Глава 8
У живых свои секреты
Сначала ему показалось, что Стас умер – так страшно у него закатились глаза, когда он падал на кровать. Но Стас дышал, а значит, был жив. «Пусть поспит», – решил Сева. Он честно старался не шуметь, разве что попрыгал на своей кровати, но та оказалась жесткой. Чем прикажете заняться в больничной палате? Прошло только десять минут с тех пор, как Стас отключился, а уже с ума можно сойти от скуки. Попытаться уснуть, чтобы хоть как-то скоротать время? Но спать совсем не хотелось.
И этот плач отказников. Неужели все правда? Это обычные больные дети? Может быть, Стас ошибается? Нянечка ведь говорила – они страшные и даже не люди, а ведь она здесь работает и знает. Наверное, это все-таки чудовища. Были бы дети, его бы к ним пускали. Или нянечка наврала? Может, правда дети? Тогда с ними можно будет поиграть. Страх говорил – останься, а любопытство – сходи, посмотри.
Он уже взялся за дверную ручку, но снова испугался. Со Стасом было не страшно. До отказников еще нужно дойти, а коридоры полны этими. Но со страхом всегда можно поторговаться. Сначала ты говоришь себе «я только приоткрою дверь и выгляну в коридор», потом – «я пройду только пару шажочков, и то если рядом никого не будет», еще позже – «я лишь постою у них под дверью и послушаю, но заходить не буду». Он стал натираться вонючкой из банки.
Выйдя в коридор, Сева остановился. Может быть, он вылил на себя мало вонючки? Но вот мимо него прошел один этот, потом другой. Сева крался вперед, и никому не было до него дела. Все в порядке, для этих он как невидимка. Перед палатой отказников снова стало боязно. Он никогда здесь не был, персонал ругался, если кто-то из пациентов забредал в эту часть отделения.
За дверью кто-то плакал. Совсем как ребенок. Но не исключено, что они просто умеют подражать детям. Сжав покрепче настольную лампу, которую взял на посту (вполне удобное, кстати, оружие), Сева повернул защелку.
В нос ударила тошнотворная вонь. Но отказники действительно оказались детьми! Четыре мальчика жались друг к другу в дальнем углу комнаты, глядя на него мокрыми глазами. Плохо, что все они гораздо младше его, с такими не поиграешь.
– Тихо! Кругом эти, – прошептал Сева, но малыши заревели во всю глотку.
Самый маленький пошел к нему, протянув руки. Понятно, почему от него отказались родители. У малыша так затейливо искривлены ножки, будто их переломали во многих местах. Но мальчик все равно ходит. Медленно, криво, но ходит. «Ням! Ням!» – плакал малыш, вцепившись в Севину рубашку грязными пальцами.
С остальными дело обстояло еще хуже. Сева двинулся к ним, но они сбились в кучу и заверещали. У одного лицо бледное, рыхлое как тесто, сам толстый. У другого глаза скошены к носу. Третий описался при его появлении.
– Вы что, не умеете разговаривать? – спросил Сева, и сам себе ответил: – Кажется, не умеете.
– Есть хочешь? – спросил он мелкого. – Я вас покормлю. Но какие же вы чумазые! Сначала вас нужно хорошо помыть. Нельзя же ходить в такой одежде.
Однажды дедушка поймал на охоте зайцев. Сева всю ночь не спал, ждал утра, когда дед позволит ему поиграть с зайчишками. Но какое же его ждало разочарование. Сева думал, что его встретят веселые белые пушистики, которые обступят его и станут брать из рук капусту и морковку. Что зайчики позволят погладить себя по шерстке и почесать за ухом. Но, открыв дверь сарая, он увидел лишь, как в самый темный угол метнулось несколько теней. Зайцы оказались не белыми, а грязно-серыми и вовсе не такими милыми. Но самое главное – они совершенно не хотели с ним играть. Стоило ему сунуться, как они, отчаянно стуча лапами, убегали в другой угол. Отказники напомнили Севе тех зайцев. Одна морока с ними и никакого удовольствия.
«Ням! Ням!» – плакал малыш, размазывая слезы по чумазым щекам.
– Не плачь. Я принесу вам поесть.
Но, как только он оказался у двери, дети завыли с новой силой.
– Ладно, ладно! Я вас не брошу. Пойдем в столовую. Заодно прогуляетесь. Но сначала давай умоемся, – строго сказал Сева самому маленькому, – нельзя есть с такой грязной моськой.
Он потащил малыша к раковине, от чего тот заплакал еще горше. Соседи по палате тоже подвывали. Открыв кран, Сева принялся брызгать в лицо крохи водой, причем его крик стал совсем невыносимым.
– Я же не пытаю тебя. А мою! Да не крутись ты! Не возьму с собой!
Наконец он поставил ребенка на пол:
– Иди грязный. Только не плачь!
Сева обернулся. Дверь была приоткрыта. Стоило догадаться. Остальные, испугавшись, что их тоже будут мыть, улизнули.
– Эй! Вернитесь! Сначала нужно намазаться!
Мелкий повис на нем, вцепившись в штанину.
– Кто-нибудь с тобой вообще справляется? Ладно, лезь на руки. Быстрей.
Сева зря думал, что они ходят медленно. Малыши ковыляли на всех парах в сторону поста. В руках извивался мелкий.
– Стойте! Я только намажу вас вонючкой. Не буду мыть, честное слово!
Но они даже не обернулись.
– Да вы будете слушаться или нет! Еды не получите! Стало страшно. Кажется, он затеял совсем не то, что нужно было затевать. Если Стас сейчас проснется, ему влетит по первое число. Надо срочно все исправить.
– Да постойте же вы! Надо намазаться! – Как же уговорить их вернуться?
Один, самый крупный, уже ухватился за стойку и, согнувшись в три погибели, пытался отдышаться. Он не видел, что к нему направляется сестра с рыжими волосами.
– Сзади! – закричал Сева, но сестра решительно взяла мальчишку за шиворот. Казалось, она потащит его в палату, отчитывая на ходу. А тот весь скукожился, совсем как дедов заяц. – Беги! – закричал Сева второму. – Что встал?
