07.00. 14 августа 2010 года, Москва, 28°C

– Она приходит в себя! – Мигель не удержался от громкого возгласа. – Булгаков, она приходит в себя!

– Не вопи, – мрачно произнес Булгаков, заходя в палату. Он подошел к Анне и взглянул на приборы и покачал головой – ему не понравилось то, что он на них увидел.

– У нее дрогнули ресницы, – в голосе Мигеля слышалась надежда.

– Нет… – произнес Сергей, но в это мгновение веки молодой женщины поднялись – тяжело, словно с невероятным усилием.

– Анна! – Мигель жадно схватил ее за руку. Она обвела глазами палату, ничего не видя, никого не узнавая, и мучительно застонала…

– Ей больно! – закричал Мигель и повернулся к Булгакову. – Сделай что-нибудь!

– Она и так под гигантской дозой, – произнес Сергей с сожалением, – больше нельзя.

– Я тебя убью, – зарычал Мигель. – Ей больно! Она стонет!

– Это хорошо, – Булгаков сжал его руку. – Ты понимаешь? Это хорошо! Значит, она выходит из комы.

– Querida! – позвал Мигель, и Булгаков вздрогнул – как-то по-новому прозвучало это слово здесь, в равнодушных больничных стенах, у постели умирающей женщины.

– Она не сможет говорить, – сказал он, – она интубирована.

Старая женщина, стоявшая в изножье кровати, подняла на него страдальческий взгляд и произнесла что-то по-испански.

– Она спрашивает, можно ли вытащить трубку, – машинально перевел Мигель.

– Не сейчас. Еще рано, – Булгаков покачал головой. – А где Антон? Почему его нет?

– Не знаю, – отрывисто ответил Мигель, – он резко двинул домой… Не доложил, зачем.

Булгаков вышел, а спустя пару минут вернулся с лечащим врачом. Тот посмотрел на приборы, приподнял безжизненное веко Анны и жестом отозвал Булгакова в сторону.

– Коллега, я не стал бы рисковать. Она крайне слаба.

– Необходимо спросить, кто на нее напал.

– Сейчас неподходящее время задавать ей вопросы, – задумчиво произнес врач, – Реакция может быть самая неблагоприятная. Я бы поостерегся. Ее нельзя волновать. По-моему, она еще ничего не слышит и не понимает.

Они разговаривали вполголоса, так, что погруженный в мысли Мигель не мог их слышать. Он упал на колени перед больничной койкой и держал Анну за руку, время от времени утыкаясь лицом в ее ладонь и что-то бормоча по-испански. Что – разобрать могла только Жики, сидевшая, сгорбившись, с другой стороны в ногах. Время от времени она успокаивающе гладила его по черным жестким волосам и повторяла:

– Silencio… silencio… Tranquilla…

Стук в дверь в больничной тишине померещился оглушительным грохотом, и Булгаков повернул голову на звук. Выкрашенная тоскливой бело-серой краской, дверь медленно открылась, и на пороге возник человек. Его появление было встречено такой гробовой тишиной, что даже Мигель, казалось, совершенно поглощенный Анной, поднял голову. Он, прищурившись, всматривался в стоящего против света человека. Наконец, поняв, кто вошел, испанец одним прыжком оказался возле него и вцепился ему в горло обеими руками, сжав их сразу так, что тот засипел и стал оседать на пол.

– Ах ты, мать твою! – воскликнул Булгаков, бросаясь вперед. Он попытался разжать пальцы испанца, сведенные судорогой на шее Орлова. – Отпусти, идиот!

Ему на помощь подоспел лечащий врач Анны, и вдвоем они с трудом оторвали обезумевшего Мигеля от его хрипящей жертвы. Орлов упал на пол, отчаянно ловя ртом воздух.

– Отпустите меня! – рычал Мигель, пытаясь вырваться из железных рук хирургов. – Отпусти меня, Булгаков, я прикончу его! Это он ее убил, – и страшная испанская брань полилась из него потоком. Жики что-то произнесла, но никто не обратил на нее внимания.

– Ты, придурок, – прокашлял Орлов, – это не я. Иначе я бы сюда не пришел.

Мигель метнул в его сторону взгляд, полный такой ненависти, что Булгакову стало не по себе.

– Если ты еще позволишь себе что-то подобное, – отчеканил Сергей, – я вышвырну тебя вон не только отсюда, а вообще с территории больницы. Будешь шлагбаум чинить в качестве трудотерапии.

