Сторми Сэлинджер возвращался из Таоса по переходящим одна в другую проселочным дорогам, пересекающим горы Сангре-де-Кристо. Ехать по автостраде было бы быстрее, но Сторми предпочитал окольный путь; на пустынных участках между соседними поселками он выжимал газ, чтобы сократить время.

За лобовым стеклом простиралось бескрайнее голубое небо с уходящими до самого горизонта вездесущими белыми облаками, как на полотнах Джорджии О’Киф.

Сторми любил эту дорогу. Луга, реки, деревья, ранчо. Именно поэтому он перебрался сюда, именно поэтому покинул Лос-Анджелес. Выключив кондиционер, он опустил стекло, наслаждаясь ветром в лицо, вдыхая запах сосен и сена, пыли и воды.

В Лос-Анджелесе Сторми боялся опускать в машине стекло. Не только из-за опасения перед уличными грабителями, не только потому, что на всех перекрестках и светофорах машины осаждали бездомные ветераны, выпрашивающие деньги, но просто потому, что сам воздух был ядовитый. Самый грязный воздух в стране, круглый год. Проклятие, даже в те дни, когда в прогнозе погоды по Калифорнийскому телевидению говорилось о «хорошем качестве воздуха», рассмотреть горы Сан-Габриэль можно было только тогда, когда подъедешь к ним вплотную.

Так жить нельзя.

Сторми устал от Лос-Анджелеса: от самого города, от людей, от образа их жизни. Устал от своих друзей, от их самодовольства, эгоизма, снисходительного отношения ко всем, кто не входит в их узкий кружок, от принудительной элитарности, которая у этих людей считалась культурой. Сторми связался с группой снобов из мира кино – модных сценаристов, снимающих рекламные ролики, молодых выпускников престижных художественных училищ, начинающих режиссеров, мнящих себя гениями. У всех этих людей не было почти ничего общего, кроме интереса к кино. Как успешный менеджер по продаже видеофильмов, как страстный поклонник кино, заработавший миллионы, действуя на самой окраине киноиндустрии, Сторми был принят в этот кружок – свидетельство того, что непреодолимых стен не бывает; однако он прекрасно понимал, что его новые знакомые, притворяясь, будто поддерживают его, и без зазрения совести пользуясь его щедростью, в то же время демонстрировали неприкрытую зависть, и когда начинались серьезные обсуждения какого-либо фильма, к его мнению относились без всякого уважения, тем самым показывая ему, что на самом деле он в их среде чужой.

И это не переставало чертовски раздражать Сторми.

Он оказался единственным членом кружка, кто демонстрировал хоть какую-то независимость, кто не принимал автоматически господствующее мнение и не подстраивал свои вкусы под общепринятое единообразие. На самом деле все эти люди были полными ничтожествами, однако они неизменно вели себя так, словно имели право судить искусство кино от имени всего общества, и любой фильм, одобренный ими, провозглашался шедевром. Они начисто отвергали все современные комедии, но в то же время пели дифирамбы Лорелу и Харди, кидающим друг в друга торты. И дело было не в том, что метание тортов по своей сути было лучше, чем, скажем, шутки с хлопушками в фильме с участием Джима Керри; но просто они считали это «классикой», что автоматически устанавливало высокий стандарт качества.

С годами Сторми все больше и больше надоедало это интеллектуальное кровосмешение, однообразные интересы и точки зрения. Отчасти виноват в этом был он сам. Он считал этих людей своими друзьями, он сам их выбрал. Он застелил эту кровать – и теперь должен был в ней спать.

Поэтому однажды Сторми просто собрал пожитки, продал дом в Брентвуде и перебрался в Санта-Фе.

И теперь он управлял своими делами отсюда.

Сторми промчался через Трухас, маленькую деревушку, где Роберт Редфорд снимал «Войну на бобовом поле Милагро».