Из кабинета УЗИ вышел врач, деловито рванул на мальчишке рубашку и впился в плечо. Третий все-таки попытался сбежать. Но его схватила врачиха и укусила в шею. Пацан заверещал, точь-в-точь как заяц.
А ведь только что коридор был пуст, как же быстро набегают эти. Прижав к себе мелкого, Сева толкнул плечом дверь в ближайшую палату. Слава богу, пусто. Стас его точно убьет, теперь можно не сомневаться. Он угробил троих из четырех. Если бы они только хоть раз его послушали. Может, сказать, что отказник был один?
Надо по крайней мере покормить этого. Малыш почему-то больше не плакал, лишь сопел и пускал слюни. Глаза прикрыл.
– Сейчас, сейчас. Я принесу что-нибудь вкусненькое. – Когда Сева положил мальчика на кровать, тот даже не пошевелился. И дышал как-то странно.
– Ты же не будешь без меня плакать? – Лучше бы малец плакал. Это равнодушие хуже крика. На этот раз Сева не станет вести себя как дебил и закроет дверь. Спеша по коридору в столовую, он приговаривал: – Я хотел как лучше, я хотел как лучше…
Надо взять все самое вкусное. Шоколад. Яблоки. Пирожки. Никаких каш. Ребенок увидит лакомства и обрадуется. Ему просто нужно поесть до отвала. Жаль, что карманы такие маленькие, конфеты просыпаются. Но большую часть он донес. Тихо толкнув дверь плечом, растеряв при этом еще часть угощений, Сева зашел в палату, радостно приговаривая: «Смотри, сколько я тебе всего принес». Но мелкий не реагировал. Он лежал на кровати в той же позе и слюни больше не пускал. Сева заглянул ему в лицо и понял – этот отказник есть больше не хочет.
* * *
– Теперь мы можем идти?
– Не торопитесь. За вами, господа, глаз да глаз. С вас станется подсунуть мне подделку.
Из крана все еще капала вода. В тесном помещении совмещенного санузла Бочаровых было сыро и жарко. Но гость по-прежнему не тяготился духотой. Про себя Каролина назвала его ящером. Такой же хладнокровный, сухой, отвратительный, как ящерица, которых она всегда ненавидела и боялась. Сейчас гость сосредоточенно рассматривал голубой бриллиант, поднеся его поближе к лампе над зеркалом. Честно говоря, на нее камень впечатления не произвел. Как люди могли рисковать жизнью из-за такой ерунды? Но гостя заворожил его камушек. «Ты же уже понял, что бриллиант настоящий, – думала Каролина, – зачем ты тянешь время, мучая нас?» Обнаружив исчезновение Севы, она стала сама не своя. Верзила с бородавкой не дал ей выбежать на улицу, и у нее сделалось что-то вроде сердечного приступа. Сейчас стало полегче, но сердце все равно работало на износ, билось истерично, каждым ударом вколачивая в ребра имя сына. Бежать, бежать за Севой. Она чувствовала, он жив, хотя здравый смысл говорил об обратном.
– Вы сказали, что мы сможем уйти, как только вы получите бриллиант. Мой сын на улице. Один. Я хочу его найти, – она старалась говорить спокойно. Каролина видела в зеркало, что щека у нее до сих пор красная. Верзила успокоил ее одним ударом, когда она, крича, пыталась отодвинуть его от двери.
Валентин, ко всему безучастный, присел на корзину для белья и смотрел в пол. У него шла носом кровь, видимо от давления. Кровь капала на светлые брюки, но он этого не замечал.
Валентин – тряпка, жалкая ни на что не годная ветошь. Он ничего не может сделать для спасения ребенка. Он отступился от Севы. Все, на что он способен, – сидеть и ждать приказаний от тех, кто сильней.
Валентин и прежде не был борцом, но никогда раньше это не злило ее так, как сейчас.
Муж вызывает у нее почти такую же злость, как и эти грабители. Едва ли не большую.
В ответ на ее замечание гость лишь поморщился. В другой руке он держал чашку с горячим кофе. При такой жаре любому напиток показался бы противным, но только не этому человеку.
– Вы убедились, что мы вас не обманываем? – повторила она. – Бриллиант у вас. Квартира в вашем распоряжении. Я ни о чем вас не прошу. Только отпустите нас. Мы никого сюда не приведем. Я просто хочу пойти за своим сыном.
– Пожалуй, это он, – гость не отрывал взгляда от камня.
– Значит, свою часть договора мы выполнили?
– Пожалуй.
– Теперь выполните свою.
– Как скажете. Виктор, – гость обратился к верзиле, который загораживал дверь. – Если вас не затруднит…
Каролина не успела заметить, как верзила выбросил руку вперед. А когда снова открыла глаза, ванная была полна дыма. Слезы потекли вовсе не из-за жалости к Валентину. Муж не упал и даже не поменял позы, но теперь кафель позади него был заляпан кровью.
Каролина не закричала, не упала в обморок, только ноги стали совершенно слабыми. «С чего ты решила, что они нас отпустят?» – подумала Каролина, прислонившись к стене. Гость отреагировал на произошедшее еще хладнокровнее. Из чашки не пролилось ни капли.
– От вас, Виктор, я такой глупости не ожидал. Вывести их на лестницу вы не догадались? Давайте с ней не будем допускать таких оплошностей.
– Сволочь… – взвыла Каролина, – Ты не собирался нас пускать! Мы ничего у тебя не просили! Мы просто хотели пойти за своим сыном.
– Я и отправляю вас за вашим сыном. Вы же умная женщина. Смиритесь. Вы же не хотите превратиться в то, что ходит сейчас по лестнице?
Тело Валентина, наконец, съехало на пол.
