Идя вверх по гравиевой дорожке, человек в роговых очках дошел до самого высокого места, остановился и посмотрел назад. Только что покинутая сцена действия выглядела как лаковая миниатюра: ярко-зеленая трава, муаровая лента дорожки и склонившийся над газетой старый трюфель.

Поколебавшись, Кампьен вынул из кармана складную подзорную трубу, приставил к глазу, фигурка на скамье мгновенно оказалась на расстоянии вытянутой руки, и он первый раз хорошенько рассмотрел ее: Джессика Палинод все еще сидела уткнувшись в газету, но тут точно кто ее толкнул, она подняла голову и глянула, почудилось Кампьену, прямо ему в глаза. Конечно, она не видела ни его, ни его трубы — слишком далеко. Ее лицо поразило его: загорелое, черты тонкие, даже изящные, но главное — из-под неровного края картона, хорошо заметного из-под вуали, на него смотрели глубоко посаженные глаза, в которых светился незаурядный ум. Да, несомненно, ум был отличительным признаком этого лица.

Кампьен хотел было опустить трубу, ему стало не по себе, как будто он подглядывал в щелку и по чистой случайности оказался свидетелем немой сцены: из-за кустов за спиной женщины появились двое — молодой человек и девушка. Они, скорее всего, нечаянно на нее наткнулись, и в тот миг, как попали в окуляр, юноша остановился, положил руку на плечо девушки, и они, пятясь, стали отступать в кусты. Юноша был старше, но и ему вряд ли было больше двадцати; он отличался той угловатостью, которая обещает с годами развиться в могучее телосложение. Растрепанная голова непокрыта, румяное озабоченное лицо некрасиво и вместе привлекательно. Кампьен прочитал в нем явную тревогу.

Девушка была еще моложе; она отпечаталась у него в памяти как очень странно одетое существо. Ее волосы на фоне цветущих кустов отливали черным блеском маковой сердцевины. Черт лица он не разглядел, ухватил только испуганный взгляд больших карих глаз и опять с удовольствием отметил в лице девушки недюжинный ум.

Он следил за ними в трубу, пока они не достигли спасительного куста тамариска, за которым и скрылись, невольно пробудив в Кампьене любопытство. Эти Палиноды начали раздражать его, как заноза в пальце. И Кампьену вспомнились слова Йео о персте Божьем.

События недели неоднократно обращали к ним его мысли. И случайно подсмотренная пантомима оказалась последней каплей. Ему вдруг очень захотелось узнать, кто эта странная пара и почему они так испугались переодетой феи, разгадывающей латинский кроссворд под сенью Гайд-парка.

Кампьен поспешил поскорее уйти от соблазна. На этот раз он не имеет права поддаваться действию прежде неодолимых чар. Через час он позвонит Великому человеку и со смиренной признательностью примет щедрый, завидный дар, который родные и друзья приготовили для него и который до конца дней обеспечит его существование.

Переходя улицу, он заметил среди других автомобилей старинный лимузин с гербом на дверце.

Высокочтимая вдова, носительница одной из самых громких английских фамилий, ожидала его, опустив окно; Кампьен подошел и, сняв шляпу, подставил седеющую голову солнцу.

— Мой дорогой мальчик, — в высоком голосе слышалось изящество интонаций, свойственное людям, чья жизнь принадлежала эпохе, отделенной от нашего времени двумя войнами. — Увидела вас и решила остановиться. Хочу сказать, что я несказанно за вас рада. Знаю, знаю, это пока тайна. Но наш милый Дорроуей был вчера у меня и поделился этой радостной вестью. Значит, решено окончательно. Как была бы счастлива ваша матушка!

Кампьен пробормотал несколько невнятных, очевидно благодарственных, слов, которые, однако, не могли обмануть прозорливости старой леди, видавшей всякое на своем веку.