– Убери руки, – Мигель отвел глаза. – Я его не трону. Но пусть убирается.

Орлов с трудом поднялся с пола. Он держался за шею и тяжело, надрывно дышал.

– Вероятно, тебе действительно лучше уйти, – сухо произнес Булгаков. – Зачем ты пришел?

– Она мой друг, – сказал Орлов, – я не мог не прийти.

Булгаков почувствовал, как резко дернулся Мигель, которого он до сих пор не рискнул отпустить.

– Она мой друг, – повторил Орлов, – не смей меня обвинять. Я бы никогда не обидел ее.

– Пришел в себя? – обратился Булгаков к испанцу. – Будешь вести себя тихо?

– Да, – процедил тот, и Булгаков отпустил его. Мигель вернулся к Анне. Жики с осуждением смотрела на него: – Si te oye, la muy duele de tus palabras. Мигель с отчаянием прошептал:

– No me oye.

– Mira, ha abierto sus ojos una vez mas… – прошептала Жики.

– Доктор, посмотрите! – воскликнул Мигель, но в ту же секунду что-то произошло. Звук аппарата, который контролирует сердечный ритм, сначала стал лихорадочно-быстрым, а потом монотонным и на дисплее появилась страшная прямая линия…

– Все – вон из палаты! – взревел врач. – Сюда! Реанимация!..

…За окном внезапно нахмурилось, небо заволокли низкие тучи. Стало темно, словно в сумерки, хотя было еще раннее утро. Прогремел гром – казалось, прямо над крышей больницы. Они стояли в коридоре, с отчаянием взирая на суету вокруг палаты, где билась в агонии Анна. Дверь постоянно открывалась и закрывалась, врачи и сестры бегали туда-сюда, не удостаивая их вниманием и не отвечая на вопросы. Это продолжалось не более пяти минут, но тем, кто в смертельном ужасе застыл в ожидании, казалось, что прошло несколько часов. Из ступора их вывела группа людей, появившаяся в дальнем конце коридора. Зубов, Глинский, Ланской и Рыков стремительно шагали – даже, скорее, бежали к ним.

– Что?! – Ланской, смертельно бледный, обратился к Мигелю, с лица которого исчезли последние краски и оно из смуглого сделалось пепельно-серым. – Что? Почему вы здесь стоите?

– Ей стало хуже, – выдавил Мигель.

– Что значит – хуже? – хрипло спросил Антон.

– Я не знаю! – заорал Мигель, схватившись за виски. – Я не знаю! Где тебя носит, будь ты проклят!

За окном снова громыхнуло, и тяжелые облака прорезала молния, вырывая из рассветных сумерек очертания зданий и купол Странноприимного дома. Казалось, в больничном коридоре совсем не осталось пригодного для дыхания воздуха, и вот-вот все они начнут задыхаться. Время тянулось невозможно, но каждый страшился того мгновения, когда их тягостное ожидание закончится. И оно закончилось. На пороге палаты вырос Булгаков. Его широкие плечи обмякли и опустились, а руки беспомощно висели вдоль могучего тела. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – все кончено.

– Мы ничего не смогли сделать, – сообщил он, отводя в сторону глаза… Все молчали, не в силах осмыслить услышанное. Булгаков перевел взгляд на оперов и выдавил:

– Я должен вам кое-что сказать. Зайдите в палату.

Мигель рванулся вперед:

– Пусти меня!

– Нет, – Булгаков преградил ему дорогу, – туда никому нельзя.

– Я зайду, – выступил вперед Ланской. – Она моя жена.

– Нет, – отстранил его Булгаков, – только вы.

Он пропустил оперов вперед, зашел за ними и плотно закрыл дверь.

– А-а! – услышали друзья и повернулись к окну. До последней минуты державшая себя в руках, Жики качалась из стороны в сторону и плакала так, словно у нее разрывалось сердце…

Ланской посмотрел на Мигеля:

– Ты слышал? Ее больше нет.

– Слышал, – эхом откликнулся испанец, закрывая лицо руками. Казалось, он плачет, но когда через несколько мгновений Мигель опустил руки, темные глаза его были угрожающе сухи. Кивнув в сторону Орлова, Кортес отрывисто произнес: – Это он.

– Откуда… ты знаешь? – Ланской говорил с трудом, словно выталкивая из себя каждое слово.

– Он шантажировал ее, – сказал Мигель, упершись в Орлова ненавидящим взглядом.

