Эта история была рассказана молодому офицеру индийского кавалерийского полка старым танадаром, инспектором индийской полиции, пока они сидели у палатки в Тераи. Над ними сияли крупные звезды, и легкий ветерок, преодолевший много миль сухой травы, обвевал их лица прохладой.

Палатку установили для охоты, для этой же цели из деревни, расположенной в миле отсюда на равнине у границы джунглей, сюда пришел старик и целый час рассказывал о повадках пантеры, из-за которой вокруг деревни разожгли костры, чтобы она не прокралась туда и не напала на корову. И после того, как он рассказал все, что знал о пантере и о том, когда ее легче обнаружить, офицер кавалерии спросил его о службе в годы его юности, так что старику, так много говорившему о своем увлечении, пришлось немного рассказать и о себе, и о работе, на которой он сделался танадаром.

Беседа велась на хиндустани, и старик, оглядываясь на жизнь, говорил о ней так, будто знал ее так же хорошо, как повадки пантеры, притаившейся ночью у деревни; и все свои поступки он считал шагами к должности танадара, своим скромным участием в непогрешимом замысле.

— Танадар, — сказал он. — Ах, сахиб, я пришел к этой должности, как люди приходят ко всем подобным вещам, если они вообще к ним приходят. Я пришел к ней с помощью аллаха, преодолев первое большое препятствие. Я полагаю, сахиб, первое препятствие всегда самое большое, и, думаю, оно подстерегает всех людей. Его зовут невезением или несчастным случаем, но это ни то и ни другое. Оно встает перед вами, как барьер перед лошадьми на скачках. Лошади думают, что барьер появился случайно, не зная, что скачки были подготовлены заранее. Так и с нами. И первое препятствие бывает самым большим, но это не случайность. Нет. Мой барьер был очень высоким, сахиб.

Я был молодым полицейским, я не прослужил и года. И вот однажды пуштун убил свою жену по нашу сторону границы, где это не позволено. Он дал ей мышьяку и умертвил. Это было известно, но сахибы еще его не наказали. Должен был состояться суд, и на суде должны были представить вещественные доказательства и множество других вещей. Одним из этих доказательств были внутренности женщины в стеклянной банке с сургучной печатью. И эту банку мне было поручено доставить на станцию Нашвера и далее следовать с ней на поезде в Пешавар.

До Нашверы было пять миль, и мне дали двуколку. А по дороге, по которой мы ехали, двигалась повозка, запряженная волами, и вол шарахнулся от нас, так что задняя часть повозки столкнулась с нашим правым колесом. И некоторые люди назвали бы это случайностью. Мы не перевернулись, но банку я держал некрепко, я подался вперед от толчка, банка выскочила у меня из рук и стукнулась о камень на дороге, оказавшийся здесь не случайно. И банка разбилась вдребезги, а внутренности рассыпались по земле.

Без этого вещественного доказательства суд не мог состояться, а без суда этот человек не мог быть наказан. Правосудие оказалось под угрозой, и я был тем, кто ему воспрепятствовал. Лучше бы мне было подойти к главнокомандующему и плюнуть ему в бороду, чем совершить такое. Так сильно сахибы любят Правосудие.

— Ну да, — сказал молодой офицер.

— Ах, сахиб, вы молоды, и вам это сказали, — продолжал старик, — а я это знал. Я глядел на кишки, они были все в пыли, печать была сломана, и я не видел, как осуществить Правосудие. И все-таки сейчас я танадар.

Я приказал вознице ждать и сначала помолился, а после сел у дороги и начал думать, и вспомнил о своем друге в Пешаваре, молодом куштуне из нашей деревни, он был студентом-медиком и полгода учился в Пешаваре, а звали его Абдул Дин. И я сказал: Абдул Дин меня спасет и поможет Правосудию.

И вот я поехал в Нашверу, и там сел на поезд и в надлежащее время прибыл в Пешавар. И там на станции я выскользнул из вагона, незамеченный теми, кто, возможно, ждал меня вместе с банкой, хотя я никого и не увидел, и помчался к дому Абдул Дина. И после того как мы обменялись приветствиями, я отвел его в сторону, туда, где нас никто не мог услышать, и сказал: «Я пропащий человек, и Правосудие в опасности. Но ты можешь меня спасти, если спасение возможно».

И рассказал ему все без утайки.

И он сказал: «Это очень легко. Правосудие не пострадает, тебе нечего бояться».

Потом он задал мне несколько вопросов и сказал: «Сколько времени было внутренностям?»

И я ответил: «Со дня смерти не прошло и двух дней».

И он спросил: «Чем ее отравили?»

И я ответил: «Мышьяком».

И он попросил меня сказать, как выглядела печать. И я сказал ему все, что помнил. И он сказал: «Так я и думал».

И потом он сказал: «Если твоя двуколка столкнулась с повозкой, запряженной волами, и если, приехав в Нашверу, ты увидел, что поезд ушел, то когда отправится следующий?»

И я ответил ему, потому что знал. Четыре часа спустя.

«Тогда, — сказал Абдул Дин, — это поезд, на котором ты приедешь из-за несчастного случая с повозкой. Но ты сберег банку и привезешь ее с собой. Приходи ко мне через три или три с половиной часа, и ради нашей старой дружбы ты получишь банку с печатью снаружи и кишками внутри. В них будет то, что и должно там быть».

И, поблагодарив его, я ушел. И вернулся в назначенный час, и он дал мне все, что обещал. И я пришел на станцию ко времени прибытия второго поезда и нашел человека, который меня ждал, и рассказал ему, что двуколка, столкнувшись с повозкой, разлетелась на куски, но я спас банку. И мы пошли в полицейский участок, и в назначенный день состоялся суд, и в зале суда была сломана печать, и банку открыли, и во внутренностях обнаружили более доказательств, чем требовало все это Правосудие.

— Но, знаете ли, такие исследования не могли проводиться прямо в зале суда, — сказал молодой офицер.

— Сахиб, — ответил старик, — свет заходящего солнца не так ярок, и порой моя память не различает мелких вещей. Несомненно, как вы сказали, исследование провели в другом месте. Но на суде я видел своими глазами банку и то, как она была открыта, доказательства были предъявлены, во внутренностях найден мышьяк, а убийца повешен.

— Но во имя неба, — воскликнул молодой офицер, — где Абдул Дин взял внутренности?

— Это были внутренности козла, сахиб, — ответил старик. И когда он оглянулся на свою долгую, полную успеха жизнь, едва не потерпевшую крах в начале его службы, лицо его стало безмятежным. И вдруг в шелестящей траве раздались дикие звуки, повторявшиеся вновь и вновь, так могли бы стенать вампиры в своих гробницах. Это был вой шакалов.

— Вот она, — сказал старик. — Пантера.

Ибо пантера бесшумно проскользнула в темноте, и шакалы завыли ей вслед.

И двое мужчин перестали говорить о защите Правосудия, теперь их занимала лишь пантера и ее шкура, которую они собирались добыть.