III
— Вы не могли найти никого посимпатичнее? — спросила на следующее утро Карлица, кивнув на портрет Ричарда, стоявший у стопки книг на прикроватном столике.
— У него интересное лицо, вы разве этого не находите?
— Интересное! При одном только взгляде на него у меня по спине бегут мурашки. Жуть! Просто Синяя Борода!
— Б учебниках говорится, что у него были большие способности.
— У Синей Бороды тоже были большие способности.
— Его любили.
— Синюю Бороду тоже.
— Он был замечательным военачальником, — ехидно заметил инспектор и, не дождавшись ответа, спросил: — Ну, а как обстоит дело с Синей Бородой?
— И чем он вам так понравился? Кто это?
— Ричард Третий.
— Подумать только! Вот видите.
— Что вы хотите сказать? Он, по-вашему, должен был выглядеть именно так?
— Ну конечно.
— Почему вы так думаете?
— Кровожадный изверг!
— Значит, вам про него все известно?
— Это-то всем известно. Убрал с дороги двух своих племянников. Бедных деточек задушили.
— Задушили? — заинтересовался Грант. — Я не знал.
— Подушкой, — маленьким, сильным кулачком она взбила подушку Гранта и быстрым, точным движением подсунула ему под голову.
— Зачем же было душить? Яд удобнее.
— Вы меня спрашиваете? Не я же их убивала.
— Кто сказал, что их удушили?
— Так написано в нашем учебнике.
— Да, но на кого ссылается ваш учебник?
— Ссылается? Ни на кого не ссылается. Там просто описывается все, как было.
— А кто удушил принцев, там сказано?
— Человек по имени Тиррел. Разве вы не учили историю в школе?
— На уроки-то я ходил. Да не очень-то много выучил. Кто такой этот Тиррел?
— Не знаю. Наверное, доверенное лицо Ричарда.
— А откуда известно, что Тиррел — убийца?
— Он сам признался.
— Как признался?
— Так и признался, хотя и без того все раскрылось. Его повесили.
— Значит, вы утверждаете, что он был повешен за убийство принцев?
— Вот именно. Можно, я уберу эту мрачную физиономию и поставлю кого-нибудь повеселее? На открытках, которые принесла вчера мисс Халлард, есть вполне приятные лица.
— Меня не интересуют приятные лица. Меня интересуют как раз такие: мрачные изверги с большими способностями.
— О вкусах не спорят, — тут же парировала Карлица. Слава Богу, я не обязана на него смотреть. Только, по моему скромному мнению, в таком соседстве и кости откажутся срастаться, так что лучше дайте его мне.
— Ладно, если перелом не срастется, будем считать, что это из-за Ричарда. Думаю, еще одно небольшое злодеяние не повредит его репутации, так ведь?
Как только Марта появится у него, он тут же расспросит ее о Тирреле. Вообще-то ее знания не отличались особенной глубиной, но училась она в дорогой школе, считавшейся образцовой, так, может, у нее в памяти все-таки что-то осталось от школьной науки.
Однако первым посетителем извне был сержант Уильямс, большой и такой розовый, словно его только что натерли щеткой,
— и ради сегодняшних дел Грант отвлекся от заботы дней давно минувших. Уильямс поместился на небольшом жестком стуле для гостей, он сидел, разведя колени; от света, бившего в окно, глаза его щурились, как у разнежившегося кота, — Грант глядел на него с удовольствием. И говорил с ним о работе, говорил на профессиональном жаргоне — тоже с удовольствием: понимаешь друг друга с полуслова, это чего-нибудь стоит. Грант с интересом выслушивал, как у кого обстоят дела, кто сумел упрочить свои позиции, а кто попал в немилость к начальству.
— От шефа привет, — сказал Уильямс, собираясь уходить. — Если вам что нужно, дайте знать, он обещал сделать, что сможет.
Солнце больше не било сержанту в глаза, и он заметил фотографию, прислоненную к стопке книг. Склонив голову набок, Уильямс рассматривал портрет.
— Это что за тип?
Грант хотел было ответить, да вовремя вспомнил: ведь Уильямс — его коллега. Человек, который, подобно Гранту, интересуется лицами по долгу службы, каждый день по долгу службы вглядывается в них.