– Чтоб ты сдох! Чтоб тебя съели, – Каролина смотрела в бесстрастное лицо, понимая, что ничего и никогда не желала так искренне. – Убийца детей! Я бы могла его спасти! А ты… ты… – женщина задохнулась, но ей все же хватило сил толкнуть его в тот самый момент, когда он делал очередной глоток. Взвизгнув, гость выронил камень и запрыгал на месте, оттягивая на груди мокрую рубашку. Хоть чем-то она смогла досадить этой гниде. Нет, она сможет и больше. Каролина схватила злополучный бриллиант и бросила в унитаз, нажав попутно кнопку слива. Гость уставился на бурлящую воду так, будто Каролина смыла в писсуар всю его жизнь. По крайней мере ей удалось вывести его из себя. А теперь можно и умереть.
– Я был неправ, Каролина, – сказал, наконец, гость тихо. – Вы не заслуживаете легкой смерти. Совсем не заслуживаете.
* * *
– Я просто хотел их покормить, – трясся Сева. – Они… сами виноваты. Не говори маме, что я их выпустил! Она меня накажет.
Одной рукой мальчик вытирал слезы, в другой сжимал пирожок.
– Я все сделал как надо. Сказал, чтобы они не разбредались, пока я их не намажу, что в больнице эти. Но они меня не слушались!
Сева плакал.
– Значит, они сидели в палате больше трех дней? Без еды и без ухода? – Стас взялся за голову.
– Я хотел им помочь!
– Я знаю.
– Это я виноват в том, что они умерли?
– Ты хотел поступить как лучше. Нет, ты не виноват. Но, если ты еще раз пойдешь куда-нибудь или сделаешь что-нибудь без моего разрешения, тебе не поздоровится. Ясно? Или ты меня слушаешься, или… – Не подобрав достаточно серьезного наказания, Стас просто откинулся на подушку.
– Ясно, – потупившись, Сева скреб покрывало ногтем.
– И постарайся об этом забыть.
– А помнишь, когда ты заставил наркоманов открыть дверь?
– Ну…
– Сейчас… я поступил так же, да?
– Нет, ты поступил не так же. Я убил людей, чтобы спасти нас. Ты убил – по незнанию. Но твоей вины тут нет. Мы бы все равно не справились с больными детьми. Им нужна медицинская помощь. Капельницы. Массаж и бог знает что еще. Они не очень хорошо соображают. Мы просто не смогли бы их уберечь. А теперь давай закроем эту тему. Есть вещи, которые обсуждать бесполезно.
– Будешь пирожок? Я уже два съел.
– Я смотрю, переживания не повлияли на твой аппетит.
– Когда мы уже пойдем? Надо спасать папу.
– О, господи. Зачем я встретил этого человека? – Кряхтя, Стас поднялся с кровати. – Зачем я поехал по этой улице? Давай сюда ружье.
– Не заряжено, – констатировал Стас через минуту, – ты вообще сумасшедший.
В сестринской они нашли скальпели – превосходные, острые, сияющие прохладной чистотой. Еще они вытряхнули все лекарства, какие смогли здесь найти, в полиэтиленовый пакет.
– Какая, оказывается, удобная штука, – Стас повертел скальпель в руке, и сделал Севе страшные глаза. Мальчик корчил рожи медсестре, которая топталась рядом, но не замечала их.
Рекс встретил их как родных.
– Нет! – Стас перехватил взгляд Севы и добавил как можно более твердо: – Нет.
Но мальчик повис на нем мертвым грузом:
– Он будет нас защищать!
– Помнишь Риту?
– Рита старая была, потому ее и укусили. А Рекс сам кого хочешь загрызет. Рекс умный. Дрессированный. Смотри!
Присев перед псом на корточки, Сева попросил:
– Дай лапу. – Пес не заставил просить дважды.
– Нет! – повторил Стас.
Черт дернул его оглянуться. Стас заглянул в глаза собаки, которая так и сидела с поднятой лапой.
Пришлось испоганить скальпель, перепиливая грубый ошейник, и наконец Рекс бодро затрусил за ними. Пес без сожаления покидал больницу, где дети, которых он считал друзьями, вдруг обратились в чудовищ.
На джип, пока их не было, упала пара желтых листьев. Собака сидела сзади и вид имела такой, будто полжизни проездила в джипах. Ей было весело. А вот Сева, наоборот, становился все молчаливее.
– Старик, выше нос. С ними все хорошо, – попытался подбодрить его Стас, но сам не верил в то, что говорил.
Идти в квартиру опасно. Если Сева все понял правильно, жизнь его родителей зависела только от метаболизма Валентина. Как только бриллиант покинет свое хранилище, надеяться Бочаровым будет не на что.
Сева был их единственной надеждой остаться в живых. Призрачной, но надеждой. Как знать, вдруг бандиты пожалели бы родителей ради ребенка?
Сева смотрит на него как на супергероя. Ждет, что он ворвется в квартиру и всех уложит скальпелем. А он не уверен, что способен помочь. Надо смотреть правде в глаза, у него трясутся поджилки. Он на такое не способен. Он ранен, обессилен. А захватчики, судя по всему, профессионалы. Да и родители, убитые горем, вряд ли станут сопротивляться всерьез. Вероятно, они просто обреченно ждут конца. В общем, лучше честно сказать парню, что его родители скорее всего мертвы. Но как?
Когда они подъехали к дому, в голове Стаса все же созрел какой-никакой план. Сомнительный со всех точек зрения, но другого не было. Он не может воскресить родителей, Но может подарить парню надежду. Он скажет: «Жди меня в машине, а я поднимусь в квартиру». Потом он постоит в подъезде какое-то время, а вернувшись, объявит, что родители ушли.
Сева по крайней мере будет считать, что они ходят где-нибудь по городу, ищут его.
Но, когда Стас припарковал машину возле пышной клумбы, Сева зашипел:
– Вот они! Бандиты! Один в костюме, второй здоровенный такой.
В дальнем конце двора, между деревьями, происходило какое-то движение. Несколько этих ходили вокруг стволов кругами, будто пытались догнать друг друга. Их одежда пришла в полную негодность. Те, на кого указал Сева, выделялись аккуратностью туалета. Их явно укусили совсем недавно.
– Ты уверен, что это они?
