Глава 5
Во Втуце в Депо, где я договаривался об очередном ремонте паровозов, нашел меня пронырливый репортер из новеньких. Разбитной малый лет двадцати пяти, но уже наглый и ухватистый — прямо готовая акула пера. Мой знакомый аид в Москве, показывая на своего пятилетнего сына, с гордостью мне хвалился: «Смотри, Савва, такой маленький, а уже еврей!». Вот и этот такой же.
Представитель прессы достал из кармана карандаш, блокнот с твердым картонным переплетом, заменяющим на весу столик, и приготовился записывать.
— Господин Кобчик, читатели интересуются, как вам — боевому офицеру и имперскому рыцарю, могла придти в голову мысль изобрести пояс для чулок?
— Скажи им, что я люблю свою жену, — отмахнулся я от него.
— Не понял? — репортер сдвинул шляпу на затылок.
Смотрю, действительно не понял. Тогда я покровительственно похлопал его по плечу, благо с нашей разницей в росте это труда не составило.
— Вот поэтому, тебе, никогда не изобрести что-либо полезное для женщин.
А когда газетчик от меня отстал, я дал самому себе слово все же «изобрести» бюстгальтер. Женщины не заслуживают пытки корсетом, да и китов жалко. И, пожалуй, это будет важнее таблицы Менделеева.
К тому же весна шепчет…
Весна, черт ее подери… Весной Молас приезжает…
* * *
Весна это всегда радость. Но в этот год она была со слезами на глазах.
У Элики случился выкидыш.
Меня вырвали из Калуги телеграммой. Я мчался в своем «коротком» поезде с максимальной скоростью и тупо смотрел в окно на степь, которая на неделю во всю свою ширь покрылась прелестнейшим ковром цветов, похожих на мелкие оранжевые тюльпаны. Как пожаром прошло до горизонта. В другое время я бы сполна насладился бы таким великолепным, но кратковременным зрелищем, а сейчас как оцепенел.
В голове крутилась всего одна мысль: за что?
И сам понимал, что было бы за что — совсем убили. Мне-то еще есть за что. А вот за что такое Элике? Созданию по определению невинному и желающему окружающему миру только добра и счастья.
На вокзале меня встречала Альта с кучером. Для моей охраны пригнали шарабан, что было избыточно, так как половина егерей оставалась сторожить поезд до того как его перегонят на заводскую ветку «Гочкиза».
Альта схватила мою руку обеими ладонями и низко склонившись, поцеловала ее прямо через перчатку.
— Прости мой господин презренную свою ясырь. Недоглядела… — произнесла она скорбным голосом, не глядя мне в глаза.
— Разве ты в чем-то виновата? — спросил я, стараясь сдерживаться. Все же это мать наследника герцогского трона.
— Только тем, что меня в тот момент не было дома. Я на базар отлучалась продукты закупать на неделю.
— Поехали, — сказал я, с усилием вырывая свою руку из ее сильных ладоней. — По дороге все расскажешь.
Я слабо разбираюсь в медицине кроме поверхностной травматологии, тем более в гинекологии. Ясно только одно дочки у меня не будет.
Мда… богатые тоже плачут.
В холе наскоро скинув шинель, сапоги, портянки, ремни босой взлетел на второй этаж в нашу супружескую спальню.
Элика не спала. Жена полусидела на больших подушках, тупо уставившись большими синими глазами которые я так любил в ковер на противоположной стене. Она даже не откликнулась на мой поцелуй. Не ответила.
Я сел рядом. Привлек женщину к себе, уложив ее белокурую головку на грудь и не зная, что вообще можно сделать в такой ситуации запел «Вечную любовь» которую к тому времени успел переложить на рецкое наречие.
— Спой на русском, — тихо попросила любимая.
Я подчинился и попал исключительно в дырочку. Со второго куплета Элику так затрясло в истерике и пароксизме рыданий, что я еле ее удерживал. Но это уже лучше бесконечного тупого рассматривания ковра.
В приоткрытую дверь заглянула Альта с вопросом в глазах.
— Можжевеловки… — приказал я. — И соленой закуски.
И продолжил петь.
Пел по кругу, с начала до конца и снова с начала… Долго пел, пока истерика у жены не кончилась.
Потом влил в нее грамм сто пятьдесят водки и подождал, пока она заснет у меня на руках. Что-то мне подсказывало, что хуже уже не будет. Я рядом.
Беда не приходит одна. В тот же день фельдъегерь привез от императора указ о моей отставке из военно — воздушного флота. И вообще из армии с почетом. По сумме ранений… Ага…
Но в сложившейся ситуации я был бы несчастней еще больше, если бы мне дали под командование дирижабль и отправили на северное море, оторвав от семьи. А так я рядом с любимым человеком, который нуждается в моем тепле. В конце концов, для кого мы все делаем в жизни, хоть в той, хоть в этой…
Паршиво на душе. Даже подарок Имрича, который прислал мне пару новых «миротворцев», не радовал. Гоч просто сунул их в посылку Эппле ответной на мои апельсины, орехи и вино. Пистолеты были в деревянной шкатулке, оформленной в лучших традициях дуэльного кодекса.
Потом пришел врач, которого я не пустил к жене до тех пор, пока она не проспится. Сон в ее положении лучшее лекарство. Эскулап легко со мной согласился.
Вместо этого я приказал накрыть поляну на веранде и потчевал нашего местного эскулапа редкой в этих краях огемской можжевеловкой и вел допрос: почему так?
В ответ доктор о медицины разводил турусы на колесах о том, что науке до сих пор не все ясно, что происходит с таинством зарождения новой жизни. И почему она в некоторых случаях не приживается еще до своего явления на свет из утробы матери.
В общем, когда Элика проснулась, доктор был уже никакой и его просто отгрузили в свободную комнату в атриуме. Не посылать же за ним снова. А так простится и готов к эксплуатации.
Меня же водка совсем не брала. Как вода. Я только каменел в своей обиде на весь свет. И то и этот.
Сидел в полутемной спальне, держа жену за руку. За вторую ее держала Альта.
Наконец что-то наподобие улыбки мелькнуло на ее красивом лице.
— Знали бы вы, как я люблю вас обоих… — тихо произнесла Элика, переводя взгляд с меня на ясырку и обратно. — Я окрепну, обещаю… А ты мне сделаешь еще дочку. Обещаешь?
* * *
Газеты взахлеб осуждали удачный рейд дивизии Бьеркфорта по вражеским тылам. Что там на самом деле правда, а что художественный свист работников пера понять было трудно. Про наши потери совсем не писали. Зато не жалея хвалебных эпитетов сравнивали удетских конников с былинными героями древности.
Главную стратегическую задачу этот рейд выполнил — сорвал зимнее наступление царцев на взлете.
Аршфорт позволил «скрытно» переправится на свой берег царской пехотной бригаде, занять ей узкий насквозь простреливаемый плацдарм и затем разом взломал лед на реке огнем тяжелой артиллерии. Вымерзнув и оголодав, не имея никакой возможности к отступлению, бригада сдалась на милость победителя.
Дивизионы особого могущества при этом преуспели в контрбатарейной борьбе с вражеской корпусной артой, не дав той даже пристреляться.
Наступать в другом месте у царцев не стало хватать ресурсов — Бьеркфорт постарался, разгромив ближние их тылы и полностью нарушив всю систему снабжения.
В контрнаступление наши перешли сами в устье реки, куда не доставал огонь пушек осажденного города и на правом берегу огемская пехота соединилась с удетскими конниками Бьеркфорта, которые уничтожили все мелкие гарнизоны царцев по деревням на побережье.
Щеттинпорт сел в блокаду. Теперь все, даже самые мелочи, приходилось везти в него морем. Все сухопутные тропочки — трудно назвать их дорогами, были полностью перекрыты имперскими войсками.
Плацдарм на правом берегу постоянно расширялся. Пользуясь крепостью льда на реке, туда перебросили уже полторы дивизии с приданной артиллерией и пулеметами. А конников вывели на свой берег — лошади много фуража требовали и на плацдарме их было не прокормить. К ледоходу успели насытить войска плацдарма главным — едой и патронами, с запасом на весь период ледохода. К тому же Плотто наладил «воздушный мост» сбрасывая необходимое солдатам с малых высот и отгоняя от берега вражеские корабли которые пытались обстреливать плацдарм тяжелыми «чемоданами» своих чудовищных орудий.
Воздухоплаватели прославлялись в газетах не меньше конников. Один я сидел в отставке как сыч на горе.
С левого берега плацдарм прикрывали орудия особого могущества. Для корректировки огня впервые в мире протянули телефонный провод по дну реки, запаяв его в свинцовую трубу. Как ее умудрились протянуть подо льдом, подробностей в прессе не было.
Морской порт в Щеттине бомбили регулярно всю зиму всеми оставшимися силами воздушной эскадры Плотто. И настолько интенсивно, что запас старых снарядов для переделки в авиабомбы к весне кончился. Плотто отписал мне, чтобы я как можно скорее предоставил ему свой проект новых бомб, хотя сам же констатировал, что портового и складского хозяйства в осажденном городе не осталось.
В Щеттинпорте стал ощущаться недостаток продовольствия, о чем сообщали, как я догадался прикормленные Моласом контрабандисты. И вот тогда Аршфорт объявил для мирных горожан гуманитарный коридор. Что было распиарено во всей мировой прессе вместе с обвинениями против островитян, что те держат мирных жителей живым щитом в заложниках, стреляя в противника из-под юбок женщин. Мир взорвался негодованием.
В ставке Аршфорта пул корреспондентов нейтральных стран давно уже прописался на постоянной основе. Тех усиленно опекали особо выделенные офицеры службы второго квартирмейстера, кормили — поили и сделали если не друзьями, то славными приятелями, искренне симпатизирующим гостеприимным огемцам.
После третьей такой массированной кампании в мировой прессе островитяне сдулись и жителей стали выпускать из города. Потому как публично возмутились даже царцы, которые вдруг вспомнили, что в городе проживают их подданные.
* * *
Окончательно поняв, что в одиночку мне тракторный завод не потянуть, я пошел на поклон к совету директоров «Рецких дорожных машин», предложив построить такой завод как филиал этого уважаемого общества, в котором я сам крупный пайщик.
Заработанная на конструкциях дорожных машинах моя репутация и развернутый бизнес — план впечатлили моих компаньонов, и необходимые средства были выделены. Все же у колесных рутьеров проходимость была не сказать что совсем уж паркетная, но и внедорожником его нельзя было назвать. На строительстве плотины в Калуге колесные паровые бульдозеры часто самозакапывались в рыхлый грунт.
Представил уважаемому собранию варианты гусеничных движителей, которые успел за зиму запатентовать. В сумме вышло двадцать два патента. И все их пришлось вложить в этот филиал как взнос в уставный фонд дочернего РДМ завода «Рецкий трактор» с локализацией его в Калуге.
Я придержал на будущее для себя только торсионную подвеску. Я помню, какой блеск был в глазах кронпринца, когда он мечтал о бронированных машинах поля боя. Но для начала мне нужен был тракторный завод. Броневики потом уже на его базе можем попробовать склепать.
Одновременно рассматривали проект четырехосного восьмиколесного рутьера, но он совет директоров не впечатлил. Я знал, в чем тут собака порылась, но… независимая подвеска каждого колеса, как на российском БТР — дело здесь пока далекого будущего. Изобретет мужик сам — я дорогу переходить не буду.
