье. Она же подлая и хитрая. Змея, а не баба. Она тебе завидует, поэтому и гадит.

– Ты больной? – осведомилась Настя. – Инка мне завидует! Из-за чего? Из-за тебя, что ли?

– Конечно. – Табачник приосанился. – Я на нее, кильку копченую, не смотрел никогда, вот она и мстит.

– Конечно. – Настя задумчиво побулькала ложкой остывший чай, невольно пожалев, что так его и не выпила. – Такой ценности, как ты, грех не позавидовать. Боря, ты чай выпил?

– Выпил. – Табачник непонимающе посмотрел на Настю, его лицо посветлело. – Хочешь помириться? Я не против, только пижаму свою дурацкую сними. Надень тот красный комбидрес, который я тебе на 8 Марта дарил.

– Это хорошо, что ты чай выпил. Потому что больше всего на свете я хочу, чтобы ты ушел.

– Что-о-о-о???

– Что слышишь. Давай, вали отсюда. Тебя дома жена ждет. Того и гляди, снова что-то заподозрит. И не приезжай больше. Слышишь?

– Тебе лечиться надо! – Табачник вскочил с табуретки, выбежал в прихожую и начал судорожно натягивать ботинки. – Прокидаешься, дура. Думаешь, твой Фомин в благодарность, что ты его в мэры двигаешь, снова с тобой роман закрутит? А может, уже закрутил? И ты теперь надеешься, что это он с женой разведется, раз со мной не вышло? Хрен тебе! Так и будешь одна по вечерам сидеть. В пижаме. Ариведерчи! На меня больше можешь не рассчитывать!

Дверь хлопнула, следом за ней бабахнула подъездная, и Настя осталась стоять в оглушающей тишине. Как старушка, шаркая ногами, она прошла на кухню, брезгливо взяла чашку, из которой пил Борис, и долго мыла ее под краном пемоксолем.

Затем заново вскипятила чайник, налила себе большую кружку, опустила в нее толстый ломоть лимона, насыпала две ложки сахара, потом подумала и добавила еще одну, достала из шкафчика коньяк, зубами выдрала пробку и щедро плеснула янтарной жидкости в чай.

Обняв чашку двумя руками, она доплелась до комнаты, залезла на кровать, вытянула ноги в веселеньких носках, хлебнула из кружки и нажала на пульт телевизора. На жизнерадостно загоревшемся экране мужественный красавец как раз в этот момент, по замыслу Татьяны Устиновой, дарил своей возлюбленной настоящий «Харлей». Возлюбленная – толстушка почище Насти – заливисто хохотала, светя в камеру счастливым лицом. И тут, наконец-то не выдержав, Настя, в жизни которой не предвиделось таких заботливых и надежных мужчин, заревела в голос.

Город ждал Фомина. Красавец Егор улыбался с рекламных билбордов так проникновенно, что у женской половины населения перехватывало дыхание. Практически в каждой квартире на холодильнике прочно поселился магнит. Постоянно думающие о диете городские красавицы уверяли друг друга, что это лучшее средство для похудения. Голубые глаза Фомина заставляли отойти от холодильника, не открывая его. Настя своей выдумкой (а магнитики были ее идеей) страшно гордилась.

В предвыборных интервью Егор Фомин лихо расправлялся с коррупцией, выдвигал толковые идеи по изменению системы городского управления, был серьезен, убедителен и харизматичен. Настя уже выпустила несколько его личных газет, которые агитаторы под руководством неугомонной Ирины Степановны разнесли по почтовым ящикам горожан.

Со страниц этих газет мама Егора рассказывала, в какой нужде растила сыновей и каким замечательным человеком вырос ее первенец Егорка. Проникновенно смотрела своими глазищами Юлька. На семейных фотографиях Фомин гонял мяч с Ромкой и Вадиком. Катерина рассуждала на тему «что значит быть хорошей женой и как важно дать мужчине реализоваться в жизни». Читая это интервью, с первой до последней строчки бывшее плодом воображения Анастасии Романовой, Фомин хохотал в голос.

Его бывшие рабочие вспоминали о мудром и справедливом руководителе. Известные на весь город учителя и врачи объясняли, почему они поддерживают Фомина. Газеты были добротно сделанными, яркими, добрыми и от этого особенно убедительными. До выборов оставалось чуть менее полутора месяцев, и по последним социологическим исследованиям, которые вездесущая Инка какими-то правдами и неправдами раздобыла в предвыборном штабе Варзина, рейтинг Егора Фомина составлял 53 процента. Это была чистая и убедительная победа. Причем в первом туре.

– Хорошо бы, – мрачно сказала Настя, ознакомившись с рейтингами, – а то второго тура я могу не пережить.