– Спрашиваешь. Укусили их все-таки. Так им и надо. В подъезде Стасу представился случай испытать скальпель. Он мог бы, конечно, выстрелить в голову этой в синем платье, но она была такой худенькой, что Стас решился, воткнул лезвие ей под подбородок. Пошло как по маслу. Эта упала, не издав ни звука. Держа окровавленное острие на отлете, Стас толкнул дверь в квартиру.
В прихожей они увидели распростертое на полу тело Каролины.
Сначала даже показалось, что женщина стала этой, так страшно было ее обезображенное лицо. Но, приглядевшись, Стас понял – это ожоги и порезы. Сева бросился к матери, но Стас оттолкнул его. Пульса, кажется, нет. Когда Каролина открыла глаза, они едва не заорали от страха. Женщина посмотрела вполне осмысленным взглядом, произнесла едва слышно: «Сева», – и снова потеряла сознание.
– Иди в комнату! – приказал Стас мальчишке.
– Нет! – У Севы начиналась истерика, одна щека мелко дрожала. Стас потащил ребенка в ванную. Там лежал Валентин. Щупать пульс отцу не было необходимости.
* * *
Разумеется, мусор ни у кого не вызывает положительных эмоций. Но о том, что он может доставлять столько хлопот, она не знала. «Да, многого я раньше не ценила, – призналась себе Аида, разрезая пластиковую бутыль пополам, потому что та не помещалась в мангал, – и мусоропровод едва ли не на первом месте. Вышел из квартиры, засунул пакет в железное окошко, не отрываясь от телефона, и забыл».
Теперь же он едва ли не важнейшая тема для разговоров. Его нужно собрать, сортировать, прятать от солнечных лучей и грызунов. И самое главное, сжигать. А это значит – стоять над мангалом и следить до отупения, чтобы кусок горящего пластика или картона не улетел, подхваченный ветром, куда-нибудь, где он может устроить пожар. Бумага, целлофан горят быстро, а вот с другими отходами приходится попотеть. Как же противно было доставать отходы из пакета. Такое ощущение, что в ее смену все норовят подсунуть мусор поунизительнее. Самый тошнотворный и неприличный. Не хотелось думать, что за ком Саня завернул в газету, одна надежда, что все сгорит быстро и незаметно. Одна Лидия Вячеславовна не утратила стыда. Всегда вставала пораньше и уничтожала свой скромный узелок сама.
А как все сгорит – будет новая морока: извлечь консервные банки и снести из в яму за забором. Она стала лучшим в мире специалистом по банкам. Банки бывают продолговатые и плоские, с ободком и без, жестяные и алюминиевые, с колечком и те, которые нужно открывать ножом.
Подошла Вика. Молча сунула что-то в мангал и осталась глядеть на огонь.
– Тебя тоже тошнит уже от этих консервов? – спросила она, показывая на банки, и Аида из чувства одного лишь противоречия ответила:
– Нет, по мне, так можно нормально жить и на консервах. И вообще, мне не до еды теперь. Я больше о Стасе думаю. И о Егоре. – Аида внимательно посмотрела на Вику.
– Мне стыдно, но скажу честно: я вот не могу не думать про всякое… вкусное, – призналась Вика. – Много бы отдала за кусочек свежей пищи. Свининки или курочки. Сырыми бы съела. Морковкой бы похрустеть хорошо.
– Ты пришла меня дразнить? – Аида ткнула палкой, от чего вокруг мангала рассыпались искры.
– Нет. Мне просто… тошно.
– Всем тошно. Нечем заняться – жги мусор. Повеселеешь.
– Одна радость – скоро будут яблоки, – Вика подтянула ветку и осторожно потрогала плод.
– Скоро много всего будет. Урожай-то никто не отменял.
Подошел Дороган и молча швырнул в огонь целый ворох бумажных обрывков. Клочки, исписанные мелким почерком, изорванные так тщательно, чтобы нельзя было разобрать ни слова, мгновенно скорчились. Кому он пишет все это, интересно?
– Сочиняете роман? – шутливо поинтересовалась девушка.
– Я? Что вы! – Дороган глянул затравленно и снова скрылся в своей времянке.
Вика еще немного потопталась у мангала и ушла в дом. Могла бы и помочь. Хотя бы в гараже подмела. Надо же хоть немного шевелиться. Но есть бабы, которых только палкой заставишь что-нибудь делать. Постоять, глядя на огонь, – это они умеют, а вот помочь – увольте.
Через окно времянки виднелась склоненная голова Дорогана. Резинку, которой он стягивал волосы, он где-то потерял, и теперь грязные патлы свешивались на воротник. Время от времени он чесал шею. Что ж, они все уже стали почесываться, кто деликатно, тайком, а кто и не стесняясь. Дороган все больше становится похож на бомжа, где-то раздобывшего приличные очки. Опять пишет. А потом сжигает написанное.
Слова Сани не шли у нее из головы. Да, Дороган странный. Ест мало для такого верзилы и всегда чувствует себя хорошо. Машину приподнял, когда Саня осматривал ее.
А недавно она увидела, как Дороган отжимался на одном пальце. Не то чтобы ей было интересно наблюдать подробности Саниного с Дороганом жития-бытия, но все же… порой она заглядывала к ним в окошко. Просто так. Лучше знать, кто и чем занят. Она вообще удивлялась спокойствию, с которой все приняли смерть Самохвалова.
У нее-то, допустим, есть причины не бояться, что грядет новое убийство, но остальные крайне беспечны.
Так вот, когда она заглянула в окно, Дороган отжимался, не на кулаках даже, а на одном пальце! Она спросила его потом как бы невзначай:
– Вы, наверное, спортсмен?
А он лишь буркнул:
– Нет, что вы!
Но ее-то просто так не отошьешь, и она поинтересовалась в лоб:
– А кем вы, позвольте узнать, работали?
– В компьютерной фирме, – ответил он, – но вам это, наверное, неинтересно.
– Ну почему же, очень даже интересно, – она хотела его разговорить, но Дороган, как всегда, смылся.
Выглядит как дурачок, одет как последний ботаник, а глаза между тем умные. Цепкие такие глаза. У спортсменов таких не бывает. А для компьютерщика он слишком силен. Придумал бы себе другую легенду.
