14
2 ноября 1668 года от Рождества Христова, утром в доме палача

Следующим утром, когда Куизли собрались в общей комнате, настроение у всех было подавленное, и в то же время в воздухе чувствовалось напряженное ожидание. До сих пор у них даже не было времени, чтобы поговорить. В комнате наверху спал израненный Матео. После сдобренного травами вина, которым Якоб напоил его накануне, юноша успокоился и пока не просыпался – счастье, недосягаемое для большинства присутствующих. Лица у всех были бледные, темные круги под глазами свидетельствовали о напряженных днях и ночах.

Теперь все сидели, погруженные в раздумья, вокруг большого пошарпанного стола. Петер и Пауль играли у городского рва в прятки с соседскими детьми. Родители их новых приятелей были грязными могильщиками и не имели ничего против такого знакомства.

Магдалена потерла усталые глаза. Она очень надеялась, что Барбара вернется к ним после ночного переполоха. Но младшая сестра так и не появилась ни у старого Иеремии, ни в доме Бартоломея. Симон все-таки вернулся далеко за полночь. Бартоломей встретил измотанного цирюльника недалеко от церкви Святого Мартина. Вместе с другом Самуилом тот доставил одержимого, но уже неподвижного викария домой и там некоторое время понаблюдал за ним. Магдалена с облегчением узнала, что никакой оборотень ее мужа не кусал. Но то, что Симон рассказал о жутком преображении Себастьяна Харзее, повергло ее в ужас. Неужели человек и в самом деле мог превратиться в чудовище на глазах у множества свидетелей?

– Прошлой ночью весь город точно спятил, – сказал Бартоломей, который все это время молча ел кашу из общей миски.

Он только что вернулся из городской тюрьмы, куда ходил на разведку.

– Ну, по крайней мере, стражники взяли все под контроль, – продолжал палач с надеждой в голосе. – Этих малолетних извергов всех до одного разогнали по домам. Но, как говорят, этой ночью убили по меньшей мере двух артистов, а потом ради всеобщей потехи повесили, как мертвых котят. Теперь никто не признаёт вину, а у капитана Лебрехта, видимо, есть дела поважнее, чем разыскивать виновных. – Он тяжело вздохнул. – Остальные артисты сидят в тюрьме. Наверное, скоро мне самому придется ими заняться.

– А… Барбара тоже среди них? – спросила Магдалена, запинаясь.

Сердце у нее забилось вдвое быстрее. Симон уже рассказал ей и остальным, что Барбара накануне участвовала в представлении. Отец постанывал и с хрустом сжимал кулаки, но в целом вел себя на удивление спокойно.

Бартоломей помотал головой:

– Барбары нигде нет. Как и некоего Маркуса Зальтера, кстати. Этот пачкун, видимо, пишет пьесы, или переписывает, или что там еще… – Он принял суровый вид. – А вот их режиссеру, этому Малькольму, не позавидуешь. У него в сундуке, в потайном отделе, нашли колдовские принадлежности. Пентаграмму, черные свечи и человеческий череп. Теперь говорят, что он заклинал с их помощью оборотней.

– Сэр Малькольм, наверное, использовал их в одном из представлений, – предположила Магдалена. – Может, для «Доктора Фауста», пьеса ведь про колдовство…

– И зачем прятать все это в тайник? – Бартоломей нахмурился: – Не знаю. Как бы то ни было, Совет не верит ни единому его слову. – Он повернулся к Симону: – Ты же был на вчерашнем представлении. Может, этот Малькольм вел себя как-нибудь странно?

– Э… да вроде нет.

Фронвизер поднял голову, вид у него был задумчивый. Он как раз листал книгу из маленькой библиотеки Бартоломея.

– Не думаю, что одержимость Харзее как-то связана с труппой, – продолжил он. – Должно быть, это какое-то редкое заболевание. Бедняга весь парализован, только веки дергаются. Если это оборотень, то довольно жалкий… – Цирюльник устало потер виски. – Странно только, почему эта болезнь, если дело в ней, наступила именно в тот момент, когда все заговорили об оборотнях. – Он вздохнул и отодвинул книгу. – Я полночи ломал над этим голову. Но здесь книги только по ветеринарии. Они мне ничем не помогут, к сожалению.

– Не вздумай пренебрегать «Гиппиатрикой» Цехендёрфера, – вмешался Якоб. – Это одна из лучших книг по медицине, когда-либо написанных.

– Да, если речь идет о вздутиях у лошадей или треснутых копытах, – возразил Симон. – То же самое можно сказать о замечательных работах по уходу за собаками, их разведению и дрессировке. К сожалению, наш случай несколько сложнее, ведь дело касается человека…

– У зверей есть чему поучиться, – отозвался Бартоломей. – Например, скромности и смирению.

Якоб хотел что-то добавить, но сидящий рядом Георг положил ладонь отцу на руку.

– Согласен, мы любим поспорить, – сказал он твердым голосом. – Но сейчас на это нет времени. Давайте лучше подумаем, помогут ли нам сведения, которыми поделился вчера Иеремия. Теперь, когда Барбара пропала, нужно во что бы то ни стало ее разыскать. Все прочее не имеет значения.

Якоб удивленно посмотрел на сына. Очевидно, неожиданная самоуверенность Георга сбила его с толку.

– А ты, черт возьми, прав, – сказал он уже не так резко. Потом показал на потолок: – С другой стороны, наверху лежит парень, в которого влюбилась Барбара. А друзья его сидят в тюрьме и дожидаются казни. Что скажет Барбара, если ее собственный дядя, может, уже завтра отправит их на тот свет? Ну? – Он посмотрел на Бартоломея, и тот ответил ему хмурым взглядом. – Об этом вы задумывались?

Несмотря на серьезность положения, Магдалена невольно усмехнулась. Она знала, что отца подстегивало безмерное любопытство. Он, несомненно, хотел выяснить, что же на самом деле творилось в Бамберге. Иначе просто спать не сможет.

– Может, вы еще раз обобщите все, что рассказал вам Иеремия ночью? – попросил Симон палача. – Признаюсь, я так и не разобрался во всем до конца.

Якоб прокашлялся и, не вдаваясь в подробности, рассказал о судьбе Иеремии и его бытности палачом Михаэлем Биндером во время преследования ведьм. Не забыл он упомянуть и про юную проститутку, убитую стариком. Бартоломей между тем задумчиво пожевывал щепку, которую отломал от полена.

– Я кое-что слышал про этого Михаэля Биндера, – перебил он брата, не вынимая щепки изо рта. – Он, судя по всему, неплохим палачом был. Те, кто помоложе, думают иногда, что я его сын, ведь должность переходит по наследству. Как бы то ни было… – Он пожал плечами. – Если закон еще имеет силу в этом городе, то этого Иеремию следует повесить. Не сказал бы, что это доставит мне удовольствие, но ничего другого, наверное, не остается.

– Я дал ему слово, что мы не выдадим его, если он нам поможет, – возразил Якоб. – Ты только взглянул бы на него, это же калека! Господь сам воздал ему за его деяния. Иеремия хочет искупить свои грехи. И старые в том числе… – добавил он мрачно.

– Это когда он пытал собственную возлюбленную? – Симон поежился. – Такого не искупить. Даже Господь тут бессилен.

– Ты что тут вообще несешь?! – Якоб внезапно вскочил и с ненавистью уставился на Симона; он, словно темная туча, навис над зятем. – Куда тебе, цирюльнику никчемному, понять, каково приходится нам, палачам? Ты когда-нибудь причинял страдания кому-то другому только потому, что должен? Потому что тебя ждет голодная семья, а самого тебя забьют камнями, если откажешься? Ты кому-нибудь накидывал петлю на шею, в то время как бедняга плачет и молит тебя? Под алчными взглядами своих благочестивых сограждан? Знаешь, каково это?

– Нет, вы правы, я… я не знаю, – робко ответил Симон. – Я всего лишь цирюльник, которому хочется лечить людей.

– Которому позволено лечить людей, – проворчал палач и снова сел. – А теперь продолжим. Георг прав. Сейчас нам действительно есть что обсудить.

Он поделился своим предположением, что всех жертв связывало общее прошлое. Много лет назад они, их мужья или родственники заседали в одной комиссии, которая вершила судьбы людей и решала, кого подвергнуть пыткам и отправить на костер.

– Если нам удастся отыскать документ, где значатся члены той комиссии, то, возможно, мы сумеем предотвратить другие несчастья, – закончил Якоб. – В этом списке, вероятно, есть и другие люди. А главное, там записаны имена обвиняемых.

– С тех пор сколько лет прошло! – вмешался Бартоломей. Он швырнул щепку в открытую печь. – Ты и в самом деле считаешь, что тому, кто все это устроил, есть дело до тех событий?

– Не знаю. Но с удовольствием выяснил бы. И в этом нам поможет Иеремия. – Якоб понизил голос и наклонился к Симону и Бартоломею: – Старик рассказал нам о полуразрушенном туннеле, который ведет из собора в расположенный рядом архив. Когда-то давно собор, видимо, был обращен в другую сторону, куда-то на север. С тех пор и сохранился этот проход. Правда, там не все так чисто… Туннель представляет собой древнюю крипту, там куча костей и черепов. – Он осклабился. – Черепа мне по душе! Они, по крайней мере, ничего уже не расскажут.