– Шантажировал ее – чем?! – в отчаянии крикнул Антон.

– Ну, гнида, скажи, что это не так! – в исступлении прошептал Мигель, сжимая кулаки.

Орлов не удостоил его ответом. Он, не отрываясь, смотрел Мигелю прямо в глаза, налитые кровью, но при этом крепко сомкнул губы, видимо, не собираясь отвечать на его вопросы.

– Невероятно, – Ланскому на секунду показалось, что он сейчас лишится рассудка. – Это правда?..

– Он убил ее! – Мигель сделал еще один шаг в сторону Орлова. Ланской удержал его.

– Подожди, – произнес он тихо, – не здесь.

Он повернул голову к двери, за которой лежала его любимая Анна. Она больше никогда не будет танцевать. Он так ревновал ее к балету, но втайне и гордился ею… Больше она ему не принадлежит. Да и принадлежала ли когда-нибудь?

– Не здесь, – повторил он и, повернувшись к Орлову, устремил на него равнодушный взор палача: – Пойдем.

– Куда? – не ожидая ответа, Орлов повернулся и, как приговоренный, направился по коридору, а по сторонам от него, словно ангелы смерти, шли Антон и Мигель. За окном гремело, не переставая, но спасительный дождь никак не мог начаться.

– Эй, вы что, спятили? – окликнул их Олег, но ни один из удалявшихся по коридору не оглянулся на него. Даже Орлов. Трое мужчин скрылись за поворотом.

Рыков растерянно посмотрел им вслед, а потом в панике оглянулся вокруг. Коридор опустел, как будто и не было предсмертной суеты возле палаты Анны несколько минут назад. Все словно куда-то испарились. Одна согбенная Жики безучастно сидела на кушетке. Слезы текли по ее пергаментным щекам, падая на колени…

Поколебавшись, Олег постучал в дверь палаты, но ему никто не ответил. Тогда он приоткрыл дверь и заглянул туда. Булгаков стоял у окна вместе с операми и о чем-то вполголоса с ними разговаривал. Они даже не заметили, что Олег вошел.

– Ты должен будешь сказать ему сам, – услышал он слова Зубова.

– Я не смогу, – голос Булгакова звучал напряженно, – как я смогу сказать ему это? Как я буду ему в глаза смотреть?

– Ты же его друг! – Глинский словно убеждал Сергея в чем-то. – Такое лучше услышать от друга.

– Я не смогу, – непреклонно повторил Булгаков, – избавьте меня.

– Серж, – позвал Олег.

– Сюда нельзя, – резко произнес Булгаков. – Выйди немедленно.

– Это срочно. Они увели Орлова.

– Кто – они? – поднял брови Зубов.

– Антон и Мигель, – сказал Олег. – Боюсь, все плохо кончится. Они его убьют.

Все трое переглянулись и, вылетев из палаты, понеслись к выходу. Олег еле поспевал за ними.

– Куда они могли пойти? – крикнул Зубов.

– Быстрее! За мной! – армейское прошлое напомнило о себе, а навыки морской пехоты словно толкали Булгакова вперед, по одному ему ведомому маршруту. Они обогнули корпус и устремились в больничный парк. Мощные порывы ветра гнули ветви деревьев, с треском обламывая их и швыряя под ноги бегущим. Сорванные с насиженных мест стаи ворон оглушительно каркали, кружа прямо над их головами, не в силах подняться выше в небо. Пыль, тучи которой поднялись с раскаленного асфальта, забивала нос и мерзко скрипела на зубах.

– Они могли пойти только туда, – крикнул Булгаков. Он бежал впереди, за ним опера. Рыков несколько отстал, но все же не упускал их из виду.

Вскоре они заметили двух человек. Вернее, трех – потому что третий лежал на земле, прикрывая голову руками, а двое наносили ему безжалостные удары. Сцена казалась настолько дикой, что Булгаков сначала подумал: это не могут быть его друзья. Немыслимо представить, чтобы рафинированный интеллигент Антон Ланской избивал лежащего человека с такой яростью. Невозможно вообразить, чтобы интеллектуал Мигель, с длинной изысканной фамилией, бил человека по лицу ногами. Но это было именно то, что они увидели.