Время от времени рука Дорогана застывала в воздухе – мужчина что-то обдумывал. Потом хмурился, вычеркивал что-то и принимался строчить снова. С такой постной рожей заполняют бухгалтерские ведомости. Ведут учет. Проверяют прописи первоклашек. Что он там черкает, в самом деле? Консервы считает? Вычисляет, сколько в городе может быть этих? По совету психоаналитика изливает чувства на бумагу? Пишет стихи возлюбленной, которую считает погибшей? Занимается какой-нибудь научной деятельностью?
На секунду Аиде привиделось: сидя в тиши времянки, Евгений Дороган изобретает вакцину от ужасной напасти, одолевшей город. Он потихоньку смешает пару-тройку моющих средств, а потом принесет панацею в склянке и скажет: вуаля, господа, лекарство, которое лечит этих, – готово. Как прекрасен такой вариант! Дороган – скромный и нелюдимый, поэтому он держит свои разработки в секрете. Но зато, когда он откроет их, вот уж они будут потрясены. «Господи, пусть это будет правдой, – прошептала Аида, глядя на огонь. – Я даже с Викой помирюсь. Лишь бы кто-нибудь справился с этой дрянью. Чтобы мы жили как прежде. И разыскали, наконец, Стаса и Егора». Но Аида одернула сама себя: ты прекрасно видела, что цифр в его записях нет, какой он, на фиг, ученый.
Дороган отложил ручку и посмотрел на часы. Сейчас он будет отжиматься перед обедом – ровно пять минут. А она не может бросить костер и есть будет позже. Но это даже и хорошо. Можно не слушать унылые разговоры. Дождавшись, когда Дороган отправится в дом, Аида взяла паузу, в течение которой он мог вспомнить, что забыл носовой платок или что-то в этом роде, и с самым независимым видом (как она надеялась) вошла во времянку. Она дежурная, в конце концов, и должна за всем следить. Мало ли что ей нужно. Ящик стола, куда Дороган сунул свои бумажки, слава богу, не имеет замка. Аида уже направлялась к нему, предвкушая пару минут, наполненных разоблачением тайн, когда услышала за спиной покашливание.
Если бы у нее был открыт в этот момент рот, она бы увидела, как сердце, вылетев из него, запрыгало по полу. Нет, Дороган, определенно, спортсмен. Преодолеть расстояние от дома до времянки за пару секунд можно только прыжком. Евгений покашлял еще раз, чтобы у нее не осталось сомнений – он не простужен и не поперхнулся. На стеклах его очков играло заходящее солнце, поэтому глаз было не видно.
– Вы что-то ищете, Аидочка? – спросил он вежливо.
– Мусор, – ответила она и сама удивилась тому, как естественно это прозвучало. – Саня вечно оставляет дома мусор. Ходи за ним потом.
И, подхватив с полу какую-то салфетку, Аида вышла, с ужасом понимая, что, кажется, уже покраснела. Она раздумывала, не стоит ли ей самой броситься в костер, чтобы сгореть в нем заживо и таким образом избавить себя от позора, а других от своего присутствия, когда услышала свое имя. Кто-то тихо звал ее из-за забора. Сначала она подумала, что ей показалось. Но голос позвал ее снова. Теперь уже сомневаться не приходилось.
* * *
И морковь, и разделочная доска мгновенно испачкались кровью. Сунув порезанный палец в рот, Саня пошел за бинтом. В подсобке было непривычно светло. При его появлении Шер быстро отошел от Веры, которая сидела на столе, раздвинув ноги, и стал без нужды рассматривать флаконы с жидкостью для мытья посуды. Вера суетливо одернула юбку и сложила руки на коленях, как школьница. «Совсем рехнулись, – подумал Саня, – дело, разумеется, ихнее, но почему бы не уединиться в одной из спален? Еще свет включили на полную, извращенцы». Решив – схожу в туалет и просто отмотаю бумаги, – Саня аккуратно прикрыл дверь, забыв от смущения извиниться. Он был уверен, что его появление вызвало переполох, и что сейчас любовнички побагровели и спрашивают друг друга: «Думаешь, он все понял?» или «Интересно, он кому-нибудь расскажет?»
В подсобке после его ухода действительно состоялся напряженный диалог. Шер ворошил золотистые волосы, что делал обычно от волнения, Вера, не шевелясь, смотрела в пол.
– Что же делать? – спросила она дрожащим голосом.
– Не знаю, – ответил Шер и добавил, прокашлявшись: – Если бы это случилось в другие времена, я сказал бы, что я рад. А теперь – я не знаю.
– В любом случае, Георгий Яковлевич, я прошу вас, чтобы это пока осталось между нами.
– Разумеется.
Они разошлись по своим комнатам. Саня, который столкнулся с Верой возле кухни и не успел отвести глаза, заметил, что взгляд у женщины странный. Кислый, что ли. «Ну и дела, – подумал он, – у нас шрам на пол-рожи, а мы еще недовольны, что нас охаживает такой красавчик. Совсем баба сдурела».
Медленно переставляя ноги, Вера поднялась в спальню, где на кровати ее ждала подруга. Помолчали. В солнечном свете, пробивающемся в комнату из-за сдвинутых штор, Александра выглядела плохо. Это поразило Веру до глубины души. Разумеется, любой человек имеет право выглядеть плохо, когда весь мир летит в тартарары. Но только не Александра. Все они изрядно себя запустили, чего уж греха таить. Волосы, которые Шер советовал им еще какое-то время не мыть, прикрывали косынками и платочками. Грязные ногти чистили какое-то время втихаря вилкой, потом перестали. Все чаще Вере казалось, что она чует сладковатый запах давно не мытого тела, но она уже не давала себе труд разобраться, от нее он исходит или от собеседника. Но Александра! Она ни разу не позволила себе оскорбить чужой взгляд не то что грязью – даже выбившейся прядкой. Всегда чистая кожа без следов усталости, всегда подтянутые, не набрякшие веки. И вдруг Александре будто стало все равно, и она махом вернула себе все годы, которые так умело скрывала. Еще пару часов назад она была холеной, ясноглазой Александрой, и вдруг взгляд потух, а кожа стала вялой.