– После всего, что мы устроили вчера в Старом дворе, на соборной площади стражников тьма, – заметила Магдалена. – Ты и впрямь думаешь, что мы сможем просто взять да и войти в собор, а потом и этот туннель, и чтобы никто нас не остановил?

Палач кивнул:

– Я тоже сначала так подумал. Но потом меня осенило: сегодня же День поминовения! В Бамберге, как и в Шонгау, всегда проходит месса в память по усопшим. Народу там, как на Пасху… – Он решительно оглядел сидящих за столом. – Если сделаем это во время службы, в толчее никто и не заметит. Нужно только вернуться вовремя.

– Вы хотите в день усопших спуститься в крипту, полную костей? – выдохнул Симон. – Не знаю, как я…

– А кто сказал, что ты, трусишка, нужен мне там? – проворчал Якоб. – Отправляйся к своему одержимому викарию. Может, выяснишь что-нибудь касательно нашего дела… – Он покачал головой: – Нет, туда мы пойдем вдвоем с Иеремией. Остальные в это время поищут Барбару. Я все-таки надеюсь, что она спряталась от этого безобразия в каком-нибудь хлеву или сарае. Позднее я к вам присоединюсь, если…

Тут кто-то забарабанил в дверь, и в следующий миг в комнату влетела Катарина. Лицо у нее было бледным, как у покойника, пышные темные волосы взъерошены. На ней по-прежнему был чудесный наряд со вчерашнего представления, но уже покрытый пылью и грязью улицы.

– Барт! – выпалила она. – Ты… ты должен помочь мне! Отец… он пропал. О Господи…

Женщина привалилась к стене и разрыдалась. Магдалена взялась ее утешить. Она подвела Катарину к столу, усадила поближе к печи, взяла ее дрожащие руки в свои и мягко спросила:

– Что произошло?

– Эта не свадьба, а… а сплошное проклятие! – выдавила Катарина. – С тех пор как мы с Бартоломеем решили пожениться, и начались все эти ужасные события! Может, викарий был прав, когда запретил нам праздновать… А теперь он и сам стал оборотнем! Господи, зачем… ну зачем я только связалась с палачом? Вот оно, наказание!..

– Ты что за вздор там несешь, женщина? – вскинулся Бартоломей. – Тебя, должно быть, дьявол по башке треснул! – Он попытался умерить тон. – Я пропущу все это мимо ушей, потому что вижу, что ты просто вне себя. Только скажи наконец, что с твоим отцом?

– Я… я потеряла его из виду вчера вечером, после того жуткого происшествия, – начала Катарина с дрожью в голосе; она уже немного успокоилась. – Мы стояли во дворе, все вокруг кричали, проталкивались к выходу и вклинивались между нами. И вдруг отец пропал! Я… я еще подождала его немного, но он как сквозь землю провалился. В конце концов я пошла домой в надежде встретить его там. Но и дома его не оказалось. Его просто не оказалось там! – Она снова залилась слезами. – Я ждала его до утра, но он так и не вернулся. Никто не знает, что с ним случилось. Может…

Последующие слова вновь перешли в рыдания. Магдалена задумчиво посмотрела на Симона. Тот понимающе кивнул. Он уже рассказал всем о причудливом поведении Иеронима Хаузера. Катарина тоже как-то упоминала, что в последние дни отец вел себя довольно странно.

– А ты не замечала вчера за своим отцом чего-нибудь необычного? – спросила Магдалена у Катарины.

Та подняла на нее растерянный взгляд.

– Ну, он… он был очень напуган, – пробормотала она. – Без конца оглядывался во время представления, как будто очень боялся увидеть кого-то. Но когда я спросила его об этом, он не ответил… – Катарина робко огляделась. – Так вы думаете, его забрал этот оборотень?

– Надумать можно много чего, – мрачно ответил Якоб. – Я хочу знать точно. Поэтому не теряйте времени и отправляйтесь искать Барбару и отца Катарины. Слишком уж много народу пропало в этом городе… – Он поднялся и хрустнул пальцами. – А я, как порядочный христианин, пойду к мессе. И восславлю Господа, если хоть на шаг подберусь ближе к истине.

В скором времени Симон уже спешил по улицам Бамберга к церкви Святого Мартина, возле которой жил викарий. Жилище его представляло собой обыкновенный дом, стоявший вплотную к церкви и связанный с нею проходом. Симон подошел к двери и увидел, что кто-то начертил в грязи большую пентаграмму. На дверной ручке висел пучок зверобоя, который, согласно древнему преданию, защищал от ведьм, демонов и злых духов.

Цирюльник осторожно огляделся. Некоторые из прохожих опускали головы и старались держаться подальше от дома, словно боялись заразиться. Симон был в своей старой одежде – роскошный наряд, который одолжил ему Самуил, сильно пострадал после нападения одержимого викария. Что ж, по крайней мере, теперь он не выделялся из толпы на площади перед церковью…

Колокола громким и протяжным звоном созывали горожан в собор, на День поминовения усопших. А сегодня народу там соберется немало, Симон в этом не сомневался. Он по опыту знал, что в такое время, как сейчас, люди особенно нуждались в утешении церкви.

«И конечно же, они надеются на вдохновенную, будоражащую проповедь, – подумал он. – Ненависть и страх перед сатаной всегда держали народ в узде».

Фронвизер осторожно постучал в дверь, и ему почти сразу открыл Самуил. Лейб-медик был небрит и бледен – похоже, он всю ночь провел у больного. Сквозь приоткрытую дверь на Симона повеяло насыщенным ароматом ладана.

– Проходи, – устало сказал Самуил и отступил в сторону. – Его состояние особо не изменилось. Из прислуги, к сожалению, остались только лакей и толстая служанка, с которыми ты познакомился еще вчера. Остальные со страху разбежались. Так что придется тебе отказаться от утренней порции кофе.

Симон улыбнулся:

– Как-нибудь перенесу. Хотя признаюсь, это черное варево помогает мне в раздумьях. Я полночи голову ломал, пытался найти разумное объяснение этой чертовщине…

Они поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в темном коридоре с множеством дверей и стенами, увешанными образами святых. Симон уже знал, что комната больного находилась в самом конце коридора, но он отыскал бы ее даже с завязанными глазами. Чем ближе они подходили к комнате, тем сильнее, чуть ли не до тошноты, становился запах фимиама.

– Только не удивляйся обстановке, – предупредил Самуил, открывая высокую дверь. – Это не моих рук дело. Но служанка, эта суеверная карга, настояла на этом. А то и она, чего доброго, сбежала бы.

Они вошли в затемненную комнату, и Симон сразу почувствовал запах смерти – сочетание ладана, жженых трав, пота, испражнений и хвори, знакомое по многочисленным посещениям больных. Как и перед входом, на полу была начертана большая пентаграмма, по углам кровати висели пучки зверобоя, и по стенам висели распятия всевозможных размеров. Окна были завешены плотным холстом.

В углу, уронив голову на грудь, сидела пожилая служанка. По всей видимости, она спала.

Самуил кашлянул, и старуха встрепенулась. Она взвизгнула и едва не упала в обморок, но потом разглядела в полумраке знакомых людей и облегченно перекрестилась.

– А, это вы, – вздохнула она. – Я уж думала…

– Не бойтесь, оборотни крайне редко пользуются дверьми, – перебил ее Самуил. – Чаще они с ревом врываются в окно. Вы же сами говорили об этом вчера, забыли? – Он показал на дверь. – Хорошо, Агата, можете отправляться на мессу. Мы сами позаботимся о больном.

Служанка с благодарностью кивнула и выскользнула из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, Самуил бросился к окну и сорвал полотно.

– Ханжа чертова, – ругнулся он. – Думает, видимо, что сможет таким образом отгородиться от нечистых сил…

Яркий утренний свет ворвался в комнату, и только тогда Симон разглядел викария. Под бесчисленными одеялами Себастьян Харзее походил на маленькую куклу. Впечатление усиливалось восковым оттенком его лица. Симон запоздало сообразил, что причина в том, что все мускулы лица у викария свело судорогой. Единственное, что еще сохраняло подвижность, это глаза, бегающие, как у настороженной мыши. С уголка рта тонкой нитью стекала слюна.

«Он видит нас, несомненно! – пронеслось у Симона в голове. – И слышит тоже, наверное… Жуткое состояние! Он как заживо погребенный».

– Ночью он еще дрожал и даже пару раз шевельнулся, – сказал Самуил, откинув одеяла и открыв взору бледное тело викария, одетое лишь в тонкую ночную рубашку. – Но несколько часов назад его парализовало окончательно. Только глазами вращает, причем довольно злобно.

– А что с зубами? – спросил Симон. – Вчера они были такие длинные и острые на вид… Ты их осмотрел?

Самуил кивнул.

– Вполне нормальные зубы. Думаю, причина была в том, что судорогой ему растянуло губы и ближайшие к ним мускулы. Меня больше занимает реакция, которую мы наблюдали еще вчера…

Доктор взял кувшин воды и подошел к кровати так, чтобы викарий его увидел. По телу Харзее внезапно пробежала дрожь. Он не мог двигаться, но взгляд его ясно выражал отвращение. Каждая жилка в его теле, казалось, готова была разорваться. На губах выступила белая пена. Самуил отставил кувшин на стол, и викарий заметно успокоился.

– Он действительно боится воды, – прошептал Симон.