В штабе Фомина царило приподнятое настроение. Несмотря на незадавшееся покушение, все верили, что черная полоса позади и оставшиеся полтора месяца будут посвящены победному шествию Егора Фомина по пути к мэрскому креслу.

Обмыть результаты социологии решили в Сосновом бору у Стрелецкого. Настя настаивала, чтобы были только свои, но Алиса укоризненно покачала головой. В результате в Сосновый бор съехался весь предвыборный штаб в полном составе. Кроме того, позвали Инну Полянскую, да под покровом темноты приехал редактор «Курьера» Гончаров.

Чтобы совместить приятное с полезным, решили не сидеть за столом, а накрыть фуршет и под звон бокалов пообсуждать, что делать дальше.

– Все, что мы могли о Егоре рассказать, мы уже рассказали, – размахивая вилкой, на которую был надет маринованный огурец, Гончаров, как идейный вдохновитель кампании, излагал свое видение ситуации. – Дальше мы будем только повторяться, а потому либо стоять на месте, либо даже терять очки. Нам необходим качественный рывок вперед.

– И что ты предлагаешь? – внимательно посмотрел на него Стрелецкий.

– О! Я предлагаю гениальную вещь. Помните, как в фильме «Хвост вертит собакой?» говорит главный пиарщик президента? Нам нужна война! А если войны нет, значит, ее надо выдумать.

– Какая война? – перепугалась Настя. – Она нам уже и так объявлена. Предлагаете кого-нибудь зарезать взамен?

– Господь с тобой, Настасья, я человек исключительно мирный. У нас есть два пути. Первый – рассказать про покушение на Егора. У нас народ жалостливый. Думаю, что после парочки интервью про то, как он увидел своего зарезанного соседа и на минуту решил, что это он сам лежит, рейтинг скакнет вверх еще пунктов на восемь, а то и на десять.

– Нет, про это я рассказывать не буду, – твердо возразил Фомин. – У меня мама. Она этого не переживет. Да и Ромку с Вадиком жалко. Начнут к парням в школе приставать. Зачем? И, в конце концов, Нина Родионова тоже такого не заслужила. Она, конечно, и так, наверное, подозревает, что я к смерти Сереги причастен, но уж пиар себе на этой смерти делать я не буду. Не по-людски это.

– Зря, – пожала плечами Инна. – Юрий Алексеевич прав. На этой истории можно здорово подняться. А в политике, как известно, все средства хороши.

– Если Егор не хочет, значит, мы не будем про это рассказывать, – решительно перебила ее Настя. – Кроме того, мы же договорились, что в данном вопросе будем мытарить противника неизвестностью.

– Особенно ты мытаришь, – ехидно поддела подругу Инна. – Вы знаете, как она в избиркоме на Варзина с Кравцовым накинулась. Они аж побелели.

Настя сердито запыхтела.

– Стоп. – Стрелецкий примирительно поднял вверх ладонь. – Мы будем делать так, как хочет Егор. – В конце концов, это его кампания.

– Да и не по-мужски это – на жалость давить. Есть в этом что-то бабье, – кивнул Костя Скахин. – Мы и без этого победим, правда, Егор Александрович?

Инна наклонилась к Настиному уху:

– А Ссакину вашему кто слово давал? Чего он умного из себя корчит?

– Инка, прекрати! Он Скахин. И, по-моему, мы тут все на равных. Каждый имеет право высказать свое мнение.

Инна демонстративно пожала плачами и сморщила носик. Она и сама не могла объяснить, почему жизнерадостный и позитивный Константин вызывал у нее такую сильную антипатию. За время кампании он успел проявить себя весьма толковым юристом. Все документы оформлялись и сдавались в избирком без сучка и задоринки. В штабе он дневал и ночевал. Никогда не впадал в уныние и не давал вешать нос остальным. Даже Насте, которой было весьма трудно угодить, он нравился. А вот поди ж ты.

– Что ж, – Гончаров залпом выпил рюмку водки, наконец-то положил в рот огурец, которым размахивал до этого, и энергично зажевал, не прекращая говорить. – Раз все против, тогда переходим к плану Б. Как вы посмотрите на маленькую войнушку, которую мы развернем для спасения городского Парка Ветеранов?

– А что, парку что-то угрожает? – недоуменно спросила Настя.

Гончаров демонстративно застонал.

– Анастасия, я же сказал, что если войны нет, то ее надо придумать! Смотрите, что мы имеем. Практически в центре города расположен большой старый парк. В нем, наверное, три поколения горожан выросли, но находится он просто в плачевном состоянии. Деревья засохшие никто не убирает, ветки периодически на голову людям падают. Асфальт на дорожках корнями пророс. Аттракционы и качели разломаны, скамеек нет. Пруд тиной зарос. Неприглядная картина?