– Ну что? – устало спросила подруга и, поскольку Вера молчала, ответила сама: – Все подтвердилось.
– Да.
– Тесты иногда врут.
– Меня осмотрел Шер.
– Зачем ты ему рассказала?
– Он сам обо всем догадался и предложил помощь.
– Отбрехалась бы. Мы же договорились, никто ничего не должен знать.
– Он будет молчать.
– Хотя, – Александра покачала ногой, – ты права, рано или поздно нам пришлось бы все ему рассказать. Операцию может сделать только он. Господи, как неудачно получилось. Как же так, Вера? Ты хоть понимаешь, чем чревато твое состояние?
– Я вполне отдаю себе отчет в том, что произошло.
– Ну хорошо, хорошо, извини за резкость, – Александра обняла подругу, уложив ее голову себе на плечо: – Все будет замечательно. С нами врач. Он поможет. Я с тобой. Милая, я всегда буду с тобой. Все образуется.
Вера освободилась из объятий и села на кровать. Александра принялась расхаживать туда-сюда.
– А что говорит Шер? Операцию надо делать срочно или имеет смысл подождать? Он может провести ее прямо здесь? Ах, дорогая, столько хлопот! Тебе, наверное, трудно собраться с мыслями. Помни об одном – я всегда тебе помогу.
– Мы с ним не говорили об операции.
– Напрасно. Зачем тянуть?
– Я еще не решила, хочу ли я ее делать.
Александра остановилась так резко, будто натолкнулась на стену, открыла рот, щеки ее стала заливать краска:
– В смысле? Ты хочешь сказать, что не решила, когда будешь ее делать?
– Я не решила, буду ли я делать ее вообще. И, судя по выражению твоего лица, ты поняла меня правильно.
– Дорогая, – Александра осторожно подбирала слова, – я знаю, что гормоны – ужасная вещь. Они заставляют тебя думать криво.
– Я не думаю криво. Я просто пока ничего не решила.
– Твое состояние диктует тебе неправильные мысли!
– Алекса, пожалуйста, не говори: «состояние». Давай называть вещи своими именами. Я беременна. Не надо говорить о беременности как о смертельной болезни.
– Дорогая, ты же знаешь, будь в городе спокойно, я бы первая тебя поздравила. Я бы устроила тебя в приличную клинику. Создала условия, пригласила лучших врачей. Я бы все для тебя сделала. Просто сейчас я ничего не могу. Не стоит произносить «беременность» с такой романтической интонацией. Романтику растоптали. Кругом болезнь и смерть. Мне продолжать?
– Нет. Я знаю, рожать ребенка сейчас – самоубийство и грех.
– Зачем же так жестко? Скажем, это не очень… целесообразно.
– Не могу я относиться к ребенку как к раковой опухоли, которую нужно удалить. Я ждала беременности столько лет. Я отчаялась, смирилась. И теперь мне ее послали.
– Не привыкай думать о нем как о ребенке.
– Это ребенок! И никто, кроме меня, не будет решать, жить ему или умереть. Я даже тебе не позволю им распоряжаться.
– Вера! Вера! Окстись. Ну какой ребенок! Тебе сорок. Чтобы выносить, тебе нужен стационар и специалисты. Ты не сможешь кормить его грудью. А у нас нет ничего. Ни пеленки, ни распашонки.
– Все можно найти. Шер сказал, шансы родить есть. Зачем ты отговариваешь меня от того, чего я хочу больше всего на свете?
– Я, конечно, сейчас кажусь тебе стервой, но я просто мыслю здраво. Когда улягутся первые ахи-охи, начнется бесконечная борьба. Каждый чих ребенка будет проблемой. Вырастить его здоровым в таких условиях… неужели ты считаешь, что это реально? А шум! Шум, который поднимают дети? Об этом ты подумала? Младенцы визжат, Вера. И ты знаешь, кого могут привлечь их крики. И «самоубийство», как ты назвала рождение ребенка, быстро превратится в убийство. А ты эгоистично говоришь – рожу и все, никого не спрошу. Ты тут не одна.
– Эгоизм? Ты говоришь мне об эгоизме? Ну, знаешь… Кажется, кто-то эгоистично хочет помешать крепкой еще бабе родить младенца… Как ты думаешь, много ли в городе младенцев? Вместо того чтобы позитивно посмотреть на случившееся, ты требуешь, чтобы я сделала аборт.
Александра встала. Розовые пятна на ее щеках уже стали красны:
– Я всегда принимала твою сторону. Думала о твоих интересах. Когда ты… болела, я отказалась открывать новый салон, чтобы быть с тобой. По-твоему, я желала тебе зла? Или я желала тебе зла, когда помогла избавиться от чудовища, которое хотело тебя убить? Что вообще я сделала тебе плохого? Почему ты думаешь, что сейчас я руководствуюсь другими мотивами?
Она выпрямилась и огладила волосы. Свершилось чудо, перед Верой стояла прежняя Александра. Собранная, спокойная и до боли красивая. Вере даже показалось, что волосы снова уложены в аккуратную прическу, а на ногтях блеснул красный лак. Но то, конечно, был лишь отблеск солнца.
– Я всегда готова тебе помочь. Но помогать тебе делать глупости я не стану. Мне остается только надеяться, что гормоны не помешают тебе принять верное решение.
У двери она оглянулась.
– И еще. Я понимаю, что это уже неважно, но… кто отец ребенка? У тебя никого не было уже бог знает сколько времени. Мне горько, что я узнала о твоем секрете только сейчас. Ты никогда ничего от меня не скрывала.
Но Вера молчала, глядя в окно, будто там происходило нечто интересное.
– Понятно. Нам явилась Богородица. Как символично.
Александра всегда передвигалась практически бесшумно. Оглянувшись, Вера увидела, что подруги в комнате уже нет.