– Любой жидкости, – поправил его лекарь. – Как я уже сказал, чрезвычайно интересно. Сколько я занимаюсь медициной, а такого еще никогда не видел… – Он вздохнул и тряпкой вытер пену с лица Харзее. – Сегодня утром Агата обрызгала его святой водой – так бедняга дергался, как рыба, выброшенная на берег. Теперь старуха, конечно, твердо убеждена, что викарий стал оборотнем.

– И бросился он на меня, кстати, прямо как волк, – заметил Симон. – Что это за ужасная болезнь, от… – Он вдруг замолчал.

– Что такое? – спросил растерянно Самуил.

Фронвизер не ответил. Он склонился над больным и торопливо осмотрел его шею. Ранка от укуса так и не зажила, и вокруг нее по-прежнему краснел тонкий обод. В голове заученной молитвой повторялись слова Бартоломея:

Колокола за окном вдруг смолкли, и наступила почти зловещая тишина.

– Какими же мы были глупцами! – пробормотал наконец Симон. – Полными идиотами! Это все время было у меня перед носом.

– Ты это о чем? – спросил Самуил. Он тоже подошел к больному и взволнованно смотрел на цирюльника. – Если ты нашел разгадку, то рассказывай, не томи!

Тот ухмыльнулся:

– И сколько же кофе я за это получу?

– Да хоть целый амбар, если я смогу раздобыть столько, вымогатель! За что Господь наказал меня таким наглым другом? – Самуил вознес руки к потолку. – Давай же, выкладывай!

Симон еще раз бросил взгляд на викария. Тот, казалось, уставился на цирюльника, и в глазах его читалась ненависть вперемешку с беспредельным страхом. На подушку с уголка рта снова потянулась ниточка слюны.

Потом Симон озвучил диагноз.

Закутанный в простой широкий плащ, в надвинутом на лицо капюшоне, Якоб шагал к соборной площади. Заморосил мелкий дождик, поэтому внешность палача не бросалась в глаза. Его почти никто не знал в этом городе, и все-таки он старался привлекать как можно меньше внимания. Правда, Куизль понимал, что при его росте в шесть футов задача эта была не из легких.

Народ уже стекался к собору. Многие перед этим навещали могилы покойных родственников и оставляли там свежевыпеченный хлеб в форме оленя или маленького человечка – так называемые поминальные хлебы. В День поминовения, как гласили предания, мертвые поднимались из чистилища в поисках отдохновения. Якоб надеялся, что их души не станут донимать его в крипте.

Палач огляделся и сразу отыскал в толпе Иеремию. Как они и договаривались, старик ждал его у восточного портала перед собором. Он тоже надел неприметный плащ с широким капюшоном. Памятуя о безобразном лице Иеремии, Куизль счел такое решение весьма разумным.

– Народу-то – прямо не протолкнуться, – проворчал он, подойдя к калеке.

Иеремия хихикнул:

– Чуют гнев Господень. Страх с незапамятных времен гонит людей в церковь. Во время охоты на ведьм было точно так же… – Он поманил палача. – Давай войдем вместе с толпой, так мы привлечем меньше внимания. – И поспешил к дверям.

Они вошли в собор и примкнули к длинной веренице верующих. В каком бы городе ни доводилось бывать Куизлю, он всегда поражался пышному убранству церквей, и в особенности соборов. Вот и здесь всюду стояли дорогие статуи святых, епископов и мучеников. Алтари были украшены позолотой, вокруг массивных саркофагов выстроились серебряные и золотые канделябры. Сквозь высокие витражи на многочисленные колонны, арки и ниши внутрь лился яркий утренний свет.

«И пусть снаружи наступит конец света, – подумал Куизль. – Главное, что в церкви открывается окно в рай. Тогда нынешняя жизнь кажется уже не такой жалкой…»

Они миновали очередную статую – королевского всадника на сером жеребце, – и вскоре их обступили погруженные в молитвы женщины преклонных лет, согбенные старцы и молодые люди с детьми, которых тоже было предостаточно. Все толкались у скамей в центральном нефе. Впечатление складывалось такое, словно весь Бамберг собрался на мессу. Среди колонн клубился дым от ладана, над толпой лились низкие гипнотические звуки органа. Некоторые из прихожан стояли на коленях между скамьями, прямо на холодном полу, и по-прежнему держали в руках пустые корзины из-под хлеба, которым одаривали усопших родственников на городских кладбищах.

Куизль посмотрел вперед и заметил, что здесь, в отличие от церкви в Шонгау, было сразу два клироса с алтарями, с западной и восточной сторон. Иеремия заметил его взгляд.

– Сегодня служба будет у восточного алтаря, – объяснил он вполголоса. – Нам это на руку. Наш проход расположен в противоположной стороне. Может, никто на нас и не посмотрит, будем надеяться.

Они протиснулись сквозь толпу и заняли места на одной из последних скамей. Орган умолк, и в сопровождении причетников с кадильницами появился облаченный в мантию генеральный викарий, замещавший Себастьяна Харзее. Прихожане поднялись. Священник начал с приветствия на латыни, но после отступил от привычного порядка службы и с серьезным выражением обратился к верующим.

– Братья и сестры, – начал он с дрожью в голосе. – Все вы знаете, что наш дражайший викарий Харзее пал… – он запнулся и перекрестился. – Пал жертвой оборотня. Как я слышал, душа его до сих пор борется со скверной. Помолимся же за него.

Люди встали на колени и забормотали молитвы. Кто-то плакал, другие покачивались, словно в трансе, взад и вперед. Чтобы не привлекать к себе внимания, Куизль тоже зашептал молитву. Из рассказов Симона он знал, что викарий был коварным ханжой и горожане терпеть его не могли. Но теперь они оплакивали его, словно агнца божьего.

Наконец викарий продолжил проповедь:

– Если я и стою здесь, – говорил он с чувством, – то в нерушимой надежде, что скоро все страдания, что обрушились на наш город, останутся позади. Как я слышал, наш высокочтимый епископ собирается на корню истребить эту скверну. Уже схвачены некоторые из горожан, обвиненных в гнусных деяниях. Я призываю каждого из вас внести свою лепту в наше избавление. Оглянитесь вокруг! Ведьмы, злые духи и колдуны часто скрываются в обличье милейших людей. Да, возможно, это кто-то из ваших соседей…

Рядом с Куизлем охнул старый Иеремия.

– Не могу больше слушать эту ересь, – прошептал он. – Вот с этого все и начинается… Нам и так надо спешить. Служба продлится около часа, за это время нам нужно обернуться. Так что давай начнем.

В то время как прихожане снова опустились на колени и склонили головы, Иеремия и Якоб тихо встали и, стараясь привлекать как можно меньше внимания, направились в восточную часть собора. В черных плащах и надвинутых на лица капюшонах они походили на странствующих францисканцев. Поэтому никто не заметил, как они миновали алтарь и прошли в северо-западную часть поперечного нефа. Здесь не было ни души, лишь доносилось приглушенное бормотание верующих. Иеремия прихватил на ходу две зажженных свечи и протянул одну из них своему спутнику.

– Они нам скоро пригодятся, – шепнул он. – Идем, сейчас самое время!

К тому времени, когда прихожане затянули хорал, Иеремия подвел Якоба к лестнице, уходящей, казалось, под западный алтарь. Спустившись вниз, они оказались перед запертой дверью.

– Ну а дальше? – нетерпеливо спросил Куизль.

Иеремия с ухмылкой достал связку ржавых ключей.

– Твое счастье, что, кроме клинка, я сохранил еще кое-какие мелочи из своей прежней жизни. Прежде чем эти фанатики выстроили Ведьмин дом, допросы часто проходили при Старом дворе. За бесконечными пытками я стал чуть ли не самым востребованным человеком в соборной крепости. Во мне нуждались и знали мне цену. Поэтому и выдали эту связку. С нею я мог беспрепятственно пройти, куда бы мне ни вздумалось.

Старый палач хихикнул и позвенел связкой.

– Во мне нуждались, но видеть меня не желали. Слишком много патрициев уже отправилось на костер. Всякий раз, когда я проходил через главные ворота, каждая собака в городе понимала, что опять по ком-то зазвонил колокол. И в какой-то момент они решили, чтобы я ходил незамеченным. Как раз через собор… Давай, пошли.

Он отворил дверь и провел Куизля в квадратную комнату, расположенную, вероятно, прямо под западным алтарем. По всему полу валялись, мешаясь под ногами, обломки, гнилые доски и старые, затверделые мешки раствора.

– Давным-давно здесь, видимо, находилась крипта прежнего собора, – пояснил Иеремия. – Во время строительных работ ее снова раскопали. Но надземную часть потом облагородили, а про эту позабыли. На наше счастье…

Он перебрался через обломки и остановился у низкой арки, перед которой громоздилась куча камней и балок. Пыхтя и отдуваясь, старик принялся разбирать завал.

– Давай, здоровяк, помогай! – поторопил он Куизля. – Здесь лет тридцать никто не прибирался.

Палач раскидывал тяжелые камни, словно те были из гипса. В скором времени проход оказался свободен, и перед ними открылся узкий темный коридор.

– Сейчас будет самая неприятная часть нашей прогулки, – сообщил Иеремия и взял свою свечу, которую поставил на один из обломков. – Только следи, чтобы огонек не погас, иначе будет жутковато.