Заодно порадовали меня директора, что РДМ вышла в прошлом году на рентабельность в 3 %. Старт — ап закончился успешно и этот год они видят всех своих пайщиков с прибылью.
Хорошо бы…
Опытные образцы гусеничных тракторов РДМ — Т55 с трофейными вертикальными паровыми машинами по 55 лошадиных сил и подвеской на двух балансирных каретках с плоскими слабо оребренными широкими гусеницами довольно быстро сваяли в экспериментальном цехе РДМ.
Подвеску для трактора я тупо скопировал со старенького ДТ-75, который работал у нас на хуторе дома, на Земле, и которую не раз приходилось чинить и перебирать с батей собственными ручками.
Машина с баком горючего сзади с приводом на задние колеса со звездочкой передачи тяги гусеницам. Натяжение гусеницы на переднем колесе.
Деревянная неостекленная кабина спереди.
Между ними ферма управления отвалом — оно пока канатное. Не потянуть мне сейчас гидравлику. Нет таких точных станков. Вообще-то есть… но только для военного производства.
Питание машины нефтяное. В Реции это сами ушедшие боги велели. РДМ машины с угольным питанием делало только по заказам за пределы герцогства.
Испытания проходили оба трактора на пахоте и в качестве бульдозеров на расчистке площадки для самого тракторного завода от чернозема. А заодно еще пары площадок для лагерей пленных взятых этой зимой на Нысе.
Машины показали себя отлично, хороший получился трактор, мощный. Будем смотреть, как он с двигателем Болитера себя поведет. Но у того пока моща не выходит за тридцать три лошадиные силы. Меньше — пожалуйста…
Пока же двенадцатилемеховый плуг Т55 по целине тащил легко. Все равно надо пахать поля под пшеницу, капусту, морковь и земляной клубень похожий на земную картошку, но несколько другого вкуса. Мне не только рабочих, но и пленных кормить надо круглый год по три раза на дню.
Из пленных выделили постоянную сельхозбригаду. Остальным трудиться на поле разрешали кратковременно, в качестве поощрения за хорошую работу. Отдых для крестьянской души. Еще Генри Форд придумал после семи месяцев на конвейере отправлять своих рабочих — бывших фермеров, на три месяца попахать на селе. В качестве отпуска! Если такое в Америке работало, то почему у меня не сработает?
И вот тут-то мы вместе с инженерами из экспериментального цеха РДМ поймали свой день славы. И почти благоговейного внимания от пленных, подавляющее большинство которых были в мирной жизни крестьянами. Я даже ругать никого не стал, что бросили работу. Все потрясенно смотрели, как вонючая железяка разом, лязгая гусеницами, легко заменяет дюжину пахарей и двадцать четыре вола. Лошадь целину пахать здесь никогда не ставили — надорвется.
Боронили поле трактора также без напряга.
На что планировали на неделю и кучу занятых, сделали за день. Двумя тракторами.
За рычагами сидел я сам — никому первую пахоту не доверил. И такой кайф словил… Дома это была работа, а тут наслаждение оргиастическое.
Заодно разметили площадки для элеватора — он тут уже придуман до меня на паровом ходу, паровой мельницы и зимнего овощехранилища. Хлеб пока все пекли сами в лагерях в обычных печах. И на себя, и на вольняшек. Но на перспективу я оставил в плане квадратик для хлебозавода. Если фешенебельный район обслужат малые пекарни с их разнообразным ассортиментом, то снабжение пролетарских кварталов лучше централизовать и поставить хлебные магазинчики на пути от работы до дома.
За генеральный план города архитекторы получили рецкое подданство, а я гражданское звание коммерции советника, которого нет в официальной Табели о рангах, но по отдельному императорскому указу дающее генеральский почет и право отзываться на «ваше превосходительство».
Специально такое звание введено для купцов и фабрикантов еще полвека назад для того чтобы спесивые дворяне не могли нагибать нужных монарху предпринимателей.
Теперь я не военный.
Теперь меня можно и возвысить, несмотря на молодость. Зависти у аристократии это не вызовет. И точно. Придворные герцога стали меня за глаза дразнить «коммерции камергером». Я не обижался. Очень точная формулировка того что я делаю при герцоге.
* * *
К нам в Рецию не только пленных зимних царцев нагнали, но и вывели на переформирование удетскую кавалерийскую дивизию, которая их и конвоировала.
Надо ли говорить, что свежеиспеченный имперский рыцарь и генерал — лейтенант кавалерии Бьеркфорт был этим страшно недоволен. Еще бы… его дивизии предписано сметить в тылу отогузов на охране пленных. Граф просто рвал и метал.
Отогузов отправляют на фронт. Ибо не фиг в тылу окапываться… А герои — кавалеристы получают заслуженный отдых.
Официально в документах это называлась ротацией. И обосновывалось необходимостью восстановления сил удетским конникам после предельных для организма испытаний зимним рейдом.
Столкнулся я с генералом во Дворце, где он представлялся герцогу по поводу нового назначения. Раз в месяц был такой публичный раут, требующий присутствия всех придворных. Обычно мне удавалось такие мероприятия сачковать и герцог особо не настаивал на моем обязательном присутствии, но… В тот день еще и представлялись Ремидию, будучи во Втуце проездом в имперскую столицу, послы винетского герцога — граф Моска и мессир Ова. А это уже совсем другое дело.
Моска — сухой старик с совершенно лысой головой, лишь с редким седым пушком за ушами, но подвижный как юноша. А взгляд как у карточного шулера. Никак что-то выхмурять у императора едет. Союзничек…
Ова — полная ему противоположность молодой, чернявый, кудрявый, кареглазый подбородок синий от слегка проступившей щетины, хотя зуб дам, что брился он не позже сегодняшнего утра. На вид увалень увальнем. Но как мне кажется первое впечатление об это человеке обманчиво. Дураков послами не посылают. А этот еще и крупный коммерсант.
Я старался, как всегда на таких мероприятиях, в укромном уголочке прикинуться ветошью. Ну, так… золотом расшитой ветошью…
Как раз к этому дню втуцкие златошвейки закончили вышивать мне парадный камергерский мундир. Темно — малиновый сюртук почти до колен. Спереди расшит золотом — виноградной лозой и ветками дуба. Сурово так расшит, воротник и вся грудь плотно начиная от плеч заканчивая и ниже пояса. Так что из орденов я одел только Рыцарский крест на шею. Остальные все равно среди такой богатой вышивки затеряются. Сзади хвала ушедшим богам вышивка только клапана карманов. Карманы высокие почти на пояснице и больше никаких карманов на мундире нет. Брюки белые на штрипочках под каблуком натянутые.
Из-под клапана на левое полужопие на золотой цепи опускается золотой массивный ключ — знак камергерского достоинства. В кольце ключа герб Реции, чтобы меня случаем с камергером другого электора не попутали, а то и с камергером самого императора. Я вот стою и думаю, если случись где парадный сходняк в империи, то мы друг друга как песики обнюхивать под хвостами будем, дабы узнать кто какого электора камергер? Бред полный…
Но этот раут я пропустить не мог — протокол, черт его дери, обязывал явить послам обоих наследников в натуре. А значит и их официальных воспитателей. Вот я и парюсь в этом придворном доспехе, крепко держа за плечо постоянно норовящегося вырваться на свободу в пампасы графа Риестфорта. Все же пять лет пацанчику — ему двигаться надо. Если бы я бегал, столько сколько бегает он, то давно бы помер.
Так что обоим нам это мероприятие нож острый. Но пока терпим.
А вот старший брат моего воспитанника, несмотря на семь лет от роду, сидит себе на малом троне с серьезной мордой. Успели его во дворце уже надрессировать. Или… ну не зря же в школу берут только с семи лет… усидчивость, какая никакая появляется.
Послы и герцог наговорили друг другу ритуальной чепухи и винетские дипломаты со всей вежливостью раскланялись и вышли из зала.
Я, очередной раз удержав младшего графа за плечо, тоскливо посмотрел на Ремидия. И — о, счастье — он мне разрешающе кивнул.
Тут же и старший граф соскочил с трона и удрал бы вприпрыжку, если бы его вовремя не поймал за хвост воспитатель в таком же придворном доспехе, как и мой.
Мы, чинно держа детей, за руки вышли на середину зала и поклонились его светлости. И развернулись, чтобы покинуть надоевшее помещение.
Тут в зал вошел, раскланявшись в дверях с послами, длинный как жердь генерал Бьеркфорт. Его выдающийся нос, развернувшись как радар, уперся в мою персону.
Проходя мимо меня в тронный зал, генерал шепнул.
— Где вас тут искать?
— В саду, — ответил я таким же шепотом.
— Савва, а это кто? — спросил мой воспитанник, потянув меня за руку.
— Это герой нашего времени, ваше сиятельство, — ответил я совершенно серьезно выводя мальчика в парадную анфиладу дворца.
Мы вывели детей в сад, где их терпеливо ждала Альта.
— Мама! Мама! — радостные пацанчики забыв сразу, что они очень важные персоны наперегонки бросились к женщине, обхватывая ее ноги и что-то разом ей докладывая.
Альта занялась сыновьями, а я и воспитатель старшего графа барон Вейфорт вели неспешную светскую беседу, прохаживаясь между клумбами с первыми цветами. Вейфорт был пайщиком «Рецкого стекла» и я, пользуясь случаем, раскрутил его на бесплатную консультацию о возможности организовать заказ на трехсотграммовые банки на одном из стекольных заводов этого товарищества. И о возможных ценах.
Стеклянная крышка с железным пружинным прижимом у меня уже лежала на рассмотрении в патентном бюро.
Интерес к такой таре, по возможности прозрачной, был вызван идеей, которая спонтанно родилась в наших беседах с Альтой и Эликой. Отвлекали мы, таким образом, женушку от выпавшего на нее горя. Острый вопрос орехового сбыта вылился в предложение торговать чищенным горным орехом и миндалем в меду. В сумме такой продукт получался дороже орехов и меда взятых по отдельности. Заготавливать такое лакомство можно круглый год. И торговать, не торопясь пропустить сезон.
Плюс креативная идея выдать такой рецепт за секрет горского долгожительства. Верили же в советское время, что зеленый лук с медом дает долголетие… В каком-то кино брякнули и понеслась… Так и мы статью в газете купить в состоянии. Сенсацию… С резонансным продолжением холивара врачей и прочих высоколобых. Ведь против того факта что в горах люди живут лет на двадцать дольше никто возразить не может. Против статистики не попрешь.
Так что все уперлось в банку. Можно было и керамические горшочки приспособить, но когда продукт зримо виден сквозь прозрачное стекло на прилавке, то… сами понимаете.
* * *
Зима в Реции также разнообразна как сама эта горная страна. Если высоко в горах все заваливает снегом и метет так, что и носа высунуть из хижины боязно, то в долинах все зависит от господствующего ветра. Там где гуляет северный мистраль также холодно, как и на равнине, зато плодоносит олива, которую этот ветер вовремя опыляет. А в тех ущельях, куда задувают южные ветра с Мидетеррании, в тоже время дозревает любой цитрус. И вообще каждый месяц что-нибудь цветет как в земном кусочке рая.