* * *
Стас, в своей зеленой клетчатой рубашке, в которую был одет в день знакомства, звал ее. Он хотел, чтобы она помогла ему нести что-то завернутое в черную ткань, и в голосе его слышалось недовольство. Она пыталась сказать: Стас, прости, я не могу тебе сейчас помочь, потому что занята, – но, как назло, сел голос, и из горла вырывалось только шипение. Он злился все сильнее. «Вика, помоги мне! – повторял он почти истерично. – Помоги же». Он срывался на крик, почти фальцет. Наконец голос его превратился в женский, писклявый. Вика проснулась как от удара и резко села на кровати. Сердце бешено колотилось.
Стас снился ей каждую ночь. Всякий раз он говорил: «Помоги мне», иногда жалобно, иногда с укором. Но никогда еще его голос не был таким истеричным. На часах шесть. Сквозь сомкнутые шторы пробивался тусклый серый свет. Вика размышляла, что ей следует сделать, всплакнуть ли чуток или постараться все забыть и снова уснуть. Наверное, все-таки лучше постараться заснуть. Слишком много она плачет в последнее время. Но стоило снова лечь, как сразу же стало ясно – сон больше не вернется, как ни ворочайся. Натянув джинсы и осмотрев в зеркале без особого интереса, скорее по привычке припухшее лицо, она тихо вышла во двор. Крик «помогите!» заставил ее подпрыгнуть. Казалось, прокричали прямо в ухо, и голос был точь-в-точь как во сне – женский, писклявый. И полный непередаваемого ужаса. От такого «помогите» страшно пошевелиться. Как же она не узнала этот голос во сне?
– Аида? – закричала она, стряхнув оцепенение.
– Помогите! – снова закричали за забором. – Помогите! Они здесь! Я не могу открыть ворота!
Чтобы достать запасной пульт, который они условились хранить под ступенькой времянки, ей потребовалась секунда. Но пальцы так тряслись, что не попадали по кнопке. Наконец удалось. Но ничего не произошло. Лампочка не замигала, ворота не поехали в сторону.
– Аида, я сейчас, сейчас! – шептала Вика, и все жала зеленую кнопку. Поняв, что бормочет себе под нос, она закричала: – Сейчас, я тебя впущу!
Лампочка словно умерла.
– Эй, просыпайтесь! Просыпайтесь! Эти здесь!
Кажется, села батарейка. В обычной ситуации это не было бы проблемой, в подсобке есть батарейки. Но, судя по визгу Аиды, нет времени ее заменить. И хоть бы кто-нибудь вышел. Убить этих людей мало за то, что они видят сны и знать ничего не знают. За то, что не слышат ее, не спешат на помощь. Пойти разбудить кого-нибудь ударом по голове? Но как оставишь Аиду?
– Вика, они здесь! – В голосе девушки сквозило уже нечто большее, чем ужас. В ворота забарабанили. – Открой! Открой!!! Мне страшно!
– Я стараюсь! Еще секунду! – И главное, никак эти ворота с места не сдвинешь. Она снова схватила пульт. Он должен сработать. Ну пожалуйста!
Мысленно она умоляла Аиду: не кричи так, я ведь могу умереть от страха и тогда ничем уже не помогу.
– Аааоооыа!
Укусили или еще нет? Лампочка слабо блеснула, и ворота поехали в сторону. Правда, почти сразу же остановились. Батарейка умерла, но ее последнего вздоха хватило для того, чтобы в воротах образовалась щель, через которую Аида ввалилась во двор. Она споткнулась о лопату и упала, но сразу же вскочила на ноги. Лицо красное, перекошенное, но Аида жива и невредима. Тяжело дыша, она подняла лопату. Во двор уже лез этот. Вытянутое лицо с ввалившимися щеками, прямые русые волосы, оттопыренные уши. Размахнувшись, Аида ударила мужчину плашмя по голове, но он лишь покачнулся, недовольно заурчал и вцепился в ворота. Вика зажмурилась и с размаху ударила этого по затылку тяпкой. Отважившись открыть глаза, она увидела, что мужчина, кажется, повержен. «Иииииэх», – взвизгнула Аида, пытаясь отсечь голову преследователя лопатой. Та увязла в теле, так что пришлось наступить мужчине на плечо, чтобы выдернуть ее. Один готов. Аида уже била лопатой второго. Просто аттракцион в парке развлечений – из двери неожиданно показывается голова чудовища, которую нужно огреть дубинкой.
– Сколько их? – спросила Вика, поднимая тяпку. Очередное существо, оказавшееся более проворным, чуть не схватило Вику за волосы.
– Четверо.
Удар лопатой заставил мужчину передумать. Но и с изувеченной рукой он не сдавался, пытаясь довершить начатое.
– Кто-нибудь! Помогите уже! – кричала Вика, размахивая тяпкой.
Наконец существо сдалось, упало на землю, продемонстрировав внушительный зад, обтянутый синими трико. На ногах – черные резиновые сапоги. Фланелевая рубаха задралась до самых подмышек, обнажив изуродованное тело, – набухшие вены и пятна синяков образовали подобие географической карты. Из времянки выскочил Саня в майке и трусах. Но девушки уже почти управились с третьим пришельцем – женщиной с длинной косой, несмотря на лето одетой в рейтузы. Одолеть четвертого, подростка, почти еще ребенка, тоже не составило особого труда. Саня сориентировался быстро. Деловито разделался с парнишкой парой ловких ударов. Литые мышцы на руках бугрились при каждом движении. Саня даже не вспотел, тогда как обе девушки едва не задыхались.
Вика с трудом втянула в грудь воздуха и тихо всхлипнула:
– Что ты там делала?
– Рвала сныть, – лицо Аиды все еще было багровым от напряжения.
С испугу Вика решила, что та рехнулась.
– Сами же ноете, что нет никаких витаминов, – вытерла нос Аида. – Я хотела сварить кашу, пока все спят.
Вика уселась на ступеньку времянки, глядя на свои ладони, на которых уже надувались пузыри мозолей. С непривычки она натерла руки тяпкой.
– Хорошую кашу ты заварила. Я думала, задохнусь и сдохну.
– Их никогда здесь не было! Я и отошла-то всего на пару метров. Думала – нарежу травки, делов-то. А ворота заклинило.