— Неизвестный художник. Пятнадцатый век, — сказал Грант.
— Что вы о нем думаете?
— Я не разбираюсь в живописи.
— Да я не об этом. Что вы думаете о модели?
— Ах, да, да, понимаю, — Уильямс наклонился вперед и сморщил лоб, пародируя сосредоточенность. — Что вы хотите от меня услышать?
— Ну, например, куда вы его поместите: на скамью подсудимых или в судейское кресло?
Уильямс подумал, затем убежденно сказал:
— Конечно, за стол судьи.
— Вы уверены?
— Уверен. А вы? Вы думаете иначе?
— Я тоже поместил бы туда. Но как ни странно, мы оба ошибаемся. Его место на скамье подсудимых.
— Не верится, — сказал Уильямс, снова взглянув на портрет. — Так вы знаете, кто он?
— Да. Ричард Третий.
Уильямс присвистнул.
— Ну и ну! Вон как! Принцы в Тауэре и прочее. Злодей дядюшка собственной персоной. Если знаешь, кто это, можно и такое вообразить, но так сразу ни за что не скажешь. То есть что он преступник. Он со старым судьей Холсбери на одно лицо, это первое, что приходит в голову, а у Холсбери если и был какой грех, так только его излишняя мягкость к этим подонкам-преступникам. Всегда старался в заключительном слове привести смягчающие вину обстоятельства.
— А вы знаете, как были убиты принцы?
— Нет, я ничего не помню про Ричарда, кроме того, что он родился через два года после зачатия.
— Что?! И откуда у вас такие сведения?
— Думаю, из курса школьной истории.
— Удивительная у вас была школа. Ни в одном из моих школьных учебников зачатие не упоминается ни разу. Вот поэтому-то разборы шекспировских пьес и занятия по Библии нам казались такими увлекательными: нет-нет да и наткнешься на что-нибудь из жизни. Вы слышали о человеке по имени Тиррел?
— Да, авантюрист, гастролировал на пароходах «Пенинсьюлар энд Ориент». Утонул во время кораблекрушения «Египта».
— Я не о нем. Я спрашиваю про историческую личность.
— Признаться, из истории я знаю только две даты: 1066 и 1603 годы.
— А что случилось в 1603 году? — рассеянно спросил Грант, продолжая думать о Тирреле.
— К нам на веки веков присоединилась Шотландия.
— Что ж, лучше так, чем каждые пять минут ждать от нее подвоха. Считается, что Тиррел — тот самый человек, который прикончил мальчишек.
— Племянников короля? Нет, мне это имя ничего не говорит. Ну, я должен идти. Может, у вас есть какие-то пожелания?
— Вы, кажется, собирались пойти по Чаринг-Кросс-роуд?
— Да, к «Фениксу».
— Тогда моя просьба вас, надеюсь, не затруднит.
— Говорите, слушаю.
— Пожалуйста, зайдите по дороге в книжный магазин и купите «Историю Англии». Для взрослых. И, если будет, жизнеописание Ричарда Третьего.
— Постараюсь.
В дверях он столкнулся с Амазонкой и вытаращил глаза при виде столь же крупной, как он сам, женщины в медицинском халате. Бросив вопросительный взгляд на Гранта, сержант смущенно пробормотал «до свидания» и вышел в коридор.
Амазонка сказала, что она вообще-то сейчас должна присутствовать при купании пациентки из четвертой палаты и заглянула к нему только на минутку, узнать, не переменил ли он свое мнение.
— Какое мнение?
Оказывается, речь шла о Ричарде Львиное Сердце и его рыцарских доблестях.
— Я еще не дошел до Ричарда Первого. Пожалуйста, скажите, что вы помните о Ричарде Третьем, — подождет ваша пациентка.
— Ох, бедненькие ягняточки, — завздыхала Амазонка, и ее большие коровьи глаза увлажнились.
— О ком вы?
— О принцах, милые крошки. Когда я была маленькой, меня из-за них мучили кошмары. Как будто я сплю, и вдруг входит кто-то и кладет подушку мне на лицо.
— Значит, так было совершено убийство?