Он снова хихикнул, после чего перебрался через оставшиеся в проходе глыбы и шагнул в тесный коридор. Куизль последовал за ним. Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой.

Туннель тянулся сначала строго прямо. С потолка свисали клочья паутины и постоянно липли Куизлю к лицу. Он почти ничего не видел, свет от свечи рассеивал лишь небольшой клочок темноты. Палач то и дело врезался в потолок или стены, поднимая вихри пыли.

– Осторожнее! – шикнул Иеремия и показал на стены, покрытые сырой плесенью и селитрой: – Не хватало, чтоб в крипте стало двумя обитателями больше.

Якоб осторожно огляделся. Только теперь он заметил, как обветшали стены коридора. Кроме того, палач обратил внимание на отдельные ниши, которых до сих пор не замечал во мраке. Оттуда на него таращились пустыми глазницами черепа. Среди них лежали разломанные кости, а иногда и поросшие мхом грудные клетки. Чем дальше они продвигались, тем чаще попадались им такие ниши. Вскоре непрошеные гости оказались окружены бесчисленными покойниками, словно дожидавшимися вечной жизни в этих каменных мешках. Якоб невольно вспомнил, что сегодня за день.

– Сейчас мы находимся предположительно в старейшей части Бамберга, – прошептал Иеремия. – Еще задолго до того, как король Генрих Второй, последний из династии Оттонов, построил здесь первый собор, на этом холме стояла крепость. Никто не знает, сколько пролежали здесь эти кости. Возможно, среди них есть кое-кто из первых графов Бабенбергеров… Страшные, должно быть, были люди.

– Мне нет дела до того, кто здесь покоится, разве только они преградят нам путь своими костями, – проворчал в ответ Куизль.

Он показал вперед. Кости в одной из ниш, вероятно, лишились опоры. Посреди туннеля грудились черепа и толстые бедренные кости и загораживали проход.

– Ну что за свинство! – прошипел Иеремия. – Как я уже сказал, здесь давно никто не прибирался. Видимо, за последние лет двадцать об этом туннеле забыли окончательно. Что ж, тем лучше для нас…

Он расшвырял ногой кости и с хрустом прошел по останкам. Потом вдруг наклонился и поднял с пола череп. В затылке зияло отверстие величиной с кулак.

– Взгляни, – со знанием дела обратился Иеремия к Якобу. – Как думаешь, любезный брат и коллега, чем его так? Может, булавой или кистенем…

– Ты, кажется, говорил, что у нас только час? – перебил его Куизль. – Так что прекращай валять дурака и пошли. Или сразу можешь рядом прилечь.

Иеремия вздохнул и, отшвырнув череп, двинулся дальше. Им еще дважды пришлось перебираться через костяные нагромождения, пока туннель не окончился винтовой лестницей. Поднявшись по стоптанным ступеням, они оказались перед ветхой дверью, поросшей паутиной.

– Слава Богу, дверь еще сохранилась! – с облегчением сообщил Иеремия. – Теперь-то я могу сказать тебе. Я опасался, что ее успели замуровать за это время.

Он вынул связку ключей и стал возиться с замком.

– Видно, давненько ее никто не смазывал. Даже не знаю, получится ли…

– Дай попробую.

Куизль оттеснил Иеремию, с хрустом провернул ключ в замке и навалился на дверь. Та отворилась с душераздирающим скрипом.

– Господи, не так громко! – взмолился Иеремия. – Я, конечно, надеюсь, что все сейчас в соборе. Но кто ж знает этих бледных помешанных архивариусов, что им в голову взбредет…

Они оказались в обшитом досками вестибюле. Иеремия снова запер дверь, и она стала почти незаметной между деревянными панелями. Только замок указывал на потайной проход.

– Направо – зал заседаний, – прошептал Иеремия, – налево – епископский архив. Пойдем быстрее, у нас не так много времени!

Он прошел налево, и вскоре они оказались в широком коридоре, обставленном с обеих сторон полками и шкафами, забитыми пергаментными свитками, тетрадями и кипами старых бумаг. Куизль не мог разглядеть в тусклом свете, насколько далеко тянулся коридор, но он казался ему бесконечно длинным.

– Проклятье, как нам отыскать здесь один-единственный документ? – выругался палач. – Иголку в стоге сена и ту легче найти.

– Я бы так не сказал, – ответил Иеремия. – Инквизиторы тогда были хоть и жестокими, но при этом очень ответственными. Мне самому доводилось приносить сюда протоколы с допросов. Здесь все упорядочено по годам. Посмотри сам.

С этими словами старик прошел вдоль стеллажей, после чего остановился и показал на крошечный латунный значок, прибитый сбоку к одной из полок. На нем стояло число 1625.

– Времени у нас немного, – предупредил Иеремия. – Когда колокола отзвонят следующий час, нам придется возвращаться. Поэтому начнем. Как думаешь, в каком году это могло произойти?

– Черт подери, откуда мне знать? – вспылил Якоб. – Ты же был тогда палачом!

– Не кипятись, ты прав. – Иеремия примирительно поднял руки, потом почесал свой уродливый нос. – Ладно, дай подумать… Первая большая волна преследований прокатилась, кажется, в шестьсот двенадцатом, но я тогда был еще мальчишкой. Палачом в те годы был мой отец. Значит, это случилось позже, когда нынешние жертвы или их предки уже заседали в комиссии… Ты взял с собой список?

Куизль кивнул и вынул из кармана сложенный лист бумаги. Он еще утром записал туда имена всех жертв предполагаемого оборотня. В списке значилось шесть имен:

– Давай посмотрим, – пробормотал Иеремия. – Значит, первые две жертвы действительно были тогда инквизиторами, я в этом уверен. Как и Эгидий Готцендёрфер, супруг покойной Магды Готцендёрфер. Барбара Лойпниц была дочерью Йоханнеса Шрамба, бывшего секретаря…

– Это нам уже известно, – нетерпеливо перебил его Куизль и ткнул узловатым пальцем в остальные имена: – Что с Йоханной Штайнхофер и Адельхайд Ринсвизер? Ты что-нибудь выяснил на их счет?

– А ты как думаешь? – Иеремия ухмыльнулся: – Как и обещал, я расспросил трактирщика Лампрехта из «Лешего». Сделал вид, что сочувствую бедным женщинам, и спросил об их родителях. И на тебе – Йоханна Штайнхофер тоже родом из знатного семейства и приходится внучкой Юлию Херренбергеру. Он умер несколько лет назад, но в свое время был очень влиятельным патрицием. И, насколько я помню, заседал несколько раз в комиссиях.

– А насчет последней что? – спросил Куизль. – Этой Адельхайд?

– И тут все сходится, – кивнул Иеремия. – Адельхайд Ринсвизер приходится младшей дочерью Паулю Брауну, ныне уже покойному карьеристу. С помощью денег и хитрости он еще в молодости добился места в Совете. Полагаю, он тоже заседал в одной из комиссий. Хотя, признаюсь честно, вспомнить я его не могу. Да, кстати, жених Йоханны Штайнхофер и супруг Адельхайд Ринсвизер теперь также заседают в Совете. – Иеремия усмехнулся и потер большим и указательным пальцами. – Деньги знают своих хозяев.

Куизль нахмурился, оставив без внимания последнее замечание Иеремии. Он огляделся и в одной из ниш обнаружил небольшую кафедру с чернильницей и пером. Палач торопливо развернул на ней листок, зачеркнул несколько имен и рядом приписал несколько других.

– Вот эта комиссия нам и нужна, – сказал он наконец и вручил листок Иеремии. – Сможешь найти?

– Думаю, что смогу. – Старик задумчиво покивал. – Это, скорее всего, было в последнюю волну преследований, иначе среди них не могло быть молодого Пауля Брауна. Посмотрим…

Он прошел вдоль стеллажей и остановился напротив числа 1627.

– Думаю, начать следует отсюда. В этот год они и выстроили Ведьмин дом. Я и сейчас хорошо его помню.

– Лучше вспомни о тогдашних комиссиях, – напомнил ему Куизль.

Он уже начал рыться в выдвижных ящиках и торопливо перебирал документы, поднимая пыль. Ему попадалось бесконечное множество списков и протоколов, каждый из которых представлял собой своеобразное свидетельство человеческой жестокости. В темных камерах Ведьминого дома подозреваемых усаживали на стулья, которые потом медленно нагревали. Их кормили кашей из соленой сельди и перца, вызывая нестерпимую жажду. Их окунали в бадьи с известковым раствором и выжигали им глаза или запирали в крошечных, усеянных острыми колышками ящиках и держали там до тех пор, пока бедняги с криками и воплями не сознавались в самых абсурдных преступлениях.

Куизлю попался протокол допроса, до того ужасный, что даже у него, палача, волосы встали дыбом. На некоторых страницах были еще различимы красно-бурые пятна крови.

– Скончалась в камере, – перевел Якоб последнее предложение с латыни.

Он с отвращением встряхнул головой и вынул следующий протокол.

Куизль украдкой взглянул на Иеремию, который, как и он сам, перебирал документы. Якоб задумался, какие чувства испытывал бывший палач, читая о собственных деяниях. Но Иеремия сохранял на удивление равнодушный вид. Он был внимателен и сосредоточен, не более того.