– Стоять! – заорал Глинский, подбегая к ним, но капитана никто не услышал. Виктор скрутил попавшегося ему первым Мигеля, а Зубов обхватил Ланского сзади за шею и оторвал от жертвы. Булгаков наклонился к лежащему Орлову, лицо которого превратилось в кровавое месиво, а когда Сергей хотел помочь ему встать, тот взвыл, схватившись за правую руку – сломанная, она повисла плетью.

– Пустите меня, – руки испанца были заломлены назад, но он продолжал яростно вырываться.

– Прекратить! – загремел Зубов. – Я вас всех посажу, уродов!

– Вы! – он сурово посмотрел на Орлова. – Гражданин Орлов! Вы арестованы по подозрению в убийстве Полины Стрельниковой, Ольги Вешняковой, Елены Булгаковой и Анны Королевой. Вы можете хранить молчание, или каждое ваше слово может быть использовано против вас. Вы имеете право на адвоката. Вы меня поняли?

Выплюнув это скомканное правило Миранды, майор требовательно уставился на Орлова, ожидая хоть какой-то реакции. Тот угрюмо кивнул, но когда попытался сделать шаг, пошатнулся и чуть не упал.

– Подождите, – Булгаков поддержал его под левую руку, – он не может идти. Я должен оказать ему помощь – у него рука сломана.

– Нет, – отрезал Зубов. – Я его забираю. Помощь ему окажет тюремный врач. Пройдемте. А вы, – он повернулся к Ланскому и Мигелю, – будьте готовы отвечать перед законом за нападение и побои. Не прощаюсь с вами, господа. Жду вас сегодня у себя, скажем, через три часа.

Он достал из кармана наручники и сомкнул их на запястьях Орлова, не обращая внимания на то, что тот скривился от боли. Мигель и Антон смотрели на происходящее и походили на голодных волков, у которых вырвали из пасти добычу. Они оба тяжело дышали, глаза горели лютой ненавистью, мышцы словно свело судорогой, ноздри раздувались. Казалось, они ни слова не услышали из угроз майора.

Тут Ланской словно очнулся и подался вперед.

– Когда я смогу забрать ее?

Зубов не удостоил его ответом.

– Нескоро, – Глинский оказался более милосердным. – Ее отвезут в судебный морг. До окончания следствия вы забрать ее не сможете.

– Закройте эту сволочь до конца его никчемной жизни, – прохрипел Мигель, – чтоб он сдох в тюрьме. Жаль, смертную казнь отменили.

– Жаль?.. – Олег в первый раз подал голос. И все повернулись к нему. – Тебе – жаль?.. – его лицо было неподвижно, но светло-голубой взгляд наполнялся гневом и болью.

– Друг, – он подошел к Орлову близко-близко, и с силой произнес, – я не верю, что это ты…

Пару мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно прощаясь, а потом Орлов наклонил голову и ткнулся окровавленным лбом в плечо Олега. Тот осторожно обнял его. И Орлова увели…

И тут полил дождь, нет, не дождь, даже не ливень, а разверзлись хляби небесные, и обрушился на землю поток, смывающий ужас, смерть и грехи.

Тяжелые капли сливались в сплошную стену, заливая рот и нос, лишая возможности нормально дышать. Лужи превратились в бурлящий поток, который увлекал за собой рано опавшую августовскую листву, ветки, сломанные ураганным ветром, и даже мертвых птиц. Больничный парк опустел в одно мгновение и стал похож на кладбище – старое, заброшенное кладбище, куда давно никто не заходит. Только крестов и не хватало – для полноты картины.

Сергей возвращался в отделение с ощущением катастрофы. Все рухнуло в пропасть, все сгинуло – дружба, любовь, верность. То, что произошло сейчас в больничном парке, казалось ирреальным, невозможным, недоступным пониманию. Да, он давно не обманывался насчет отношений в их маленьком сообществе, но даже в самом кошмарном сне не мог представить себе подобного исхода. Ярость Мигеля, едва не вылившаяся в жестокое убийство, была неадекватной. Или все же адекватной, но чему?.. Чем объясняются его тяжкие обвинения в адрес Орлова? О чем Рыков собирался говорить с Анной и Антоном, и не явился ли этот разговор причиной сей страшной трагедии? А больше всего Сергея беспокоил Антон, а вернее – мертвый взгляд, который он заметил у того в больничном парке. Нехороший взгляд человека, для которого жизнь кончена. Слава Богу, что Орлова закрыли – особенно, если он все-таки невиновен.