— Ну да. А вы разве не знаете? Весь двор был в Уорике, а сэр Джеймс Тиррея прискакал оттуда в Лондон и приказал Дайтону и Форесту убить принцев, а потом они закопали их рядом с какой-то лестницей и завалили могилу камнями.
— Но об этом в вашем учебнике нет ни слова!
— Да ведь это учебник для подготовки к экзаменам, вроде конспекта. Разве в такой эубрежной книжке найдешь что-нибудь стоящее?
— А можно поинтересоваться, откуда вы почерпнули такую шикарную историю, как эта сплетня о Тирреле?
— Вовсе это не сплетня, — обиженно сказала она. — Об этом написано у сэра Томаса Мора, в его книжке. А во всей исторической науке нет человека достойнее, чем сэр Томас Мор. Кому же верить, как не ему?
— Действительно. Противоречить сэру Томасу считается дурным тоном.
— Ну так вот, эту историю рассказал сам сэр Томас, а он жил в то время и знал лично всех тех, кого описывал.
— Он лично знал Дайтона и Фореста?
— Не их. Знал Ричарда, бедную королеву и весь двор.
— А почему «бедную»?
— Они плохо жили. Говорят, он ее отравил. Чтобы жениться на своей племяннице.
— Зачем?
— Она ведь была наследницей престола.
— Ну-ну. Прикончил мальчишек, а потом посватался к их старшей сестрице?
— Ну да. Не на принцах же ему жениться.
— Я думаю. Такое даже Ричарду Третьему в голову не придет.
— Ну вот, он и решил жениться на Елизавете, думал, так будет чувствовать себя на троне увереннее. Она вообще-то стала потом женой его преемника. Это бабушка королевы Елизаветы. Мне всегда нравилось, что в ней течет кровь Плантагенетов. К Тюдорам я никогда не испытывала большой симпатии. Ну, пора бежать, вот-вот появится старшая сестра. Начинается обход, а больная из четвертой палаты еще не вымыта.
— Что за беда, это же еще не конец света.
— Конец не конец, да мне-то не поздоровится.
Грант взял из стопки книг учебник и попытался разобраться в войне двух Роз. Но только время потерял. Войска то наступали, то отступали. Побеждал то Йорк, то Ланкастер — чередование побед и поражений хоть кого сбило бы с толку. Передвижение войск казалось столь же бессмысленным, как хаотическое кружение сталкивающихся друг с другом заводных автомобильчиков в ярмарочном аттракционе.
Одно было ясно: зерно смуты было посеяно почти за сто лет до Ричарда III — в тот момент, когда был свергнут Ричард II и прервалась прямая линия законного престолонаследования. Этот кусок истории инспектор знал хорошо — недаром в юности он целых четыре раза посмотрел в Новом театре спектакль «Ричард из Бордо». Узурпировав трон, Англией правили три поколения Ланкастеров: Генрих IV, свергнув Ричарда II, правил не слишком успешно, зато с великой добросовестностью; следом за ним шекспировский принц Хел, Генрих V, — на его счету победа при Азенкуре во славу Англии, а во имя Христово костры для ее ревнителей; и наконец, чокнутый сын Генриха V Генрих VI, который, как в тумане, брел от неудачи к неудаче. Глядя, как растранжиривают боевую французскую добычу дурные приятели Генриха VI, а сам он носится с мыслью об основании Итонского колледжа и призывает придворных дам прикрывать грудь от нескромных взоров, англичане снова начали вздыхать по законным наследникам трона — Плантагенетам.
Ланкастеры — все трое — отличались удручающим фанатизмом, которого не было и в помине при дворе снисходительного
Ричарда II. После отречения Ричарда все сразу же переменилось: его принцип «живи и давай жить другим» был забыт, в Англии запылали костры. Еретиков жгли при Генрихе IV, при Генрихе V, при Генрихе VI. Неудивительно, что едва заметный огонек недовольства лизнул сердце рядового англичанина.
Едва теплившийся огонек разгорелся сильнее, когда перед народом предстал герцог Йоркский. Умный, влиятельный, одаренный, настоящий великий князь, к тому же наследник Ричарда II по крови. Народ, может, и не собирался обижать бедного, глупого Генриха, пусть бы только Йорк взял в свои руки власть в стране и покончил наконец с неурядицами.