Но самое странное заключалось в том, что Иеремия не был чудовищем. Он был добрым старым калекой, начитанным человеком, любил животных и выполнял за других грязную работу, а теперь спокойно доживал свои дни. Даже убийство юной проститутки, похоже, не сильно его встревожило. Куизль задумался. Возможно, после стольких страданий и после смерти своей возлюбленной Иеремия настолько очерствел, что уже ничего не чувствовал.

В глубине души Якоб уже дал себе ответ, как вдруг Иеремия удивленно вскрикнул.

– Нашел! – прохрипел он и показал увесистый протокол: – Думаю, это то, что нам нужно! Он лежал на самом верху. Здесь все имена, что мы ищем! Я и сам теперь вспомнил… – Он потрясенно покачал головой: – Черт, как же я мог забыть об этом процессе? Что ж, годы берут свое…

– А что там? – спросил Куизль, еще погруженный в мрачные раздумья. – Что особенного в этом процессе?

Иеремия усмехнулся:

– Ха, особенный? Это самый громкий процесс из всех, что когда-либо случались в Бамберге. И господа из нашего списка действительно принимали в нем участие. Вот, сам посмотри.

Он протянул Куизлю протокол. Палач торопливо пролистал страницы.

И сразу понял, что они на верном пути.

Между тем Магдалена с братом и дядей бродили по улицам Бамберга, разыскивая Барбару и отца Катарины.

Георг уже неплохо ориентировался в городе и взял на себя его западную часть до овощного рынка, а Магдалена с Бартоломеем прочесывали восточные кварталы. Катарина сначала тоже хотела принять участие в поисках, но поняла, что слишком взволнована и растеряна. Вместо этого она согласилась присмотреть за Петером и Паулем у себя дома. Магдалена надеялась, что за скучной возней с детьми Катарина немного успокоится.

В отличие от предыдущих дней, в городе было на удивление спокойно. На улицы опустился ноябрьский туман и окутал дома, так что трудно было разглядеть что-либо дальше следующего поворота. В довершение этого заморосил дождь. Все звуки казались какими-то приглушенными, словно доносились сквозь мокрое полотно. Иногда навстречу попадались закутанные в плащи горожане с корзинами – наверное, возвращались с кладбищ, куда носили хлеб для усопших родственников. У небольших церквей сиротливо стояли нищие с чашами для подаяний. Казалось, чуть ли не половина Бамберга отправилась на службу в собор. День поминовения считался большим праздником, и работать было строго запрещено. Для многих это означало возможность сидеть дома в тепле, штопать одежду, готовить или чинить поломанную утварь.

Магдалена задумчиво поглядывала на дядю. Вид у того был довольно мрачный. Даже с покалеченной ногой Бартоломей шагал на удивление быстро. Они заглядывали в каждый пустующий дом, искали под мостами, расспросили старьевщика Ансвина и кое-кого из нищих, но так ничего и не добились. Все это время Бартоломей, казалось, думал совсем о другом. Магдалена решила, что у него никак не вылетали из головы резкие слова Катарины.

Будучи дочерью палача, Магдалена прекрасно понимала, каково это, когда люди на тебя косятся и украдкой крестятся. Как это, наверное, тяжело, если собственная невеста жалеет о своем решении и, более того, верит в проклятие…

– То, что говорила Катарина, не воспринимай этого всерьез, – неожиданно заговорила Магдалена; они как раз шли по Длинной улице к городской стене в надежде разузнать что-нибудь от стражников. – Она напугана, чего только не скажешь в таком состоянии.

Бартоломей уставился на нее.

– С чего ты взяла, что я… – начал он сердито, но потом махнул рукой: – А, чего уж там… Катарина права – на этой свадьбе, видно, проклятие лежит. Палач должен жениться на дочери другого палача и не задирать нос. Нам этого попросту не дано.

– Мой отец женился не на дочери палача, – заметила Магдалена. – И я вышла не за палача, а за цирюльника и ученого лекаря. Так что все возможно.

– Твой отец всегда стремился к лучшему, – проворчал Бартоломей, – с самого детства. Ты, видать, по его стопам пошла.

Магдалена закатила глаза.

– И почему ты до сих пор его не простишь? Согласна, он совершил тогда ужасную ошибку, покинув вас. Но с тех пор прошло столько лет, и он был еще совсем ребенком! Почему бы вам не оставить прошлое в покое?

– Есть вещи, которые невозможно забыть. Что-то пульсирует и напоминает об этом, иногда каждый день. – Бартоломей показал на свою покалеченную ногу: – Как вот моя нога, например. Тебя не было тогда, Магдалена. Ты не смотрела ему в глаза, когда он бросил меня на крыше, как ненужный, слишком тяжелый мешок. Слишком многое пошло тогда прахом.

– Может, ты слишком многого ждешь от людей? Забывать тоже нужно уметь…

Бартоломей перебил ее с грустной улыбкой:

– Это твой отец так говорит? Притом что сам он забывать не умеет! Как ты думаешь, почему он сжег тогда колдовские книги нашего деда, Йорга Абриля? Потому что они напоминали ему о нашей семье, обо всем, за что стояли когда-то Куизли и Абрили! Мы были не только хорошими палачами, но и целителями и ведьмаками. Мы были сильны и внушали всем страх! А мой старший брат сбежал и подался в… солдаты! – он буквально выплюнул это последнее слово. – Предал не только меня, но и всех нас. Теперь ты понимаешь, почему я не могу забыть?

Магдалена нерешительно кивнула:

– Понимаю. И все-таки, если ты не пытаешься, откуда же тебе знать, что ты этого не можешь?

– Я пытаюсь, поверь. Иначе почему, думаешь, я согласился, когда Катарина попросила меня пригласить родственников из Шонгау? Якоб – мой старший брат, раньше я действительно любил его и почитал… – Бартоломей вздохнул: – Но чтобы его простить, это еще надо постараться. Слишком он упрям.

– В этом вы очень даже похожи, – заметила Магдалена.

Некоторое время они шагали молча, пока не дошли до конца улицы. Туман между тем сгустился настолько, что видны были лишь очертания домов. Где-то поблизости должны были находиться городские ворота.

– По-моему, пора прекращать это дело, – сказал Бартоломей, теперь с привычной уверенностью в голосе. – В такой туман я и собственного дома не отыщу, не то что пропавшего человека. К тому же у меня нога ноет от сырости и чертовой мороси.

– Дойдем только до ворот, – предложила Магдалена. – Потом вернемся домой. Может, Георг что-нибудь выяснил.

Она попыталась придать голосу уверенности, но из этого ничего не вышло. Магдалена и сама уже понимала, что поиски эти тщетны. Неужели они всерьез рассчитывали разыскать таким образом Барбару или Иеронима? Поначалу они звали их сквозь туман, словно искали заигравшихся детей. Но эти их розыски по заброшенным сараям и пустующим домам были продиктованы обыкновенным отчаянием. Если Барбара просто испугалась и где-нибудь спряталась, то рано или поздно объявится сама. Однако если их обоих кто-то похитил, то…

Об этом Магдалена не хотела даже думать.

– Все, поворачивай назад, – сказал вдруг решительно Бартоломей и прервал ее раздумья. Он показал вперед, где в тумане угадывались очертания ворот: – Смотри, там уже ворота. Пойдем лучше домой, к Катарине. Ей наша помощь нужна больше…

В этот момент где-то поблизости раздался приглушенный вопль и в следующую секунду повторился снова.

– Что… что это было? – нерешительно спросила Магдалена.

Бартоломей пожал плечами:

– Мне почем знать? В этом тумане и собственной руки не разглядишь, не говоря уж…

– Помогите! На помощь! – послышалось теперь совсем рядом. – Оборотень! За мною гонится оборотень! Помогите же!

– Здесь что, с ума все посходили? Дьявольщина…

Бартоломей цветисто выругался и, прихрамывая, пошел на крик. Стиснув кулаки и сгорбившись, как перед дракой, он тихо бормотал, словно самому себе:

– Может, кто-то вспугнул моего Брута… Пускай только тронет его!

– Глупости! – прошипела Магдалена, стараясь не отставать. – Не мог твой пес проникнуть в город незамеченным. В любом случае, что бы там ни было, надо быть осторожнее.

Между тем в тумане проступили очертания крупного строения. Это было последнее здание с левой стороны улицы и примыкало вплотную к городской стене. Оттуда кто-то мчался им навстречу. Когда он подбежал ближе, Магдалена разглядела в нем старого нищего. Поверх рваной рубахи на нем развевался поношенный шерстяной плащ. Старика трясло мелкой дрожью – Магдалена не могла понять, от холода или страха. Во всяком случае, глаза у него были навыкате.

– Оборотень! – просипел нищий и ткнул пальцем в строение у себя за спиной. – Я… я видел его. Там, внутри! Господи, до чего он страшный! У него серебристая шкура и длинные острые зубы. Сначала он ходил на четвереньках, а потом взял да и поднялся на задние лапы! – Он скривил рот в гримасе, обнажив остатки зубов, и поднял руки, согнув пальцы, точно когти. – Вот такой он был! Богом клянусь!

– Серебристая шкура, острые зубы и ходит сначала на четвереньках? – с задумчивым видом пробормотал Бартоломей. – Точно так же описывал оборотня сторож Маттиас, еще тогда, в первую ночь…

Погруженный в мысли, он почесал нос.

– Хм, может, вы напились одного и того же пойла. А может… – Он строго взглянул на нищего: – Ты же опять набрался, Йозеф! Признайся!