Что ни долина, то в ней свой уникальный микроклимат, особенно там где бьют теплые источники. Большой простор для бальнеологии и вообще курортного дела и туризма. Особенно горных лыж. Но это дело будущего, когда население империи станет мобильнее, обрастет жирком и возжаждет развлечений. Пока же девять из десяти человек по доброй воле мест своего обитания не покидают. Не принято как-то. Где родился там и сгодился.
В предгорьях погода ведет себя по — разному, но в основном зима тут мягкая, сиротская. Холода редки. Так… легкий морозец, который сковывает осеннюю грязь до весны.
А вот в степи, которая начинается сразу от предгорий и тянется до большой реки Данубия, год на год не приходится. Бывает, что суровые метели сопровождаются не менее суровыми морозами. Но даже когда на севере империи стояли аномальные холода и термометр опускался ниже тридцати пяти градусов ниже нуля, в предгорьях было минус десять — двенадцать. Словно никогда не замерзающий Данубий положил предел холодам.
После огемских холодов, да и обычных погод центрального района России, местная зима воспринималась больше как баловство. Ни разу шинель на полушубок не сменил. Но прошла она вся в трудах и разъездах.
Отпуск называется.
Ага… для поправки здоровья.
Дома не каждую неделю удавалось побыть, хотя он рукой подать — в тридцати километрах. Жил в салон — вагоне. Бухгалтерия рядом — в почтовом, при сейфе. И охрана при нас. С пулеметами. А то как же… На каждого вольного тут у нас по десять военнопленных на стройке.
Моторный завод Болинтера на втором разъезде от Втуца, который авансом получил гордое название «город Калуга» уверенно поднимал стены цехов под крышу, и избыток рабочей силы перекинули на строительство сухого дока.
Между цехами уже монтировали заранее заказанную на «Рецких дорожных машинах» большую паровую машину с двойной системой питания (и жидким, и твердым топливом). Паровик будет со своего вала ремнями передавать вращательный момент всем станкам двух цехах разом.
Между заводом, портом и доком расчищали площадку под нефтебазу. В подобном железном баке товарищ Сухов с гаремом и пулеметом прятался. На вырост строим, в расчете на снабжение нефтью по железной дороге в перспективе. Как и керосином. Баржи и пароходы по реке у нас также на нефти ходить будут. Пока на сырой нефти…
Здесь нефтяная отрасль настоятельно модернизации требует. Крекинга и рынка сбыта для ее фракций помимо светильного керосина.
Но на всякий случай выделили место под угольный склад не только на железной дороге, но и на реке — все равно подвоз угля выгоднее рекой с Данубия из Теванкульского разреза. Он там дешевый, так как добывается открытым способом, а не в шахтах. Да и качество его приемлемое. Нефть — дело будущего, а пока всем прогрессом в империи уголь рулит.
Залили бетонные фундаменты под завод керогазов, масляных ламп, карбидных фонарей и каретных фар, металлической посуды, столовых приборов и прочей бытовой мелочи для самой широкой публики «Кобчик хозбыт». Со временем планирую наладить в нем же эмалировку простого железа, чтобы и медь экономить, и продукт удешевить. И назло врагам здесь же буду делать самовары — промышленной штамповкой. Есть такая лазейка в лицензионном договоре, что могу я их делать, но только сам. Ну а коли завод на сто процентов мой — то, значит, это я делаю сам. Мои зубробизоны от юстиции все обосновали предельно четко.
А цех ширпотреба в нем заточен под ручные гранаты — фронт их с каждым днем требует все больше и больше. Распробовали.
Расчищались в городе площадки под будущие вокзалы — речной и железнодорожный. Вбивались колышки. Утверждались проекты.
Отсыпались насыпи заводских веток железной дороги. С Теванкуля привезли баржу креозота в бочках, и пленные активно заготавливали шпалы и укладывали их. Пока что в штабеля вдоль этих насыпей. Лесопилка работала не только световой день, но и всю ночь под ацетиленовыми прожекторами. Рельсы должны были привезти из центральных областей империи, но… как всегда… «кирпич — бар, раствор — йок, раствор — бар, кирпич — йок». Если генштабу приспичило где-то новую рокаду поставить, то весь гражданский сектор встает.
Тяжести пока гоняем временными конными декавильками. Планирую, что потом, когда стройка закончиться по тем же путям узкоколейки пустить конку. Для людей.
* * *
Расширился поселок железнодорожников при разъезде. Я своим переселенцам, которые влились в транспортную компанию, выдал ипотечные кредиты под частную застройку. К весне они освободят мне первый барак под штаб строительства. Хватит ему в вагонах мыкаться.
Кстати это была первая публичная акция нового банка, на который я замкнул все финансовые потоки своих предприятий. «Бадон банк». Даже не банк, а так… банчок. Кассово — расчетный центр скорее, потому как чисто банковской деятельностью — аккумуляцией денег населения и выдачей кредитов ему же мы пока не заморачивались. Просто так все расчеты шли быстрее, и не надо было сторонним финансистам платить проценты. Свой персонал обходился куда дешевле.
Председателя правления выделил в банк из своих проверенных кадров герцог Ремидий, а главным ревизором я поставил туда Альту, хоть это и вызвало шок в местных деловых кругах. У нее не забалуешь — мать наследника герцогского трона. Но довольно быстро убедившись в ее деловых способностях и бульдожьей хватке, местные финансисты стали ей заказывать независимый аудит.
Активно строились в Калуге временные бараки для строителей и будущих заводских рабочих. Я прекрасно понимал, что нет ничего более постоянного как временное, но жилье здесь требовалось еще вчера, и строить благоустроенные рабочие слободки не было лишних ресурсов. Выделили под них только землю, которую в будущем будем раздавать рабочим под жилую застройку и сады с огородами. Хочешь сам строй, хочешь ипотеку бери. Если дом типовой от строительной конторы нашего же концерна, то скидка. Собственноручно построенный дом привязывает к работе крепче всего.
Между заводами и поселками насадим широкие лесополосы вдоль дорог. Здесь будет город — сад, такой, каких в империи еще никогда не было. А пока тут только грязь и раздолбанные грунтовки как всегда на стройке.
Но я вижу этот город.
Я вижу этот сад.
«Не каждый мог так щедро жить — на память людям города дарить».
И то, что вражеские пленные вместо разрушения нашей земли обустраивают ее, я видел в том высшую справедливость.
К концу февраля наконец-то удалось отстроить четкое управление строительством и городским хозяйством. Даже полиция сама собой произросла. И на мне остался только контроль над исполнением генерального плана города.
А ведь умудрялся я находить время не только для оформления заявок на патенты, но и трактор за это время сконструировал. Кульман в салоне стоял. И таблицу Менделеева довел до публикации.
На что у меня действительно не хватало так это на семью.
Редкое мое гостевание в собственном доме прервал посыльный с завода «Гочкиз».
— Ваша милость, там какие-то люди из столицы империи к нам на завод рвутся. Во главе с целым генералом, — курьер имел вид запыхавшийся, хотя доставили его к нам на «Гору» в пролетке.
Черт дери местную телефонную компанию, которая все никак не может окучить наш берег реки.
— И?… — поднял я правую бровь.
— Охрана их не пускает. Согласно вашей инструкции, — выдохнул курьер.
— Сколько их?
— Пятеро.
— Все военные?
— Нет, ваша милость. Только генерал. Остальные штатские. Скандалят, но на пулемет не лезут.
— Какой пулемет? — удивился я.
— У охраны в руках.
— Так… Бери шарабан. И вези их всех сюда ко мне. С извинениями, что я себя не очень хорошо чувствую, чтобы приехать на завод. И приглашаю к себе.
Накрутил кухарку на легкие закуски и хорошее вино. Альте и Зверззу наказал приготовить холл к саммиту.
Сам поверх штатских брюк и тонкого свитера накинул шикарный тканый с золотой ниткой халат из южной Мидетеррании — подарок жены к новому году, опоясавшись витым шелковым шнуром с кистями. Фиг вам, а не парадный прикид.
Осмотрел, как собирают и оформляют переговорный стол в холле. Нашел, что чего-то тут точно не хватает…
Прошел в кабинет и по — быстрому выклеил пирамидку из ватмана. На каждой ее грани написал плакатным пером чертежным шрифтом: «Спасибо, что вы здесь не курите». Красной тушью. И поставил ее в центр стола.
Вот так-то вот…
Препод один как-то рассказал на лекции в качестве оживляжа, что курящий человек теряет концентрацию внимания после пятнадцати, максимум двадцати минут переговоров. Если не закурит, то теряет ее и дальше. Кроме того у него появляется желание свернуть переговоры как есть и выйти покурить. У кого сильнее, у кого слабее. Но у всех.
К тому же если прибудут они с какой-либо «домашней заготовкой» то такое объявление явно их собьет с мысли. Хоть на время. И даст мне возможность перехватить инициативу.
Подождем. Будет день — будет пища. Нечего раньше времени икру метать.
Через час холл приобрел вид переговорной комнаты солидного московского офиса.
Раздаточное окно на кухню задрапировали плотным сукном под цвет оконных штор и гардин на двери моего кабинета.
Серебряный чайно — кофейный сервиз из трофеев надраили до блеска.
Кофе, чай, вино готово к подаче по первому требованию.
Белая горничная на стреме в кружевном переднике и с наколкой на волосах.
Только Альта осталась в национальном платье горянки. Хотя для понимающего глаза ее платье стоит больше самого дорогого из модных бутиков Гоблинца.
На столе на каждом посадочном месте блокнот для записей и карандаш. Карандаши заказные цанговые из латуни с логотипом «Гочкиза». Мелкосерийное производство для представительских целей. Пускать их в широкую продажу пока посчитали нерентабельным.
Генерал оказался мне знакомым — сам князь Барч Урагфорт собственной персоной. Начальник главного артиллерийского управления Имперского генерального штаба. Генерал — лейтенант артиллерии.
Давно не виделись. Примерно с полгода. Не скажу, что наше свидание на полигоне Многана было для меня приятным, но за это время много воды утекло. Прилепил себе на морду американскую улыбку и со всей доброжелательностью сказал.
— Ваше превосходительство, я счастлив, принимать вас у себя дома, — чуть склонил я голову. И тут же шикнул на горничных. — Примите у господ шинели.
Четверо штатских прибывшие с Барчем мне никогда еще не встречались. Но думаю, генерал их не зря с собой притащил на наш завод.
— Приходите, господа, присаживайтесь. Чай? Кофе? Подогретого вина со специями?
Все разом попросили с морозца подогретого вина, и я приказал приготовить глинтвейн. В принципе все и так готово было осталось только довести до кипения.
Когда все расселись, я раздал им свои визитные карточки для гражданского обихода, где отсутствовали мои военные чины.
* * *
Савва Кобчик, барон Бадонверт
Имперский рыцарь
Камергер его светлости Ремидия, герцога Реции.
Президент концерна «Гочкиз».
По виду генерала, по тому, как он вертел в руках мою визитку, я понял, что тот не владел информацией, что я камергер и воспитатель молодого графа.
Сам сел во главе стола напротив генерала. Дождался, когда горничная принесет всем глинтвейн и спросил.
— Итак, господа, что привело вас в мое скромное жилище?
— Инспекция военных предприятий,… — слегка запнулся генерал и через некоторую паузу добавил, — дорогой барон. В том числе и ваших. Позвольте мне представить вам моих спутников.
И после моего благосклонного кивка стал именовать их, а те, приподнявшись со стула, кивать мне.