Впервые он побывал в Нью-Мексико еще подростком, вместе со своими родителями, и с тех самых пор эти места навсегда запечатлелись у него в памяти. Семья совершила поездку по туристическому кольцу – гипсовые солончаки Уайт-Сэндс, Карлсбадские пещеры, колониальная архитектура Санта-Фе, пуэбло Таоса, – и это произвело на маленького Сторми неизгладимое впечатление. Он родился и вырос в Чикаго, и сухой зной бескрайних прерий, огромное небо над головой затронули в его душе такие струны, о существовании которых он прежде не подозревал. Еще тогда Сторми понял, что хочет жить именно здесь, когда вырастет, что именно здесь хочет провести свою жизнь.

Однако вся кино— и видеоиндустрия сосредоточены в южной части Калифорнии, и когда Сторми заработал достаточно денег, чтобы перебраться туда, лос-анджелесская жизнь засосала его так, что вырваться он смог только через несколько лет.

Он никогда не сожалел об этом решении.

Проезжая через Чимайо, Сторми не удержался и бросил взгляд на узкую проселочную дорогу, ведущую к Эль-Сантуарио. При взгляде на маленькую церквушку из кирпича-сырца у него неизменно бегали по коже мурашки. Все эти подпорки и раскосы в крохотном помещении, покрытом чудодейственной пылью. Согласно легенде, церквушка была построена с применением глины, обладающей целительными силами, и каждый год толпы верующих стекались сюда, чтобы вылечить свои недуги и болезни. Безногие инвалиды в надежде исцелиться оставляли свои костыли на улице. Сам Сторми не был человеком религиозным, он не верил в чудеса, но и не отрицал их; однако в этой разновидности христианства скрывалось что-то первобытное и языческое, что-то дохристианское. Возможно, все дело было просто в том, что он в свое время просмотрел слишком много фильмов, распространением которых занимался, однако от всего этого ему становилось не по себе.

Еще через десять минут Сторми выехал на автостраду и помчался в направлении Санта-Фе. Когда он вернулся в свой офис, не было еще и трех часов.

– Ну как все прошло? – спросила Джоан, когда он вошел в кабинет.

– Кто знает… Раскусить этого мерзавца невозможно.

Плюхнувшись в огромное кресло за письменным столом, Сторми открыл стоящую рядом с компьютером банку с конфетами и высыпал себе в рот горсть шоколадных драже. Он ездил в Таос на переговоры с организатором кинофестиваля, намереваясь включить в этом году в конкурсный показ один из принадлежащих ему фильмов. У него было то, что он считал своей законной находкой: пересказ «Макбета», перенесенного в индейскую резервацию, снятый двадцатипятилетним парнем-хопи, не имеющим специального образования, который, работая в службе охраны национального парка Бетатакин, на протяжении нескольких лет откладывал деньги на свой фильм.

Это была та самая история успеха, какие в последнее время полюбили средства массовой информации, пишущие про индустрию развлечений, и Сторми по праву рассчитывал, что ему воздадут по заслугам. Фильм был частью пакетного соглашения, заключенного с обанкротившейся местной компанией проката «Четыре угла», и хотя по большей части Сторми доставались второсортные боевики, это был самый настоящий фильм, и впервые в жизни Сторми получил возможность представить зрителям работу неизвестного таланта.

Может быть, ему нужно предложить фильм на кинофестиваль в Сандансе.

Определенно, это поднимет его статус в киноиндустрии.

К тому же парень это заслужил.

Сторми попробовал представить себе, какой будет реакция его бывших друзей из Лос-Анджелеса, когда они обнаружат, что он предлагает в прокат фильм, который был показан в конкурсной программе фестиваля в Сандансе, и эта картина вызвала у него улыбку.

– Хочешь, я завтра ему позвоню? – предложила Джоан. – Чуточку надавлю на него?

Сторми кивнул:

– Скажи, чтобы обязательно просмотрел видеокассету. И еще скажи, что у него есть сорок восемь часов. В Сандансе заинтересовались фильмом.

– Правда? – широко раскрыла глаза Джоан.

– Нет, – усмехнулся Сторми. Он сделал театральную паузу. – По крайней мере, пока что.

– Значит, у нас в руках будущий победитель, да?

– Очень на это надеюсь, – подтвердил Сторми.