— Вам там очень понравится, — поспешила она утешить Кампьена, и ему вдруг вспомнилось детство: вот так же расхваливали ему взрослые подготовительную школу. — В конце концов, это последнее цивилизованное место на земле. И лучшего климата для детей не найти. А как Аманда? Все продолжает чертить аэропланы? Какие нынче умные женщины пошли. Она, разумеется, летит с вами?

— Надеюсь, она последует за мной, — не сразу ответил Кампьен. — У нее очень важная работа. Боюсь, с ее отъездом образуется слишком много дыр, и надо по возможности все заранее предусмотреть.

— В самом деле? — проницательные глаза старой приятельницы его матери глядели неодобрительно. — Внушите ей, что она должна как можно скорее последовать за вами. Очень важно с политической точки зрения, чтобы жена губернатора была рядом с ним с самых первых дней.

С этими словами высокородная леди хотела было поднять стекло и ехать дальше, но тут ей в голову пришла еще одна мысль.

— Между прочим, я вдруг подумала об этом вашем неописуемом слуге, — сказала она. — Тагге или Лагге, не помню точно, с таким невозможным голосом. Я вам не советую брать его с собой. Не сомневаюсь, вы это и сами понимаете. Дорроуей совсем забыл про него, но я ему напомнила, и он обещал поговорить с вами. Вашего доброго, верного слугу там не поймут, и могут быть осложнения. Не надо делать глупостей, — ее синеватые губы выговаривали слова с видимым усилием. — Всю жизнь вы растрачивали свои исключительные способности на недостойных людей, у которых нелады с полицией. Теперь вам представлена возможность занять пост, который одобрил бы даже ваш дедушка. Я очень рада этому назначению. До свидания, дорогой мальчик, примите еще раз мои самые теплые поздравления. Между прочим, одежду для детей сшейте в Лондоне. Мне говорили, что тамошние детские вещи самого странного покроя, мальчики от этого очень страдают.

Огромный лимузин мягко тронулся с места и укатил. Кампьен шагал медленно, точно тащил в руках тяжелый церемониальный меч. Настроение было по-прежнему тоскливое, когда он вышел из такси у входа в свою квартиру на Боттл-стрит — тупичке, отходящем от Пикадилли на север.

Узкая лестница была уютная и дружелюбная, как старое пальто; а когда он повернул в замке ключ, тепло его жилища, его святилища, где он обитал с тех пор, как окончил Кембридж, приняло его в объятия, как нежная любовница. Войдя в гостиную, он как бы заново увидел ее — какие здесь собраны трофеи, о чем только они не напоминают. Сердце его облилось кровью.

Телефон на письменном столе нахохлился в ожидании, циферблат за ним показывал, что до роковой минуты осталось совсем немного. Надо взять себя в руки. Час его пробил. Кампьен быстрыми шагами пересек комнату и протянул руку к телефонной трубке.

Внимание его привлекло письмо на бюваре, пришпиленное к доске синим клинком кинжала, первого боевого трофея, которым он с тех пор разрезал бумаги. Кампьен поморщился, недовольный этой откровенной демонстрацией, но взгляд его скользнул по верхней строчке, и он забыл о телефоне: в жизни своей не встречал он более идиотской рекламы. Кампьен нагнулся над бюваром и начал читать:

«ЛЮБЕЗНОСТЬ УЧАСТИЕ КОМФОРТ на полпути туда

Джес Пузо и Сын,

Практикующие гробовщики.

Будь ты беден или очень богат,

Кому не знакома горечь утрат.

Мистеру Мейджерфонтейну Лаггу,

с. А. Кампьена, эсквайра

12 Боттл-стрит,

Пикадилли, 3

Дорогой Мейджер,

если бы Беатта была жива, а ее уже нет среди живых, что тем более жалко, ведь тогда бы — и ты не станешь спорить — она сама написала тебе, а не мы с моим мальчиком.

Сегодня за обедом мы подумали, не смог бы ты уговорить своего хозяина, буде ты все еще у него служишь, посодействовать нам с этими Палинодами, ты, верно, о них читал в газете.