– Неприглядная, и что? – спросила Анютка, до этого молчавшая под впечатлением от дома Стрелецкого. Таких роскошных и стильных домов она раньше никогда не видела.

– И то. – Гончаров внимательно обвел глазами собравшихся, чтобы убедиться, что его хоть кто-то понимает. Стрелецкий одобрительно усмехался. У Инны горели глаза. Настя сидела, чуть приоткрыв рот. А Алиса вдруг захлопала в ладоши.

– Ага, вижу, понимаете! Фомин объявляет программу по приведению Парка Ветеранов в порядок. Начинаем с субботника, на который созываем всех жителей. Это будет прекрасное агитационное мероприятие. Затем за счет избирательного фонда белим деревья и устанавливаем несколько фонарей. Простите, Игорь Витальевич.

– Ничего, – кивнул Стрелецкий. – Думаю, что я силами завода там еще уличную сцену в порядок приведу. А ближе к зиме перед ней, на месте танцплощадки, каток залью.

– Во-о-о-от. Там можно каждые выходные вместе с электоратом на коньках кататься. Под звуки музыки. И молодежь тем самым подтянем, и родителей маленьких детей. Ну а дальше – дело техники. Фомин говорит: вот стану мэром, за счет бюджета заасфальтирую дорожки, сухостой вырублю, пруд почищу, скамейки поставлю. Будет зона отдыха. Все для вас, мои дорогие избиратели!

– Здорово! – искренне воскликнула Настя. – Вы такой молодец, Юрий Алексеевич!

Гончаров скромно потупился, но было видно, что похвалы ему приятны.

За обсуждением деталей акции просидели почти до десяти вечера.

– Пошли по домам, – жалобно сказал Фомин, – сил никаких нет! Завтра вставать рано, у меня в 8 утра первая встреча.

– Поможем Алиске все убрать? – спросила Настя у Инны. Та согласно кивнула.

Пока гости толпились в прихожей и расходились по машинам, подруги быстро перемыли всю посуду, пристроив остатки еды в большой холодильник.

– У вас холодильник – как мини-копия летательного аппарата, – бурчала Настя, расставляя контейнеры с едой. – Зачем вам на семью из трех человек такой? Вас раскулачивать пора, ей-богу!

– Твой Фомин их уже раскулачил, – заметила Инна. – Теперь еще и парк обустраивать. До чего все-таки дорогое дело эти выборы!

– Вот на парк так точно не жалко! – Алиса тряхнула головой. – Здорово, что ваш Гончаров до этого додумался! Он все-таки голова. С его мозгами можно в американские президенты пробиться, не только в мэры нашего города.

– Ага. Егор Фомин – президент Соединенных Штатов Америки. Какой по счету? Я не помню.

– То ли сорок третий, то ли сорок шестой, – махнула рукой Настя. – Я в российской истории плаваю, куда уж мне американская.

– Не скажи, это ж интересно. Я бы не отказалась иметь у себя коллекцию портретов американских президентов, – прищелкнула языком Инна.

– Каких портретов? – Настя непонимающе взглянула на подругу.

– На зеленых бумажках. – Инна весело расхохоталась. – Вот ты, подруга, знаешь, кто изображен на стодолларовой банкноте?

– Знаю, – Настя обиженно фыркнула. – Бенджамин Франклин.

– Правильно, а какой он был по счету президент США?

– Понятия не имею.

– Инна, по-моему, Франклин не был президентом Америки, – задумчиво сказала Алиса.

– Ага. Щас. А что он тогда на ста долларах делает? У них на национальной валюте одни президенты.

– А вот и нет. – В кухне появился Стрелецкий. – Видимо, придется опять проводить среди вас ликбез.

– Ой, Игорек, расскажи, а, – загорелась Инна. – Она вспомнила, как Игорь уже вводил их в таинственный мир фалеристики, рассказывая про ордена и медали, а чуть позже знакомил с мерой оценки драгоценных камней. – Ты это так увлекательно делаешь!

– Всем интересно? – уточнил Игорь.

– Всем, – закивали подруги, и Алиса с гордостью посмотрела на своего любимого.

– Ну что, схожу за учебным пособием.

– За чем? – не поняла Настя.

– За долларами, – засмеялась Инна и ткнула Алису в бок. – Наш Игорек всегда имеет в запасе методические материалы. Неважно, бриллианты это или валюта.

– Угу, только богатые тоже плачут, – непонятно к чему заметила Алиса.

– Что ты имеешь в виду? – Инна моментально встревожилась. – У вас что, проблемы какие-то начались? Вы ссоритесь?