Нищий возмущенно приложил руку к впалой груди:

– Честью клянусь, я бы и рад, будь оно так на самом деле! Тогда мне легче было бы вынести этот кошмар. Но у меня уже несколько дней во рту ни капли не было.

– Тогда не мешало бы знать, каких размеров этот жуткий зверь, – допытывался Бартоломей.

– О, он просто огромный… хотя, может, и не такой уж огромный… – Йозеф замолчал и задумчиво поковырялся в носу. – В общем-то, я точно и не разобрался. Там темно, и вообще… – Нищий с вызовом посмотрел на Бартоломея и Магдалену: – Сами можете посмотреть. Он наверняка еще там.

Только теперь женщина улучила возможность рассмотреть дом, из которого выбежал нищий. Это был дом из числа тех, что остались заброшенными еще во времена охоты на ведьм и до сих пор не обрели новых хозяев. Когда-то он представлял собой красивое фахверковое сооружение, но краска постепенно облупилась, двери и окна были заколочены. Только в одном из окон зияла пустота.

– Я там иногда сплю, – начал объяснять Йозеф, показывая с опаской на дом. – Хотя люди говорят, будто там водятся призраки. Будто души казненных и по сей день бродят по комнатам. Ну, до сих пор, кроме крыс и мышей, мне там никто не попадался, а вот теперь… – Он поежился и перекрестился. – Уж теперь-то я в этот дом ни ногой! Клянусь всем, что еще свято для меня. И близко не подойду!

– Тебе и не придется, – ответил Бартоломей. – Ступай, приведи стражу. А мы тут пока покараулим. – Он подмигнул нищему: – Если это и в самом деле оборотень, то тебя уж точно ждет щедрое вознаграждение.

Ему не пришлось повторять дважды. Мгновением позже дряхлый старик уже скрылся в тумане. Бартоломей между тем полез в оконный проем.

– Ты… ты же не станешь лезть туда в одиночку? – ошеломленно спросила Магдалена. – Что, если там действительно оборотень…

– Будь оно так, думаешь, Йозеф был бы еще жив? – перебил ее Бартоломей. – Вот еще! Я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело…

С этими словами он скрылся в оконном проеме.

– Вот дьявол, подожди меня! О чем ты там догадываешься?

Магдалена покачала головой и полезла следом. Похоже, что отец с дядей различались не так сильно, как им казалось. Оба они были в одинаковой мере любопытны, упрямы и бесстрашны.

Магдалена осторожно соскользнула с подоконника. Внутри, хоть и не было никакого тумана, оказалось гораздо темнее. Свет едва пробивался сквозь заколоченные окна, а в воздухе стоял противный запах плесени, мочи и дешевой выпивки. Вероятно, в том, что касалось воздержания от пьянства, заверения Йозефа ничего не стоили.

Магдалена прищурилась и посмотрела по сторонам. На полу лежали обломки мебели, в углу стоял шкаф. Возможно, когда-то он представлял большую ценность, но теперь разбитые двери косо висели на петлях. Стены были покрыты пятнами сажи. На одном месте кто-то не так давно пытался развести костер.

Бартоломея нигде не было – скорее всего, он уже прошел в соседнюю комнату. Оттуда вдруг послышались странные звуки, кто-то щелкал языком. В ответ раздалось какое-то тявканье, от которого у Магдалены все внутри сжалось.

Магдалена сердито встряхнула головой. Она и сама уже попала под влияние всех этих кошмарных историй.

Снова послышалось тявканье, и вновь кто-то щелкнул языком. Магдалена прокралась по скрипучим доскам и остановилась у порога соседней комнаты. Сердце выскакивало из груди. Тьма была такая, что поначалу различить удалось лишь неясные очертания. Очень медленно глаза привыкали к темноте.

Магдалена заглянула в просторный вестибюль. Оттуда на верхний этаж и в подвал уводили роскошные когда-то лестницы. У нижних ступеней сидел, вытянув руку вперед, Бартоломей. Это он издавал те странные щелкающие звуки.

Несколькими ступенями выше сидел самый диковинный из зверей, каких только доводилось видеть Магдалене.

У него была серебристая шкура, а вокруг головы как будто росла львиная грива. Морда была вытянута, как у собаки, и над ней злобно сверкали маленькие красные глазки. Странный зверь помахивал хвостом и двигался на четвереньках, но тут ухватился за перила и поднялся на задние лапы. Магдалена вздрогнула.

У него были руки в точности как у человека! Внезапно зверь раскрыл пасть и зашипел, обнажив при этом ряд угрожающе острых зубов. Магдалена не закричала и не бросилась бежать только по одной причине.

Зверь был лишь немногим крупнее трехлетнего ребенка.

– Кто это? – взволнованно прошептала Магдалена, в то время как Бартоломей продолжал щелкать языком.

– Тсс! – шикнул он. – А то спугнешь еще. Поверь мне, эта тварь юркая, как ласка, и проворнее белки. Мы как-то раз полдня потратили на то, чтобы его изловить.

Магдалена в недоумении посмотрела на дядю:

– Так тебе… знаком этот монстр?

– Не то слово. Это одна из обезьян из зверинца епископа, так называемый павиан. Время от времени я приношу зверям внутренности или вычищаю навоз из клеток. Родом он, наверное, из Африки. По мне, так та еще скотина. Хитрый, подлый и невероятно умный, почти как человек. Мы с Алоизием тайком прозвали его Лютером.

– Лютером?

Бартоломей пожал плечами:

– Мне как-то пришлось четвертовать бродячего проповедника, лютеранского еретика. Чем-то он на него похож… Ну, иди сюда, Лютер, будь послушным малым. – Палач снова пощелкал языком и медленно выудил из кармана кусок черствого поминального хлеба. – Это Катарина дала мне, когда мы уходили. Посмотрим, может, удастся его приманить.

По-прежнему скованная ужасом, Магдалена рассматривала павиана. Тот вытягивал и снова отдергивал крошечную ручку. Видимо, он не мог решить, брать ли ему угощение.

– Ты говорил, что о чем-то догадываешься, – спросила Магдалена у Бартоломея. – Как ты узнал, что…

– Что это Лютер? Ну, капитан Лебрехт несколько дней назад сам намекнул мне об этом. Прямо сказать он, конечно, не мог – епископ ему запретил. Думаю, Ринек приказал ему взять несколько солдат и тайком разыскать мерзавца. Поэтому у Лебрехта был такой усталый вид. Он с некоторых пор вкалывал в две смены, ему ведь нужно было искать оборотня, а потом ловить для Ринека его никчемного питомца…

– Судя по всему, кому-то уже довелось познакомиться с этим Лютером, – бросила Магдалена. – Тот пьяный сторож, к примеру, про которого ты рассказывал.

– Маттиас? – Бартоломей ухмыльнулся: – В общем-то, я и тогда уже мог догадаться, когда он описал мне зверя. Но потом все принялись болтать про оборотня, и я решил, что в этом как-то замешан мой Брут. А потом я поговорил с людьми, которые утверждали, будто видели в городе оборотня. Описания их не сильно отличались: серебристая шкура, острые зубы, внезапно поднимается на задние лапы… Вчера я ходил в зверинец, приносил медведю остатки мяса. И на́ тебе, Лютер пропал, клетка его пустует. Думаю, с тех пор как он сбежал, прошло немало времени.

– Но ведь обезьяна не имеет никакого отношения ко всем этим зверствам? – спросила Магдалена.

– Лютер? – Бартоломей рассмеялся: – Ты посмотри на него. Пожалуй, он может до смерти напугать, но похитить человека, подвергнуть его пыткам и вырвать конечности у него вряд ли получится. Нет-нет, наш оборотень – кто-то другой.

Павиан тем временем начал выказывать некоторое доверие. Он спустился на несколько ступеней и потянулся за хлебом. Несмотря на злобные красные глазки и острые зубы, зверь вдруг показался Магдалене довольно забавным.

– Жаль, что он никакой не оборотень, – сказала она с улыбкой. – Ему даже Петер с Паулем обрадовались бы.

Не успела она протянуть к павиану руку, как тот вдруг взвизгнул и прыгнул на нее. Нападение оказалось столь неожиданным, что Магдалена повалилась на спину. Маленькие ручонки вцепились ей в волосы, острые зубы щелкнули в считаных сантиметрах от ее носа.

– Сделай что-нибудь! – крикнула Магдалена дяде. – Он сейчас укусит меня!

– Лютер, веди себя подобающе!

Бартоломей крепко схватил павиана за гриву и оттащил от жертвы. Тот визжал и яростно отбивался.

– Погреб! – проревел Бартоломей сквозь яростные вопли. – Открой крышку!

Магдалена не сразу поняла, о чем просит ее дядя. Но потом заметила дощатую крышку у подножия лестницы, ведущей в подвал. Она сбежала вниз, отыскала ржавое кольцо посередине люка и потянула. Сначала ничего не получилось, но Магдалена несколько раз с силой дернула за кольцо, и крышка наконец поддалась. Бартоломей спустился вниз со взбешенным павианом и швырнул его в проем, после чего быстро захлопнул люк. Снизу, словно из самих недр ада, продолжали доноситься вопли Лютера. Бартоломей с облегчением поднялся. Плащ у него был разорван, волосы растрепаны, лицо пересекала кровавая линия.