Он засиделся допоздна, работая с контрактами. Джоан уже ушла домой, поэтому Сторми сам запер офис. К тому времени как он вернется домой, Роберта уже уйдет на занятия, поэтому по дороге Сторми завернул в «Макдоналдс» и купил гамбургер, пакетик жареной картошки и шоколадный коктейль. Роберта постоянно донимала его по поводу диеты, утверждая, что человек, который так питается, просто не может быть здоровым, как будто у него было моральное обязательство употреблять в пищу исключительно гастрономические изыски. Подобно большинству излишне полных людей, Роберта обращала слишком много внимания на еду, считая ее очень важной составляющей жизни. Если б она считала секс таким же важным, как и еду, и вкладывала бы столько же усилий в занятие любовью, сколько в выбор блюд на ужин, их брак был бы крепким.

Секс.

Когда это было в последний раз? Месяц назад? Два месяца? Сторми не мог сказать точно. Он знал только то, что у них с Робертой уже давно ничего не было.

Сторми попытался вспомнить свою первую девушку. Как ее звали? Доун? Донна? Как-то так. Странно, что он это забыл. Считается, что первую запоминаешь на всю жизнь, разве нет? Она была бедная и грязная. Это Сторми помнил. Именно этим отчасти и объяснялась ее притягательность. Она была совсем не похожа на идеально отскобленные образчики женственности, которых приглашали в дом; она была другой, дикой, и именно это понравилось Сторми. Девчонка заставила его проделать с ней такое, о чем он прежде даже не слышал, и за одно то лето он узнал о сексе все, что только нужно о нем знать.

И с тех пор было одно сплошное падение.

Сторми уже давно не думал о той девчонке; он попытался вспомнить, что произошло, почему они расстались. Наверное, это было после пожара, после того как они переехали, но сказать точно он не мог.

Сторми вздохнул. Все это не имело больше никакого значения. Подъехав к дому, он поставил машину рядом с огромным колючим кустом. Какое-то время Сторми сидел в машине и смотрел на темные окна дома и не в первый раз жалел о том, что женился, что вообще встретил Роберту.

В пятницу Сторми, как обычно, ушел с работы рано и отправился в «Хоган». Это был обыкновенный бар, а не артистическое кафе, и в нем отсутствовал фальшивый антураж Юго-Запада, якобы «создававший атмосферу» в модных заведениях Санта-Фе, чего Сторми терпеть не мог.

Сегодня работал Джимбо, и Сторми, попросив пива, остался у стойки, дожидаясь, когда бармен принесет его заказ. Чуть дальше у стойки стояли еще двое, увлеченные громким разговором, и Сторми помимо воли прислушался.

– Куда подевались диктаторы? – спрашивал тот, что стоял к нему ближе. – Помнишь, мы всегда называли тех лидеров стран, которые нам не нравились, «диктаторами»? Был панамский диктатор Мануэль Норьега, был ливийский диктатор Муаммар Каддафи. Мы никогда не называли их «генералами», «президентами» или какими-либо другими официальными титулами. Для нас они всегда были «диктаторами». Почему мы не говорим так теперь?

– Ты пьян, – заметил его приятель.

– Возможно. Но все же я имею право задать этот вопрос.

– Мы делаем так только тогда, когда хотим вызвать этих людей на конфронтацию, – вставил Сторми. – Мы делаем так, чтобы показать всем, что это плохие люди. Так общественное мнение готовится к войне.

– А ты кто такой? – с неприязнью посмотрел на него пьяный. – Не любишь Америку, сукин ты сын?

Его приятель положил ему руку на плечо. Сторми виновато улыбнулся.

– Простите. Я не хотел вам мешать.

– Я знаю твою мамашу, – ткнул в него пальцем пьяный. – Она дает всем направо и налево…

Джимбо принес пиво, и Сторми расплатился.

– Спасибо.

Он направился к столику в дальнем конце зала, рядом с музыкальным автоматом.

– Я с тобой говорю! – крикнул ему вслед пьяный.

– Заткнись! – попытался успокоить его приятель.

