12 августа 2010 года, Москва, 39°C

Прошло два дня. Ланской был склонен считать день прогона финалом отношений, когда-то казавшихся столь прочными. Когда его друзья расходились из театра, каждый едва слово сказал остальным на прощание, а как исчез Мигель – никто и не заметил.

Ланской был вынужден признать, что день прогона стал, видимо, последним, когда его друзья собирались вместе. Все, конец многолетней дружбе. Да и дружба ли это была? Если люди, которых он считал друзьями, на прощание лишь холодно пожали ему руку и удалились, не сказав ни слова? А Мигель и вовсе исчез по-английски.

Антон чувствовал себя опустошенным и оскорбленным – никто не остался, чтобы высказать восхищение Анне. После того, как померк свет в финале, многозначительная тишина оглушила всех. И когда в зале зажглись тусклые фонари под авансценой, все встали и по одному вышли, не дожидаясь возвращения Анны. В фойе Антон оказался единственным, которому пожал руку каждый, игнорируя остальных. Это выглядело настолько демонстративно, что от гнева он прощался со всеми сквозь зубы.

Когда Анна все же появилась в фойе вместе с Борей, ее ждали лишь Антон и озадаченная Жики. Анна ничего не сказала, а только печально вздохнула – ей все было ясно. И Антон осознал – это конец многолетней дружбы. Поэтому он крайне удивился, когда Рыков позвонил ему на работу. Олег предложил ему встретиться, и голос его звучал жестко.

– Приезжай, – устало согласился Антон. – Я буду рад тебя видеть, хотя и не представляю, что мы можем…

– Именно это мы с тобой и обсудим, – ответил Олег. – Без свидетелей. Мы должны что-то сделать. Это вопрос нашего достоинства.

– Что ты имеешь в виду? – проговорил Антон, закрывая глаза.

– Антон, проснись, – отчеканил Олег, – наша встреча во вторник весьма показательна. Из близких друзей мы превратились в людей, которые не доверяют никому вообще и друг другу в частности. Скажешь – нет?

Антон понимал, что Рыков прав, но признать это – означало признать собственное бессилие перед лицом смертельной опасности.

– Не забывай и о том, что убийца методично уничтожает женщин, которые когда-либо имели хоть какое-то отношение к нашей компании, – добавил Олег. – И, кроме Катрин, осталась еще и Анна. О ней ты подумал?

Антон похолодел. Такая мысль даже в голову ему не приходила. Анна? Да при чем тут Анна?

– При чем тут Анна? – хриплым голосом произнес он в телефонную трубку.

– Это только предположение, – смягчил тон Олег, – но мне кажется, что с ней не все в порядке. Ты понял, что она танцевала? Она танцевала смерть. Так не танцуют, когда на душе мир и покой.

Антон и сам это знал. Но одно дело знать самому, а совсем иное – когда тебе это озвучивает кто-то другой, пусть и близкий друг.

– С ней все в порядке, – каменным голосом ответил он. – Тебе померещилось.

– Возможно, – легко согласился Рыков. – Но все же мой тебе совет – нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока наши бестолковые менты оторвут задницы от стульев и предпримут хоть что-нибудь. Мы должны сами защитить наших женщин. И у меня есть девушка, которая мне дорога. Я за нее волнуюсь.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Антон. – Завтра я освобожусь рано, в пять. Приезжай к шести к нам. Анна будет рада.

Сергей делал записи в карты – он терпеть не мог этим заниматься, но переложить эту неприятную обязанность, к сожалению, не на кого – сезон отпусков, и ни одного интерна. Еще несколько недель назад Алена сидела бы напротив и, притворяясь, что дремлет, следила бы за ним из-под длинных рыжих ресниц. Так всегда происходило к концу дежурства. Он старался все делать тихо, будучи уверенным, что она спит, пока однажды не поймал на себе ее полный нежности взгляд. Булгаков ясно вспомнил, как девушка стала пунцовой от смущения. Картинка была такой четкой и – невыносимой. От нахлынувшей тоски ему резко захотелось спать, и он уронил голову на руки.

Во сне ему явилась Катрин на старой даче под Москвой, замерзшая, юная и веселая. Алена улыбалась ему, полная любви и нежности. Танцевала Анна – великолепная, как никогда, закутанная в алую шаль с длинными кистями, ступающая пуантами по чему-то страшному, черному, липкому, растекшемуся по сцене… В его сне звучало танго, забирающее души, и его, Булгакова, душу оно терзало тоже. Он ощутил в груди бездонную пустоту и понял, что его сердце не бьется, а может, это и не его сердце вовсе… Кто-то позвал его по имени, и он снова ощутил биение в груди. Он открыл глаза.