«Что же со всеми нами случилось, – с тяжелым сердцем думал Булгаков, входя в больничный корпус, – и в какой момент стало необратимым? Не упустил ли я чего-нибудь, что могло спасти хотя бы Алену и Анну? И то, что может еще спасти Катрин?»

Поднявшись на второй этаж, он брел по коридору, мокрый до нитки, даже с волос капала дождевая вода. Он шел, мечтая о том, чтобы выпить грамм сто коньяку и завалиться спать. Его сутки давно подошли к концу и он мог ехать домой, только зачем? Там теперь нет Алены, и никто его не ждет. Так стоит ли туда спешить?

В былые времена он бы позвонил Антону и поехал бы к нему, чтобы выговориться и глотнуть живительного воздуха их с Анной общества. Но сейчас и речи об этом быть не могло. Сергей особенно остро ощутил образовавшуюся пустоту. Сможет ли он ее заполнить – хоть когда-нибудь? Боковым зрением Сергей зацепил скрючившуюся на кушетке фигурку старой женщины. Она сидела как-то неуклюже, боком, и напоминала кладбищенскую статую. От ее неподвижности веяло таким горем, такой скорбью, что Булгаков почувствовал: слезы вот-вот потекут по его щекам – впервые за долгие годы. Он подошел и опустился рядом с ней.

– Мадам, вам плохо? – спросил он по-английски, и она подняла на него выцветшие заплаканные глаза.

– No comprendo, – ответила она хрипло.

– Meine Frau, Ihnen ist schlecht? – спросил он по-немецки, и она ответила ему на отличном дойче:

– Мне не плохо, милый юноша. Мне так плохо, что, по-моему, я сейчас умру.

Ну уж этого он не допустит!

– Пойдемте со мной, – Сергей взял ее за локоть, крепко, но аккуратно, чтобы не повредить хрупкие старческие кости, – я помогу вам.

– Ах, милый юноша, – проскрипела она еле-еле, – мне уже никто не поможет. Разве что эта, с косой…

Тем не менее, она пошла с ним, тяжело опираясь на его руку. Он завел ее в кабинет и усадил на кушетку. Сам зашел за ширму и стал стягивать с себя мокрый хирургический костюм. В шкафу висела его обычная одежда – льняные шорты и серая лакоста. Он переоделся и вышел из-за ширмы, вытирая влажные волосы полотенцем.

– Жики, – он помнил, как их знакомили, – я могу вас так называть?

– Конечно, милый, – кивнула она, – я помню тебя.

– Я сейчас принесу подушку, и вы отдохнете. А потом я вас отвезу, куда прикажете, – сказал Булгаков, осторожно беря ее за сухую, подагрическую руку с чуть искривленными пальцами.

– Подожди, – она остановила его, – не хочу я отдыхать. Ты мне лучше скажи – почему это произошло именно с ней? С такой красивой, молодой, талантливой? Она же – ангел! И у кого поднялась рука на ангела?

– Я не знаю, – с тоской отозвался Сергей. – Две недели назад тот же подонок убил мою жену. И я допустил это.

– Бедный мальчик, – Жики с состраданием погладила его по могучей руке. – Да, Анна мне рассказывала. Как же тебе, должно быть, тяжело…

Сергей не ответил. Значит, Анна делилась с этой загадочной дамой тем, что происходило в их жизни, и она в курсе всей трагедии?

– Она все вам рассказала? – спросил он.

– Я не думаю, – покачала головой Жики. – Я не знаю деталей. Но она не могла смириться с тем, что ее привычный мир, которым она так дорожила – рухнул. Ее терзала невысказанная, запретная любовь, запретная настолько, что она даже себе самой отказывалась в ней признаться. Все твердила, что любит мужа.

– Жики, о чем вы? Анна очень любила Антона.

– Вот-вот! И она настойчиво повторяла то же самое. Но я-то видела!

– Что вы видели? – спросил ее Сергей, нахмурив лоб.

– Наверно, я могу вам сказать. Вы вызываете доверие.

– Можете, – твердо произнес Сергей, – дальше меня не пойдет.

– Она любила испанца. Он же тоже ваш друг? Мигель – так его зовут. Она его любила.

– Жики, вы что-то путаете, – Сергей пришел в замешательство, – этого не может быть. С чего вы взяли? Она вам сказала?

– Создатель! – горестно воскликнула дива. – Да разве нужно об этом говорить! Об этом можно молчать, но смотреть так, как смотрела на него она! Так, как смотрел на нее он! Так, как они смотрели друг на друга! Дай бог, чтобы ее муж не заметил! Хотя – как можно было такое не заметить…

– Этого не может быть! – Булгаков нахмурился. – Анна и Антон самая благополучная и счастливая пара, которую я когда-либо знал!