Йорк пытался завоевать престол, но погиб в бою, члены его семьи были вынуждены удалиться в изгнание или скрываться по монастырям.
Но вот стих шум битв, беспорядки закончились, и на троне Англии воссел сын герцога Йоркского, воевавший бок о бок со своим отцом, — страна облегченно вздохнула под властью этого высокого, удивительно красивого молодца с льняными кудрями; был Эдуард IV дамский угодник, юбочник, но человек ума замечательного.
В войне двух Роз больше ничего, пожалуй, не поймешь.
Грант взглянул поверх книги и увидел старшую сестру, стоявшую посреди комнаты.
— Я постучала, — сказала она, — но вы читали и не слышали…
Стройная, далекая, по-своему не менее элегантная, чем Марта, она стояла, соединив руки перед узкой талией, — белые манжеты, белое облачение, ниспадающее со спокойным достоинством, с од-ним-единственным украшением — серебряным значком дипломированной медицинской сестры. Может ли что-нибудь в целом мире, подумал Грант, сравниться с невозмутимостью старших сестер больших больниц?
— Я взялся за историю, — сказал он. — Поздновато, пожалуй.
— Прекрасный выбор, — ответила она. — История позволяет увидеть все в надлежащей перспективе.
Глаза ее остановились на портрете, и она спросила:
— Вы на стороне Йорков или Ланкастеров?
— Так вы его узнали?
— Конечно. В бытность мою практиканткой я много времени проводила в галерее. Денег не хватало, за день устанешь так, что валишься с ног, а в галерее тепло и есть где посидеть. — Обратясь мыслями к прошлому, она слегка улыбнулась той часто устававшей, серьезной девушке, какой была когда-то. — Мне нравилось там бывать: в портретной галерее, как при соприкосновении с историей, обретаешь чувство пропорции. Они перед тобой, эти Важные персоны, которые в свое время понаделали столько дел. А сейчас от каждого осталось только имя. Только полотно да краски. В те дни я часто смотрела на этот портрет. — Сестра снова взглянула на открытку. — Он был глубоко несчастный человек.
— Хирург считает, что он болея полиомиелитом.
— Полиомиелитом? — заинтересовалась она. — Возможно. Я как-то об этом не задумывалась. Но мне всегда казалось, что он — воплощенное страдание. У него самое горькое, самое несчастное лицо, какое мне приходилось видеть. А я многое повидала.
— Значит, по-вашему, портрет был написан после убийства?
— Конечно. Сразу видно. Он ведь не из тех, кто относится ко всему легко. Не того калибра человек. Не мог не понимать, как тяжко его преступление.
— Вы думаете, он принадлежал к типу людей, которые не умеют себя прощать?
— Хорошо сказано! Да. Человек такого склада сначала страстно стремится к цели, а достигнув ее, сознает, что за все заплачено слишком дорогой ценой.
— Значит, вы не считаете его прирожденным негодяем?
— Нет, конечно, нет. Негодяй не стал бы переживать, мучиться, а посмотрите, сколько боли в его лице!
Минуту-две они молча глядели на Ричарда.
— Знаете, то, что потом случилось, похоже на возмездие. Вскоре после убийства он потерял своего единственного сына. Потом смерть унесла жену. Так быстро лишиться всего, что было ему дорого! Божий суд покарал его, иначе не скажешь.
— И вы думаете, он переживал из-за жены?
— Так ведь она была его двоюродной сестрой, и знали они друг друга с детства. Если не любовь, так дружба их связывала наверное. А дружба во дворцах — не частая гостья. Ну, мне пора продолжать обход. Я ведь даже не спросила, как вы себя сегодня чувствуете. Хотя, конечно, заинтересованность человеком, умершим почти пятьсот лет назад, — хороший признак.
Она как вошла, так и стояла посреди комнаты, во время разговора не двинувшись с места. Потом улыбнулась Гранту как бы издалека, чуть-чуть и, так и не разомкнув рук, пошла к дверям. Спокойная, недоступная. Как монахиня. Как королева.