Над ним стояла завотделением и трясла его за плечо:

– Сергей, проснись!

– Галина Васильевна… – пробормотал он. – Что случилось?

– Что случилось? – возмущенно воскликнула она. – Это я от тебя хотела бы услышать. Где Катя? Куда ты дел мою дочь?..

– О чем вы, Галина Васильевна? – медленно произнес Булгаков.

– Не прикидывайся, – она толкнула его в грудь с такой силой, что он качнулся на стуле. – Уверена, твоих рук дело.

– Да с чего вы взяли? – помрачнел Сергей. – Мне не до Катрин, честно говоря… У меня жену убили.

Галина Васильевна заплакала, отчаянно и безнадежно.

– Сережа, я знаю, это ты. Она больше никому не верила. Только тебе. Никому больше… Пожалуйста, скажи мне, что с ней все в порядке.

Булгаков смутился. Он не переносил женских слез, а вид плачущей матери Катрин расстроил его до глубины души.

– Но я действительно… – начал он, но она угрожающе перебила его.

– Или ты мне сию секунду говоришь, что с моей девочкой, или… – она остановилась. Чем, собственно говоря, она может его напугать? Да ничем. Смешно, ей-богу. Но лицо Булгакова изменилось – он словно принял решение.

– С ней все в порядке, клянусь вам, – чуть слышно сказал он, не в силах терпеть более ее слез. – Катрин в безопасном месте, где ее никто не найдет.

– Я знала! – торжествующе воскликнула Астахова. – Я знала, это ты! Где она?

– Не скажу, – упрямо наклонил голову Булгаков. – Не настаивайте.

– Да ты что, Булгаков, белены объелся? – ее голос опять задрожал. – Я ее мать! Я должна знать!

– Нет. Что знает один – то знает один, что знают двое – знают все.

– Как я могу предать собственную дочь? Да чтобы я подвергла ее опасности?

– А если этот урод вкатит вам дозу тримеперидина? Вы и тогда будете хранить ваши секреты? – Булгаков разозлился. Черт его дернул признаться – теперь начинается мелодрама. Но последний довод подействовал на Галину Васильевну отрезвляюще.

– Как все это страшно, – через мгновение прошептала она. – А на Петровке знают, где она?

– Да, – нехотя произнес Булгаков, – ее передали под наблюдение местной милиции. Там за ней присматривают.

– Ты хочешь сказать, что ее нет в Москве? – испугалась Галина Васильевна. – Твоя идея? – спросила она.

Булгаков снова кивнул, твердо решив не вдаваться в подробности. Зачем ей знать, чего стоило ему заставить Катрин уехать из Москвы, на следующий день после ужасной гибели Алены. Сергей купил Катрин билет на «Сапсан» и увез ее на Ленинградский вокзал почти силой, покидав в небольшой чемодан те вещи, которые попались ему под руку в ее бездонном шкафу. Она стояла на перроне, орала на Булгакова, вырывая этот чемодан у него из рук и не стесняясь проводника. Наконец ему это осточертело. Он схватил ее за плечи и встряхнул так, что у нее клацнули зубы. Потрясенная, Катрин замолчала – в первый раз с того момента, как Булгаков стал укладывать ее багаж. Он с силой прижал ее голову к себе.

– Вчера ночью он убил Алену, – негромко проговорил он, так, что услышала только она, – и твое имя опять написали кровью на стене.

– Боже мой… – ахнула Катрин. – Твою Алену? Не может быть…

– Это так, – с болью прошептал Сергей – Сначала выманил меня из дома, а потом ее зарезал.

Катрин оцепенела. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.

– Сереженька, – она взяла его за руку, – прости меня. Я не знала. Почему Глинский нам не сказал? Он вчера приезжал ко мне.

– Он сообщил Орлову. А тебя они, наверно, пожалели…

Сергей видел – Катрин изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать. Ей это плохо удавалось. Ее глаза постепенно наливались отчаянием, словно сосуд – водой. Вот – предательская слеза уже потекла по ее щеке. – И ты еще в состоянии думать обо мне, – она обняла Сергея и прижалась головой к его груди – Ты – мой дар Божий. Я сейчас это поняла.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я всегда тебя любил. Ты это знаешь.

– Знаю, – откликнулась Катрин. – А как же Алена? – спросила она тихо.

– И ее я тоже любил. По-другому. Она была хорошая. Очень добрая.

– А я всегда была такой стервой по отношению к тебе, – Катрин снова уткнулась лицом в его могучую грудь. Как же она близко к нему – и как досягаема! Но это гнусно по отношению к мертвой Алене. Не сейчас. Потом. Если Бог даст…