Эксгумация, как мы называем это вредоносное дело, может повредить нашему честному бизнесу. Все упование на тебя. Хорошо бы нам заручиться помощью твоего хозяина, ему обычное дело якшаться с полицией.

Почтительнейше приглашаем его к нам на чай и беседу, к вечеру мы завсегда свободны. Письмо никому не показывай.

Всегда помнящий тебя (надеюсь, все плохое забыто).

Остаюсь искренне твой Джес Пузо».

Окончив это увлекательное чтение, Кампьен поднял голову: за дверью произошло какое-то движение и половицы в комнате сотряслись.

— Какова наглость, а? — послышалось глубокое рокотание, и в комнату вывалился, как тесто из кастрюли на доску, Мейджерфонтейн Лагг собственной персоной. Он был в неглиже и с первого взгляда поразительно напоминал заднюю часть костюма для пантомимы «слон», исполняемую двумя актерами, в руках он держал невообразимых размеров нижнюю шерстяную рубаху. «Невозможный», по выражению высокородной дамы, голос был не так и плох, дело вкуса. Во всяком случае, его гибкости, выразительности и бархатистой глубине мог позавидовать не один служитель Мельпомены.

— Ужасный человек! Пузо он пузо и есть. Я ведь предупреждал ее, чтобы она не выходила за него замуж.

— А что, и свадьба была? — поинтересовался Кампьен.

— Была, — расплылся Лагг, отдавшись приятному воспоминанию. — Я тогда влил в себя чуть ли не половину английских запасов шампанского.

Кампьен опять протянул руку к телефону.

— А она кто? Твоя первая, единственная любовь?

— Какая любовь! Сестренка. А он, стало быть, мой сват. Не видел его больше тридцати лет. И думать о нем забыл до этого письма.

Кампьен поднял голову и взглянул прямо в глаза своему преданному слуге.

— Чему он, конечно, был рад, — продолжал Лагг. Его глаза-бусинки поблескивали в складках жира негодованием, которое, однако, не могло скрыть таящегося в их глубине упрека, смешанного с растерянностью, если не со страхом. — Низкий он человек! Вы помните о моей вынужденной отлучке. Так он сразу вычеркнул меня из своей родни. Как будто я мог и его с собой прихватить. Вернул мой свадебный подарок Беатте и прислал письмо в таких выражениях, к которым такие люди, как мы с вами, не привыкли. Я уж забыл про его существование, и вот на тебе, объявился! Мимоходом сообщил о смерти сестры. А я это и без него знаю. И еще просит, чтобы я ему помог. Мне уйти, пока вы будете говорить?

Человек в очках в роговой оправе отвернулся от телефона.

— Это подстроено, — коротко бросил он.

Складка, где когда-то были брови на лице мистера Лагга, полезла вверх. А руки принялись аккуратно складывать великанского размера рубаху.

— Некоторых замечаний я просто не слышу, — произнес он с достоинством. — Я, как вы видите, укладываю чемодан. Так что все в порядке. Заметку я уже отправил.

— Какую заметку?

— В газету, в раздел объявлений: «Джентльмен, слуга джентльмена, готов рассмотреть интересные предложения. Отличные рекомендации. Предпочтение отдается титулованной особе». Я не могу поехать с вами, хозяин. Не хочу стать причиной международных осложнений.

Кампьен сел за стол и перечитал послание «червекопателя».

— Когда точно оно пришло?

— С дневной почтой. Десять минут назад. Могу показать конверт, если не верите.

— А старушка Рене не могла его на это подбить?

— Как бы это она могла? Она ведь не плясала на свадьбе Беатты тридцать пять лет назад, — презрительно отпарировал Лагг. — И что вы так волнуетесь? Простое совпадение. Тут Палиноды, там Палиноды. Да не берите вы это письмо в голову. Кто он такой, этот Джес?

— Разумеется, никто. Да ворон-то третий раз каркнул, — проговорил Кампьен, и на его лицо вернулось мягкое, приветливое, безмятежное выражение.