— Барон Бойсфорт и мастер Каноп, аудиторы министерства финансов.
— Мастер Кнопик, инженер — сметчик.
— Барон Карушверк, асессор имперского министерства промышленности.
— Инспекция? — переспросил я, когда церемония представлений состоялась.
— Именно так. Инспекция того как тратятся деньги выделяемые частным фабрикантам из имперской казны на военные нужды, — подтвердил князь.
— А причем тут мы? — поднял я правую бровь.
— Фирма «Гочкиз» получила от империи большие преференции и субсидии на программу выпуска пулеметов «гоч — лозе». Вы же не будете этого отрицать?
— Не буду.
— Вот мы и проверим, как эти деньги расходуются.
— А причем здесь завод во Втуце? Я не понял? Программа «гоч — лозе» осуществляется на заводе в Будвице.
— Но завод во Втуце, насколько я помню, филиал завода в Будвице. — парировал князь.
— У вас устарелые сведения, генерал. С того момента как только завод во Втуце стал работать по заказам казны Рецкой марки, нам пришлось провести по требованию его светлости реорганизацию и теперь завод во Втуце имеет форму дочернего предприятия концерна и автономного юридического лица, самостоятельного в своей хозяйственной деятельности и не отвечающего по обязательствам завода в Будвице. Так что как минимум за этот стол требуется пригласить казначея герцога. До начала любых переговоров. Так как рецкий завод работает по заказу герцогства и обеспечивает пулеметами рецкие горные бригады. Мы здесь ни медяка не истратили имперских субсидий.
Да… Рейдерский наскок у имперских деятелей явно не проработан. На шарап работают в надежде, что провинциальный фабрикант сразу сдуется от самого лицезрения больших персон. А тут облом… суровая охрана с ручными пулеметами и я, которого вроде здесь быть не должно… Я же на фронте дирижабли ломаю. Контуженый валяюсь после катастрофы, окруженный медицинскими светилами.
— Так что, господа уважаемые аудиторы, — продолжил я. — сначала вы должны утрясти этот вопрос во Дворце. Допущены вы к нашей бухгалтерии будете только после приказа из Дворца и только по субсидиарным деньгам герцогства. Все остальное, простите, тайна частной собственности. С аудиторами мне все понятно, генерал. Но что здесь делают инженеры?
Князь очередной раз поморщился от моего обращения «генерал», но ведь он и сам меня не титулует меня «его превосходительством» как камергера. Так что терпи.
— Они должны дать заключение о возможности расширения производства и возможности его удешевления.
— Вот как, — удивился я. — А может им еще и «ключик дать от квартиры, где деньги лежат?» Тем более, насколько я помню, станковые пулеметы «Гочкиз» которые здесь производятся, так и не поставлены вашим ГАУ на вооружение имперской армии. А от герцогских войск к нам претензий и рекламаций не поступало. Простите, генерал, но нахождение инженеров в столь щепетильной комиссии я могу рассматривать только как промышленный шпионаж.
— Что вы себе позволяете, мальчишка! — взвился инженер — сметчик.
— Вы дворянин? — спросил я его спокойным тоном.
— Нет, — брызнул он на меня разъяренным взглядом. — Я имперский гражданин.
— Тогда рекомендую вам безотлагательно покинуть мой дом, дом имперского рыцаря, пока вас из него не выкинули как пьяного невежу из трактира в ближайшую лужу. Вон!
— Барон, мне кажется, вы погорячились, — произнес князь примирительным тоном.
— Ваше сиятельство, вы в своем доме позволяете так себя вести незнакомым людям по отношению к вам?
Князь недовольно крякнул, но промолчал.
— Вот то-то же… — произнес я и повернулся к инженеру, который все это время стоял и смотрел на князя, видимо, ожидая от того команды. — Вы еще здесь? Вам, наверное, неизвестно что полагается в этих горах гостю за оскорбление хозяина дома?
Повернулся к двери во внутренние покои и крикнул.
— Зверззз!
Тот моментально высунул голову в приоткрытую дверь с вопросом в глазах.
— Прикажи своим мальчикам со всей обходительностью вывести этого гостя за пределы моих владений.
Мальчики появились сразу же. За прошедшие полгода они здорово вытянулись и раздались в плечах на хорошей кормежке и свежем воздухе.
Один подошел к вешалке, где возникшая из ниоткуда горничная подала ему пальто, шляпу и трость инженера.
А второй, с полупоклоном вежливо показав рукой, направил гостя.
— Ваша милость, выход у нас вон там.
Взбешенный инженер, видя уставленный в столешницу взгляд генерала, гордо вскинув голову, прошел к входной двери, не говоря больше не слова.
Мальчишки Зверзза помогли надеть ему пальто, подали ложку для галош и шляпу. Открыли дверь, и вышли вместе с ним наружу, не отдавая пока ему трость.
Князь Урагфорт сидел, плотно сжав губы и спрятав кулаки под столешницу.
— Ну не вызывать же мне его на дуэль, ваше сиятельство? — заявил я оправдательным тоном. — Слишком много чести для него будет.
Князь кивнул, соглашаясь, все-таки сильная это штука аристократическая солидарность.
— А вы как считаете, ваша милость? — обернулся я к асессору.
— Вы в своем праве, барон, — буркнул тот нейтрально.
Вошли зверззовы пацанчики и доложились.
— Ваша милость, ваше приказание выполнено. Гость — невежа препровожден за пределы вашей земли.
Я их отпустил мановением руки, и старший из звеззовых помогальников проходя мимо стола, мне озорно подмигнул.
Ох, как бы ни перестарались они на общинной земле. Впрочем, на нашей мостовой если и есть лужи то мелкие.
Когда мои «казачки» выходили из холла в покои, между их ног ловко поротырился пятилетний граф Риестфорт, размахивая деревянной сабелькой с криком.
— Кто обижает моего верного слугу — тому жить надоело! — и грозно махнул крест — накрест своим оружием.
— Ваше сиятельство, — принял я строгий вид. — Почему вы в такое время не в постели. Вам предписан в середине дня тихий час.
— Но, Савва, сам бы попробовал спать днем… — возмутился малолетний нарушитель режима.
— Все в детстве спали днем, — соврал я.
— А когда мы жили в поместье, то нас никто не заставлял спать днем. Даже отец.
С поклоном вошла строгая Альта, взяла своего сына поперек туловища и унесла с извинениями.
А то все кричал, размахивая саблей за ее спиной.
— Все равно я спать днем не буду!
Явление мальчишки разрядило накаленную атмосферу. На лицах присутствующих появились улыбки.
— Это разве не ваш сын? — спросил князь.
— Нет, ваше сиятельство, это младший сын покойного графа Битомара, граф Риестфорт. Я всего лишь его воспитатель. Мой сын только — только ножками пошел.
— Простите,… — спросил, несколько спотыкаясь в словах старший по возрасту аудитор, — …ваша милость. Вы тот самый Кобчик, который устроил осенью кровавую тризну по графу Битомару на фронте?
— Не буду отрицать очевидного, — ответил я.
— То, что у Битомара оказались сыновья, стало большой неожиданностью для императорского двора, — сообщил зачем-то князь. — Зачем он их прятал от света?
— Может быть, он не хотел для них своей участи, — предположил я. — Вы, наверное, также не в курсе, что Битомар серьезно увлекался химией, а его заставляли служить в кавалерии.
— Такое трудно понять и еще труднее в такое поверить, — заметил асессор.
— Вы правы, барон, — кивнул я ему. — Но химия… Это такая наука, которая мало кого оставляет равнодушным стоит к ней лишь прикоснуться. За ней наше будущее. И хорошее, и плохое.
Возникла пауза, про которую на моей родине говорят, что «милиционер родился»
— Чай? Кофе? Чего-нибудь покрепче? — спросил я, чтобы разрядить обстановку.
— Мне лучше водки, — попросил генерал.
— Мне тоже, — поддакнул асессор.
Аудиторы от всего отказались.
— Тогда, господа аудиторы, — внес я предложение подкупающее своей новизной, — сейчас будет подана для вас коляска, которая вас отвезет во Дворец к казначею герцога. Вы успеете его там застать. Если герцог соблаговолит, то я буду рад принять вас у себя на заводе. Но без приказа Ремидия… Извините не властен. Военная тайна.
После ухода аудиторов нам подали можжевеловку из посылки Эллпе и соления, оставшиеся от запасов жены Гоча. Нарезку мясной копчености. Сыр. Маринованную горную зелень.
Генерал выложил на стол свой портсигар, но я молчаливо показал глазами на пирамидку.
— Барон, где это видано, чтобы выпить и при этом не закурить? — рассерженным тоном выговорил мне князь.
— В моем доме, князь, — ответил я ему. — Все тут курят только на хозяйственном дворе. Сам я не курю, а моя беременная жена даже запаха табачного не переносит. Увы… Прошу простить. Итак… раз мы остались в тесной компании без балласта и лишились танцев с бубнами, то прошу вас озвучить что именно желает правительство империи от скромного фабриканта?
— Ручные пулеметы.
— Они и так производятся на заводе в Будвице.
— Мало. Мало. Нудно намного больше, — убеждал меня начальник ГАУ.
— Для обычной пехоты они не так уж и нужны, как показала боевая практика восточного фронта. А вот штурмовые роты, кавалерия и горные части без них обойтись не могут. Что сильно сокращает их применение, особенно в окопной войне. И если вам мало пулеметов то примите, наконец, на вооружение станковые пулеметы «гочкиза» — они почти вдвое легче пулеметов «лозе», что немаловажно тактически.
— Примем. Этот вопрос снова на рассмотрении комиссии ГАУ.
Врет, наверное, — подумал я. — Только сейчас придумал про комиссию.
— Вопрос стоит в другой позиции, — вклинился асессор. — Насколько возможно расширение производства пулеметов здесь, во Втуце?
— Есть некоторая возможность расширения производства, но очень небольшое. Как территориально, так и со станками проблема. Но главный вопрос у нас в нехватке квалифицированных кадров. Система заводского обучения конечно у нас налажена, но… толковый станочник это не столько образование сколько опыт.
— Мы в министерстве пришли к выводу, что можно привлечь квалифицированную рабочую силу из числа пленных, — заявил асессор и добавил. — У вас же есть такой положительный опыт в Калуге.
— Одно дело стройка, ваша милость, другое дело пулеметы. Не статут ли пленные скрытый брак гнать, который обнаружиться только на фронте? Одно дело нам дом построить, пусть даже это будет заводской цех или дорогу. И совсем другое — клепать стреляющие машинки, которое будут убивать их соотечественников. Вы лучше винтовки Шпрока поставьте на поток во всех арсеналах, а то в наше время с карамультуками Кадоша воевать уже стыдно.
— Это уже делается. Шпрок на имперском арсенале после механического завода Будвица внедряет свою винтовку в производство. И на заводах концерна «Лозе» тоже. Потом ее поставят на поток в арсенате в Торте. Два новых патронных завода уже запустили под это дело. И у вас здесь ее делают, насколько я в курсе.
— Здесь в основном делают только оптические карабины для снайперов. И малые партии для горных стрелков.
— Сейчас главная забота западный фронт, — заявил асессор.
— Западный фронт всегда был главной заботой и любимой песочницей генштаба, — постарался я не рассмеяться.
— А что вы предлагаете? Обойтись без генштаба. — поднял брови князь.