Не обращая на них внимания, Сторми хлебнул пива. День выдался удачный. Фестиваль в Таосе взял фильм парня-хопи и не только включил его в конкурсный показ, но и выделил лучшее время. В довершение ко всему «Толстушка», эротический фильм ужасов, который Сторми подобрал после того, как от него отказалась одна второстепенная фирма, только что удостоился восторженного отзыва в популярном журнале. А это означало, что объемы проката и продаж взметнутся до небес.

Порой жизнь бывает прекрасной.

Сторми взглянул на часы. Десять минут пятого. Они с Кеном договорились встретиться здесь в четверть пятого, однако Кен хронически опаздывал, и Сторми приготовился ждать до половины. Он отпил еще один глоток пива, совсем маленький, стараясь растянуть его подольше.

К его удивлению, Кен в кои-то веки пришел вовремя. Остановив Карлину, официантку, он заказал пиво и грузно плюхнулся на стул напротив друга.

– Как у тебя выдался день?

– Когда работаешь в судебно-медицинской экспертизе, каждый день похож на праздник. Я же тебе говорил, как только возникнет желание, приходи, и я устрою тебе ознакомительную экскурсию и покажу, на что это похоже.

– Нет уж, спасибо.

– Сегодня у нас была смерть от рака.

– Я так понимаю, смерть не совсем обычная?

– Смотреть на все это еще можно, но вот запах… – Кен покачал головой. – Когда вскрывают человека, который страдал раком толстой кишки, запах незабываемый.

– Все это очень аппетитно… Ты будешь заказывать закуски?

– А то как же! – усмехнулся Кен. – Печеночный паштет?

– Это просто отвратительно!

– Да ты у нас неженка!

– А ты – бесчувственный психопат, которого нисколько не трогают кровь и выпотрошенные внутренности.

– Ко всему привыкаешь, – пожал плечами Кен. – Я хочу сказать, до того как появился СПИД, мы покупали обед в «Макдоналдсе», ставили пакеты на вскрытый труп и спокойно ели. Иногда, когда к нам заглядывают гости, мы нарочно подшучиваем над ними и, скажем, начинаем перебрасываться селезенкой. Понимаешь, просто чтобы напугать. – Он рассмеялся. – Но теперь все стали осторожными. СПИД и вирусный гепатит, дружище. С этой заразой шутки плохи. Так что с тех пор в нашей работе не осталось ничего веселого.

Карлина принесла пиво Кену, и Сторми тоже попросил еще один бокал.

– Я тебе давно говорю, – продолжал Кен, – ты обязательно должен вставить это дерьмо в какой-нибудь фильм. Чтобы показать всем, что такое работа судебного патологоанатома. Зрителям это понравится.

– Я не снимаю фильмы, я только выпускаю их в прокат. И если не брать любителей «Лиц смерти», не думаю, что подобное творчество соберет большую аудиторию. В мире ненормальных далеко не так много, как ты думаешь.

– Кстати, о ненормальном. Вчера я говорил с Томом Утчакой о том, что происходит в резервации.

– А что происходит в резервации?

– Много странного и мерзкого.

Сторми подался вперед. Это уже становилось интересным.

– Ты ведь знаешь Тома, верно? Он ведь не дурак и не суеверный. – Кен понизил голос. – Том говорит, его отец вернулся в резервацию.

– Я полагал, его отец умер.

– Совершенно верно.

Растерянно заморгав, Сторми начал было что-то говорить, но закрыл рот.

– Том говорит, что видел отца у старого дома своих родителей. Кажется, сейчас этот дом пустует. Как-то раз он проезжал мимо и увидел своего отца, стоящего посреди поля. Том остановился, чтобы убедиться в том, действительно ли видит то, что видит, и отец улыбнулся ему и помахал рукой, а потом направился к нему. Том рванул с места… И он не единственный. Многие видели своих умерших родственников. Том не знает, что думать, но, по его словам, по резервации прошел слух, что потусторонний мир переполнен, там больше не осталось места для новых умерших, и кое-кто из мертвых удирает оттуда и возвращается в наш мир.