– Нет, конечно, мы не ссоримся, – покачала головой Алиса. – И проблем вроде никаких нету. Но ты же знаешь, что я попой чувствую неприятности, задолго до их появления. И скажу тебе, что мой барометр настроен на «очень мрачно».

– Твоей попе я, конечно, привыкла доверять. За столько-то лет, – задумчиво произнесла Инна, – но насчет «очень мрачно» ты, по-моему, перегнула. Скажи мне лучше, подруга, а почему твой Стрелецкий на тебе не женится, и не с этим ли обстоятельством связана твоя мерихлюндия?

– Я у него не спрашиваю, почему он на мне не женится, – ответила Алиса. – Я же не могу напрашиваться замуж, тем более при наличии его миллионов. Мне и так хорошо, лишь бы с ним рядом.

– Не скажи… Вы уже почти полтора года вместе. И все у вас хорошо, насколько я могу заметить. А замечаю я, как правило, многое. Ну не поверю я, что это из-за разницы в материальном статусе! Не такой Игорь человек. Не заставляй меня в нем разочаровываться.

– Так я и не заставляю. – Алиса пожала плечами, и подруги прервали разговор, потому что в кухню вернулся Стрелецкий с разноцветными долларовыми бумажками в руках. Решительно очистив барную стойку, он разложил на ней купюры и жестом пригласил подруг подойти поближе.

– Итак, дорогие дамы. Самая мелкая и вместе с тем самая ходовая американская купюра – это один доллар. И на ней располагается самый первый в истории Соединенных Штатов президент, более того, их основатель Джордж Вашингтон. Кстати, он же запечатлен еще и на 25-центовой монете, но ее я вам показать не могу.

– Мелочи не держим, – съязвила Инна, но Стрелецкий не обратил на нее ни малейшего внимания.

– Следующая купюра – номиналом в два доллара. На ее лицевой стороне – третий президент США Томас Джефферсон. И он же на монете в 5 центов. Кстати, именно ему принадлежит авторство знаменитого и прекрасного девиза «Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». Вот купюра в пять долларов, и изображенный на ней весьма серьезный мужчина – не кто иной, как президент-освободитель Авраам Линкольн.

– Знаем, тот самый, который рабство отменил, – встряла Настя. Впрочем, без особого успеха. Внимание всех собравшихся было приковано к Стрелецкому.

– Линкольн также нанесен на аверс одноцентовой монеты. На десяти долларах, кстати, они, скорее, розового цвета, чем привычного зеленого – первый министр финансов Александр Гамильтон. Его еще называют отцом доллара. Кстати, он и Бенджамин Франклин – единственные не президенты, увековеченные на американских банкнотах. Франклин как раз на стодолларовой, с которой мы начали разговор. И он действительно никогда не был президентом, только дипломатом и ученым, правда, очень известным. Именно его подпись стоит и на Декларации независимости США, и даже на Конституции. Кстати, он первым из американцев стал иностранным членом Российской академии наук.

Ну и, наконец, у нас остались 20 и 50 долларов. На двадцатке – седьмой президент США Эндрю Джексон, а на полтиннике – герой гражданской войны, 18-й президент Соединенных Штатов Уиллис Грант.

– А Обама – который президент? – спросила Алиса. – А то мы запутались при подсчетах.

– Сорок четвертый. И вам совершенно ни к чему путаться в американских президентах. Где вы, где Америка?

– Да уж, лучше в их изображениях, – признала Инна. – Хотя я бы согласилась иметь только портреты Франклина, правда, как можно больше.

– Америка гораздо ближе, чем кажется, – тихо заметила Алиса, но Настя ее перебила:

– Надо же, сорок четыре человека, а на слуху от силы десять, – задумчиво проговорила она, – вот уж поневоле задумаешься о роли личности в истории. Ладно, хватит политического ликбеза. Политика – дело грязное. Поехали по домам, спать.

За суматохой сборов никто не обратил внимания на совсем притихшую Алису. Вяло помахав подругам, она вернулась к барной стойке и собрала долларовые купюры в кучку. Почему-то в этот момент ей остро захотелось больше никогда в жизни не держать в руках американскую валюту.

«Совсем нервы ни к черту», – подумала она, оттолкнула кучку, веером разлетевшуюся по барной стойке. Стодолларовый портрет Бенджамина Франклина упал на пол, медленно опустившись в воздушном потоке. Проводив его глазами, Алиса глубоко вздохнула и побрела в сторону спальни.

– Александр Ильич, Талейран говорил, что нет расставания более горестного, чем расставание с властью. Вы руководите городом уже почти десять лет. Вы согласны расстаться с властью?