— На востоке обошлись как-то, — усмехнулся я. — Генштаб наш только по глобусу воюет, а не на реальной местности. В том-то и его беда. Генштаб оперирует воинскими частями как полнокровными соединениями, а на фронте несут потери и восполнение людской убыли не поспевает за полетом мысли генштабистов. Они планируют удар полнокровной дивизией, а от нее давно один полк в реальности. И совершенно не понимают того что новая война требует новой тактики. И новых родов войск.
— Штурмовые роты вводятся повсеместно, — возразил князь.
— Штурмовая рота — это вчерашний день. Требуется уже штурмовой саперный батальон. Чтобы силы разграждения сами наносили первый удар и успешно выкуривали из ДОТов и ДЗОТов их гарнизоны. А вы что делаете? Новатора — сапера в полевой фортификации Вахрумку засовываете в дикие горы дорогу строить. С глаз долой. Это кто такой завистник предложил такое вредительство?
И поднял руку, останавливая возражения ассесора.
— Дорогу построить может любой толковый инженер. А вот в полевой фортификации Вахрумка — гений. Его еще сто лет в учебниках весь мир изучать будет, хотя он построил всего один полевой укрепрайон. Зато какой!
— Барон, не возражайте Кобчику, — примирительно прогудел князь. — Это он придумал штурмовые роты и даже командовал такой в бою. Если он говорит, что нужен батальон, значит, нужен батальон. Только учить такие батальоны негде — есть всего один полигон под Будвицем.
— И кто вам доктор? — удивился я. — Трудно городок в чистом поле построить? Затраты медные, а выхлоп золотой.
— У вас же тоже нет такого полигона, — усмехнулся князь.
— Для рецких горных стрелков полигон сами горы, — ответил я с апломбом. — До них нам далеко ходить не надо.
— А сможете вы такой полигон организовать здесь. Под Калугой, к примеру.
— Для рецкой армии он бессмысленен.
— А для армии империи?
— Для этого у имперской армии есть концерн «Лозе», который обладает большими субсидиями и преференциями из имперской казны на постоянной основе. — не удержался я от шпильки в адрес князя как главного лоббиста «Лозе».
— Вот мы и подошли к самому главному, — заметил асессор. — Министерство выделяет приличные деньги…
— Деньги не главное, — возразил я, прерывая его. — Вопрос в том какие ресурсы выделяются под эти деньги. Сейчас куда ни кинь все клин. Сплошной дефицит.
— Что вам требуется в первую очередь?
— Рельсы, дерево, метизы, хорошая сталь, цветной металл…
— Это все решаемо, — кивнул асессор. — Но людей нет. Поэтому мы и советуем набирать станочников из пленных.
— А сами станки я тоже в лагере пленных возьму?
— Если вы войдете в программу привлечения пленных. То станки дадим. Под них.
— Нет, — возразил я. — Станки вы дадите нам. Новейшие. А старые станки мы отдадим под пленных.
— Пусть так, — согласился он со мной. — Я вижу, вы уже нашли решение, ваше превосходительство, — улыбнулся мне асессор, титулуя меня впервые по придворному чину.
— Есть пара идей, но они требуют серьезной проработки. У есть имеется возможность поставки тонкостенной трубы из качественной стали диаметром 60–80 миллиметров?
— У вас новое изобретение? — спросил князь.
— Да. Но оно будет полезно, только если наладить к нему достаточное количество снарядов. Но для этого требуется тротил в промышленных количествах и массовое производство снарядов. Намного большее, чем в расчете на ту же трехдюймовую пушку.
— Новое орудие? — заинтересовался князь по — настоящему.
— Новое, — подтвердил я. — Легкое. Батальонного уровня. Но полкового калибра.
— Цветной металл в дефиците, — встрял асессор.
— В том-то и дело что цветной металл для него не нужен. Нужна качественная сталь, хрупкий чугун и тротил. Снаряд совершенно новой конструкции.
— Какой же? — снова не удержался князь от вопроса.
— Вы узнаете это, ваше сиятельство, из патентной заявки, если убедите меня, что имперский комитет по изобретениям очищен от вражеских шпионов. Иначе нет. Усилить врага я не намерен. Будет также как с моей полевой кухней, которая появилась у врага раньше, чем у нас.
— Добро. Путь будет так, — покладисто согласился начальник ГАУ. — Так вы за полигон возьметесь?
— При условии, что из Будвица начальником такого полигона переведут сюда капитана Щолича с взводом инструкторов. Сам полигон построят пленные. Тут нет ничего сложного. Сложно наладить нормальный процесс обучения. И вам договориться с герцогом о выделении земли под него.
— Сколько солдат можно будет обучать на нем разом? И как быстро.
— Дайте подумать… — наморщил я лоб. — Снайперов можно начать готовить практически сразу. Инструктора есть. Обстрелянные и проявившие себя на фронте. Орденоносцы. Так что человек сорок за цикл подготовим.
— Уже кое-что, — улыбнулся князь.
— Но карабины Шпрока с оптическими прицелами для них придется закупать здесь, во Втуце. И такая учеба требует очень большого расхода патронов.
— Как? — удивился асессор. — Я слышал, что снайпера как раз тратят очень мало патронов. Один, максимум два выстрела.
— Для того чтобы научить человека так стрелять он сожжет не одну тысячу патронов, — просветил его я. — Снайпера штучный товар. Не каждый человек еще может стать снайпером, даже если он метко стреляет. Тут нужен комплекс качеств в единстве. Кто-то обучиться, а кто-то не сможет. Останется просто метким стрелком. Но не снайпером.
— Штурмовые подразделения? — настаивал князь.
— Постепенно. Для начала от взвода и по мере наработки опыта постоянным составом полигона до роты и возможно целиком батальона. Но нужны будут инструктора саперы и взрывники.
— Ясно. Пулеметчиков учить будете? У ваших людей это хорошо получается.
— Можно, — устало ответил я. — Только тогда это уже будет не просто полигон, а целый учебный центр в подчинении рецкой армии. И если вы захотите во главе его поставить кого-либо кроме капитана Щолича — я просто умываю руки, и пусть этот центр варится в собственном соку. Как сможет.
— Но начальник учебного центра это… простите, дорогой барон, уже полковничья должность, — с легким возмущением пророкотал князь.
— Что с того? — ответил я. — Вам нужны штурмовые батальоны или возможность пристроить блатного майора на теплую должность? Если обученные и боеспособные подразделения, то тогда вам нужен Щолич. Если просто отчитаться перед императором «на отвяжись» и поставить в годовом отчете галочку — то ставьте начальником кого угодно. Но в этом случае на мою помощь не рассчитывайте.
— Даже так?
— Только так. Успех моих предприятий в том, что я подбираю людей только по их деловым качествам. И не забудьте обеспечить финансирование такого полигона отдельной строчкой в бюджете ГАУ.
Князь Урагфорт немного подумал и кивнул мне, принимая мои условия. Взял наполненную рюмку и встал.
— Что ж, предлагаю выпить за согласие, — поднял князь свою рюмку. — Согласие фронта и тыла важная составляющая победы. Потом мы сытно пообедали. И так как беседа прошла несколько сумбурно, то по моему предложению зафиксировали на бумаге обязательства сторон и примерные сроки финансирования, обеспечения и исполнения. Списком с тремя подписями.
Еще я подписал обязательство вхождения в программу привлечения пленных к работе на своих заводах и получил суровую бумагу от Министерства промышленности на право отбирать в любом лагере военнопленных нужных мне людей без ограничения. Препятствовать мне в этом воспрещалось.
* * *
Таблицу элементов я все же сделать успел до того как на меня навалились новые заботы по военно — промышленному комплексу. Может она вышла и не такая стройная, как у самого Дмитрия Ивановича (но на то он и гений, а я всего лишь плагиатор), но по ней уже зримо прослеживалась корреляция атомного веса элементов с периодами изменения их свойств.
Чтобы опять не нарываться на козни многочисленных своих недоброжелателей в прессе, я не стал делать об этом доклада в империи, а опубликовал короткую статью в соседнем Швице. В серьезном журнале «Химия гор». Просто взял и послал рукопись по почте. На деревню дедушке, основываясь только на репутации швицкой честности.
В отличие от Реции в Швице предгорий и равнин не было, только долины, но геология и химия были там развиты традиционно из-за особенностей экспорта из горной республики.
Называлась моя вымученная работа: «О соотношении свойств химических элементов с их с атомным весом».
Опубликовали статью неожиданно быстро, в ближайшем же номере, с восторженными комментариями остепененных швицких химиков.
По почте же мне прислали обратно несколько экземпляров журнала.
А вот с гонораром кинули. Наука тут храм, а не торжище…
Швицкий горный институт бесплатно разослал журнал с моей статьей по всем ведущим химикам мира. Пиарщики доморощенные. Они на мне решили поднять рейтинг своего издания в мировой научной табели о рангах. До того «Химия гор» не входил в мировой научный мейстрим из-за предельной зацикленности своего содержания только на собственных местечковых проблемах.
Газеты заметили демарш швицких химиков и дали рецензию что «Кровавый Кобчик», известный до того изобретениями разнообразных бытовых поделок таки открыл новый фундаментальный закон мироздания. Подано все это было как курьез, типа «что хорошего может быть из Реции?…».
Авторские экземпляры я раздал своим химикам, один сдал в библиотеку Политехнического общества и еще один отослал на экспертизу в Будвиц к Помахасу. Тот все же доктор химии и признанный научный авторитет. Завязалась активная переписка.
Статью перепечатали в «Трудах Будвицкого политехнического института». И в имперской научной прессе завязалась суровая дискуссия, которая из-за невозможности опровергнуть сам менделеевский принцип быстро скатилась к обвинению меня в отсутствии патриотизма, раз я публикую такие эпохальные вещи за границей. Жалует царь да не жалует псарь… Всегда найдут за что укусить. Было бы желание.
Обиду научного сообщества империи можно было понять. До войны вся мировая наука здесь делилась поровну на имперскую и всю остальную. Разве что островитяне слегка опережали в практических инженерных разработках связанных с морем и железной дорогой.
Вот чего я совсем не ожидал, так этого того что в хор укоряющих меня в недостаточной любви к родине и не восторженный образ мыслей включится даже Ремидий.
На что герцог немедленно получил мой резонный ответ.
— Ваша светлость, в самой Реции никакой научной периодики пока нет, кроме редких альманахов Политехнического общества. А швицы вроде как нам дальние родственники и язык у нас практически один. Не имперцам же делать такие подарки. При публикации такой сенсации в столице империи о Реции никто и не вспомнит, говорить будут только про империю. И вся слава опять пройдет мимо наших гор.
— Ну, разве что все это в таком разрезе понимать… — пожал плечами герцог. — Тогда тебе придется делать еще один доклад в нашем обществе.
И при этом лукаво мне подмигнул.
Я не стал отказываться. Перцу, официально признанному за границей делать доклады намного проще ибо «нет пророка в своем отечестве…»
Следующую статью «Опыт системы элементов, основанный на их атомном весе и химическом сходстве» уже с готовой таблицей, я уже сам разослал веером по всем серьезным научным изданиям, даже во вражеских странах (тем с оказией через редакцию швицкого журнала).