– Чертов ублюдок! – выругался палач и вытер со лба пот и кровь. – Пускай теперь Лебрехт думает, как доставить эту скотину обратно в зверинец. По мне, так пусть хоть епископа запрет в этом погребе. Тогда его сиятельство может вылавливать у павиана блох, а мы отдохнем наконец от двух этих обезьян.

Бартоломей сердито подковылял к двери, врезал по ней ногой, так что та с грохотом распахнулась, и скрылся в тумане.

– Бешенство?

Самуил озадаченно смотрел на Симона. Они по-прежнему стояли возле кровати, на которой неподвижно, словно полено, лежал на мягких подушках викарий. Лейб-медик со стоном хлопнул себя по лбу:

– Черт, может, ты и прав!

– Не может – я действительно прав, – ответил Фронвизер с некоторым самодовольством. – Вообще удивительно, как мы до сих пор до этого не додумались. Но мы думали только о всякой чертовщине и человеческих болезнях, а животных оставили без внимания. Вся эта история с оборотнями кого угодно собьет с толку, как плохое вино сбивает ход мысли.

Цирюльник скептически покачал головой и продолжил:

– Я ведь только сегодня утром снова об этом читал. У дяди Бартоломея изумительная коллекция работ по ветеринарии. Среди них есть несколько книг о собаках, которых он любит больше всего на свете. В одной из них есть глава про бешенство. Оно поражает не только собак, но также и лис, волков, кошек и даже мелких зверей. Если такой зверь укусит человека, то жертва тоже заболевает – с теми же симптомами, что у викария!

Симон вдруг замолчал и задумчиво посмотрел на Харзее, у которого со рта тянулась длинная нить слюны.

– И Алоизий, помощник Бартоломея, кажется, тоже говорил, что в округе замечено несколько случаев бешенства.

Теперь Симон действительно вспомнил, что Куизль рассказывал ему об этом несколько раз. Местный скорняк тоже упоминал об этой болезни.

– Так ты считаешь, что Харзее подхватил бешенство от какого-то животного? – спросил Самуил и взглянул на парализованного викария, который вытаращил на них глаза, как мертвая рыба.

Фронвизер кивнул.

– Должно быть, заражение началось с ранки на шее. Все симптомы указывают на это. Зараженные – неважно, люди или животные – становятся крайне агрессивными. Наступает онемение, мышцы затвердевают, и нарушается глотательный рефлекс, поэтому слюна отделяется в виде пены. В конце концов наступает помутнение рассудка…

Он склонился над Себастьяном Харзее. Тот дернулся, как если бы его удерживали внутренние оковы.

– Потом рано или поздно наступает смерть, чаще всего от жажды, – продолжил цирюльник. – Один только вид жидкости вызывает у них муки. Такое наблюдали у собак. Людей это, видимо, тоже касается.

Симон с грустью смотрел на трясущегося викария. Он считал Себастьяна Харзее человеком властолюбивым и даже фанатичным. Но теперь чувствовал к нему жалость.

– Все это подробно описано в книгах Бартоломея, – сказал Фронвизер, покачав головой. – Хоть и разбросано по разным трудам и написано довольно мудрено, но все же… Я и вправду мог бы раньше обо всем догадаться.

– Это ничего не изменило бы, – пожал плечами Самуил. – Насколько я знаю, бешенство не поддается лечению.

Симон нахмурился:

– Ну, некоторые ученые советуют Георгиев ключ, что-то вроде освященного гвоздя – его раскаляют докрасна и потом прижигают место укуса. Другие верят в силу каких-то магических символов. Но это все, наверное, шарлатанство… Да, ты прав, спасения, скорее всего, нет.

Симон снова склонился над Харзее. Теперь викария лишь мелко трясло. Самуил вынул лупу и осмотрел ранку.

– Место укуса довольно маленькое, – сказал он наконец. – Это точно не волк и не собака. Лиса, скорее всего, тоже исключается… Может быть, крыса?

Фронвизер склонил голову и выругался про себя. Закончатся эти загадки когда-нибудь или нет?

– Возможно, – ответил он через некоторое время. – По-моему, в книгах упоминались летучие мыши. Но это надо посмотреть еще раз. И еще кое-что никак не выходит у меня из головы…

Он помедлил. Самуил закатил глаза:

– Только не тяни, прошу тебя, говори!

Заложив руки за спину, Симон пересек комнату, собираясь с мыслями.

– Довольно странное совпадение. Весь город помешался на оборотнях – и именно в этот момент викарий подхватывает бешенство и в глазах простого люда становится этим самым оборотнем. Будь это театральная постановка, то режиссер мог бы по праву гордиться своим сценарием.

– Уж не считаешь ли ты, что его заразили… намеренно? – спросил озадаченный Самуил. – Как если бы викария отравили?

Симон кивнул:

– Да, причем самой ужасной заразой из всех существующих. По крайней мере, такое возможно. Харзее ведь сам говорил, что его укусили во сне. Что, если кто-то запустил к нему в спальню больную бешенством крысу? Или летучую мышь?

Самуил еще раз взглянул на ранку через лупу.

– Не знаю, – пробормотал он. – Крысиные укусы я уже видел, они меньше. А укусы летучих мышей мне хоть и не доводилось видеть, но это, как мне кажется, тоже исключено.

– В общем-то, неважно, что это был за зверь, – ответил Симон. – Ведь теперь мы знаем…

В дверь постучали, и в комнату заглянула старая Агата. Вид у нее был взволнованный.

– Господа… – начала она.

– Что там еще? – спросил Самуил сердито. – Вы же видите, что мы заняты.

– Э, к вам пришли, – ответила Агата. – Высокие гости.

– И кто же? – с любопытством спросил Симон. – Кто-нибудь из советников?

Агата помотала головой:

– Нет-нет, куда выше! Внизу дожидается его сиятельство курфюрст, епископ Вюрцбурга собственной персоной! О господи боже мой! – Она беспокойно потерла ладони. – Он говорит, что хочет побеседовать с вами.

Фронвизер глубоко вдохнул, потом пригладил волосы и попытался разгладить морщины на запыленном камзоле.

– Боюсь, было бы неучтивым заставлять его сиятельство ждать, – сказал он, обращаясь к Самуилу, и тяжело вздохнул: – И почему такие знатные особы приходят всякий раз, когда я одет совершенно неподобающе?

Спустя примерно полчаса Симон, Самуил и епископ Иоганн Филипп фон Шёнборн стояли в небольшой часовне, устроенной в доме викария. Ее убранство составляли три ряда церковных скамей, простой алтарь, на котором лежало простое распятие, ваза с высушенными розами и фигурка Девы Марии.

В священной обстановке Симону легче было вести разговор с епископом, который ко всему прочему был германским курфюрстом и другом кайзера. Старый Бонифаций Фронвизер всегда хотел, чтобы сын добился больших высот на врачебном поприще. Что ж, теперь Симон водил знакомство не то что с бургомистрами или фогтами, а с одним из самых могущественных людей в Германии…

«Был бы отец еще в живых! – подумал он. – Как бы он мной гордился!»

Но потом вдруг устыдился своего тщеславия.

Иоганн Филипп фон Шёнборн оказался весьма обходительным человеком. Симон уже узнал от Самуила, что епископ Вюрцбурга всегда прислушивался к голосу разума и вера в колдовство вызывала у него глубокую неприязнь. Впрочем, вчерашнее происшествие совершенно сбило его с толку, и ему захотелось поговорить с врачами еще раз. Стражники, приставленные для его охраны, дожидались, облаченные в кирасы и вооруженные шпагами и алебардами, в коридоре перед часовней. Один раз взволнованная Агата пыталась подать им кувшин вина, однако епископ учтиво ее отослал.

– Вы даже представить себе не можете, как успокоили меня, представив разумное объяснение этому явлению, – объявил Шёнборн и пожал потрясенному Симону руку. – Я уже усомнился было в собственной рассудительности… Спасибо вам.

Фронвизер в смущении поклонился:

– Надеюсь, ваша благодарность не преждевременна, ваше сиятельство. Это ведь только предположение…

– Предположение, основанное на точном диагнозе, – с улыбкой перебил его Самуил. – Не будь таким скромным, Симон. Досадно только, что я сам об этом не догадался. – Он покачал головой: – Бешенство! Мне следовало это знать.

Симон еще в спальне поделился с епископом предположением, что Харзее подхватил бешенство. Поначалу он не решался рассказывать Шёнборну о своем подозрении, что викария могли заразить намеренно. Но, убедившись в расположении курфюрста, цирюльник и об этом не стал умалчивать.

– И вы действительно полагаете, что все эти похищения и бешенство викария как-то взаимосвязаны? – с любопытством спросил Шёнборн. – За всем этим может стоять один и тот же человек?

Симон предостерегающе поднял руку:

– Ну, доказательств у меня пока нет, но это кажется мне все же более логичным, чем верить в кровожадных оборотней. В любом случае подозревать во всем артистов было слишком опрометчиво.

– Если бы только подозревали – кого-то из них уже убили и повесили! – Шёнборн сердито стукнул кулаком по алтарю, так что качнулось распятие. – Эти суеверные олухи решили, что могут выступить в роли судей! Правда, сам-то судья ничем не лучше… – Он понизил голос: – Старина Ринек, может, и превосходно ладит с животными, но вот в качестве правителя никуда не годится. К сожалению, епископ получает свой сан лишь по праву рождения, без учета способностей… Остается только надеяться, что Филипп рано или поздно исправится.