Помимо своей воли Сторми почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Это кто, призраки или воскресшие мертвецы?

– Мертвецы. Ожившие и воскресшие. Это не полуразложившиеся зомби – они вернулись назад, бодрые и свежие. Том говорит, его отец выглядел как в лучшие годы.

– Но ты-то не веришь в этот бред, ведь так?

– Я уже давно знаю Тома, и хоть сам я ничего такого не видел, но все же верю ему.

– Тебе ежедневно приходится возиться с мертвецами. Как ты можешь?..

– Могу что? – Кен помолчал. – Знаешь, чем больше я узнаю́, тем больше понимаю, как мало знаю. Это расхожий штамп, но когда я окончил школу, мне казалось, что я знаю всё, и когда я только начал работать на этом месте, я не поверил бы во все эти рассказы даже после того, как отец Тома заявился бы ко мне в спальню и схватил меня за яйца. Но с годами я усвоил, что нужно прислушиваться не только к зазубренным фактам из учебников. Усвоил, что нужно прислушиваться к людям и анализировать каждую конкретную ситуацию. И как бы безумно это ни казалось, я считаю такой подход оправданным. Я считаю его правильным.

Сторми хотел посмеяться над своим другом, хотел отругать его за то, что тот верит в бредовые предрассудки, однако Кен искренне верил в то, что говорил, и это смутило Сторми.

– На самом деле тут не одни только мертвецы. Судя по всему, жители этой резервации видели… оживших кукол. Своих качин, которых они мастерят для туристов. Я так понимаю, те, кто занимался этим ремеслом, теперь даже близко не подходят к своим мастерским. Они все закрылись.

– Все это тебе рассказал Том?

– О нет. Ты же его знаешь. Об отце я узнал только потому, что напрямую спросил его. До меня дошло из других источников о том, что происходят странные вещи, и я решил проверить, в чем дело.

Сторми уставился в дно своего пустого бокала. Во всем этом было что-то смутно знакомое, но он никак не мог за это ухватиться. Это было в каком-то кино? Вряд ли. Связь была более существенной, более личной, более прочной. Сторми еще не владел всеми деталями, но он уже видел в этих странных явлениях продолжение чего-то, что случилось прежде, – хотя он и не знал, о каком «чем-то» идет речь.

Он неуверенно кашлянул.

– Эти «ожившие» куклы… Они ходят? По ночам?

– В самую точку, – кивнул Кен.

Можно было бы и самому догадаться. Это совершенно логично. Чем еще могут заниматься ожившие куклы? Однако Сторми не высказывал свою догадку. Он знал наверняка. Или помнил. Сторми не мог сказать, в чем тут дело. У него перед глазами стоял образ примитивной обтрепанной куклы, медленно покачивающейся на негнущихся ногах, целеустремленно шагающей по длинному темному коридору.

По длинному темному коридору?

Сторми не хотел думать об этом, и он был очень признателен Карлине за то, что та именно в этот момент подошла к столику. Расплатившись, он оставил ей щедрые чаевые и завел разговор ни о чем, стараясь удержать ее, однако «Хоган» заполнялся людьми, закончившими работу, и официантка поспешила обслуживать новых посетителей.

Кен собирался рассказать еще что-то о резервации, описать какое-то другое сверхъестественное событие, произошедшее там, но Сторми не дал ему вымолвить ни слова и переменил тему, спросив у друга, успел ли тот просмотреть новые видеокассеты, которые он ему дал на прошлой неделе. Кен их уже просмотрел, и один фильм вызвал у него лютую ненависть, поэтому он прямо выложил Сторми, почему ненавидит этот фильм, а тот притворился, будто обиделся, сделал вид, будто защищает фильм, – однако внутри себя он облегченно вздохнул, радуясь тому, что тема резервации осталась позади.

Однако она по-прежнему была здесь, у него в сознании, и Сторми думал о ней на протяжении всего ужина, по дороге домой, и к тому времени как лег спать, забравшись в постель к уже спящей Роберте, он уже практически не сомневался в том, что у него самого когда-то была живая кукла.