Причем не вышло у меня, как я надеялся, простого плагиата с Менделеева. Но зная принцип легче было уже тасовать карточки с элементами на столе в подобие менделеевской таблицы. При этом я не стал заходить за то количество элементов, которое было открыто на то время в этом мире. Шестьдесят четыре так шестьдесят четыре. Открытием считалось объединение элементов в группы по атомному весу, когда свойства элементов не постепенно изменяются, а скачкообразно и имели химическое сходство в периоде, что в принципе и отличает металлы от неметаллов. В отличие от их природного состояния — жидкого, твердого и газообразного в котором могли пребывать и те и другие.
Но важнее всего было то, что в таблице логично остались пустые клетки, которые как я заявил на докладе, заполнят те, «кто идут за мной». Эти клетки не могут быть пустыми в принципе. Многие в этом сомневались, не веря в мою убежденность. А я так просто знал, что так оно и есть. Очень меня удивляло то, что в научных кругах многое принималось на веру. Оттого и приходилось постоянно доказывать правоту опыта. Возможно именно от такого отношения к научным новшествам и родился обычай диссертации защищать. Но все равно вера в постулаты пока рулила.
Вражеская пресса ожидаемо подняла хай, что не может дикий горец с кровожадными наклонностями быть столь выдающимся ученым. Как ни крути, а у союзников от моей публикации возникли репутационные потери. Если империя может себе позволить тратиться на чистую науку во время даже не войны, а бойни, то — знать — высок ее потенциал. А все что возвышает нас — унижает врага.
Республиканцы так вообще обвиняли меня в плагиате работы их химика Бенрейтера. Конкретно его работы «Закон триад», которую он опубликовал в еще королевском городе Лютеце за полвека до наших дней, накануне их буржуазной революции. Но Бенрейтер объединял элементы по совсем другим параметрам, где атомный вес был второстепенным признаком.
Имперская пресса сначала охотно подпела «вражеским голосам», исходя страстью «законно» меня покусать, но быстро угомонилась от хорошего пинка из императорского Дворца и стала огрызаться, отстаивая приоритет Реции, соответственно мой и самой империи. Все же император у нас далеко не дурак.
Мне осталось только рассказывать, в одночасье ставшими ко мне доброжелательными журналистам о долгом пасьянсе по вечерам с карточками элементов в течении полугода и о том, как я окончательную их конфигурацию я увидел во сне. Что и разошлось легендой по всему миру. Зачем плодить сущности если старые хорошо работают?
Швицкий горный институт присвоил мне степень доктора химии без защиты диссертации, опередив имперскую научную общественность, которая от досады только крякнула. И чтобы не остаться на обочине праздника заочно выбрали меня членом — корреспондентом Имперской академии наук по отделению естествознания.
Из изгоя я в одночасье стал модным для аристократии. Меня наперебой приглашали во всякие модные салоны в качестве экзотической зверушки для развлечения гостей. И очень обжались, когда я такие предложения не принимал. Некогда мне ездить по миру со светскими визитами. Война идет. Родина в опасности. Вот меня все вьючат и вьючат по линии военно — промышленного комплекса, невзирая на официальную контуженность на всю голову.
Для разбора почты пришлось нанять отдельного секретаря.
Однажды я получил письмо без обратного адреса, присланное в Рецкое политехническое общество. В конверте была короткая записка без подписи на дорогой плотной бумаге. «Я не ошиблась в тебе, мой герой». И все. Даже подписи нет. От письма нежно пахло дорогими цветочными духами на амбре. Но мне вдруг резко вспомнился запах карболки в санитарном поезде… и гинекологическое кресло в соседстве с ножной бормашиной.
* * *
Дома была идиллия. Жена, заполучив старшую подругу в лице умной ясырки, души в ней не чаяла. Так что меня намного меньше теперь пилили за отлучки из дома. Им вдвоем было нескучно. Это был плюс. Зато в бытовых конфликтах они выступали против меня единым фронтом. Не скандалами, конечно… у горцев такого не водится, но мягко так давили со всех сторон. А это минус.
Даже Зверзза — официального моего домоправителя, они давно под себя подмяли и даже по случаю женили на няньке моего сына, чему эта дурёха была страшно рада. Как-то не находилось ей до того ухажеров из моей охраны и слуг.
Я не узнавал строгого унтера, которого побаивался весь наш стройбат. А там, как известно, служат такие звери, которым даже оружия не дают. Но этот женский фронт его доконал.
Зверзз… Он даже как-то обратно на стройку у меня попросился, и возможно оно срослось бы, если бы его не подвело здоровье. Расплющенная нога у него неожиданно стала гнить, и пришлось ее ампутировать в центральном военном госпитале Втуца.
— Ваша милость, — как-то он мне заметил, когда я посещал его в госпитальной палате. — Знали бы вы, как мне надоели эти костыли. У меня под мышками уже мозоли образовались.
Я подсуетился и за приличные деньги выписал на дом лучшего протезиста в империи. И теперь Зверзз хромал на аккуратном шарнирном протезе в ботинке, скрывая ремни на голени щегольскими кожаными крагами. И, казалось, что он даже с женитьбой на некрасивой девице смирился. Тем более что я ему заявил, что раз девушка — сирота была под моей опекой, то сам фельдфебель этим фактом вошел в мою семью, как родственник.
Ну и приданое составили мы ей приличное, как бедной родственнице. Возможно, размер этого приданого и смирил Зверзза с внешностью жены. Но приблудных своих помогальников он по — прежнему любил как сыновей. А те у нас росли как на дрожжах, исполняя роль прислуги за все. Кто голодал, тот ценит хорошее место.
Оба парня быстро научились болтать по — рецки и даже писать пробовали, обучаясь у моих охранников. Они уже заявили, что в армию пойдут добровольцами и только в горные егеря. Иной раз они мне напоминали меня самого тем, что старались быть большими рецами чем сами рецы.
Иногда я кого-нибудь из них брал с собой в Калугу в качестве ординарцев. Приучал к делам. А более всего заставлял их все свободное время зубрить учебники за среднюю школу, наутро проверяя уроки. То, что они будут сдавать экзамены экстерном за восьмилетку, я уже договорился. Цена вопроса новые парты на всю школу, которые мне аккуратно сваяли пленные из досок по чертежам от директора гимназии. Зверзз этому был только рад и даже лупил их ремнем за нерадение в учебе.
Сын Митя перестал гулить и сказал свое первое слово. «Дай!»
В ответ на это пришлось констатировать, что между мной и моим сыном глубокая социальная пропасть. Я сын крестьянина, а он сын фабриканта и камергера.
Супружеский долг исполняла ясырка, так как жена вся целиком ушла в свою беременность, и, как казалось мне, была даже рада тому, что у нее есть для меня заместительница. Любить меня Элика не перестала, но любовь ее стала какой-то другой. Благодарной что ли…
Я же часто прикладывал ухо к ее растущему животу, поглаживал его и слушал, как там развивается плод, который мы все, чтобы не расстраивать Элику называли «дочкой».
Зато Альта в койке отрывалась за двоих.
Если это не семейное счастье, то я не знаю другого…
* * *
Единственно, что омрачало жизнь так это то, что после «периодической таблицы Кобчика» от меня все чего-то ждали этакого… Эпохального. Не просто ждали, а открыто требовали. И это меня здорово напрягало.
Пришлось потратиться и «открыть» йод.
Водоросли мне доставили по зимней дороге из Риеста по личному указанию графа Риестфорта. Ага… А куда чиновникам было деться если бланк и печать настоящие, даже подпись. И все соответствующие приписи от Дворца. Но за срочную доставку через зимние перевалы вьючным караваном пришлось заплатить. Немало.
Дальше было дело техники и химии. Точнее привлеченных химиков. Я только отдал им водоросли и, обрисовав задачу, уехал на стройку в Калугу. И они уже сами почти месяц колупались — жгли водоросли по — разному, выпаривали, осаждали… и нашли-таки способ выделить из золы сначала йодный раствор. А из раствора уже сами кристаллы йода.
Потом новый химический элемент представили публике на докладе в Политехническом обществе. И торжественно под аплодисменты ученых заполнили пустую клеточку в «моей» таблице. Назвали йод «рецием».
Часть кристаллов отправили на независимую экспертизу в Имперскую академию наук. И та подтвердила, что это не сложное вещество, а таки действительно новый химический элемент.
Это был оглушительный успех в научном мире, который как-то прошел мимо военных. Те его не заметили совсем. Ни наши, ни вражеские.
Одним из соавторов открытия йода я поставил Тима Йёссена, который был основными «руками» этого эксперимента. На радостях, получив квалификацию «лаборант химии» с соответствующим окладом жалования, он отказался в этот год поступать в Будвицкий Политех, а поехал с другим моим соавтором — химиком Хотеком — ставить в Риесте завод по изготовлению йода из водорослей. Поближе к сырьевой базе.
Потому что как только врачи из военного госпиталя распробовали, что это такое спиртовая настойка йода (настойка реция или «рецкий бальзам», если по местному), так сразу хором заорали: «Дай! Быстрее. И побольше!». И мальчишка загорелся подвижничеством. Я не возражал — войдет парень в истории науки, а доучится потом. Именную Бадонскую стипендию он может получить от меня в любой момент по собственному желанию.
Герцог Ремидий не растерялся и ничтоже сумняшися объявил производство йода (реция) государственной монополией Реции, а способ его производства государственной тайной герцогства. А мы трое получали на руки авторское свидетельство о приоритете. И приличную государственную премию от герцога.
Все причастные дали подписку о неразглашении технологического процесса.
Выдал герцог моим химикам на руки самые грозные бумаги для местного начальства с открытым финансированием строительства нового завода в Риесте. Одновременно рядом должны были поставить спиртовой заводик, и выход готовой продукции планировался уже в виде спиртового раствора готового к медицинскому применению.
Собственником предприятия на сто процентов становилось герцогство.
Хотек — управляющим инженером.
Когда мне герцог об этом сообщил, я только крякнул от неудовольствия, но возражать не стал. Я и так с помощью Ремидия нехило приподнялся тут. Реальный миллионер уже. И вряд ли я всего этого добился бы без его протекции и поддержки. В том числе и денежной. Только внес в герцогские планы разумные коррективы.
Во — первых, объявить йод, то есть реций, «для города и мира» нашим горным природным ископаемым. Место «добычи» засекретить. Путь ищут кому надо — горы большие.
Во — вторых, само производство реция замаскировать под мануфактуру матрасов из сушеных водорослей. А промысел йода замаскировать под сжигание «некондиционных» водорослей, типа ликвидация отходов производства. Таким образом, хорошо мотивируется сбор водорослей, к которому широко привлечь прибрежных жителей. Так и пошив самих матрасов. А готовые матрасы направлять хотя бы в военные госпиталя по Реции и на ту же военно — морскую базу в Риесте. Частью можно выставить в открытую продажу под заказ.
В — третьих, зачем возить тяжести через горы? А именно спиртовой раствор йода. Бодяжить йод со спиртом можно в любом месте, в той же Калуге. А через горы возить только кристаллический йод. Да и легче он при одинаковом объеме тары и больше его влезет в емкость.
В — четвертых, бодяжить «рецкий бальзам» прямо на спиртовом заводе только в отдельном цеху. Там же и фасовать. Завод по выделке медицинского спирта устроить в той же Калуге. Место, где его приткнуть есть. И логистика там проще.
