Солнце уже клонилось к Пелопоннесу*, когда я подошел к храму Посейдона*. Его колонны, насквозь пропитавшиеся золотом солнечного света, теперь как будто растворялись в воздухе, превращаясь в золотой эфир. Это впечатление исчезало по мере моего приближения к храму, и когда я оказался рядом с ним, исчезло совсем. Горы и острова, полукругом окружавшие берег, еле заметно стягивали к себе пурпурные облака, которыми окутывались на ночь.

Подходя к храму, я никого там не увидел, но, блуждая взглядом по кромке моря, заметил сидевшего в прибрежных зарослях тихого маленького старичка. Пока я не обратился к нему, он не произнес ни звука, а когда я заговорил, в ответ на всякий вопрос лишь вздыхал и повторял, что нынешние времена не то, что прежние.

— А чем вы занимаетесь? — спросил я, подозревая, что он, верно, в изменившемся мире не нашел места своему ремеслу.

— Теперь ничем, — ответил он. — Я отошел от дел. Ничем нынче не занимаюсь.

Он вздохнул и умолк.

— А что же вы все-таки делали раньше? — спросил я.

— Ах, — ответил он, — ах, я сотрясал землю. Буквально сотрясал ее. И приводил в ужас людей, живших вдали от берегов.

— Приводили в ужас? — переспросил я.

— Конечно, — ответил он. — За девять миль от побережья и даже дальше. И они приносили мне жертвы в этом храме. Быков. В огромных количествах. Отличных быков, красиво истекавших кровью. И земля сотрясалась, покуда они приносили их в жертву. Такие были времена. Такие времена. Я поднимал шторма, которые сотрясали землю.

— Следовательно, вы были… — начал я.

— Разумеется, — ответил он. — И это мой храм.

— И вам более не приносят жертв? — спросил я.

— В том-то и дело, — сказал он. — В том-то и беда. Когда жертвоприношения возобновятся, я снова смогу сотрясать землю. Но люди нынче беспечны и ленивы, не то, что их предки. Знаете, я ведь видывал в этом храме до пятидесяти быков за один раз.

— А почему вы теперь не сотрясаете землю? — спросил я его.

— Мало что можно сделать без бычьей крови, — ответил он. — Откуда взяться силам, ежели нет бычьей крови. Но люди, конечно, снова будут приносить мне жертвы; может, очень скоро. Но покуда они беспечны и ленивы.

— Отчего же они должны приносить вам жертвы? — спросил я.

— Это их долг, — резко ответил он.

Тогда я сделал то, что нипочем не следует делать, когда речь заходит о религии; я попытался спорить.

— Но разве они жертвовали не за тем, чтобы вы прекратили сотрясать землю? — спросил я.

— Безусловно, — ответил он.

— Тогда какой резон им вновь начать приносить жертвы, чтобы вы набрались сил и снова взялись за свое?

Мой вопрос пропал втуне. Подобные аргументы никогда не достигают цели. Он просто потерял ко мне интерес, и вместе с этим растаял в воздухе; лишь смутные очертания фигуры, его лица, бороды и изодранного одеяния чуть виднелись в вечернем свете. А потом прилетела жужжащая бабочка-шмелевидка*, закружила над цветком, и старый бог отодвинулся от нее.

— Что тут за суета? — сварливо произнес он. — Нельзя разве вести себя поспокойней? Я вот никогда не тороплюсь. Какая в том нужда? Никакой нужды нет.

А я подумал, что он лишь сделал вид, будто покинул меня по своей воле. На самом деле его отбросило сквознячком, потянувшим от крыльев летящей бабочки.