Шёнборн вздохнул и опустился на одну из скамей.

– С другой стороны, от него хотя бы никакого вреда. И он не столь фанатичен, как Харзее или прежний архиепископ Фукс фон Дорнхайм, при котором и начались эти злополучные преследования.

– Правда, что в ваших владениях на подобные судилища наложен запрет? – спросил Самуил.

Шёнборн задумчиво кивнул.

– Хорошо бы по всей Германии ввести такой запрет. Но время для этого, видимо, пока не настало. – Он взглянул на друзей: – Вам знаком труд Cautio Criminalis иезуита Фридриха Шпее фон Лангенфельда? В Кельне мне довелось лично познакомиться с этим ученым. Шпее еще тогда был убежден, что пытками невозможно докопаться до истины. Думаю, даже я сознался бы в сношениях с дьяволом, если б меня растянули на дыбе… До чего же это глупо!

– Насколько мне известно, артистов уже сегодня начнут допрашивать, – тихо произнес Симон. – Если хоть один из них признается, что они заколдовали викария, от наших доводов не будет никакого проку.

– Да, я понимаю, к чему вы клоните. – Шёнборн поднялся со скамьи. – Хорошо, я попробую убедить Ринека, чтобы тот отложил допрос. Но боюсь, моя власть небезгранична. Тем более что у этого Малькольма, их режиссера, действительно обнаружили какие-то магические безделушки… Послезавтра я покидаю Бамберг, и тогда вам придется полагаться лишь на себя. А до тех пор вам нужно представить доказательства столь убедительные, чтобы с ними согласился самый упертый тугодум.

– Нелегко бороться против суеверий, – заметил Самуил.

– Кому вы это говорите?

Епископ протянул им обоим руку. Симон с Самуилом собрались преклонить колени, однако Шёнборн остановил их.

– Сейчас, когда нас никто не видит, в этом нет никакой необходимости, господа. Иногда хочется простой искренности в обхождении, без лишних церемоний. – Он посмотрел Симону прямо в глаза: – Я верю вам, мастер Фронвизер. Покажите мне настоящего преступника, и я встану на вашу сторону. Филиппу нужны мои деньги, чтобы достроить свою резиденцию. Поэтому я смогу оказать на него некоторое влияние. Но помните: против целого города, охваченного безумием, даже я бессилен.

Он развернулся и вышел за дверь. Стражники смиренно склонили перед ним головы.

Куизль сосредоточенно листал многостраничный протокол, перешитый бечевкой и дополнительно проклеенный. Палач стоял с Иеремией в епископском архиве, напротив стеллажа с числом 1628. Документ у него в руках по объему намного превосходил все остальные. Заглавие на кожаной обложке гласило: ПРОЦЕСС НАД КАНЦЛЕРОМ БАМБЕРГА ДОКТОРОМ ГЕОРГОМ ХААНОМ.

– Неужели они самого канцлера осудили? – изумился палач.

Иеремия кивнул.

– Для власть имущих эти судилища стали хорошим предлогом, чтобы избавиться от себе подобных. В этом убедились по меньшей мере шесть бургомистров и несколько советников. – По его лицу скользнула улыбка. – Кстати, на костре они ничем не отличаются от простых смертных. Это ты, наверное, по собственному опыту знаешь. – Взгляд его снова стал серьезным. – И все-таки процесс над канцлером стал особенным. Хаан был умным человеком и поначалу пользовался покровительством епископа. Остальным патрициям, видимо, не давал покоя тот факт, что Хаан не был уроженцем Бамберга. Кроме того, он хоть и не собирался прекращать преследований, но пытался ограничить их масштабы. До сих пор судьи и обвинители делили между собой имущество казненного. Хаан хотел это запретить. И собирался распустить комиссии инквизиторов.

– Эти псы испугались за свою добычу, – проворчал Куизль.

– Именно. – Иеремия перевернул страницу и показал на имена. – Поэтому советники составили заговор, жертвой которого в конце концов стало все семейство Хаан.

Якоб потрясенно взглянул на калеку:

– Все семейство?

– Начали с жены и дочери, которых обвинили в сношениях с дьяволом. Ко всему прочему, благородные мужи утверждали, что обе женщины готовили мазь из детей, с помощью которой могли влиять на погоду. И, разумеется, на теле у них нашлись колдовские отметины. – Иеремия почесал лысину. – Я хорошо помню, как мои помощники нашли его у супруги под мышкой. Когда в него ткнули иголкой, кровь не потекла, и, в общем-то, уже тогда все стало ясно.

Куизль с возрастающим отвращением смотрел на бывшего палача Михаэля Биндера, который теперь под другим именем невозмутимо рассказывал о своих прошлых деяниях. Якобу самому приходилось искать такие колдовские отметины – родимые пятна подозрительной формы, которые дьявол якобы выжигал на теле ведьмы как знак их союза. Но ему удавалось вовремя прекратить осмотр.

– После супруги и дочери настала очередь самого канцлера и его сына, – спокойно продолжал Иеремия. – Должен признаться, Хаан выказал удивительную стойкость. Но под конец все-таки признался, что целовал дьявола в анус. – Он подмигнул Якобу: – Сам ведь знаешь, рано или поздно все признаются. Однако с ним нам пришлось повозиться. Ну, по крайней мере, он добился, чтобы перед костром его обезглавили…

Куизль закрыл глаза. Отвращение дурным привкусом ощущалось во рту.

Но смириться с этим было не так просто.

– Что было дальше? – спросил он, чтобы отвлечься.

– Потом последовали остальные дочери и невестка. Таким образом было истреблено почти все семейство Хаан, одно из самых знатных и могущественных в Бамберге.

Куизль в полной растерянности держал в руках документ, который скупыми, бесцветными словами повествовал о таких неизмеримых страданиях.

– Избавиться от канцлера – это еще можно понять, – сказал наконец палач. – Но чтобы всю семью? Зачем?

– Звучит жутко и бессмысленно, но все шло по плану, – пояснил Иеремия. – Когда супругу и старшую дочь обвинили в колдовстве, канцлер отправился в Шпейер, чтобы подать жалобу в Высший суд. Это оказалось роковой ошибкой, намеренно спровоцированной его противниками. Епископа оскорбило такое самоуправство, и он отвернулся от Хаана. Остальных членов семьи устранили – вероятно, затем, чтобы потом не осталось свидетелей. Насколько я знаю, их родственники умирали при странных обстоятельствах даже после судилищ. Ни один из Хаанов не дожил до конца года.

– И кто же все это затеял? – спросил Куизль.

– Хм…

Иеремия задумчиво склонил голову, после чего открыл страницу, на которой были перечислены все члены комиссии. Это были те самые люди, которые значились в списке Куизля.

– Ну, так или иначе, каждый внес свою лепту, – продолжил Иеремия. – Но, как мне кажется, главным зачинщиком был все-таки председатель комиссии. Если не ошибаюсь, изначально должность канцлера обещали ему.

– И кто же был председателем? – Куизль стиснул кулаки. Он с трудом сдерживал голос. – Черт возьми, не заставляй каждое слово из тебя вытягивать!

Иеремия склонился над актом.

– А что, его имени нет в списках? – Он удивленно вскинул брови. – Действительно, тут что-то замазано чернилами… Видимо, впоследствии кое-кто решил обелить себя. Подожди-ка…

Старик полистал документ, пока не наткнулся на очередную запись. Под протоколом допроса кто-то оставил свою размашистую подпись.

– Пожалуйста! – торжествующе проговорил Иеремия. – Здесь он свое имя замазать не догадался… – Он опешил. – Ого, а это уже интересно! Смотри, кто тут у нас…

Зрение у Куизля было уже не то, и палач не сразу разобрал подпись. Когда же ему удалось это, он с шумом втянул воздух. Имя было ему знакомо – по крайней мере, часть его.

– Чтоб мне провалиться, – пробормотал Куизль. – Это случайно не…

– Вот именно, это отец нашего викария Себастьяна Харзее, – ухмыляясь, перебил его Иеремия. – После смерти Хаана он все-таки получил пост канцлера. Странное дело. Все нынешние жертвы так или иначе связаны с той комиссией. А сын главного из зачинщиков вдруг превращается в настоящего оборотня… Если б я не понимал, что за всем этим кроется какой-то гнусный фокус, то уверовал бы, что сам Господь решил покарать их столь занятным образом.

– Господь или кто-то еще, – пробормотал Куизль. Потом ткнул пальцем под записью: – Смотри, здесь подписались и два секретаря, которые вели тогда протокол.

– Точно! – воскликнул Иеремия и хлопнул себя по лбу. – Секретарей было двое, а не один! Это еще прошлой ночью сбило меня с толку. Я понял, что кого-то недостает. Первым из секретарей был Йоханнес Шрамб, верно? Значит, я был прав.

Куизль кивнул.

– Со вторым секретарем все куда интереснее…

Он показал на вторую подпись, выполненную изящным почерком. В отличие от председателя, этот человек и не думал скрывать своего имени.

– Боюсь, кому-то придется выслушать не самую приятную новость, – задумчиво проговорил палач и закрыл протокол. – Похоже, Катарина знает своего отца не так уж хорошо, как думает.

В следующий миг снаружи зазвонил колокол.

Настало время возвращаться.