Стресс все-таки сделал свое дело: Аида принялась рассказывать Сане свой рецепт каши со снытью:
– На вкус получается почти как с тыквой. Главное, побеги брать только молодые и траву обдать кипятком, чтобы вышла горечь. Нас со Стасом мама такой кашей кормила, когда мы были маленькие. Я ее хорошо ела, а Стас не любил, – девушка заплакала.
Похлопав ее по спине, Вика поднялась и пошла в дом. Вернулась она с новой батарейкой и бутылочкой успокоительного. Руки у Аиды тряслись, поэтому капли ей накапал Саня.
– Ох, Стас…
– Стас, – эхом повторила Вика и тоже заплакала. Девушки, наконец, обнялись. Саня смущенно топтался рядом.
* * *
– Скорее всего, это были какие-то залетные, но, я надеюсь, всем ясно, что не надо выходить по одиночке и с пустыми руками?
– Понятно, Викочка, понятно, – Лидия Вячеславовна рассматривала трупы.
– Дачники, – предположила она, – из садоводства. Видите, как одеты?
– Или бомжи, – вставил Саня.
– Бомжи сюда не доберутся. Нет, это наши соседи, зашли в гости. Вика! У тебя кровь на руках!
Вика посмотрела на ладони:
– Натерла. И спина болит.
– Ты бы прилегла.
– Так и сделаю.
Войдя в комнату, Вика бросилась на постель, но тут же услышала стук в дверь. Аида вошла робко, присела на краешек кровати:
– Тебе плохо?
– Скорее, хорошо. Потому что я жива. Просто хотела побыть одна.
– Спасибо, что спасла меня, – Аида охрипла от волнения.
– Не вопрос.
– Ты рисковала жизнью. А могла бы от меня избавиться. Как от занозы в заднице.
– Дурацкая шутка. Ты все, что у меня от него осталось, – наконец сказала Вика, – если бы с тобой что-то случилось, я бы себе не простила.
– Ты извини, я хамила тебе постоянно.
– Я тоже хороша.
– И еще. Из-за Игоря не беспокойся. Я никому не скажу.
В комнате стало тихо, только слышно было, как тикают часы.
– Знаешь, как я поняла? – оживилась Аида. Вика вяло изобразила интерес.
– Я нашла у него карту клуба «Монреаль». Он был почетным членом. И знаешь что? Он хранил ваши фотографии. Не волнуйся, я их сожгла.
Вика молчала.
– Ты же не администратором там работала, правда? Ты, конечно, извини, но какой из тебя администратор…
Спохватившись, Аида поправилась:
– Я имела в виду… просто ты так хорошо танцуешь, у тебя такая фигура, что тебе… глупо работать администратором.
Вика едва слышно засмеялась.
– В общем, это я виновата, – вздохнула Аида. – Ты могла Стасу и не врать. Это я придумала, что у нас строгая семья. И что мама никогда не позволит Стасу встречаться с такой девушкой. Хотела тебя позлить. А мама на самом деле добрая.
Аида взяла Вику за руку, от чего та поморщилась:
– Я с ним не танцевала вообще-то, а спала.
– Но потом ты встретила Стаса? И поняла, что это любовь? А Игорь тебя не отпускал, так?
– В общих чертах – да. Почему ты промолчала?
– Сначала я не верила, что ты любишь Стаса. Но потом я это поняла. Я вообще не очень хорошо понимала, что значит любовь. А Самохвалов был плохим человеком.
– Ты рассуждаешь как ребенок. Все не так просто. Когда-то он не был для меня плохим человеком. Не падай в обморок, но он мне даже нравился. Но Стас действительно все изменил. Я поняла, что такое благородство. Сила. Порядочность. Ради него я готова на все.
А Игорь… он жестокий. Когда увидела его в самолете, думала, с ума сойду.
– Стас бы все понял. Он не стал бы тебя осуждать!
– Я и не хотела его убивать. Но он, когда пьяный, – настоящее чудовище. Сказал, что, если я с ним не пересплю, все расскажет Стасу о нас… Оскорблял меня. Ударил. Хотел изнасиловать. В общем, я словно обезумела. Сама от себя не ожидала. Только не спрашивай о подробностях.
– Это был нож для колки льда? Я нашла его за воротами.
– Да, я сразу его выбросила.
– Если Стас вернется, я ему ничего не скажу, – торжественно пообещала Аида, и поправила сама себя: – Когда он вернется.
Довольная, она растянулась на кровати, но тут же, что-то вспомнив, снова повернулась к Вике:
– Я же хотела кое-что тебе рассказать. Про одного из наших парней.
– Саня хороший парень. Если тебе нужно мое благословение.
– Прекрати! Я не о нем. Я про Дорогана.
– Что с ним?
– Не знаю еще. Он что-то пишет и прячет. Пишет и прячет. А когда я полезла в стол, чтобы посмотреть, он меня чуть не прибил.
– И правильно сделал.
– Что-то с ним не то. Говорил мне Саня, что он подозрительный, а я не слушала.
– Я бы тебя тоже отшлепала, если бы ты лазила по моим вещам. Надеюсь, ты не затеяла новое расследование?
– Первое, между прочим, удалось.
* * *
– Как долго они горят!
Трупы шипели и пузырились в ровном пламени.
– Мы похожи на пожарных, – сказала Аида из-под ватно-марлевой повязки и плеснула еще розжига.
– Не лей много. Нас могут заметить, – посоветовал Шер.
Аида поворошила в костре палкой и вдруг выпрямилась:
– Тихо! Кто там?
– Я же говорил, не подливай!
По лугу молча и резво бежала черная собака. За ней шли трое. Точнее, мужчина нес на руках женщину, а рядом шагал ребенок с ружьем. Мужчина покачивался, будто пьяный.
Подбежав, собака стала с лаем носиться вокруг костра. Потом ткнулась носом Сане в колени и, чуть прихватив зубами брюки, попыталась поднять его с места. Ребенок побежал вперед, истошно крича:
– Э-ге-гей! Чего стоите? Помогите! У нас встала машина!
Выронив из рук лопату, Вика рухнула, как подкошенная.
– Ничего, обморок, – сказал Шер, присев на корточки.