В — пятых, фасовочную тару изготавливать на «Рецком стекле». А для перевозки кристаллов йода через горы устроить филиал «Рецкого стекла» в Риесте. Делать на нем большие бутыли литров на шестнадцать — двадцать темного стекла, так как не знаю я, как себя кристаллический йод поведет под прямыми солнечными лучами. И те же матрасы можно использовать как амортизирующие прокладки в дороге. Часть бутылей продавать на месте под жидкие грузы, кислоты в первую очередь.
Подумав, Ремидий со мной согласился.
Так что кроме государственной премии, которую мы честно поделили на троих, с производства йода заработать мне не удалось.
А так мечталось…
Премия эта даже затраты на доставку водорослей через зимние горы не окупила.
Наука тут храм, а не торжище…
В качестве утешения герцог повелел меня произвести в «коммерции советники».
* * *
Удачный рейд дивизии Бьеркфорта по вражеским тылам на восточном фронте в газетах стали обсуждать только в самом конце замы. Но тут уж оторвались, что называется взахлеб. Не жалея хвалебных эпитетов сравнивали удетских конников с былинными героями древности. Что в этих писаниях, в самом деле, правда, а что художественный свист работников пера понять было трудно.
Про наши потери совсем не сообщали, а вражеские, на мой взгляд, сильно преувеличивали.
Пришлось мне констатировать, что умение работать с прессой у наших штабных возросло. Всю зиму про почти месячный рейд нашей конницы по тылам врага ни звука. Заявили о нем только тогда, когда дивизия Бьеркфорта из оного рейда благополучно вышла, с успехом выполнив главную стратегическую задачу — сорвала зимнее наступление царцев на взлете. До лета теперь можно было быть за восток спокойным.
В свою очередь командарм Аршфорт позволил «скрытно» переправится на свой берег передовой царской пехотной бригаде, занять ей узкий насквозь простреливаемый плацдарм и затем разом взломал лед на реке огнем тяжелой артиллерии. И все больше ничего не делал, только заблокировал десант. Вымерзнув и оголодав, не имея никакой возможности к отступлению, царская бригада сдалась на милость победителя через неделю. Запас патронов у них еще оставался солидный, а вот еды не было уже ни крошки. И не щепки дров. А холодно…
Гвардейские дивизионы особого могущества одновременно преуспели в контрбатарейной борьбе с вражеской корпусной артиллерией, не дав последней даже пристреляться. Воздушная корректировка у нас была на высоте (простите за невольный каламбур), а немногочисленные вражеские дирижабли после того как мы с Плотто сбили под новый год один из них, шарахались от наших воздушных судов еще на дальнем подходе. Один раз попытались ответить пулеметным огнем, но еще раз распробовав, что такое зажигательные крупнокалиберные пули отступились.
Развивать наступление в другом месте у царцев не хватило ресурсов — вот тут Бьеркфорт постарался, разгромив ближние их тылы и полностью нарушив всю систему армейского снабжения. Да и управления заодно.
В контрнаступление северный фронт перешел сам в устье реки Ныси, в наглую по льду на глазах у обороняющих Щеттинпорт вражеских войск, но за пределами дальности огня их пушек. И на правом берегу огемская пехота соединилась с удетскими конниками Бьеркфорта, которые к тому времени уничтожили все мелкие гарнизоны царцев по деревням на морском побережье, и вышли к устью самой Ныси.
Щеттинпорт сел в полную блокаду. Теперь всё, даже самые мелочи, приходилось везти в него морем, что в условиях тотального разрушения портового хозяйства воздушными бомбардировками тоже не сахар. Все сухопутные тропочки — трудно назвать их дорогами, были полностью перекрыты имперскими войсками.
Отбить захваченный плацдарм царские войска пытались, но как-то вяло. Пользуясь этим плацдарм на правом берегу постоянно расширялся. И пока лед на реке был крепок, перебросили туда полторы дивизии с приданной артиллерией и пулеметами. А конников вывели на свой берег — лошади много фуража требовали, и на плацдарме их было не прокормить. К ледоходу успели насытить войска плацдарма главным — едой и патронами, с запасом на весь период ледохода. К тому же Плотто наладил «воздушный мост» сбрасывая с дирижаблей необходимое солдатам мягкими тюками с малых высот и попутно отгоняя от берега вражеские корабли, которые пытались обстреливать плацдарм тяжелыми «чемоданами» своих чудовищных орудий. Страху такие обстрелы наводили много, но эффекта было мало. Из пушки по воробьям…
Воздухоплаватели прославлялись в газетах не меньше конников. Один я сидел в отставке как сыч на горе, мучась черной завистью. Хотя куда мне еще больше славы и регалий. Дайте лучше деньгами — мне на тракторный завод не хватает.
С левого берега плацдарм прикрывали орудия особого могущества. Для корректировки огня впервые в мире протянули телефонный провод по дну реки, запаяв его в свинцовую трубу. Как его умудрились протянуть подо льдом, подробностей в прессе не было.
Морской порт в Щеттине бомбили регулярно всю зиму всеми оставшимися силами воздушной эскадры Плотто. И настолько интенсивно, что запас старых снарядов для переделки в авиабомбы к весне кончился. Плотто отписал мне, чтобы я как можно скорее предоставил ему свой проект новых бомб, хотя сам же констатировал, что портового и складского хозяйства в осажденном городе не осталось. Но война объект для бомбежки всегда найдет.
В Щеттинпорте стал ощущаться недостаток продовольствия, о чем сообщали, как я догадался прикормленные Моласом контрабандисты. И вот тогда командарм Аршфорт объявил для мирных горожан гуманитарный коридор. Что было с имперской стороны распиарено во всей мировой прессе вместе с обвинениями против островитян, что те держат мирных жителей живым щитом в заложниках, стреляя в противника из-под юбок женщин. Мир взорвался негодованием. Даже на самих Соленых островах стали презирать военных вплоть до забастовок проституток, которые стали отказывать королевским солдатам в своей продажной любви за любые деньги.
В ставке Аршфорта пул корреспондентов нейтральных стран давно уже прописался на постоянной основе. Тех усиленно опекали особо выделенные офицеры службы второго квартирмейстера, кормили — поили, развлекали, возили в интересующие их места, предоставили хорошо оборудованную фотолабораторию с грамотным персоналом и сделали их если не друзьями, то славными приятелями, искренне симпатизирующим гостеприимным огемцам.
После третьей такой массированной кампании в мировой прессе островитяне сдулись и жителей Щеттинпорта стали выпускать из города. Потому как публично возмутился союзниками даже царь, который вдруг вспомнил, что в городе проживают его подданные.
Осада вошла в новую фазу. Со дня на день все ждали штурма. Только генерал Аршфорт хранил по этому поводу молчание.
На Западном фронте по — прежнему без перемен. По обе стороны фронта генералы продолжали гнать солдат на убой под пулеметы на проволоку, но фронт свою конфигурацию так и не изменил с прошлого года.
Дошло до того что республиканцы в феврале предприняли наступление шириной тридцать девять километров, но как всегда размазав все силы равномерно по всей линии. Имперскую оборону к тому времени насытили пулеметами всех конструкций из расчета один на четыреста метров фронта. Этого оказалось достаточно чтобы, истребив половину наступающих, заставить республиканскую пехоту откатиться на старые позиции. Если верить газетам, то республика потеряла в этом наступлении до шестидесяти тысяч солдат и офицеров. За два дня.
Позиционный тупик завис в высшей своей точке как Молох перемалывая людские и материальные ресурсы.
Генеральный штаб империи, когда ему тыкали в нос успехами восточного фронта, неизменно отвечал, что республиканцы не царцы полками в плен не сдаются.
* * *
К нам в Рецию не только пленных зимних царцев нагнали, но и вывели на переформирование удетскую кавалерийскую дивизию, которая их и конвоировала.
Надо ли говорить, что свежеиспеченный имперский рыцарь и генерал — лейтенант кавалерии Бьеркфорт был этим страшно недоволен. Еще бы… предписано сметить в тылу отогузов на охране пленных. Его прославленной дивизии! Граф просто рвал и метал.
Отогузов отправляют на фронт, ибо не фиг в тылу окапываться… А герои — кавалеристы получают заслуженный отдых. Официально в документах это называлась ротацией. И обосновывалось необходимостью восстановления сил удетским конникам после предельных для организма испытаний зимним рейдом по лесам и болотам. Но меня это несколько насторожило, потому как это уже не первый случай отзыва с восточного фронта самых прославленных и боеспособных соединений.
Столкнулся я с генералом Бьеркфортом во Дворце, где он представлялся герцогу по поводу нового назначения.
Раз в месяц проводился такой публичный раут, требующий присутствия всех придворных. Обычно мне удавалось такие мероприятия сачковать и герцог особо не настаивал на моем обязательном присутствии, но… В тот день еще и представлялись Ремидию, будучи во Втуце проездом в имперскую столицу послы винетского герцога — граф Моска и мессир Ова. А это уже совсем другое дело.
Моска — сухой старик с совершенно лысой головой, лишь с редким седым пушком за ушами, но подвижный как юноша. А взгляд как у карточного шулера. Никак что-то выхмурять у императора едет. Союзничек…
Ова — полная ему противоположность молодой, чернявый, кудрявый, кареглазый подбородок синий от слегка проступившей щетины, хотя зуб дам, что брился он не позже сегодняшнего утра. На вид увалень увальнем. Но как мне кажется первое впечатление об этом человеке обманчиво. Дураков послами не посылают. А этот еще и крупным коммерсантом на родине числится.
Я старался, как всегда на таких мероприятиях, в укромном уголочке прикинуться ветошью. Ну, так… золотом расшитой ветошью…
Как раз к этому дню втуцкие златошвейки закончили вышивать мне парадный камергерский мундир. Темно — малиновый сюртук почти до колен. Спереди весь расшит золотом — виноградной лозой и ветками дуба. Сурово так расшит, воротник и вся грудь плотно начиная от плеч заканчивая ниже пояса. Так что из орденов я одел только Рыцарский крест на шею. Остальные все равно среди такой богатой вышивки затеряются. Сзади хвала ушедшим богам вышили только клапана карманов. Карманы высокие почти на пояснице и больше никаких карманов на мундире нет. Брюки белые на штрипочках под каблуком натянутые.
Из-под клапана на левое полужопие на золотой цепи опускается золотой массивный ключ — знак камергерского достоинства. В кольце ключа герб Реции, чтобы меня случаем с камергером другого электора не попутали, а то и с камергером самого императора. Я вот стою и думаю, если случись где парадный сходняк в империи, то мы друг друга как песики обнюхивать под хвостами будем, дабы узнать кто какого электора камергер? Бред полный… но «оближ ноближ» как говаривали на моей родине.
Так что этот раут я пропустить не мог — протокол, черт его дери, обязывал явить послам обоих наследников в натуре. А значит и их официальных воспитателей. Вот я и парюсь по левую руку от малого трона в этом придворном доспехе, крепко держа за плечо постоянно норовящего вырваться на свободу в пампасы графа Риестфорта. Все же пять лет пацанчику — ему двигаться надо. Если бы я бегал, столько сколько бегает он, то давно бы помер.
Так что обоим нам это мероприятие нож острый. Но пока терпим. Ибо терпение есть добродетель придворного.
А вот старший брат моего воспитанника, несмотря на восемь лет от роду, сидит себе на малом троне с серьезной мордой. Успели его во дворце уже надрессировать. Или… ну не зря же в школу берут только с семи лет… усидчивость, какая никакая появляется.