– Ничего не бывает таким, как кажется, – прошептала Жики, – ничего. Как он переживет ее?

– Вы сейчас о ком? – печально спросил Булгаков. – Об Антоне или Мигеле?

– О Мигеле, о ком же еще? Вы разве не видели его у постели Анны, когда она умирала? А где был ее муж?

Булгаков не ответил. То, что он услышал от Жики, не укладывалось у него в голове, словно она говорила о каких-то посторонних людях, которых он никогда не знал. Но, скорее всего, старая дама ошибается, ведь она призналась, что это всего лишь – ее домыслы, и Анна сама ей ничего подобного не говорила. Он подошел к стеклянному шкафу, открыл его, достал две мензурки и прозрачную литровую бутыль.

– Хотите выпить, Жики? – спросил он и, не дожидаясь вопроса, объяснил: – Это медицинский спирт.

– Наливай, молодой человек. Серж, ведь так тебя зовут?

– Да, – Булгаков налил полные мензурки и поставил одну перед Жики. Она ни слова не говоря, опрокинула ее, не поморщившись.

– Ого! – с уважением произнес Булгаков. – К сожалению, закусить у меня ничего нет.

– Это лишнее, – отрезала Жики, – можно еще по одной.

Булгаков грустно улыбнулся:

– Я за вами не успел.

– Ну так поторопись, – скомандовала Жики, и Булгаков одним глотком осушил мензурку под ее одобрительным взглядом. И сразу же налил еще.

После второй порции спирта боль в груди слегка ослабла, словно ее придушили больничной подушкой. Но Жики стала еще печальнее. Она подперла голову рукой, словно ей было трудно держать ее прямо.

– Почему не я? Я старая, мне пора. Почему она? Да как этот мерзавец осмелился? Я до последней минуты не верила, что она умрет.

– Жики… – Булгаков внимательно на нее смотрел. – Вам лучше?

– Лучше? – с недоумением повернулась к нему аргентинка. – Да как мне может быть лучше?

Сергей сжал в руке мензурку. Стоит ли тревожить старую женщину? Ее душевные силы не безграничны. Но может, в его власти облегчить хотя бы ее страдания? Тангера смежила веки, как будто задремала. – Жики, – позвал Сергей, – хотите проститься с ней?..

Глаза старой женщины приоткрылись.

– Я правильно вас поняла, юноша? – нерешительно спросила она. – Я могу ее увидеть?

– Да, – кивнул он, – если хотите.

– Хочу ли я? – воскликнула Жики. – Конечно! Куда идти? В морг?

– Нет. Она здесь, за стенкой. Идите.

– Как, одна? – растерялась она.

– А что? – грустно усмехнулся Булгаков. – Вы боитесь?

– Чего мне бояться? – гордо выпрямилась Жики и поднялась. – Я повидала мертвых на моем веку – их нет причины бояться. Бояться надо живых. – Она тяжело поднялась и, по-стариковски шаркая, вышла.

Булгаков налил себе еще спирта и махнул его одним глотком. Наконец ему полегчало, и исчез сдавивший горло спазм, не отпускавший с того момента, как на Орлова надели наручники. Сергей бросил прицельный взгляд на бутылку, прикидывая, выпить ли еще прямо сейчас или подождать Жики. Он решил подождать.

Минут десять спустя старая женщина появилась на пороге. Несколько мгновений она пристально смотрела на Сергея, словно заново оценивая его, а потом проскрипела:

– Пойду я, милый. Устала что-то.

– Я отвезу вас, – Сергей поднялся, но Жики непреклонным жестом остановила его:

– Не нужно. Со мной все хорошо и я хочу побыть одна. Благослови тебя Бог, молодой человек.

Величественно кивнув ему, дива скрылась за дверью. Сергей налил себе еще спирта в мензурку и уже собрался опрокинуть его в себя, как вдруг услышал голос старой тангеры. Она явно говорила с кем-то по телефону, как будто отдавая приказ – сухой и категоричный. Когда-то он пытался учить французский, но ему удалось разобрать всего несколько слов: – immédiatement, les moyens, le plus vite – а также имя – Éveline. Конечно, у старой дамы есть и другие дела. Кажется, у нее мастер-класс…