Послы и герцог наговорили друг другу ритуальной чепухи и винетские дипломаты со всей вежливостью раскланялись и вышли из зала. Сразу на вокзал — им Ремидий свой салон — вагон одолжил.
Я, в очередной раз, удержав младшего графа за плечо, тоскливо посмотрел на Ремидия. И — о, счастье — герцог мне разрешающе кивнул.
Тут же и старший граф соскочил с трона и удрал бы вприпрыжку, если бы его вовремя не поймал за хвост его воспитатель в таком же придворном доспехе, как и мой.
Мы, чинно держа детей, за руки вышли на середину зала, поклонились его светлости и развернулись, чтобы покинуть надоевшее помещение.
Тут в зал вошел, раскланявшись в дверях с послами, длинный как жердь генерал Бьеркфорт. Его выдающийся нос, развернувшись как радар, уперся в мою персону. Брови поднялись удивленно, но виду старый вояка не подал. Проходя мимо меня в тронный зал, генерал только шепнул.
— Где вас тут искать?
— В саду, — ответил я таким же шепотом.
— Савва, а это кто? — спросил мой воспитанник, потянув меня за руку.
— Это герой нашего времени, ваше сиятельство, — ответил я совершенно серьезно, выводя мальчика в парадную анфиладу дворца и оттуда в сад, где их терпеливо ждала Альта. — Генерал Бьеркфорт. Последний рыцарь нашей эпохи.
— Мама! Мама! — радостные пацанчики забыв сразу, что они очень важные персоны наперегонки бросились к женщине, обхватывая ее ноги и что-то разом ей докладывая что они видели в тронном зале.
Альта занялась сыновьями, а я и воспитатель старшего графа барон Вейфорт вели неспешную светскую беседу, прохаживаясь между клумбами с первыми цветами. Вейфорт был пайщиком «Рецкого стекла» и я, пользуясь случаем, раскрутил его на бесплатную консультацию о возможности организовать заказ на трехсотграммовые банки на одном из стекольных заводов этого товарищества. И о возможных ценах.
Стеклянная крышка с железным пружинным прижимом у меня уже лежала на рассмотрении в патентном бюро.
Интерес к такой таре, по возможности прозрачной, был вызван идеей, которая спонтанно родилась в наших беседах с Альтой и Эликой. Острый вопрос орехового сбыта вылился в предложение торговать чищенным горным орехом и миндалем в меду. В сумме такой продукт получался дороже орехов и меда взятых по отдельности. Заготавливать такое лакомство можно круглый год. И торговать, не торопясь пропустить сезон.
Плюс креативная идея выдать такой рецепт за секрет горского долгожительства. Верили же в советское время, что зеленый лук с медом дает долголетие… В каком-то кино брякнули и понеслась… Так и мы статью в газете купить в состоянии. Сенсацию… С резонансным продолжением холивара врачей и прочих высоколобых. Ведь против того факта что в горах люди живут лет на двадцать дольше никто возразить не может. Против статистики не попрешь.
Так что все уперлось в банку. Можно было и керамические горшочки приспособить, но когда продукт зримо виден сквозь прозрачное стекло на прилавке, то… сами понимаете.
Барон обещал мне поспособствовать такому заказу. Но появившийся герой восточного фронта с извинениями выдернул меня из придворного общества.
— Рассказывай, Савва, что тут у вас происходит?
— Пойдемте в мой флигель, генерал, — взял я его под локоток, неторопливо уводя в сторону Иванова уголка в саду. — Там нет лишних ушей.
Генерал, оглядываясь на сад в цветочных клумбах, ошарашено спросил.
— Я вот все понять не могу: неужели это у вас называется зима?
— По календарю, да — ответил я. — Зато ваши конники наконец-то отогреются после снежного рейда. Я весь в нетерпении, ваше превосходительство, услышать подробности.
— Да гнать меня надо из армии после такого рейда, — неожиданно заявил Бьеркфорт, — а мне рыцарский крест на шею повесили. Я в этих куявских снегах каждого четвертого оставил.
Бьеркфорт приняв солидно на грудь, позволил себе откровенно выговориться. Видно доверял мне. Или достало все это держать в себе до предела.
Начали мы квасить в Ивановом флигеле, но там еще культурно и без фанатизма. Все же в герцогском Дворце находимся.
Потом забрав Альту с младшим сыном — старший остался в своих дворцовых покоях с воспитателем и няньками, — на двух пролетках выдвинулись в город ко мне на «гору». И уже дома в кабинете оторвались по настоящему, благо погреб у меня богатый. И закусить всегда есть чем.
— Подготовка дрянь. Слаженность частей низкая. Особенно на бригадно — полковом уровне, — вещал мне слегка окосевший генерал. — Никаких учений заранее не проводилось. А кто виноват? Я виноват! Казалось, взяли патронов много, но оказалось что мало. Кто виноват? Я виноват. Должен был предусмотреть, а не оглядываться на уставы. Последнюю неделю выжили только благодаря трофейным пулеметам.
Выпили снова. Я пока только внимал, впитывая чужой опыт доставшийся так дорого. И давал генералу полностью выговориться. Все, какая — никакая, а психотерапия.
— Гатлинги — дрянь. Лишний вес. Если бы я их по твоему совету не поставил на сани, то пришлось бы их бросить в первые же дни рейда. Спасло меня то, что из-за низкой слаженности полков в дивизии я не стал устраивать широкого загона, а бил всем кулаком до чего мог дотянуться. И в каждом конкретном случае имел численное превосходство над противником.
Бьеркфорт сам разлил вино по фужерам и выпил, не дожидаясь меня.
— Царцы моментально привезли по «железке» из Ракова гвардейскую кавалерию и эти шевальжьеры повисли у нас на хвосте, как бульдоги. Постоянный бой не только авангарда, но и арьергарда. Эскадроны стачивались в мелких стычках… Так что не всегда мы имели возможность своих павших хоронить. Скорость, скорость и еще раз скорость, вот что нас несколько раз спасало от полного разгрома. Через две недели мне эта ситуация надоела и я одну бригаду отправил по кольцевому маршруту, и таким образом зажали мы эту бригаду гвардейских шевальжьеров на замерзшем плесе лесного озера. И был бой… Давай за павших…
Мы выпили.
— Жуткий бой, Савва, в котором я почти полк положил, когда царских гвардейцев на том льду добивали. Страшный враг эти шевальжьеры. Но и от их бригады ничего не осталось. Пленных мы принципиально не брали. Там ушли от нас только кое — какие мелкие группы царцев верхами в лес. Нам островитянские пулеметы в трофей достались. Пятнадцать штук. И восемь гатлингов царских. Обоз само собой. Счастье, потому как уже к нам патронный голод подступал. Все наши патроны я отдал на ручные пулеметы, а свои гатлинги утопил в проруби на том же озере. Трофейные кони пошли под вьюк. Потом через день побатальонно в очередь вырубили саблями пехотный полк на марше, который царцы на нас кинули наперерез от линии фронта. Еще затарились патронами, пулеметами и продовольствием в трофей. И только тут уже — на третью неделю я смог сделать то зачем меня за речку посылали — устроить широкий загон, вырезая мелкие гарнизоны по деревням. Сжигая склады. Взрывая мосты, даже самые мелкие. Засеивая броды «чесноком». А когда тот закончился, то и реквизированные у местного населения бороны. Получилось. Все потому что за две недели само собой произошло боевое слаживание полков и эскадронов. Враг этому, знаешь ли, способствует. Но дорогу назад мы себе также плотно закрыли. А впереди… А впереди уткнулись в море… И широкая река на западе, отделяющая нас от своих. А на восток только царство с его неисчерпаемым людскими ресурсами… Давай за Аршфорта выпьем…
* * *
Выпили.
— Вот ведь толковый генерал… Когда я к морю вышел, то не поверишь прослезился увидев у Щеттинпорта на царском берегу нашу пехоту. Дальше нас вывели к своим за реку… Посчитали — прослезились. У меня раненых да обмороженных половина личного состава — все в госпиталях сейчас. А каждый четвертый всадник поторопился вслед за ушедшими богами. Лошади чуть не падали от усталости. Вот так вот. Так что реально со мной здесь бригада, хоть и числится дивизия. А тут ее еще и раздробить приказано. Лагеря пленных разбросаны по всему герцогству. И что делать?
— На охоту сходить, — отозвался я, вызвав у генерала оторопь. — Через две недели гусь на север полетит через наши горы. Вот с ней вот, — почесал я Лоту за ушами, — и пойдем. А на местах у вас и ротмистры справятся. Воспринимайте свое пребывание в наших гостеприимных краях как отдых. Заслужили.
Оставил я Бьеркфорта ночевать у себя, а на следующий день выехали мы в Калугу принимать его эшелоны с конским составом, оставшимся без всадников. Их герцог определил на свободный выпас в степь. Как раз рецкие пастухи собрались баранов в горы на альпийские луга перегонять. Вот выпасы и освободились.
А мне требовалось в своем городе обеспечить дивизию складами под амуницию, лишнюю при табунном содержании коней. Но вновь потребную, когда их снова поставят в строй.
В дороге Бьеркфорт снова и снова возвращался к теме рейда, рассказывая мне новые подробности. Анализировал.
— Вам бы все это изложить на бумаге, — посоветовал я, больше из терапевтических соображений, нежели исторических. Занять мозги было ему надо хоть чем-то.
— Я уже отправил отчет в генштаб, — сухо откликнулся Бьеркфорт.
— А вы напишите книгу об этих событиях. Мемуар. Я уверен, что такая книга будет востребована читателями и после войны. Времени для этого у вас здесь будет достаточно. Управление лагерями военнопленных не требует столь ежечасных забот, как командование дивизией на фронте.
— Я подумаю… — пробормотал генерал. — Если у меня, конечно, получится.
— Обязательно получится. Не может не получиться, — заверял я его. — Чтобы люди помнили о каждом четвертом коннике из Удет который не вернулся домой, чтобы сорвать генеральное наступление царцев этой зимой.
— А кто такую книгу издаст?
— Да хоть бы концерн «Гочкиз», — усмехнулся я. — Это же такая реклама их ручным пулеметам.
Пусть пишет. Лишь бы не спился.
Пронзительно о таком феномене написал Алексей Ивакин «Возвращается боец с войны. И начинает пить. Потому что никому не может объяснить — что это — когда собираешь куски друга в ведро. Потому что ты жив — а он нет. И ты не можешь смотреть в глаза людям, ты изо всех сил хочешь вернуться туда — в смерть, в ненависть, в страх. В жизнь. Потому что тут слабое подобие жизни. Тени вокруг. Ненастоящие тени. И та ночная девочка под рукой, отчаянно пытающаяся вернуть тебя в „реальный“ мир — тоже тень. Ты навсегда остался там».
Послевоенный синдром. Хуже всего он у побежденных. Но даже у победителей война это самая звонкая часть их жизни, когда ощущал что живешь на полную катушку. И чем дольше ветераны живут, тем ярче это осознают.
Я тоже скучаю по войне. Хочу летать и бомбить. Хочу снова вползти во вражескую траншею с одним кортиком в руке и творить кровавую тризну.
Но у меня забот полон рот. Город. Заводы. Куча людей от меня зависящих. Они меня от этого синдрома если не спасли, то отгородили.
Так что пусть пишет мемуары.